Повесть о любимом друге

               

       Эта любовь была с первого взгляда… Из открывшейся двери на площадку пятого этажа выскочило толстое бело-рыжее восторженное  существо и, сделав круг, забежало обратно в квартиру. «Это его мама?»  – удивленно спросила я. «Что вы, это он и есть» –  ответила заводчица. «Какой крупный для трехмесячного щенка» – была первая мысль. Так состоялось наше знакомство с английским бульдогом, за которым мы с сыном приехали по объявлению.
       В квартире кроме него жили его мать, невероятно толстая, белая, с единственным рыжим пятнышком у хвоста, и шарпеиха, очень привязавшаяся к этому щенку и нежно его вылизывавшая. Нам показали фотографию отца – солидного рыжего бульдога с увешанной медалями грудью, и стало ясно, что сын «пошел» в него. Мы рассмотрели щенка, хоть это и было непросто: он ни минуты не сидел на месте  –  носился по комнате, смешно вскидывая широкие лапы, запрыгивал на диван и тут же спрыгивал, хватал и бросал игрушку и опять радостно бегал. «Это он вам радуется, –  пояснила хозяйка, – он вообще всех любит, и собак, и людей, и кошек». Последнее обстоятельство сыграло решающую роль: дома уже давно жил белый кот Тишка, любимец семьи. Но этот щенок покорил наши сердца сразу:  круглое тельце, складочки на спинке, большая голова с белой «звездочкой» на лбу, крепкие, как у взрослой овчарки, лапы,  чудесная попка, отчетливо разделенная на две круглые ягодички, и совершенно умилительный хвостик – крепко закрученный  «калачик» с маленьким задорным хохолком. И вообще весь он был какой-то необыкновенно ладный,  крепко сбитый, напоминающий мягкую игрушку с «шовчиками» по бокам. «Ну до чего прелестный! Смотри, Костя, какие завитушки у него на попке, как у маленьких детей на темечке», –  воскликнула я. 
         Расстаться с этим существом уже было невозможно. Я подняла его на руки, и теплая тяжесть легла мне на плечо. «Тяжелый, однако!» Мы стали спускаться по лестнице. Шарпеиха жалобно заскулила за дверью.
         В машине щенок сладко заснул у меня на коленях, все громче похрапывая. Ехали довольно долго – из Закамска, и перед самым домом он уже храпел, как взрослый мужик.

         На полу в коридоре он первым делом выпустил лужу. «Как назовем?» – спросила я сына. «Войсом», – не задумываясь, ответил он. Так звали овчарку, которую держал его отец, когда Костя был еще маленьким. – «А может, Лордом? Англичанин все-таки… К тому же бульдоги почти не лают, чтобы Войсом называться»,  – попыталась я возразить. –  «Войсом».
         В «бытовухе» «Войс» сразу превратился в Воську и Войсика. А я называла его по-своему – Возюнька. Кроме меня, его так никто не называл.
        И завертелась новая, «веселая» жизнь: лужи каждые пятнадцать минут, кормления, игры, временами понос, первые команды. Спать щенок сразу же стал со мной: как в первую ночь запрыгнул ко мне на постель и я его не согнала, так и повелось: ложился у меня в ногах поверх одеяла, а утром неизменно оказывался перед моим лицом прямо под рукой. Я крепче обнимала его, прижималась к теплому тельцу, вдыхая смешанный аромат молочка и как будто бы ржаного хлеба, и тонула в нежности и жалости к этому доверчивому беспомощному существу, для которого я теперь стала вместо матери.
          Возвращаясь домой, я уже заранее предвкушала безумную радость, ожидающую меня за порогом. Пес сразу начинал скакать и  носиться по всей квартире, иногда натыкаясь тяжелой башкой на дверные косяки, но, не замечая этого, мчался дальше. Ему, вероятно, казалось, что он бежит очень быстро, но лапы «пробуксовывали» по скользкому линолеуму коридора, его заносило на поворотах, и мы надрывались от хохота. Войсик оказался невероятно игривым и, несмотря на внешнюю неуклюжесть и толщину, очень гибким и прыгучим. Ловя резинового крокодила, он мог подпрыгнуть метра на полтора от пола, а схватив его, быстро-быстро мотал из стороны в сторону головой, как бы рвя игрушку на части. «Измотавшись», ложился, крепко сжимая крокодила толстыми белыми лапами, и с наслаждением грыз. Но с еще большим наслаждением он грыз то, чего было нельзя. Самой большой слабостью были тапки, вообще любая обувь, особенно привлекала его обувь соседей, которая стояла в общем коридоре-предбаннике. Иногда, улучив момент, ему удавалось схватить ботинок или тапок соседа – и догнать его с такой ценной добычей было ой как непросто!
         Кот вначале презрительно относился к щенку: «Какое свинство – писать на линолеум! Я себе такого никогда не позволяю», но когда Войсик подрос, стал держаться  рядом с ним, особенно если в квартире было прохладно, Тишка всегда лежал на диване рядом с Войсом, греясь – такое уютное тепло излучала эта собака. Во время Воськиных игр кот забирался на возвышенное место –  журнальный столик или спинку кресла и оттуда коротким броском бил лапой по проносящейся мимо собачьей спине и тут же ее брезгливо отдергивал. Пес ничего не замечая мчался дальше – ему это было как слону дробина, а кот ловил кайф от своей смелой дерзости и рос в собственных глазах.
         Войсик же Тишку полюбил сразу, его тянуло к нему в буквальном смысле: он любил тихонько обнюхивать и осторожно трогать лапой спящего кота, за что часто получал по морде. Но никогда не обижался. Вообще агрессии в этой собаке не было нисколько, и ему посчастливилось никогда не сталкиваться с ней по отношению к себе. Может быть, поэтому он являл собой воплощение сплошной любви ко всему и всем.

         Вскоре, однако, вскрылась одна серьезная проблема, которая, очевидно, и сыграла роковую роль в судьбе этого добрейшего и жизнерадостного существа. Обнаружилось это совершенно спонтанно и дьявольски нелепо.
         Из тихого Закамска наш щенок переехал жить в самый центр города, район драмтеатра – традиционное место всяческих празднеств и «народных гуляний». Было это в марте, и пока первая весенняя грязь не сошла, мы его на улицу не выводили, чтобы не подхватил какой-нибудь заразы. Но однажды этот день наступил. Мы с Костей вынесли Войсика в сквер за дом, как раз напротив драмтеатра, и опустили на слегка подсохшую землю – уже давно пора было приучать его к туалету на улице. Он стал оживленно обнюхивать все вокруг: столько новых и незнакомых запахов он еще никогда не встречал в своей жизни! Внезапно средь бела дня земля под ним дрогнула, небо будто раскололось пополам и, оглушенный пушечным залпом фейерверка, щенок в ужасе помчался изо всех сил куда глядели глаза – по траве через кусты в сторону автомобильной дороги. Сын едва догнал его в двух метрах от проезжающей машины. Дома Войсик забился под стол, я полезла за ним, обхватила руками – его маленькое тельце сотрясала крупная дрожь.
          Эта психическая травма не прошла для щенка бесследно. От природы добродушный, любопытный и открытый миру, он стал пугливым и настороженным, как будто постоянно ожидая от этого мира какого-то подвоха. А мир и не скупился на жестокие сюрпризы. С приближением нового года уже с конца ноября на улице каждый день стали раздаваться взрывы петард. Пес сжимался, забивался в угол или под стол и начинал трястись. На эспланаде у драмтеатра в любое время суток грохотали фейерверки. Стекла в окнах дрожали – в такт им дрожало беззащитное существо, не знающее, где укрыться от этого кошмара.
         А кошмар только начинался. После новогоднего салюта, перманентно длящегося всю ночь, пес вообще перестал выходить на улицу – упирался всеми лапами, убегал и пытался  спрятаться от нас. Мы не мучили собаку и даже смирились с тем, что нужду он какое-то время справлял дома. Я сама стала вздрагивать от взрывов петард и фейерверков. Больше всего бесило, что это никак не предсказуемо. Пушечный залп может раздаться абсолютно в любой момент и особенно когда его совсем не ждешь. В середине дня двери ближайшей школы  распахиваются, толпа подростков устремляется  к киоску напротив нашего дома, и сразу после этого на весь микрорайон раздаются выстрелы петард. Некоторые «смельчаки» специально пытаются попасть под ноги прохожим, чтобы те попрыгали – весело! Испуганная старушка хватается за сердце. Дальше – больше: мальчишки начинают метиться зажженными петардами в дверцы бензобаков припаркованных у дороги машин. Все это происходит средь бела дня в центре города, под ржание резвящихся подростков и при полном отсутствии реакции прохожих.
        Кошмар длился почти до марта. Мы привыкли к запаху в квартире...
               
        Лето… Войсик первый раз на даче. Ему восемь месяцев. Жара… Подходим к реке. Он сразу же забегает в воду, высоко вскидывая белые передние лапы, сначала жадно пьет, затем заходит дальше, по свою широкую грудь, вода покрывает ему спинку, и мы понимаем, что он плывет. Первый раз увидев реку, он сразу поплыл, да так, будто делал это всю жизнь: спокойно, с явным удовольствием, неторопливо передвигая в воде прямыми лапами. Сделав несколько плавных кругов вокруг меня, деловито направился к берегу. Я в восторге: «Войсик! Иди ко мне! Иди еще!» Но он уже на берегу. Встряхнул свое упитанное тело, обрызгав всех вокруг, и даже не глядя в мою сторону, улегся в тени.
        Вообще, заставлять английского бульдога делать что-либо против его воли бесполезно. При этом он не будет бороться или рычать (за всю его жизнь мы ни разу не слышали рычания) – он просто упрется своими короткими крепкими лапами и будет твердо стоять на своем. Хочешь – неси эти тридцать килограммов куда тебе надо.
         Но на новом месте пес следовал за мной буквально по пятам, я все время чувствовала его горячее дыхание у себя под коленками. На даче ему было не вполне комфортно: рядом с домом – лес, незнакомый и пугающий, кругом чужие запахи, неизвестные звуки, не знаешь, чего от этой природы ожидать. Куда спокойней дома на диване…
         Тем не менее он мужественно ходил за нами везде: мы – в лес, и он, сопя и похрюкивая, пробирается короткими лапами через коряги и поваленные деревья, мы – за водой, и он, высунув язык, семенит сзади. Только приляжет на веранде под лавкой и вытянет натруженные лапы – опять, глядишь, куда-то попёрлись, опять надо вставать и плестись за ними.
         Дома после дачи он приходил в себя целую неделю: спал беспробудно, забыв даже о еде. «Вот как славно отдохнул!»  – сочувственно вздыхали мы. И все-таки ездить на дачу он обожал. Хотя, скорее, он просто не переносил разлуку со мной. Всегда заранее знал, что я куда-то «намыливаюсь», еще до суеты сборов. Занимал позицию у входной двери и упорно ждал: «А вдруг и меня возьмут?» Если я произносила: «Поедешь на дачу»  – темные глаза радостно вспыхивали, розовый язык учащеннее трепетал. Но поста своего не покидал – на всякий случай. «Давай одеваться» – я беру ошейник, пристегиваю цепь, и он, уже не в силах сдерживать свой восторг, с неудержимой силой тянет меня на улицу. Я спускаю его с поводка, он мчится к знакомой машине, у которой распахнуты обе задние двери, с нерассчитанной радости запрыгивает в одну дверь и тут же выскакивает в другую, снова обегает машину и уже с полным основанием запыхавшийся усаживается на сиденье.
          По дороге в машине он долго не может успокоиться: с жадным любопытством заглядывает то в одно, то в другое окно, при этом топча мои колени, пытается достать лапой сидящего за рулем Костю. Привстав и опираясь на спинку сиденья, всматривается в заднее стекло на едущие сзади нас машины. Наконец, убаюканный движением, растягивается в полный рост и, сладко потянувшись, засыпает. Я кладу его голову себе на колени и с наслаждением глажу плюшевые ушки, толстые складки на белой шее, мягкую рыжую спинку и почти голый животик, сжимаю мускулистую лапу – он вновь вытягивается от удовольствия, занимая собой уже почти все сиденье, а я, боясь нарушить это чудесное состояние покоя и неги, еду всю дорогу вполоборота на одной половинке попы.
         Вот и знакомые высокие берега с зеленеющей рекой между ними. Мы останавливаемся, открываем двери – и Войс начинает носиться взад-вперед по дороге, широким лбом тараня все, что попадется на пути. «Ого, вот это машина!»  – Костя отходит в сторону, чтобы не быть сбитым этой лавиной отчаянной радости. 
         Вечером на веранде мы, поужинав, долго пьем чай, рассуждая, сейчас ли чистить найденные таки в лесу грибы или оставить на завтра это грязное дело. Вдруг под лавкой раздаются какие-то странные звуки: мелкое постукивание и легкое хрипение. Опустившись на колени, видим, что Войсик как-то изумленно озирается по сторонам. «Возюнька, что с тобой, малюсенький?» – он останавливает удивленный взгляд на мне, как будто впервые увидев. Но тут же, встряхнувшись, вылезает из-под лавки и как ни в чем не бывало подходит к своему блюду, потом ложится у моих ног. «Что это было?!» – одновременно задаем мы вопрос. Но вскоре забываем об этом инциденте.

         В то время на нашей Слудской горе образовался большой собачий «клуб»: молодых собак примерно одного возраста и примерно в одно время выводили гулять на просторные поляны напротив драмтеатра. Войсик сразу стал здесь центром внимания.  Некоторые впервые увидели английского бульдога «живьем». Он вызывал всеобщее любопытство и восхищение. Каждый норовил потрепать его по толстому складчатому загривку. Собаки, в сообществе которых были свои симпатии – антипатии и даже неприятие одних другими, все без исключения приняли его, и когда он подбегал поздороваться, приветливо махали навстречу ему  хвостами. Он и сам, наверное, с удовольствием помахал бы хвостом – но он у него настолько коротенький, что махать просто нечем.  Его добродушие и полное отсутствие какой бы  то ни было агрессии чувствовалось «на расстоянии» и покоряло даже самых злобных псов. Он любил всех своих собратьев, и они отвечали ему тем же.
          Лидировала в этом «клубе» Машка – полуовчарка с черной блестящей шерстью – первая Воськина любовь. Маша была «с характером»: ее симпатии были очень избирательны, а настроения капризны, она громко лаяла, особенно на «новичков», и часто дралась. В общем, всех «строила». Машу боялись даже взрослые крупные кобели. Но к Воське она сразу прониклась доверием и симпатией, между ними завязалась нежная дружба. Мы с хозяевами Машки позднее стали уходить на берег Камы, где наши собаки играли и резвились вдвоем.
         Помню картину: разношерстная толпа собак проносится мимо нас, хозяев: впереди, конечно, Машка, а позади всех, стараясь не отстать от «коллектива», тяжело трусит запыхавшийся Войсик. Он быстро уставал: комплекция не позволяла ему тягаться с легкими и быстрыми спаниелями и шнауцерами. Это напоминало увиденное  в телевизоре: по прерии бежит стадо бизонов, а за ним – непонятно откуда взявшийся одинокий носорожек.
         Собаки носятся кругами, напрыгивают друг на друга, летят наперегонки за брошенной игрушкой. Мы смеемся, наблюдая за своими любимцами. Войсик высунул язык, тяжело дыша. Но он счастлив. «Посиди, отдохни» – я удерживаю его руками, но через пять секунд он уже снова бежит в толпу друзей. Продолжается игра в «догонялки»… И вдруг всю эту идиллию обрывает оглушительный хлопок, потом еще один… «Нет, только не это!..» Войс на долю секунды застывает, как бы еще не веря в такое предательство со стороны окружающего его счастливого мира… Я бросаюсь к нему, но бело-рыжая стрела не разбирая дороги уже летит в сторону дома. Не чуя ног бегу за ним, сердце прыгает где-то в горле… Он жмется к двери своего подъезда, весь – от хвостика до ушей – сотрясаемый судорогой.

         «Мам, по телеку сказали, что в Амстердаме фейерверки вообще запрещены…» – мечтательно произносит сын. – « Да и в Москве Лужков запретил их в центре города, – добавляю я, – и в Питере только в заранее объявленное время». –  «То есть, только в нашей Перми такой беспредел?» – «Похоже, что так…»
         После таких потрясений Войсик какое-то время отказывался идти играть на поляну, наши прогулки превращались только в «пописанье» и «покаканье» в пределах видимости родного подъезда. Со временем его невроз усугублялся: он вообще стал пугаться любого внезапного громкого звука, особенно напоминающего хлопок. Но все-таки жизнелюбивая натура брала свое, и если выстрелов не было примерно неделю, он постепенно забывал свои страхи, вновь с открытой душой начиная доверять этому миру. Но мир опять и опять предавал его.

         Посреди ночи я просыпаюсь от того, что диван подо мной  ходит ходуном. Дергаю выключатель бра – Войсик, лежа на боку, сильно трясется, скрючив передние лапы, а задними энергично машет, как при беге. Струя мочи вытекает из него прямо на постель. Я соскакиваю с дивана, стаскиваю его на пол  –  голова безвольно стукается, но он, кажется, не чувствует ничего. Морда вдруг обволакивается белой пеной. Я в ужасе… Внезапно он вскакивает и начинает, как бешеный, бегать по комнате, натыкаясь на все подряд и разбрызгивая вокруг липкую пену. И вдруг так же неожиданно затихает, уткнувшись носом в угол и хрипло дыша.
        Я сдергиваю и заталкиваю в стиральную машину белье, долго не могу найти тряпку, а когда прибегаю с ней в комнату, все начинается снова: дерганье, пена, хаотичная беготня по комнате, но на этот раз я хватаю его, прижимаю к полу и с силой удерживаю руками машущиеся лапы.
         Врач ветеринарной неотложки вынес приговор: эпилепсия. Но откуда?! В их родословной не было таких случаев. «Это может быть приобретенным. Например, от сильного испуга или стресса, особенно в детстве». Сразу вспомнилась первая Войсина прогулка и грохот фейерверков…
         Врач назначил кучу лекарств, но проблема заключалась в том, что все они были «человечьи», и ветеринар не мог выписать на них рецепт. «Как хотите, так и доставайте», –  сказал он. Я подняла все знакомства. Ампулы и таблетки мне приносили прямо домой.
        На третий день припадки прошли. Пес лежал на полу крестообразно распластанный –морда вперед, передние лапы в стороны, задние вытянуты назад –  и часто-часто громко хрипел. Подняться он не мог. Я поила его водой из резиновой груши – врач сказал не допускать обезвоживания организма. Ни с того ни с сего он начал тонко и жалобно тявкать. Я никогда не слышала от него подобных звуков. Не зная, что с этим делать, я села рядом с ним на колени и прижалась к вздрагивающему беспомощному тельцу. «Маленький мой, сладкий, не плачь… Мама здесь, с тобой… Мама так тебя любит…»  Мое сердце разрывалось от жалости и бессилия помочь…
         Молодой организм взял свое: пес выжил и стал выздоравливать. Через неделю я вывела его, похудевшего, на шатающихся лапах, на улицу… «Лишь бы не было этих проклятых фейерверков»  – в голове сидела одна мысль. По счастью, тогда был «не сезон» – осень, и стреляли не так часто.
       Вскоре Войсик поправился совсем, вновь став прежним –  упитанным и жизнерадостным. Мы даже забыли о тех страшных днях его болезни.

        Мы гуляем с Возюнькой в зеленом «оазисе» за домом. В траве мелькает бело-рыжая попка с круглым хвостиком наверху («пирожное-буше»  –  называет его соседка). Хотя мне он по форме больше напоминает пирожное-безе, продавались такие раньше: кружок из белка с вытянутой застывшей «каплей» посередине. Этот хвостик редко кого может оставить равнодушным и не  вызвать умиления. Да и сам Войс неизменно вызывает любопытство и внимание прохожих. Реакция, правда, бывает разной: «Какой страшный!» – услышала я на одной прогулке, «Какой милый!» – донеслось через пару минут. Но вообще Войсик является местной достопримечательностью, любоваться им приходят из соседних дворов и улиц.
        Кроме того, Войс имеет и постоянных поклонников среди жильцов нашего дома. Один из его «фанатов»  – мужик из второго подъезда с таксой и непременной бутылкой пива. «О! Это тот, у которого два полужопия!»  – кричит он на всю улицу, едва завидев Войса. «У него еще есть два полушария»  –  бросаю я через плечо. – «Да не обижайтесь вы! Я же любя! Такого невозможно не любить!» И действительно, этот мужик никогда не пропускает Войса, восхищенно цокая и в то же время «прикалываясь» над ним. Припарковалась, например, у тротуара машина с полностью разбитой и вдавленной «мордой»,  –  «Я знаю, – орет он, увидев меня с Войсом, – это толстая рыжая собака из первого подъезда задела эту машину!»
         «Толстячок пошел гулятеньки, – ласково провожает его взглядом старушка с третьего этажа.  – Он у вас где дома живет, в коридоре?»  – « На диване». Соседка с девятого этажа каждый раз останавливается: «Ну и красота! Создала же природа такое вот чудо! Дай хоть потрогать тебя…»
        «Вы его чем кормите, такого жирненького?» – спрашивает другая соседка. «Да что вы, – искренне недоумеваю я, – ветеринар говорит, он в идеальной форме. Это у него не жир, а скелет такой» –  «Ничего себе скелетик…»
         Идем с Воськой по тротуару. Рядом притормаживает джип. Мужик: «Всю жизнь мечтал о такой собаке. Вы его вязать собираетесь? Я бы у вас щенка взял». – « Не знаю. Пока невесты достойной нет…» – «Ну если что, вы ведь в этом доме живете…» – «Ну да…» – «Классика!»  –   он любуется Воськой из окна машины и медленно отъезжает.   
        Я горжусь своей собакой. И шутливо ворчу: «Все кругом твердят об его красоте. Хоть бы раз кто о хозяйке такое сказал… Тут за всю жизнь и десятой доли таких комплиментов не услышишь…»

       За домом скосили траву и собрали ее в кучи. Завидев их еще издали, Войсик ускоряет свой бег и направляется прямо к ним. Фыркая и хрюкая, тщательно обнюхивает первую, метит ее, высоко задрав ножку, опять нюхает и поднимает ножку другую… И так каждую кучу, со всех сторон. Я называю это «всесторонний охват». Но я-то не могу ждать, пока он последовательно обметит все это хозяйство – мне скоро на работу. Я пристегиваю цепь и с трудом увожу его, обиженного: столько еще осталось неохваченного… Ко всяческим кучам он питает особую любовь, будь они из травы, осенних листьев, снега или просто из мусора, и ни одну из них старается не пропустить. «Моё, – говорит он тем самым.  – И это моё. И вообще, все кругом моё».
         Маленький мальчик идет за ручку с дедушкой и видит Войса. «Колова», – тычет он пальчиком. «Что ты, Ванечка, какая же это корова, это собачка!»  –  объясняет дед. «Колова!»  – компетентно и твердо заявляет ребенок.
        «Почему на выставки не выводите? – спрашивает хозяин ризена, недавно отхватившего «юниорскую» медаль. – Такую красоту выставлять надо. Он по экстерьеру точно чемпионом будет». Я действительно слышала от экспертов и ветеринаров, что по экстерьеру Войс является эталоном настоящего английского бульдога. Но тут же вспоминаю об его травмированной психике и низкой стрессоустойчивости и отвечаю, что ему комфортней дома на диване, а красота его – для внутреннего пользования.
       
       Возвращаюсь домой из пятидневной поездки, безумно соскучившись по своей собаке. Однако за дверью вместо нетерпеливого сопения и похрюкивания – тишина. Кости дома тоже нет. Видимо, гуляют. Время только какое-то нетипичное для прогулки.
       Поворот ключа в замке. Костя на пороге – один. Мрачный, взглядом избегает меня. «Где Войс?!»  –  «Потерялся. Мы уже всё с друзьями обыскали» –  «Когда?!» – «Два дня назад»  – «Этого не может быть. Я найду его. Я обязательно его найду». Действовать надо быстро. С чего начать? Нужных телефонов в нужный момент, как всегда, не найти. Звоню в службу поиска домашних животных, в приюты – нигде его нет. Звоню на телевидение, говорят: «Пожалуйста, приезжайте, проплачивайте объявление». Мы с Костей сразу едем. На одном из местных каналов мы заказываем бегущую строку, на другом – текст с фотографией. Но главное – распечатываем тридцать объявлений с цветной фотографией Войса и мчимся с ними на Пролетарку – микрорайон за Камой, где он потерялся. Расклеиваем на каждом столбе, остановках, магазинах, подъездах… Бумажки с бело-рыжим красавцем быстро заканчиваются… «Эх, говорил, надо было сделать больше!..»
         Вечером упираемся глазами в телевизор. Видим наши объявления, только строка кажется  слишком быстро бегущей… Жадно ждем звонков. Но их нет и нет. Ночью я не сплю, днем не могу ничего делать – все валится из рук. Масла в огонь подливает встретившийся на улице хозяин ризена: «Потерялся? Три дня назад? Да его уже давно бомжи съели, он же такой упитанный, а окорока какие аппетитные…» После этого я  прекратила с ним всякое общение.      
        Под вечер начинаются звонки: видели там и там, только вознаграждение готовьте… При подробных расспросах выясняется, что все это не имеет ничего общего не только с Войсом, но и вообще с английскими бульдогами. Но среди прочих раздается один звонок: «Мой друг в закамском лесу подобрал собаку, как на фотографии, которую я видел у «Вивата» на Пролетарке. Я передам ему. Может, позвонит…» – «Передайте, что дадим хорошее вознаграждение…» –  но уже идут гудки… 
        Тот человек позвонил. И обещал вечером привезти нашу собаку. Я запрыгала было от счастья, но тут же остановила себя: «А точно ли это Войс? Это еще не факт. Наверное, зря я распрыгалась раньше времени…» 
        Но вечером родная толстая морда рванулась ко мне, едва не свалив мужика на асфальт. «Забирайте свое сокровище…» Я отдала деньги. «Еще немного, и мы бы вам его вряд ли вернули. Жена привязываться к нему начала. С нами на кровати спать разрешила. Охренеть… Она, кстати, не знает, что я его повез».
        Постепенно восстановились обстоятельства Войсиной «одиссеи». Костя приехал с ним к своей девушке на Пролетарку. Был пятничный вечер августа. Войса выпустили из машины погулять. Он обнюхивал и метил новое место, пока Костя с Мариной разговаривали. В соседнем дворе играли свадьбу.
        Внезапно вечернюю тишину взорвал звук свадебного фейерверка. Костя не успел опомниться, как пес уже нёсся через чужие дворы и огороды в сторону леса. Костя – за ним, перепрыгивая через скамейки и клумбы и крича во все горло: «Войс! Назад! Ко мне!» – но эти отчаянные призывы заглушались непрерывным грохотом салюта. Вскоре белое пятно собачьего загривка окончательно растворилось в темноте.
        Втроем –  Марина, Костя и его приехавший на подмогу друг – они прочесывали окрестные леса и звали Войса до утра. По словам Марины, Костя не мог сдержать слез, повторяя: «Что я маме скажу?!»
        Как пес потом оказался за десять километров в Закамске, если побежал он в другую сторону – история уже умалчивает. Водители говорили, что видели той ночью бегущего по шоссе в ту сторону бело-рыжего бульдога. Можно, наверное, вообще считать чудом, что он тогда уцелел – его не сбила машина и не загрызли  бездомные собаки, стаями обитающие в этих лесах. К утру он, конечно, обессилел и полностью потерял ориентировку.
        И тут проезжающий мимо водитель заметил высовывающуюся из кустов симпатичную породистую морду. Остановился. Стал подзывать – морда скрылась в кустах, и так несколько раз: высунется – скроется… Мужчина открыл дверь машины, чтобы ехать себе дальше, и тут пес неожиданно сам  запрыгнул в автомобиль.
        В квартире пес сразу забрался на диван, а когда ложились с женой спать, – на кровать. Так и спал три ночи. Барские привычки и дорогой ошейник говорили, что он домашний, избалованный и случайно потерявшийся.
       Сначала Войс «в гостях» совсем отказывался от еды. Но когда женщина дала ему мороженое, которого он никогда не пробовал, – понравилось, стал лизать. После мороженки хорошо пошла и котлетка…  Похоже, там его баловали не меньше нашего.
        Дома мы первым делом поставили Войсика в ванну и, все еще не веря своему счастью, долго его мыли…
        Лишившись любимого существа хотя бы раз и хотя бы на время, привязываешься к нему с удесятеренной силой. Первое время я все еще просыпалась ночами и успокаивалась только, крепко прижав к себе теплую храпящую тушку.
          Когда Войс снова появился на «собачьей» поляне, его возвращение  «в родные пенаты» было признано всеми не чем иным, как чудом. Громче всех изумлялся хозяин ризена…

         После того случая Войсик стал еще болезненнее переносить разлуку со мной. Вернее, совсем перестал ее переносить. Даже дома он все время жался ко мне и ходил за мной буквально по пятам. Я постоянно ощущала рядом его тепло и любовь, и эта уникальная энергия неограниченно и бесперебойно питала и наполняла меня.
        Придя домой после нервного дня, я люблю лечь под пледом со своей собакой и прижаться к ней – и мгновенно отступают все  неприятности и стрессы, сердечная боль растворяется и уходит, благодатное тепло разливается по телу, душа отмякает – моя собака лечит меня, и я благодарна ей за это. «Чудесный… обожаю тебя, моя сладунечка…»  – шепчу я Возюньке на ушко. Но ему под пледом, видимо, жарко, и как раз тогда, когда меня уже охватывает блаженная дрёма, он начинает потихоньку выбираться из этого нежного плена. Напрасно пытаюсь удержать его – освобожденный, он быстро спрыгивает с дивана и растягивается на полу. «Паразит… Скотина упрямая» –  бормочу я, засыпая… 
         Конечно, и мой пес обожает меня беззаветной, безусловной любовью. Чего стоит один влюбленный собачий взгляд! Порой кажется, что он говорит больше человечьего. Именно в силу того, что не может иначе выразить свою любовь и преданность.
         В то же время это хитрожопое создание прекрасно понимает, что я способна простить ему любую вольность.  Другое дело – Костя. Его авторитет Войс признает безоговорочно. Костин высокий рост, бас, твердые интонации в голосе внушают псу уважение и некоторый страх. Благосклонность и ласку Кости надо еще заслужить. А заслужить их не так-то просто: надо не запутаться в командах «сидеть – лежать –  дай лапу – дай другую –  отбей – голос» и так все быстрее… И опять «сидеть». «Всё, свободен», – объявляет Костя. Но какое там! Пес только вошел во вкус… Всё старательно исполнил и теперь ждет самой желанной награды. Он издает густое «гав!» и припадает на передние лапы, выставив вверх попу, увенчанную маленьким «куполом»-хвостиком. Это приглашение к игре.
         Костя вначале нехотя и лениво, затем все живее и азартнее  вовлекается в стихию свободной игры, и вот они уже катаются по ковру – кто кого переборет. Борьба – любимый Воськин «вид спорта», таким уж его слепила природа. Суть игры предельно проста: задача Кости – прижать пса к полу, уложить «на обе лопатки», задача Войса – не дать себя «уложить».  Запыхавшиеся и счастливые, оба лежат потом на ковре, отдыхают. «Сильный, собака!» –  едва выговаривает Костя,  как пес снова напрыгивает на него, не успев отдышаться…  «А какой неутомимый!» – добавляю я, с удовольствием глядя на эту беззаботную возню… В этом шуточном поединке я болею за Возюньку, с пристрастием  следя, чтобы Костя нечаянно не сделал ему больно и не «перегнул» бы «палку». 
         Я где-то читала, что наши чувства, особенно такие сильные, как любовь или ненависть,  имеют  невидимую материальную основу и, никуда не исчезая, накапливаются в атмосфере нашей земли в виде  незаметной для глаза духовной оболочки. Я поймала себя на том, что, обнимая и лаская Войсика, испытываю ту же нежность, как когда-то давно к маленькому сыну. В такие минуты я почти физически ощущала, как за счет меня тоже множится количество общей любви в мире. 

           В ту страшную ночь диван подо мной запрыгал с небывалой до этого силой. Я стащила Войса на пол, его тело билось в такой судороге, какой раньше никогда еще не было: оно буквально подпрыгивало на полу, лапы вращались так, что их невозможно было удержать руками. При попытке сделать укол иголка погнулась и лекарство вытекло мимо. Язык почернел, глаза как будто остекленели. Вся комната забрызгалась белой пеной. Пес бился не переставая – такие припадки называются генерализованными.  Я боялась отойти от него даже вызвать ветеринарку: его голова так стучала о пол, что казалось, она вот-вот разобьется!  Приступ не проходил, а только нарастал по силе. Его сердце бешено колотилось, живот учащенно вздымался и опускался, из пасти вместе с пеной  исторгался душераздирающий хрип.
         Внезапно все это прекратилось, пес затих. «Неужели прошло?! Ну слава Богу!»  – обрадовалась я, расправляя затекшие ноги и руки. «Надо скорее вытирать мочу и пену…»   Пес лежал неподвижно. И вдруг страшная догадка обрушилась на меня!         
         Я припала ухом к его боку – сердце больше не билось… Оно остановилось, не выдержав  невероятного напряжения этой ночи… Мой истошный крик разбудил весь дом. Примчавшийся Костя начал было делать псу массаж сердца, надавливая на грудину. Но через некоторое время закрыл Войсу стеклянные глаза. Пес умер не приходя в сознание… Как потом выяснилось, от инсульта.

          Я снова везу тебя, моя сладунечка,  знакомой дорогой на дачу. Твоя голова, как обычно, лежит у меня на коленях. Только сейчас она какая-то странно безвольная и совсем не греет… Время от времени я промокаю все вытекающую у тебя из носа кровь от лопнувших в твоей голове сосудов. Исступленно глажу мой любимый животик, трогаю плюшевые ушки…  Я не могу расстаться со всем этим… Не могу смириться с мыслью, что скоро этот животик, ушки, чудесная попка, неподражаемый хвостик исчезнут бесследно и мне никогда больше не придется их увидеть и потрогать.         
          …Костя под проливным дождем долго роет яму – поглубже, чтобы собаки или забредшие из леса звери не раскопали. Я сижу на полу веранды над Войсом и держу в руке его мускулистую лапу. Я не могу наглядеться на него и не могу отпустить эту лапу… Наконец и этот жуткий момент наступает – завернутые в покрывало обожаемые ушки, хвостик, лапы, завитушки на попке исчезают под слоями липкой сырой земли. Дождь вместе с нами оплакивает прелестное добрейшее существо, еще вчера так радовавшееся жизни и так беззаветно нас любившее…
         Не замечая холода и дождя, стоим над маленьким черным холмиком. С великим трудом сдерживаю желание  раскопать все это обратно и еще раз увидеть, потрогать, обнять, прижаться… А может, все происходящее – кошмарный сон и надо быстрее ехать домой, чтобы встретить на пороге сияющий любовью и радостью взгляд?!
         Словно очнувшись, осознаю вдруг, что дождя уже, оказывается, давно нет… Поднимаю голову вверх:   надо мной, над рекой, над лесом, над черным холмиком – яркие переливающиеся звезды. Сквозь новую волну  нахлынувшего горя мне вдруг начинает казаться, что они напоминают мне: любовь не исчезает бесследно…  она разливается в атмосфере и наполняет землю новыми энергиями добра и красоты… Твоя любовь достигла нас и увеличила количество любви в этом мире…               
          «Хотя они и не возвращаются (любимые), но они всегда с нами: они облака,  проливающиеся дождем, звери, прячущиеся меж камней, вода, которую, как милость, дарит нам земля. Они становятся частью всего…  Они вливаются в Душу Мира» (Пауло Коэльо).