Однажды вечером

-Что, сочинительство?..

Он отшатнулся.

-Да, - просто сказала девушка.

-Сочинительство? - снова повторил он и в отчаянном жесте облокотился на кипу тетрадок, из которой при этом вылетело два или три маленьких листка.

Его благообразное лицо в один миг покрылось сетью мелких морщинок; брови, выстроившись уголком, жалобно прильнули друг к другу над переносицей, а в глазах отразился почти животный ужас.

-Что с вами? - наконец спросила девушка.
-Вы же понимаете, вы прекрасно понимаете, что это - одно из самых страшных дел на свете, - с болью в голосе заговорил он. - Я считаю себя обязанным напомнить вам об этом со всей строгостью, чтобы уберечь от большей беды...

Брови устремились вниз, к переносице.
Он сжал в руке четки из красного дерева, которые всегда носил с собой, - чей-то давний, совершенно неуместный подарок: ведь о н не был ни монахом, ни клириком.

Луиза молчала.

-Честно говоря, такого, - он взмахом руки указал на кипу бумаг, - я от вас не мог ожидать. Я знаю вас уже давно, и все это время считал девушкой совестливой, серьезной, уж не говоря о...

Луиза продолжала молчать.

-Вы меня разочаровали, - жестко подытожил он; и его лицо снова застыло благообразной маской - теперь уже с налетом суровости и нетерпимости к злу.

Девушка расправила плечи и плотнее закуталась в пушистую шаль.
-Вам не кажется, - отпарировала она, - что в последнее время вы почти только и говорите, что о себе? "Я считаю... я предупреждаю... Вы разочаровали меня!" Даже представления о смертных грехах у вас теперь какие-то... странные, если не сказать - заумные. Надеюсь, вы не позабыли, какой из них испокон веков считался самым страшным?

Он не нашелся, что ответить; и даже неискушенным глазом было заметно: ему всё труднее поддерживать свое гипсовое спокойствие.
Луиза прошлась по кабинету, поправила занавеску, зажгла свечу.

-Знаете, я недавно встретила целую компанию русских в гостях у госпожи S. Они рассказывали много потрясающих вещей; я даже пожалела, что не взяла с собой блокнот - столько можно было бы записать такого, что, право же, стоит помнить!.. Так вот, один из этих людей вспоминал, как его отец виделся с каким-то чудным старцем... знаете, где-то в России, в монастыре, еще в прошлом веке... Больше всего мне запомнилась одна фраза.

Лу говорила спокойно и медленно, словно бы в пространство, и отказывалась замечать своего собеседника, к которому все это время стояла вполоборота. Однако сейчас она снова повернулась к нему, посмотрела ему прямо в глаза.

-Лицемерие хуже неверия.

Он - все силы бросил на то, чтобы не отвести взгляда, не показать девчонке своей слабости перед ее голосом, перед словами, которые так неожиданно пробили брешь в его спокойствии и теперь прямо на глазах разбивали все его построения.
Крепостные стены, возводимые годами.
Что-то чудовищное...

-Так, кажется, это звучало, - добавила девушка. - Прямо как стихи, правда?

Она говорила без тени издевки, по-прежнему спокойно и даже с сочувствием; но это-то и было самым мучительным из всего, что могло выпасть на  е г о  долю.

-Знаете, - продолжала Лу, - честно говоря, попадись вы мне со своими речами о сочинительстве ещё в прошлом году, - я бы бросила всё и проследовала бы на край света по направлению, указанному вами!.. Но, видимо, на это не было воли Божией.

Девушка поправила фитиль свечи.

-Ведь вы, наверное, правы. Теперь я действительно способна на такое, чего вы никак не можете от меня ожидать...

Ответом на ее слова уже давно становилось лишь молчание; однако это не смущало Луизу.

-Я иногда даже подумываю перейти в русскую веру, - улыбнулась девушка. - Дело вовсе не в догматах и не в папе. Просто мне никогда не встречались в их среде такие... такие, как вы.


...Он продолжал стоять, опираясь на высоченную кипу рукописей, - теперь уже без всякой театральности, так как вконец обессилел в бесконечных стараниях сохранить лицо и оставить себе хотя бы одну башенку своей крепости, в которой не было бы слышно иерихонских труб так некстати проснувшейся совести.

...Луиза подошла к нему вплотную.

-Мне очень жаль, - произнесла она откуда-то взявшиеся в голове жестокие слова знакомой англичанки. И, хотя девушка постаралась сказать их сколь возможно сочувственно, - вышло почти так же, как у мисс Энн.
Досадно...

Решив больше не тянуть и обойтись без лишних разговоров, она осторожно взялась за его запястье и отстранила от своих бумаг руку, для которой они все еще были опорой.
Рука - мелко дрожала.

"Не тронь моих чертежей", - так и вертелось на языке у Лу; однако она сдержалась.
"Надо все-таки быть милосердными!"

...Не говоря больше ни слова, о н вышел из кабинета.

Лу снова поправила фитилек.
Несмотря на жесткие и даже обидные слова, произнесенные в этой беседе, у девушки почему-то не появилось желания догнать своего собеседника, снова схватить его за руку - уже с тем, чтобы удержать, упасть на колени, рассыпаться в извинениях, - словом, сыграть его любимый спектакль.
"Наверное, это было бы для него вредно", - вдруг поняла девушка и окончательно успокоилась.
 
...В окне появился е г о растерянный силуэт, растворяющийся в синих осенних сумерках.
Лу жалостливо улыбнулась вслед ему.

Отворачиваясь от окна, она зацепилась взором за что-то непривычное.
Осмотревшись, Луиза обнаружила у стопки тетрадей е г о четки из красного дерева, - то ли забытые, то ли оставленные с каким-то умыслом.

Недолго думая, девушка быстрым шагом вышла из кабинета, сжимая их в руке.
Дойдя до котла парового отопления, она распахнула створку и швырнула оставленную вещь в огонь.
"Хорошо, что дома - никого!.."

В этот момент в котле что-то щелкнуло, и одна из бусин - крупная, уже испачканная в саже, - выскочила из створки.

Лу подняла вещицу с пола: бусина была чем-то похожа на сердечко - вроде тех, что рисуют на открытках.
-Бедняга, - проговорила девушка.
В ее голове зароились внезапные дерзкие мысли, а сердце захлестнуло чувство жалости - невиданной силы.

Она сжала бусину в кулаке, с силой захлопнула створку и со всех ног побежала к себе в комнату...

[6 декабря 2009]