Мари-паас. Судьба Марии. Младший брат. Фотография

Высоко-высоко в поднебесье летят ваши души,
Проливая на нас свой прозрачный и призрачный свет,
На дорогах крутых нам,
усталым,
озябшим,
заблудшим
Помогают идти, когда сил уже кажется нет.

Открывая глаза, поднимаем с надеждою лица,
Все пытаясь понять, где наш дом и куда мы идем,
И стремимся взлететь, не боясь уже даже разбиться.
Ожидаем,
И любим,
И в вечной разлуке живем…
Наталья Тарасова.

Фотография из альбома. Не знала кто на ней и не надеялась узнать, не осталось никого, кто рассказать бы мог.
На обороте надпись на старонемецком, прочесть не умею. Искала, кто же может помочь. Не знала, что за форма на пареньке. Решила, какого-то мальчика для поручений в гостинице. Даже слово это не хотело всплывать. Коридорный, подсказали, да возможно. А на фото брат моей бабушки Марии- Давыд. Он единственный из пятерых братьев не расстрелян в 39,
можно сказать счастливая судьба…

Мальчишке лет четырнадцать-пятнадцать, а посмотрите сколько всего в нем!
Уверенность какая-то:“ А вот посмотрите, я каков!“
Себе на уме парнишечка. Понимает, просто так ничего не дается, но и своего не упустит. Сколько всего ждет его в жизни? А веселым так и останется, несмотря ни на что.

Давыд не помнил маму. Вместо мамы, была сестра Мария. Отец тоже ее слушал, в доме все вертелось вокруг нее. Она и замуж не выходила, пока уже и он и младшая сестра не подросли. Он старался всегда ей помочь и в школе старался, был лучшим в классе. А когда узнал, что Александр Ульрих, из их деревни, в городе учится на учителя, тоже решил, что в город поедет. И русский язык учил, хоть и трудно давалось, стоило рот открыть и слышно акцент было.Отец, провожая говорил:
- Мы живем с другим народом, сынок,людей нужно уметь понять и собой остаться. Не всегда нужно показывать, что у тебя на душе. Главное, что у тебя в душе. У русских есть мудрые поговорки. Они говорят, что за душой должно быть . И кажется только, что имеется ввиду, что накопить нужно добра и денег. А на тот свет с собой это не заберешь, с собой только то возьмешь, что в душе у тебя. Но и жить так, чтоб за душой ничего не было, нельзя, сынок, каждую копейку береги и в руке сто раз переверни, прежде, чем истратить.
На учителя Давыда не взяли учиться. Но зато, отец договорился, его взял к себе в дом хозяин гостиницы. Семья хорошая была, его приняли как родного.





Больше всего ему рада была их собака, бультерьерша Урсула. И с сыном хозяев- Антоном, подружился. Хотя сначала, Антон даже стал ревновать Урсулу к нему, но потом стали вместе уходить за город и Давыд показал ему как ее дресировать, рассказал ему про все что знал о собаках. А знал он много, у них в доме всегда были собаки, вернее в доме они не жили, в сарае. Но эту породу он любил. веселое и хитрое, а иногда даже ехидное, нежное и ласковое, и в тоже самое время, верное и преданное, готовое отдать жизнь за любого члена семьи, абсолютно бесстрашное и неутомимое, и опять же, в тоже время, очень ленивое, поражающее своим умом, и таким же большим упрямством животное.
Урсула перебралась к нему в комнатку. И когда его даже не было, лежала и ждала его преданно.
Свободного времени много не было, работы в гостинице всегда хватало. Давыд брался за все, ему не в тягость было прислуживать. Кому-то и эту работу нужно делать. Охотно подносил чемоданы гостям, радовался чаевым. Все подмечал вокруг и, когда никого не было рядом, вставал за стойку портье и представлял себе, как к нему обращаются все эти красивые, богатые господа.
Домой поехать удавалось редко. Хоть и ехать то было часа два на поезде. Иногда приезжал отец, рассказывал деревенские новости. Больше всего Давыд скучал по Марии. Она умела всегда, не показывая лишних нежностей, понять что на душе у него и подсказать, как правильно поступить. Как то так подсказывала, что казалось, он сам принял решение. Вот этого ему очень не хватало здесь, среди всех новых и чужих людей вокруг. Но он быстро научился отличать добрых людей. И швейцар, пожилой Адам, подсказывал ему, как себя лучше повести, чтобы угодить гостям, не лебезить перед ними, это мало кому приятно.
Иногда он думал о себе и сравнивал себя с Урсулой, он привязался к ней всем сердцем. Она стала для него самым близким существом. Скоро щенят должна принести. Когда ночью это случилось, сам хозяин к нему в комнатушку пришел. Антон тоже не спал. Трое щенят, для первого помета хорошо.
Хозяин радовался, уже друзьям пообещал. Один кобелек и две сучки. Сердце нежностью заходилось смотреть на эти слепые комочки, как они все симпатичнее становились. Морды у бультерьеров особенные, некоторым не нравятся, а Давыду казалось человечьи глаза. Хорошо, что хозяин не хотел из них бойцовских делать, те звери. А Урсула, сама доброта и понятливая такая, с ней и говорить не надо, мысли читает.
Комнатка Давыда превратилась в проходной двор. Хозяин предлагал переселить ее, но Давыд попросил не трогать. Приходили все, посмотреть на щенков. Даже дочка хозяина Анна, зашла и взяла одного на руки.
- Какой тепленький, может мне пуделя завести для себя?
- Нет лучше шпица, - посоветовал Давыд.
Хотя понял, его совета, на самом деле, никто не спрашивал. Анна сделала вид, как будто не слышала его. Неприятно кольнуло сердце этим. Не ровня!
Давыду исполнилось семнадцать, он замечал на себе взгляды молоденьких горничных, но надолго они в гостинице не задерживались. А он для себя решил, если найдет себе девушку, то такую как сестра Мария. Чтобы даже без слов умела понимать его.
Хозяин хвалил его работу, с чаевыми выходило неплохо. Он подкопил немного, отцу давал на хозяйство, покупал подарки сестрам .Все чаще ему разрешали стоять за портье. Он знал в гостинице все. Мог решить многие проблемы. И уже не нужны были советы Адама, который когда то три года назад, обьяснял ему азы и учил правильно выговаривать слова по-русски. Казалось, все что может дальше случится с ним, можно было предсказать без карт цыганки. Но все больше тревоги в глазах у хозяина, все говорят о революции. Даже в деревне, куда он изредка ездил навестить своих, тоже говорили о предстоящих непонятных переменах.Везде проходили митинги. Группы людей читали листовки на столбах, тут же обсуждали.
А когда стало совсем тревожно, хозяин обьявил, что они уезжают в Париж, когда вернуться не знает, гостиницу придется закрыть, жалованье получат на месяц вперед. Давыд только спросил:
- А Урсула? Можно, я возьму ее себе? Я уеду назад в деревню.
Прощание было тяжелым, все в этой семье стали для него родными. И он снова сравнил себя с Урсулой. Они верой и правдой служили этой семье, но больше не были нужны.
Проводив хозяев, они с Урсулой сели в поезд на Батайск и поехали в свою Новоалександровку.
Родное село показалось Давыду чужим. Изменились люди, смотрели на него с интересом, но как на чужого. Казалось даже с вопросом и язвительным торжеством:“Ну что,не понравилась городская жизнь? Не нашел себе городскую русскую?“
Особенно, пожилые женщины. Они всегда правили в деревне. Это казалось, что староста, что власть, а на самом деле все знали, как скажут эти вот Паас, так и будет.
Не понятно было по каким законам они судили, иногда прощалось в деревне , что казалось должно было бы никогда не проститься, а иногда мелочь какая-нибудь припоминалась с завидным постоянством. Он уже знал, как, посдмеиваясь, будут говорить, вместо невесты и добра Давыд привез из города суку, да с такой мордой страшной, что хорошо , что хоть не невесту такую выбрал. Он не обижался, это беззлобно. Он вырос с этими шутками и поддевками и сам был мастер пошутить.
Некоторые его шутки до сих пор вспоминают в деревне. Как на день Святого Николауса, 6 декабря, в каждом доме кто- нибудь из мужиков наряжался и приходил с мешком со сладостями, для детей, а для непослушных, обычно, были вместо сладкого- розги. А розги, уже заготовленные, на вешалке в прихожей лежали. Так он ножичком те розги надрезал. Знал, что ему вместо сладкого всегда доставалось.Заводилой был. То по крышам соседским полазят, где окорока висели, то к свадьбе испеченный пирог утащат. А больше всего досталось не за тот что весь сьели, а за тот что верхушку сладкую обьели.
Ривелькухен называется, вот верхние ривелен, сахар с мукой и маслом самую вкуснятинку и обьели. Ох сердилась Катрин-паас.
Но в долгу не осталась- тетка его родная. Как- то в гостях была и подлила ему в бутылочку с репейным маслом, для напомаживания волос, мыло жидкое. Он и не замечал, пока однажды под дождь не попал, а шли в соседнююю;деревню на танцы. Он пену вытирает, а она ему в глаза лезет, щиплет. Так потом вся деревня долго смеялась, а тетка и призналась еще с гордостью. На Марию сердился, знала ведь, вместе с Катрин-паас сотворили. Но ничего, будет еще случай и чья-нибудь свадьба.
Не думал Давыд, что следующая свадьба будет его. Недолго в парнях по деревне походил. На первых же танцах Лидия ему голову так вскружила, что готов был под ее окнами ночевать. Невысокая, даже маленького роста, пухленькая с ямочками на щеках, хохотала как колокольчик заливалась. А то вдруг становилась серьезная и смотрела на него своими темными глазами с поволокой, как будто спрашивала что-то. А если грустно вдруг смотрела, у Давыда душа обрывалась, хотелось руки протянуть и защитить эту птичку маленькую от всего мира.
С танцев возвращались все вместе, а ему так хотелось остаться с ней вдвоем, рассказать ей как жилось ему в городе, рассказать о своей Урсуле, какая она у него умная. Что она все умеет, чему он ее уже сам научил. Но шли ватагой и как Давыд не старался держаться рядышком, всегда все менялись местами, хохотали и дорога в 5 километров показалась совсем короткой. Так хотелось задержать ее у калитки, успел протянуть руку, но она неловко пожала ее как и всем, сказала:“Адье!“ и шмыгнула в дом.
Давыд дошел домой и снова вернулся к дому Майерле. Стоял чуть не до утра, вдыхая запахи летней ночи и слушая пение сверчков. В душе творилось что –то непонятное,
хотелось одновременно и плакать и смеяться. Но самым большим счастьем было бы, если бы Лидия вдруг оказалась рядышком.
Но дом мирно спал и он вернулся домой и казалось только лег, а уже отец поднял на сенокос.
Утречком, солнце и тихо, по росе...литовка идёт, как по маслу, трава ложится ровно, оводы не достают....хорошо, устанешь, сядешь под берёзу перекусить и отдохнуть, а там глядишь и трава подсохла. Берёшь грабли и пошёл валки шевелить.....аромат..... Через часок другой можно и отдохнуть....накидал в бричку сена, а оно аж звенит, взобрался на эту кучу, вытянул ноги , а хорошо, засыпается под такой аромат........лето......покос.........отец пришёл, и согнал с граблями собирать сено в копны.........а вечером, когда все кости и мышцы пели по стаканчику вина и спать до завтра.
А мысли все о ней, Лидочке своей маленькой. Не думал даже Давыд, что столько ласковых слов знает.Сам косит, а все представляет, вот докошу до края поляны, а она из –за берез и выйдет. Их покос то совсем рядом. Даже казалось голоса слышно вдалеке и смех.
За сенокосом неделя прошла быстро. В субботу танцы этот раз в Новоалександровке. Набрался смелости и уже мимо дома Маерле пошел. Лидия как ждала его, и как будто так и нужно шли по деревне вместе. Весь вечер танцевал только с ней и домой пошел ее провожать. По дороге рассказывал что –то смешное, а когда не знал о чем говорить насвистывал какую-нибудь мелодию. Она узнавала все их и радовалась этому как ребенок. Остановились у ее дома. Так не хотелось расходиттся. Молча стояли и смотрели друг на друга. Давыд сломал веточку яблони, под которой стояли, и отмахивал от своей Птички комаров, которые звенели и стаей собрались вокруг них.
Ему то они не мешали, но он боялся она сейчас уйдет. Но уже вышла на крыльцо мать, ничего не сказав правда, снова закрыла за собой дверь.
Тут уж нужно было расходиться.
Утром Мария, будила Давыда со словами,-
- Ну а что хорошенькая она и трудолюбивая. Только рано ведь жениться тебе, Давыд!
И куда приведешь ее?
- Мы в город поедем жить. Хозяин вернется и я снова буду в гостинице работать.
Но в гостиницу Давыд Вебер с женой Лидией вернулся нескоро. Родились близняшки-девочки Евгения и Ирма.
Революция. Колхоз.
Но не забывалась гостиница. Видимо судьба его спасти хотела. Вернулся в нее уже в советское время, взяли его служащим, многое нужно было делать по другому, но суть работы он знал и смог сделать из нее настоящую гостиницу, где останавливались и иностранные гости. Давно уже не было Урсулы и ничего не напоминало о прежних ее хозяевах. Но уже потом оглядываясь на свою жизнь, понял Давыд, что гостиница спасла его от репрессий и он остался жив в том страшном
тридцать девятом, когда расстреляли почти всех мужиков их деревни.