Наш адмиральский корабль - Соловецкий Кремль

      Помнишь детские сны о походах
      Великой Армады,
          Абордаж, бои, паруса –
      и под ложечкой ком?...
          Все сбылось: «Становись! Становись!» -
      раздаются команды, -
          Это требует море – скорей становись моряком!

                Владимир Высоцкий

Летом 1974 года на Соловках был открыт обелиск, на мемориальной доске которого высечено: “Воспитанникам учебного отряда СФ и Школы юнг ВМФ, погибшим в годы Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг”.
… Более года прошло с тех пор, как подростки прибыли на Соловецкие острова, чтобы построить школу юнг и овладеть корабельными специальностями. Каждая рота   готовилась по определённой специальности и, как правило, в процессе учёбы они не имели близких контактов друг с другом.
И вот юнги, расписанные (терминология флота) на Краснознаменный Балтийский флот, разместились на неказистом теплоходе, стоящем в бухте «Благополучие», который должен доставить их в город Кемь.
Бухта, на берегу которой расположился монастырь, далеко вдается в глубь острова. Теплоход медленно отходит от пристани, идет мимо небольших островов – луд (так с давних пор здесь называют маленькие скалистые острова), и вдруг с мостика теплохода звучит завораживающая протяжная мелодия боцманской дудки – сигнал «захождение».
  При прохождении мимо кораблей рангом старше экипажем отдаётся честь по сигналу «захождение» (звуковой  – горном или свистком), по которому все находящиеся на палубе становятся по стойке смирно, повернув лица к кораблю высшего ранга.
Юнги сорвали с голов бескозырки и стояли по стойке смирно, пока не скрылся в тумане их «адмиральский корабль», остров и стоящий у самой воды монастырь с его могучими приземистыми башнями, многочисленными церквями, колокольнями и шатрами, украшенными шпилями.
И вот рулевые и боцмана, радисты и электрики, мотористы и минно-торпедные специалисты составили одну команду, прошедшую соловецкую «купель».
Перед посадкой на теплоход комиссар школы С.С. Шахов в своей напутственной речи процитировал строки из «Клятвы балтийцев»:
«Пока бьется сердце, пока видят глаза, пока руки держат оружие, не бывать фашистской сволочи в городе Ленина!»
Эта клятва заметно повлияла на сплоченность юнг, отправляющихся на Балтику. Самый трудный экзамен впереди. Чуть в стороне  ото всех стоит юнга, все еще пристально всматривается в сторону удаляющихся Соловков.
Я, Леша Шаганов и Вадим Батурин присели на комингс светового люка. Наша дружба завязалась, ещё когда мы учились в одной  6-й   роте электриков, а с Вадимом мы сидели на занятиях за одним столом в 48 смене.
– Давай подойдём, – предложил он, – к этому горюющему юнге.
Подошли.
– Ну что, переживаешь? Жаль расставаться с Соловками? Или испугался клятвы Балтийца?
– Нет, не испугался! Вот послушайте, – говорит он, – что нам рассказывал преподаватель русского языка и литературы старший лейтенант Васильев:
«Еще в 15-м веке на Соловецких островах возникло монастырское поселение. Соловецкий монастырь сыграл огромную роль в освоении севера. С 16-го века монастырь служил военным форпостом русской земли на севере. Стены Соловецкого кремля выдержали не одну осаду иноземных захватчиков. Вооружённые флотилии шведов, норвежцев, англичан не раз подступали к островам и, побеждённые, бесславно уходили восвояси.
Соловецкий монастырь считался религиозным и культурным центром на севере России. Но вместе с тем монастырь был и тюрьмой, местом ссылки вероотступников и политически неблагонадёжных людей.
В конце 20-х годов двадцатого столетия монастырь был закрыт. До 30-х  годов Соловки слыли  Соловецким лагерем особого назначения (СЛОН), где отбывали различные сроки заключения как политические, так и уголовные преступники».
– Это мы знаем! – прервал я его. – Старший лейтенант Васильев нам тоже рассказывал об этом своеобразном архипелаге русского севера.
– Так вот, меня зовут Сергей Чучкалов, – продолжил он. – Я учился во 2-й роте – роте радистов, а жизнь моя могла пойти по другому пути. Я ведь, ребята, чуть не стал преступником, и причиной тому дружба с Володькой Летаевым. Он москвич, и, по-моему, зачисление в школу юнг спасло его от ответственности за какое-то преступление.
– Володьку Летаева я знаю, – отозвался я, – он с Плющихи. Ехал в Архангельск в нашем вагоне и поведением своим напоминал Мустафу из кинофильма «Путёвка в жизнь».
– Да его же отчислили из школы до формирования рот по специальности. Тогда и меня отчисляли, – сказал Серёга, – но поверил мне и спас меня полковой комиссар Гришанов, заместитель по политчасти командира Соловецкого гарнизона Броневицкого. Сейчас я не только юнга, но и военмор-радист и еду в блокадный Ленинград на Краснознамённый Балтийский флот, поэтому, друзья, не могу сдержать слёз благодарности Гришанову и школе юнг, которая дала нам путёвку в жизнь…
Три часа плавания – и наш теплоход пришвартовался к пристани в старинном городе Кемь. Команда – становись! Прошла последняя перекличка, и строй юнг двинулся на железнодорожную станцию. Разместились в товарных вагонах… над городом уже ночь. Поезд тронулся, набирая скорость. Колёса на стыках выстукивают: «Ленинград, Ленинград, Ленинград».
В вагоне темно и холодно, кто-то запел: «Кронштадт, мы не сдадим моряков столицу, с рейда в море мы уйдём, встанем на границу…».
А пока за окном северные хвойные леса, полустанки, станции, мелькают телеграфные столбы, сосны и ели. До Ладожского озера всё ближе и ближе. А за Ладогой Ленинград, символ мужества и стойкости. И наконец на пристани Новая Ладога команда балтийских юнг разместилась на самоходной барже, уже принявшей бойцов с полным вооружением для пополнения Ленинградского фронта. Противотанковые орудия и другие крупные грузы разместили на палубе. В трюме баржи не было переборок, разделяющих судно на отдельные отсеки, чем обеспечивается его непотопляемость при повреждении корпуса. Там мрачно, темно, никакого освещения, лишь перемещались светлячки самокруток курильщиков, да то и дело ярко вспыхивали спички, зажженные, чтобы прикурить или осмотреться вокруг в поисках более удобного для ночлега места. Плотно размещенные по всему трюму люди постепенно засыпали, устроившись  кто как мог.
Баржа, взяв курс на Осиновец, удалялась от берега и выходила в открытое море. Ладожское озеро отличается от малых морей лишь тем, что в нём вода не соленая, а пресная. Не случайно его называют морем: пространство Ладоги представляет собой просторы для бурных стихий природы. Это озеро грозно и коварно, длина волны достигает 25,  а  высота – более 4 метров. 
Пассажиры выходили на палубу подышать свежим   воздухом и потравить, ведь многие никогда не совершали морских переходов, а сейчас они были вынуждены пересекать огромную Ладогу, идя водным путём с востока на запад.
Группа юнг не подчинилась капитану баржи, запретившему им находиться на палубе, и настоятельно просила его разрешить остаться и быть рядом с ним и вахтенными моряками. Их взор устремился в серое мрачное небо, в темно-свинцовые тучи, в такие же серые тяжелые волны, и это безлюдное море вызывало в юнгах романтические чувства.
Капитан был в годах. По-моему, его звали Иван Дмитриевич. Посмотрел благожелательно на юнг и заметил, что ветер стал крепчать, усилилось волнение, баржу начало раскачивать. Он умел определять погоду по признакам, характерным для Ладожского озера. Это умение приходит к морякам через годы длительных и пристальных наблюдений за разными явлениями природы.
Занимаясь подготовкой баржи в рейс, Иван Дмитриевич уже видел признаки наступления плохой погоды. Это его беспокоило, поскольку стало известно, что предстоит переправа большого количества людей. Капитан рассказывал юнгам: «Людям, живущим на твёрдой земле, мало дела до погоды. Для капитанов же и личного состава судов, независимо от того, что это: океан ли, море, озеро или река –  погода диктует условия плавания.
Главной опасностью является шторм. Во время шторма судьба судна зависит от его способности противостоять разрушительным силам волн, от степени непотопляемости   при получении повреждений.
В связи с этим основной задачей береговых служб и капитанов судов всегда было обеспечение безопасности плавания. Величайшая ответственность ложилась на них в тех случаях, когда им поручалась перевозка людей. Об этом постоянно напоминал командир Осиновецкого порта – опытный военный моряк, потомственный дворянин, добродушный, отзывчивый и справедливый человек. В октябре 1917 года матросы эсминца «Лейтенант Ильин» выбрали его командиром корабля. Я многому у него научился. Нас преследует не только непреодолимая стихия, но и бомбовые удары, и пулемётные обстрелы немцев. Гибель в бою – это правило войны. Но честный противник не может убивать людей, попавших в беду. Однако немало было случаев, когда лётчики вражеской авиации бомбили и расстреливали людей, терпящих бедствие. Вечный закон моря, требующий оказания помощи терпящим бедствие, фашисты игнорировали. Будем надеяться на нелетную погоду, и дай Бог дойти до Осиновца без атак вражеской авиации», – вздохнул Иван Дмитриевич.
– Эсминцем «Лейтенант Ильин» в 1917 году командовал наш начальник школы капитан 1 ранга Авраамов Николай Юрьевич», – из-за спин юнг, слушавших рассказ капитана, довольно громко, с акцентом, вызывающе произнес Славка Круглов.
Мгновение неловкого молчания – и Иван Дмитриевич сказал: «Вам повезло! Николай Юрьевич обладает незаурядным умением научить и воспитать настоящего моряка»,  –  и продолжил:  «8 сентября 1941 года немцы вышли на южный берег Ладожского озера и захватили расположенный в устье Невы город Шлиссельбург. С этого дня Ленинград был блокирован с суши, а движение судов с Ладожского озера по Неве парализовано.
9 сентября Военный Совет принял решение организовать в 19 километрах от Шлиссельбурга в небольшой бухте Осиновец на западном берегу Ладожского озера порт по приёмке и вывозу грузов. Ответственным  за строительство порта и благоустройство бухты был назначен заместитель командующего Ладожской военной флотилией капитана 1 ранга Николай Юрьевич Авраамов…»
Не знал Иван Дмитриевич, что Н.Ю. Авраамов в марте 1943 года был назначен начальником Соловецкой школы юнг. И юнги не знали, что их начальник школы в сентябре 1941 года организовывал строительство порта в бухте Осиновец, который связывал Ленинград с Большой землей.
Валентин Пикуль в романе «Три возраста Окини-Сан» рассказывает о семье Коковцевых, несколько поколений которой  посвятили свою жизнь морской службе. В эпиграфе к роману он написал: «Супружеской чете Авраамовых – Эре Павловне и Георгию Николаевичу, в семье которых уже три поколения служат Отечеству на морях».
Время за полночь. Шторм усилился.
Ладога ревела и свистела, небо было закрыто тёмными, почти чёрными на горизонте облаками. За бортом перекатывались крутые волны. С мостика в мегафон – зычный голос капитана: «Юнги, всем в трюм!»
Порой волна накрывала палубу, готовая слизнуть любого и любой незакреплённый предмет. Казалось, попади за борт в эту тёмную бушующую воду – и сразу же исчезнешь, пропадёшь за высокими волнами.
Находясь в трюме, люди, конечно, понимали, что Ладога штормит, но этого не видели. Тупой нос баржи медленно, как бы с огромным трудом поднимался на гребень волны и разбивал его, а когда  начинал опускаться во впадину, казалось, что корпус баржи надломился где-то в центре, так как нос её круто шел вниз. Удары волн сотрясали корпус, стрингеры – продольные балки, служащие для обеспечения продольной прочности корпуса, –  скрипели, именно в этот момент у многих наступило ощущение тревоги и позывы к рвоте, то есть по-морскому, травить. Один из солдат, побледневший, глядя на юнг в черных шинелях, спросил: «А моряки не подвержены морской болезни?»
На что тот же Слава Круглов встал и с бахвальством заявил: «Да что нам шторм, и не такое видали!»
В этой реплике Круглова есть свой резон. На Соловецких островах боевая подготовка юнг проводилась по широкой и напряженной программе, включавшей подготовку одиночного бойца как в береговых условиях, так и на воде.
На занятиях и на учениях юнги обливались потом и чувствовали боль в натруженных мышцах. Многие часы они занимались и на воде, много плавали, в том числе одетые в робу. Часто ходили на шестивесельных ялах, на баркасах, на веслах и под парусами.
В районе порта Осиновец наблюдалась переменная облачность, иногда выглядывало солнышко, и тогда темные волны озарялись блеском. Баржа подошла к причалу. Капитан долго не сходил с мостика. Не выпускал из рук свою прокуренную – верный талисман – трубку с большим чубуком. Потом не спеша сошёл по сходне на причал и направился к строю юнг. Последовала команда: «Смирно! Равнение на капитана». – Иван Дмитриевич, не дойдя до строя, крикнул: «Без церемоний!», – подошёл поближе к строю и   сказал:
 – Вам повезло! Лучше пережить шторм в открытом море, чем попасть под бомбы и обстрел вражеских самолётов…
Мичман с 4-мя лычками на рукаве и позеленевшей кокардой на фуражке ведёт нашу команду по Ленинграду к Балтийскому флотскому экипажу.
Ленинград точно вымер. Перегороженные баррикадами улицы безлюдны. Газоны парков перекопаны траншеями, на них расположились орудийные позиции. Медный всадник на набережной закрыт мешками с песком и забит досками. Кони Клодта с Аничкова моста убраны. Памятники Ленинграда прикрыты земляными курганами, но каменные сфинксы с огромными лапами охраняют набережные Невы.
Колонна юнг шла по холодным продуваемым ветром улицам мимо разрушенных домов: то с выбитыми окнами, то с проломленными крышами. Прошли Невский проспект, Мойку, Поцелуев мост, и перед нами – красное здание. Колонну остановили у массивных ворот, над которыми надпись: «Балтийский флотский экипаж». Распахнули ворота и ввели нас во двор. Квадратный, он стиснут со всех сторон красными кирпичными корпусами.
Так вот откуда начинается Военно-Морской Балтийский Флот!