На краю Огалтелы...

 
Предисловие
По городу, застывшему как изваяние в ожидании предрассветных судорог, катился колючий ветерок. Он легко и остро покалывал пальцы, проникал за шиворот, морозил и без того огрубевшее лицо. Хозяин беспрепятственных просторов и расстояний, именно ветер был единственным моим спутником на протяжении многих миль, что я провёл в поисках этого пристанища. Я разговаривал с ним, рассказывал сиплым и простуженным голосом безумные истории, в которые уже сам не верил, которые произошли, наверное, не со мной, даты и события коих давным-давно перемешались в моей голове, словно краски на палитре уставшего художника.
Слушая меня, мятежный странник устраивался поудобнее в соломе моих волос, свешивая на плечи длинные мантии свои, и успокаивался, словно впадал в дремотное состояние. В эти мгновения я ощущал его холодную опеку и сопереживание, и это двигало мои истории по как будто давно отмеренному логическому руслу. И мне казалось даже, что ветер как-то способствовал этому.


История, которую я сейчас поведаю, приключилась не со мной, не в это время, не с вами и не вашими знакомыми. Может быть, её вообще не было. Но рассказать её вам я просто обязан.


Часть первая
              1.
Пётр Андреевич Моськин проснулся оттого, что сон его был ужасно похож на правду.  А снилось ему, будто начальник отдела сбыта Пырькин уволился с освоенного долголетием насиженного места. Объяснения такому важному событию не нашлось, и поэтому слухи ползли по закоулкам финансового учреждения, из кабинета в кабинет с неимоверной скоростью. Строились разного рода предположения, в недоумение морщились высокие лбы в поисках какой-либо обоснованной гипотезы. Не одна плешь была почёсана ногтем, как бы желая выудить из накрученной извилины удачной, оправдательной концепции.
 Но, увы, тщетно. Семён Семёныч Пырькин уволился, свидетельством чему являлся новый приказ о назначении на его кресло…Петра Андреевича Моськина!
В этом месте кино-сна Пётр Андреевич не смог уже спать спокойно.  Глядя на него со стороны, можно было отметить при тусклом лунном свете, как лоб новоявленного назначенца вдруг заблестел, дыхание сделалось более учащённым, удовольствие  выразилось мимикой, а пальцы судорожно стали комкать пахнущее кислым потом одеяло.  И если бы не хриплый стон, который некстати издала его вторая половина, она же – законная супруга и, видимо, верная спутница жизни, господину Моськину удалось бы по почивать на заслуженных лаврах ещё какое-то время.
Грёзы внезапно оборвались. Взмокнув липким и обильным потом, Пётр Андреевич открыл широко глаза, прислушиваясь к чему-то, почувствовал загривком влажную горячую подушку, и …расстроился.
Тогда он встал, усталою тяжестью скрипнул пружинами изношенного дивана, и босиком прошлёпал в кухню, где выпил два стакана тёплой хлорированной воды из-под крана. Легче ему не стало, но сон и мнимое продвижение по служебной лестнице прекратились. Правда, осталась лёгкая грусть по данному поводу:  очень хотелось Петру Андреевичу хоть краем сна счастливый конец запечатлеть, стать генералом либо маршалом отдела, а также и обладателем положенных начальствующему чину регалий и полномочий.
Дерзкая кукушка неожиданно выскочила из часовой норы и прокричала один раз. Пётр Андреевич вздрогнул. Оказывается, до рассвета ещё далеко, а сон улетучился.
Он подумал, что надобно часы отнести в мастерскую, чтобы их осмотрели и сделали бы правильными. Неправильность механизма заключалась в том, что кукушка из закутка появлялась без предварительного боя часов, пугала домочадцев резкими вскриками, а потом исчезала наподобие фантома, отчего на сердце делалось всегда жутковато. Вот и сейчас Кука (так звала её жена, и считала полноценным членом семьи, не в пример хозяину) испугала хозяина и оставила наедине с этими размышлениями.
 – Завтра же непременно снесу часы в мастерскую, – сказал себе  утвердительно Пётр Андреевич.
 Говорил он об этом уже много раз, но ни разу не выполнил своего обещания. В глубине души, наверное, ему не очень-то и хотелось брать утром рано под мышку деревянную громадину часов, пристраивать портфель в руки, а потом неуклюже шествовать на работу. Сослуживцы будут подтрунивать над ним, и вызнавать, зачем ему понадобилась такая рухлядь? куда он намерен её приспособить? не продаст ли он сей антиквариат Фомичу, жадного до вещей подобного рода? И так далее.  И еще потому, что часовая мастерская находится напротив огромного финансового учреждения, но работает лишь с 9 утра, а он, Пётр Андреевич, начинает свою службу с восьми часов…
Всё это Моськин понимал задним умом, не стремясь даже детализировать и логически обосновывать. Он просто знал, что так и будет, и потому упирался неосознанно всей душой против этого поступка. А потому часы с кукушкой оставались на месте, и продолжали стращать внезапностью домашних.
Пётр Андреевич сел на кухонный табурет, устало потёр припухшее после давешнего сна лицо, задумался.

          2.
Семён Семёновичу в душную полночь совсем не спалось. То ли полная луна беспокоила его усталую душу; то ли всякие подспудные мысли тревожно шныряли в голове, предлагая возможные варианты для решения завтрашних проблем на службе; то ли протяжный вой далёкой собаки отогнал само желание оказаться в объятиях Морфея; – тем не менее, он продолжал  бодрствовать.
Было бесконечно сложно расслабиться настолько, чтобы ни о чём не думать, забыться и провалиться в глубочайший сон. Сам Пырькин отчего-то почувствовал холод в ступнях, словно бы по его холостяцкой квартире вдруг прошёл стылый сквозняк и задел Семён Семёныча  костлявыми пальцами. Он вздрогнул, подобрал ноги под одеяло и подумал о надвигающейся старости.
«Вон ведь, во дворе лето, а у меня ноги мёрзнут, – сказал себе, и пошутил тут же: – Скоро печь начну топить… в лето, чтобы согреться».
Этого, конечно же, Семён Семёныч не сделал бы по тем  причинам, что проживал он в комфортабельной семиэтажке, имел в ней горячую воду и ванну, отдельный туалет, центральное отопление.  И совсем не собирался менять престижную квартиру на частный дом с печкой. Пырькин любил шутить и веселить себя такими вот каламбурами и очень радовался, если такая возможность ему представлялась.
Вот и сейчас он усмехнулся в душистые седые усы, пригладил их ухоженной рукою, воодушевился необычайно и встал с дивана.
Худое тело его в просторной пижаме странно выделялось на фоне лунного окна, и больше походило на пугало. Волосы, отлежанные на подушке, топорщились на макушке щёточкой. Босыми ногами прошлёпал Семён Семеныч в ванную комнату, не включив света. Теплой водой ополоснул усталое лицо, протёр виски, прополоскал громко рот и громко крякнул. Короткое эхо шальнуло в потолок и разбилось на разрозненные хриплые отголоски.
Так же в темноте холостяк Пырькин отыскал махровое полотенце, пошарив рукой, вытерся досуха и вышел в комнату.
Часы показывали час ночи.
Пырькин вышел на балкон, поглядел по сторонам. Тёмные силуэты деревьев, как древние стражники, не шелохнулись; ни одна ветка не трепыхалась, не шепталась листва. Небо, иссини черное, холодно зависло на звёздах, а полная луна слепила глаза так, что хотелось зажмуриться. Было тревожно и беспокойно. Словно в вакууме.

3.
Клавдия Матвеевна, соседка и сослуживица Моськина, в эту же ночь, в то же самое время не спала. Она и не собиралась еще на покой, поскольку готовилась завтра встречать гостей. И добродушная хозяйка, которая умела принимать у себя дома, Клавдия Матвеевна искусно и терпеливо стряпала для любимой дочери и непонятного до сих пор зятя, для двух внучек, более похожих на рыжего зятя, для его зловредного рыжего кокера-спаниеля.
Клавдия Матвеевна готовила очень хорошо. Дочь её, Вероника уже в пятнадцать лет выглядела совершеннейшей пампушкой. Будучи ученицей, перед школой она обязательно съедала несколько блинчиков, обмакивая в густую сметану; между занятиями на переменах слегка перекусывала парой-тройкой сдобных булочек; во время обеда домашние котлетки заедала она обязательно домашними мучными лепёшками, после чего желала почивать часик-другой, а уж к ужину пробуждалась весьма голодной.
Тем не менее, выросла Вероника высокой и статной дамой, и при всех формах своих и крепком теле, отхватила себе Илью Ивановича Шишкина в мужья, на взгляд Клавдии Матвеевной, человека хоть и достойного, не высокого ростом, замкнутого, не разговорчивого, а к тому же и рыжего. А рыжих она с самого детства не любила, потому что, сколько помнила, они причиняли окружающим одни только хлопоты и неприятности…
Сделавшись нежданно тёщей и узнав в скорости о беременности доченьки, она устремилась, было, помогать зятю в обустройстве новой квартиры, но наткнулась на такую стену непонимания, что оставила всякие попытки лезть в дела молодых. Зять, в общем-то, оказался человеком деловитым, домовитым и ещё чёрт те знает каким, и обставить сумел квартиру по-современному модно, со вкусом и дорого. Клавдия Матвеевна гостила у них по поводу рождения внучки Машеньки, и сумела по достоинству оценить любовь к комфорту Ильи Ивановича.
Чего у них там только не было! Длинные стеллажи, забитые книгами от потолка до пола. Огромная кухня с электроплитой, электрочайником, кофеваркой и даже цветным телевизором. Много странной зарубежной посуды, способ применения которой она понять никак не могла. Уютная спальня молодых с широкой кроватью и картинами на стенах.
Но особенно понравилась ей детская. Вот где она расчувствовалась, едва не пустила слезу. Тут было всё: уютная кроватка из солидного дерева на колёсиках, над которою словно купол зависали кружевные занавески; слева от  большого окна находился шкап с пластмассовыми стёклами, полный игрушек; справа же была специальная мебель для маленьких, изящная и, видимо, удобная. Стены детской были оформлены художником сюжетами из разных сказок, а потолок являл собой звёздный купол.
 Две недели, что она провела у зятя в гостях, пока не поправилась Вероника, Клавдия Матвеевна нянчилась с Машенькой, дежурила возле её кроватки, пеленала, стирала использованное, гладила, словом, была при деле. В то время Вероника ещё задержалась в больнице, потому что не всё благополучно вышло с родами, и новоявленная бабушка как будто заново родилась.
Зять же её почти дома не показывался, ссылаясь на служебную занятость. Правда, несколько раз отобедал вместе с тёщей, нахваливал  стряпню и даже просил добавки. А потом благодарил и вскоре незаметно исчезал.
Клавдия Матвеевна громко чихнула, и очнулась от воспоминаний. Взглянула на часы – четверть второго, а дел ещё невпроворот.  «Успеть бы до трёх управиться»,  – подумала она, и снова чихнула.
4.
Пырькин затосковал, стоя на балконе. Ему отчего-то захотелось непременно сегодня оказаться на службе. Среди вороха бумаг и сотни дел, он умел бы занять себя полностью.
Семён Семёныч покрутил рукой пышный ус, прищемил самую малость щёку, чтобы поймать боль, ойкнул оттого, что переусердствовал,  и… пропал.
А ночь, тяжело висевшая над землёй, скрыла сам факт данного  исчезновения, осталась к нему совершенно равнодушной.
5.
Как и обычно, просыпался Пётр Андреевич с трудом. Супруга его уже гремела на кухне кастрюльками и тарелками, а он ещё не желал вставать. Конечно же, Моськин слышал сквозь утреннюю дремоту приготовления к обычному завтраку, ловил ноздрями запах свежеприготовленной глазуньи на сливочном масле. Но только ритуальные ароматы кофе заставили его раскрыть глаза, потянуться, сладко и протяжно зевнуть во весь рот.
Солнечные блики отсвечивали от потолка, неравномерно отбрасывая свет по углам над окном. Тяжёлые шторы сдерживали ощущение утра, создавали в спальне полумрак и сонливость.
Пётр Андреевич легко влез в обтрёпанные шлёпанцы, отчего-то растопырил в них пальцы на манер веера, и тут же большой жёлтый ноготь левой ноги объявился и уставился недоумённо на своего хозяина. Тем временем сам Моськин пожалел о своей выходке, выругался внутренне (но без мата) и пообещал себе при первой же возможности купить новую пару.
Марфа Васильевна звала его к столу откушать завтрака, но он сказал ей, что ещё не умывался, и прошествовал в ванную.
Спустя некоторое время супруг объявился за столом на кухне, и в ту же самую минуту Кука дико прокричала семь раз. Пётр Андреевич дёрнулся и скривился, как от зубной боли, вспотел ужасно и разозлился жутко.
Далее происходящее более всего запомнила Марфа Васильевна, потому что находилась она возле раковины и мыла скопившуюся за утро посуду.
Она рассказывала, что муж её не с того не с сего вскочил с табурета и стал размахивать руками; нёс какую-то околесицу по поводу обещанных неприятностей в чей-то адрес, о том, что именно сегодня они сбудутся обязательно;  и он самолично займётся этим.
Хозяин квартиры раскраснелся настолько, что уши его полыхали и похожи стали на берет Красной Шапочки. А ещё он топал ногами, тряс животом и странно выпячивал губы.
Марфа Васильевна была в шоке. Она смотрела на это всё, не зная, что же предпринять, к кому бежать за помощью и как остановить Петра Андреевича, чтобы его не хватил удар. Единственно, что она сообразила окатить взбесившегося супруга стаканом холодной воды. Он тут же успокоился, сел грузно на скрипнувший табурет, ссутулился над столом, выставив руки на локтях. Так просидел недавний дебошир  с минут пять, во время которых расторопная жена успела подтереть воду с пола, сбегала к комоду и извлекла сухое исподнее для Петра Андреевича, а ещё махровое полотенце.
Она совершеннейшим образом не замечала за супругом своим подобных вспышек и всегда считала его абсолютно спокойным и трезвомыслящим человеком, не склонным на подобный абсурд. Тем не менее, самый  факт деяния глубоко тронул её, и она решила при случае показать его семейному доктору, на всякий случай.
А пока Моськин сидел пред нею понурый и безразличный ко всему, словно нёс на своих плечах все неприятности сразу. Он даже лицом осунулся, а под глазами обозначились тёмные круги усталости.
Умная и чуткая женщина, Марфа Васильевна подошла сзади к мужу, положила ему руки на плечи и стала легко массировать скукоженные мышцы. Молчали они оба. Молчала и зловредная Кука.
Несколько позже Пётр Андреевич пришёл в себя окончательно, съел остывший завтрак махом, запил совсем остывшим кофе с бутербродом. Сухо поблагодарил супругу и пошёл переодеться в служебную одежду.
Пока Марфа Васильевна готовила ему в сумку обед на работу, Пётр Андреевич объявился на кухне снова.  Подойдя к стене, на которой располагалась крикливая кукушка, он снял часы с гвоздя, сунул под мышку, не глядя на жену вовсе, приспособил в другую руку объёмный красный портфель и, неудобно склонившись влево, подался из квартиры.

6.
Позвольте представить ещё одного участника этих событий – Венидиктов Владислав Альбертович.
Это ещё тот тип! Объявился он городе К. вскоре после того, как отмотал положенный срок в солнечном Магадане, в посёлке Уптар. Сидел этот тщедушный и невзрачный, на первый взгляд, человек десять лет с лишним за воровство и умышленную порчу казённого имущества. Был в почёте у колымских авторитетов. Говорил мало, зато слово имел веское, и не одна тюремная разборка при его непосредственном участии заканчивалась для очередного зарвавшегося типа плачевно.
Погоняло он имел Дракула, потому как тому самому графу являлся тёзкой, да и внешностью на знаменитого кровопийцу походил.  В его повадках было что-то вкрадчивое, внушающее едва ли не ужас обитающим с ним сокамерникам. Бывало, как зыркнет в чью-то сторону, так ноги сами собой подкашиваются. Говорили, что мог он сглазить любого. Поэтому его, как правило, чурались.
В зоне он мог неделями не спать, немигающим взглядом смотреть на какого-нибудь соседа по шконке,  якобы провоцируя на проявления недовольства. Заканчивалось такое созерцание всегда плохо для жертвы: кого-то находили со вскрытыми венами в душевой, кому-то во время лесоповала падало дерево на голову, кто-то смертельно падал на нож во время очередной потасовки.
Друзей у Дракулы не было. Он всё больше один слонялся, бледный и тихий, но никому и в голову не приходило хоть чем-то обидеть его.
Ходил, правда, слух, что лет несколько назад прибыл в Уптар новый Хозяин – полковник Хамов – и устроил форменный шмон. Несколько часов к ряду держал он на холодном ветру личный состав и заключённых, пока доказывал, каких же он строгих правил. Выгреб из нычек всё барахло, какое было, и тут же на костре сжёг. Пока горели книги, фотографии, письма, резные ручки, носовые платки и прочие нужные вещи, сам Хамов важно перемещался среди выстроенных на плацу людей, много и долго матерился. Любовался собой.
В общем, никому-то он не понравился. Особенно придирчиво Хозяин отнесся к Дракуле. Влад стоял смирно, тщедушный и щуплый, и глядел на Хамова немигающим взглядом, что, естественно, последнему не понравилось. Здоровый, как медведь, Хозяин подскочил разгневанно к Дракуле, наотмашь ткнул огромным кулаком в грудь.  Всем показалось, будто мужичонка на несколько секунд завис в воздухе, затем мешком грохнулся на бетонку, но не ойкнул.
Разъярённый начальник, как бык, ринулся на бедолагу, желая растоптать строптивца на смерть. Однако Дракула не подавал признаков беспокойства или болезненности от давешнего нападения, настойчиво и спокойно смотрел Хамову между глаз. Внезапно полковник остановился, оглянулся на подопечных в поисках моральной поддержки, но, не обнаружив таковой, вернулся к дальнейшему шмону. Он словно забыл о существовании Дракулы.
Интересно оказалось продолжение этого инцидента.
Два дня спустя, паханы резались в очко на интерес, как вдруг по стенам пришло сообщение о гибели Хамова. Несчастный случай. Все разом посмотрели на шконку Дракулы, который один остался безучастным к новости. Слов никто не произносил, играть перестали, чифирить перехотели; разом завалились спать…
Вот такой тип, Венидиктов Владислав Альбертович, он же Влад Дракула, и объявился в городе К.
7.
Клавдия Матвеевна обрадовалась солнцу, которое как-то особенно дополнило это свежее утро. Настроение её было отменным ещё и по причине того, что успела приготовить для внучек угощения, напекла пирожков, сделала огромный торт «Наполеон», забила холодильник тарелками с разными салатами. На стол хозяйка выставила букет с пионами, нежнейший аромат которых окутал всю квартиру.
Теперь, когда все приготовления остались позади, она могла спокойно испить чаю с ватрушками. Ей больше нравился зелёный чай, китайский. Она заваривала его по тайному тибетскому рецепту, и предпочитала никому не распространяться о секретах приготовления. Чай и впрямь у ней получался достойный – жажду утолял мгновенно, потеть не заставлял, успокаивал абсолютно.
Так она и сидела в гостиной на кресле, расположив усталые ноги в венах на табурете. Напиток Клавдия Матвеевна держала в большой кружке и пила медленно, согреваясь горлом и животом. Она жила предвкушением, что скоро её холостяцкий мир перевернут две очаровательные и шустрые внучки и дочь, и она опять оживёт на несколько дней, станет кому-то очень важной и нужной.
Было только половина девятого, когда раздался телефонный звонок. Клавдия Матвеевна проигнорировала его. Уж больно не хотелось вставать с насиженного места, сбрасывать с табурета начавшие отдыхать ноги. Она зажмурилась, словно встряхивая с себя оцепенение под тревожный звон телефона. И всё-таки пошла в прихожую снять трубку.
– Алло, – сказала она кому-то.
В ответ ей было молчание. На другом конце провода говорить не желали. Клавдия Матвеевна выждала секунд пятнадцать и положила трубку на место. Затем она постояла в прихожей, словно ожидая повторного звонка. Но телефон молчал.
«Чтобы это значило? – подумала Клавдия Матвеевна. – Проверяют меня, что ли?»
Она прошла снова в кресло, но чаю уже пить перехотелось. Солнце спряталось за массивное облако, и в комнате вдруг сделалось темно и неуютно.
– Чтой-то будет, – проговорила она себе. – Непременно, чтой-то произойдёт!
Она скрестила руки на животе и вздохнула.

8.
Моськин прибыл на службу без опоздания. Часовой механизм  он держал под мышкой, и тот доставил ему массу неудобств при перемещении в городском транспорте. Однако Пётр Андреевич с удивительным упорством  всё преодолел, выслушал кучу неприятных слов в свой адрес от пассажиров автобуса, обильно вспотел на спине, под мышками и в брюках.
0н оказался в вестибюле финансового учреждения, грузной походкою прошествовал мимо удивлённого вахтёра Иваныча и не поздоровался, чего за ним никогда не замечалось, подошёл к лифту.
Через минуту Моськин оказался на пятом этаже учреждения с часами.
В пятнадцать минут девятого секретарь по селектору пригласила Петра Андреевича в кабинет директора по важному делу.

9.
Супруга Моськина не понимала ровным счётом ничего. Она никогда не видела своего благоверного в таком дурственном состоянии, и склонялась к мысли показать Петра Андреевича знакомому психиатру Духовному, имевшего в данной области богатую практику.
Савелий Иосифович был ей знакомым по прежней работе. Тогда она ещё не сделалась домохозяйкой и помогала ему медсестрой в психиатрической лечебнице за небольшую плату. Дородный, как лось, благородных черт во внешности, Духовный позволял себе  флиртовать направо и налево, потому как жизнь вёл холостяцкую, и не перед кем подотчётным не был. Он умел нравиться женщинам, хотя не сильно злоупотреблял этим. Самой Марфе Васильевне, пока она была незамужней, Савелий Иосифович так же оказывал знаки внимания, и в ординаторской не однажды обжимал с намерением перевести лёгкий флирт в более интимную фазу. И хотя подобные ухаживания и доставляли Марфушке удовольствие, она так и не решилась на последний шаг, о чём  в красочных снах своих иногда сожалела.
Духовный  балагурил и хохмил по любому поводу. Вот и теперь  зычный  бас его был слышен в передней, когда он объявился в лечебнице. Марфа Васильевна вся подобралась, отчего-то потрогала причёску на голове, поправила кокетливую прядочку, выбившуюся из общего ансамбля; достала из сумочки пудреницу с зеркальцем и провела пуховкой по лицу несколько раз, быстро и придирчиво осмотрела себя.
В круглое зеркальце глянуло на неё лицо холёной и ухоженной женщины, привлекательное, с зеленовато-серыми глазами, небольшим носиком правильной формы и маленькими ушками с золотыми конусными серьгами. Она улыбнулась себе, подмигнула и сделала губками трубочку, отчего пришла в хорошее настроение. Сердце её беспокоилось и пульсировало,  а руки сделались горячими и влажными.
Она сидела на неудобном стуле перед приёмной Духовного одна, потому как принимал психиатр сегодня только с двух часов, а первую половину дня посвящал, как она помнила, обходу и осмотру пациентов.
Круглые настенные часы показывали половину десятого утра, когда перед ней оказался Савелий Иосифович.