вопреки

Их разделяет столик кафе, на котором лежит роза на длинном стебле. Он всегда приносит ей один цветок – розу, хотя она не раз намекала, что предпочитает другие цветы. Она черпает ложечкой подтаявшее мороженое, аккуратно захватывая вишневый сироп или кусочек ягодки, а он время от времени прикладывается к кофе, который, в принципе, не любит, но не решается заказать кока-колу с бодрящими пузырьками и большими кусками льда, который потрескивает и звенит, сталкиваясь в стакане. Стоило ему только представить этот дурацкий стакан, доверху полный ледяного напитка, что зубы заломило от желания, но все-таки это кофейня, к тому же он не хочет показаться ей банальным и пошлым.
Он рассказывает ей про работу, новый грант, который совершенно необходимо получить, иначе исследования зависнут на неопределенное время, а это означает, что отстанут – считай, навсегда. И если бы не оборудование… Она роняет на пол мобильный, который вертела в руках, и он, потеряв часть запала, возвращается в реальность и видит, что она его не слушает. Или вообще не слушала, как обычно, витала в облаках. Его раздражает, что она не отличает протон от протеина и ничуть этого не стесняется. Конечно, она бы рада была поболтать про их общих друзей или этот новый фильм, о котором все говорят, но нельзя же постоянно рыться в обыденном, ходить по земле, не поднимая глаз. Он должен ее воспитывать.
Она следит за тем, как он говорит – запальчиво, страстно, размахивая руками. Время от времени он тянется за новой салфеткой и чертит на ней схемы и графики. Ее забавляет его горячность и идеализм. И трогательная неприспособленность к обычной жизни. Она думает, что стоит подвезти его до дому, хоть он снова станет отнекиваться, дурашка, ссылаясь на срочные дела – ему неловко оттого, что девушка возит его на машине, а не он ее.
Она рассказывает ему, куда хотела бы поехать – конечно, вместе, расписывает горы и пляжи и древние развалины, которых там завались. Он слушает звук ее голоса, ее чудесный, звонкий смех и видит, что глаза ее горят. И совершенно неважно, что за слова она произносит.

Их будущий сын сидит на облаке и, разрываясь между страданием и умилением, смотрит вниз. Вон там, через два столика, сидит кое-кто, кто больше бы подошел ей, и пока не родилась (ага, и такое бывает) та, с которой был бы счастлив он. Он сердится – почему-то родителей нельзя выбирать. И нельзя подсказывать. Впрочем, послушайся они, и тогда он не сможет родится – на замену спустится кто-то другой. И все, что ему остается – волнуясь, взвешивать, что в конце концов победит – их различия или та странная сущность, любовь, что умеет склеить несовместимое. Очень уж не хочется в пятнадцать лет, когда, говорят, и так нелегко, сталкиваться в коридоре с родителями, которые давно не говорят друг другу ничего, кроме: «Когда будешь?» и «Я оставил там, у зеркала». Но он не может ничего изменить. Остается только надеяться – на то, что все-то там, внизу, получается не «благодаря», а «вопреки».