110

***


Отупел к вечеру. Пробовал физкультурой себя взбодрить, потом музыкой - никто не ожил, не явился ни один цвет, звук, запах. Об образах и говорить не стоит, они вымерли давно, вместе с мамонтами. «Я - тупой! Что, где, почему? - ничего не знаю! Тупой! Баклан я, баклан гнедой! Язык учить не буду! Лучше ушами хлопать! Или еще чем-нибудь «хлоп», «хлоп» - может, что-то и нахлопаю» - «Разве что от соседей по шее?!» (А свежего воздуха почти нет у меня под рукой. Либо движение, но дома, либо воздух, но сидя на стульчике сразу за сенями. Мизер, от которого не умираешь, но и не живешь.)

***


Открывал глаза, но в них был песок. Открывал их все шире, но в них был песок и туман. Открыл их, наконец, до предела, до огромного шара - среди песка, в тумане струйкой побежала  соленая вода...

***


В перечне спортивных новостей одной из радиоволн была и такая: проводится чемпионат по скоростной засолке огурцов! – «Лучше бы солили футбольную команду - им все равно зимой делать нечего. Изготовили бы огромную банку - и туда их; вместо мячиков – пузырики» - «А потом взять шайбу и расстрелять эту банку» - «Да, и вылезут они из нее злые, как вепри, мячи во все стороны пиная и кровавые пузыри пуская».

***


Сегодня меня не было - слишком много было вчера и не меньше  будет завтра.

***

Как долго я был в оцепенении серьезности! «Время собирать камни, время разбрасывать их» – «время строить, время буянить»! «Что надоело, то лучше сломать! Пусть закричит, если тут есть кто живой! Мы над ним  посмеемся!»
Молодость уходит, а я становлюсь всё веселее – не странно ли? От безнадежности? От безнадежности и радости: во мне два человека и один уже входит в ад, а другой – в рай – время расстаться; время терпеть адов огонь, поливая жаркое райским маслом – травоядным же ты так и не стал…

А мир безрадостен – вся радость моя в пределах пятиметрового диаметра вокруг меня плещется – какая милость к миру? Если б я еще мертвых воскрешал: некрофил – это христос невоскресающий. – «Но ты ищи тропки к милости – это более тонкие радости». – «Пока меня и от толстых шатает: укрепится ствол – пусть тогда ветви шатает…»

Вошел счастливый, сбросил обувь посреди комнаты, чашку, не заметив, со стола смахнул, влетел в чужой разговор – не поучаствовать, а тоже только чтобы сбросить своё, а чужое разбить, мол, всё, хватит, отныне жизнь потечет по другому…

***


Устал до бесчувствия, до коня и красного шарабана...-  а тут как раз привал, место для отдыха путешественников. Вошел и повалился, к стене прислонился. А вокруг народа много и все хлопочут...; всё бы ничего, но лица странны: одни развязны, а другие напряжены, посреди смеются, а в уголку плачут; а главное, у стены, что напротив, слишком много неподвижных тел лежит… Вдруг раздался чей-то пронзительный крик…

...Вспомнил,  как хотел в рай сплавиться по реке: «в отважных трудах забудусь, обольюсь водой счастливых впечатлений».

...Это всё те, что остались на берегу. Начинали с собирания грибов и валежника, а потом учредили комиссию и изобрели топор. Теперь небоскребы вдоль реки стоят, и страшной она кажется в глубине получившегося ущелья. Закрыли небо,  реку,  лес. Занавес.