И сложилась так жизнь...

Оглушительно громким залпом прострелил входной звонок тишину, притихшей после утренней кутерьмы, квартиры. И тут же ещё, и ещё, и ещё. Фёдор Иванович вздрогнул, испугался отчего-то и почувствовал озноб  внутри. Засуетился, занервничал, проворчал:

-Что ж звонить так? Людей пугать, - запричитал.

 Тут же сам себя одёрнул в мыслях: -  «Кто ж виноват, что звонок такой чумной, звенит почти как школьный на перемену».

Фёдор Иванович двигался к двери, двигая перед собой старый венский стул, шаркая непослушными ногами. Уже год как подломились  под ним строительные леса на работе, когда рядом опустили краном большую бадью с бетоном. Леса сложились как карточный домик, и упал он на битый кирпич. Ударился сильно спиной, несколько месяцев лежал неподвижно. Ходить начал, но силу ноги пока не набрали.

-Кто там?
-Телеграмма. Срочная.
-Я сейчас, вы подождите минутку. Я сейчас.
Хозяин квартиры  совсем запаниковал, руки неуклюже возились с замком. Не от кого было телеграммы-то получать, вот камнем страх на сердце  и повис.
Наконец дверь поддалась. Получил, расписался, прочитал и сел на свой венский стул, прямо здесь, у двери, которую только что захлопнул.

Лиля умерла! Вот и закончилась их история. Он смотрел растерянно на белый листик бумажки и не знал, что теперь делать. Камень страха исчез, но на душе  тяжко. Десять утра. Дети к вечеру только домой вернутся. И  быть ему один на один с этим скорбным листочком.

-Помянуть надо бы, – наконец надумал Фёдор.

 Фёдор Иванович  добрался до кухни, опираясь на свою деревянную подмогу. Достал в холодильнике давно початую бутылку водки. Тарелку с квашеной капустой. Сало вытащил и нарезал на тонкие розоватые полоски. Хлеба ломоть взял, луковицу, и сел за кухонный стол. Плеснул себе в стопку,  выпил, закусил кусочком сала и долькой от луковицы, хлеба чуть откусил. Дальше что?
Закрыл ладонями лицо. Как быстро годы летят, ему уже почти сорок, а как будто всё было вчера!

*******

Она ворвалась в его жизнь, как весенний лёгкий ветерок. « Лиля, Лилечка». Ему служить оставалось всего ничего. В увольнительную с  Борькой Ляминым, разбитным наглым парнем из соседней роты, попал. Зачем за Борькой потянулся на танцы в парк, на открытую летнюю танцплощадку? И чего его Борька уговаривать стал с ним на танцы идти? Это уж потом он спрашивать себя начал. И ответы со временем нашлись.

А тогда он провалился в пьяное облако счастья. После первого же объявления о белом танце, перед ним появилась  редкой красоты девушка. Лихо тряхнула пышной волной мелких белых кудряшек по плечам, опалила взглядом дерзких, голубых до синевы, насмешливых глаз:
- Ну, что, солдат, не опозоришь Отечество? Не ударишь в грязь лицом  перед слабой девушкой?
Засмеялась переливчато и решительно вытащила его за руку в общий круг под ласкающие звуки нежной мелодии и обвила, притянула к себе смелыми  руками, прижалась щекой к застучавшей набатом груди.

 Он плохо помнит тот вечер. Всё смешалось в один душный комок, который каждый раз сдавливал горло и сладким стоном проваливался по телу. Сбивал дыхание и тяжестью напрягал его мужскую плоть, когда он пытался  всё вспомнить.
 Нет! Не вспомнил. Только её настырные руки, которые после танца  потянули его в цветущие дурманящим буйством кусты, где Лиля ловко расстегнула на нём ремень и  пуговицы на брюках. Он помнит, как проваливался в омут: её шея, грудь, живот, шёлк промежности и сладкую судорогу, которой закончилось это затмение. В первый раз   познал вкус девичьих губ и манящего тела!

-Да солдатик, на героя Союза не тянешь, - осыпала смехом отряхнувшаяся, как ни в чём не бывало красавица, – познакомимся, что ли давай?

Через две недели его вызвали на КПП. Лиля улыбалась, щурилась на ярком солнышке. Яркая, красивая, уверенная! Он подошёл, смущаясь и не зная, как себя вести, встал перед ней как школьник перед учительницей, а она вдруг засмеялась и опять оплела руками–веточками. Прилепилась долгим поцелуем, а потом зашептала жарко на ухо:
- Ну ты мужик! Я же забеременела от тебя. Да! Ребёночек у нас будет.

Так и стал Федя в одночасье мужем. Мужем красивой жены!

*****
В центре его родного городка стоял старинный купеческий дом, поделённый когда-то на четыре квартиры. Долгие годы в этих квартирах обитало городское начальство. Потом, когда пошла мода на частные дома со всеми удобствами, начальство  переселилось на новые, прорезанные по огородам старых улиц, проулки. Тоже в центре, но не на глазах.
А квартиры в старом доме решили раздать очередникам.  Одну из квартир получила мать Феди, как вдова милиционера и мать четверых сирот. Из этой квартиры Федя в армию уходил. Сюда и жену привёз.
Так что молодые устроились по тем временам сносно. Большие две комнаты, маленькая комнатушка, кухня, ванная и коридор. Туалет во дворе.

Как они жили? Обыкновенно.  Федя работал. С утра до вечера работал. Ни от чего не отказывался лишь бы принести своей Лилечке  деньги. Что бы жила она легко и не жалела, что с таким неказистым жизнь связала. Если выдавался свободный денёк, по хозяйству хлопотал: пилил, колотил, красил, подлаживал что-то. Худой, жилистый, нескладный. Он молча работал, работал, работал.

Когда родился Паша, приехала в гости Лилина сестра, Зоя. Вроде бы Лиле помочь, за дитём посмотреть. Но, закрутились молодки, загуляли. Соседки, Федю жалеючи, шептать ему стали, что непорядок без него творится: гульба, парни в квартиру тянутся, музыка, шум. Фёдор только молчал. « Красивая Лиля! Мужики заглядываются, а бабы бесятся, завидуют. Сестра не замужем, вот и захороводилась. Что же Лиле, выгнать её?» Он Лиле верил. Правда, помнил, как она лихо его «девственности» лишила, но не ему её судить. Старался гнать от себя смурные мысли.

Как-то раз, припозднился, с работы пришёл почти ночью. За дверью шум, крик. Сёстры ругались. Ругались грязно. Федя замешкался и услышал то, что долго пришлось забывать. Донёсся  Зоин ор:

-Да кто бы говорил. Ты сама подзаборница. Думаешь, если подстелилась вовремя под своего дурачка, так и грех свой покрыла?  Думаешь, ты с Борькой самая умная, раз на Федьку-лопуха дитя навесила? Ты хоть знаешь, от кого его родила? Бросалась под всех офицеров, как голодная собака. Думала, генеральшей станешь? Ха! Даже Борька не позарился, простофилю подыскал. А здесь уже скольких мужиков обработала? Ритка твоя сиротой у матери живёт, при живой-то мамаше. Девчонке четвёртый год, а она матери не видела;  Пашка неизвестно чей, а ты меня шлюхой обзываешь?

Лиля перебила сестру грязной бранью, диким криком. Что-то упало, загремело. Федя стоял на ватных ногах, только большие тяжёлые кулаки сжимались всё крепче. Он знал, что нельзя ему сейчас входить, внутри кипело как в котле, рвалось наружу. Дышать было трудно. А ноги, чужие прямо ноги…

Вдруг Павлуша закричал, так горько, обиженно закричал! И забыл Федя разом всё, выбил дверь  с крюка, залетел в дальнюю комнатушку и выхватил Павлушу из кроватки, прижал к себе. Маленький, тёплый комочек, родной и жалкий, лёгонький совсем, крохотный, в его больших огрубевших руках. Когда, обернувшись, увидел в дверях обеих сестёр, прошипел им:
-Вон пошли. Вон. Задушу.
И они юркнули, захлопнули за собой тяжёлую крашеную дверь.

Фёдор сел на диван, дал ребёнку бутылочку, которая стояла на тумбочке.  Пашутка чмокал и смотрел своими синими, как у матери, глазами, строго и осуждающе. Маленький человек!

- Да знаю я сынок, знаю. Мой ты, и больше ничей. Нам с тобой держаться друг друга надо. Видишь, как на баб надеяться? А мы с тобой мужики, нам с тобой всё перемочь надо.

Ребёнок моргнул и, вдруг, улыбнулся, загукал, ручонками засучил, а Федор не выдержал и заплакал.
 Мать свою вспомнил. Мама работала всегда за троих,  четверых на ноги поставила и умерла, не дождавшись его, своего младшенького, из армии  всего полгода. Мать всегда ему говорила:
 -Сынок. Женишься, береги жену. Вон я, всю жизнь работала, отдыха не знала. Женщине в жизни труднее сынок. Её жалеть надо.
Он не спорил. И матери всегда помогал, и соседкам. Работать начал рано и в армии ни от чего не бегал. Слабых жалел. И Лилю жалел. Вот, дожалелся.

Утром Фёдор объявил громко, так чтобы было слышно в другой комнате:
- Собирайтесь, обе. Тебя, Зоя, я здесь видеть больше не хочу. А ты, Лиля, дочку привезёшь.

******

Наладилась жизнь с тех пор. Лиля Фёдора вроде как уважать стала, побаиваться. Хозяйством занялась, дом в порядок приводить. Дети росли, Федя их любил очень, баловал. Риточку усыновил.  Вроде лад да любовь. Фёдора на стройке бригадиром поставили. Машину  купили, «Жигули»! Всё хорошо, в общем.
 Но, видать беда за углом ждала.

 Беда пришла со смертью соседки, Марьи Владимировны, вдовы  завхоза бывшего горкома партии. В её квартиру  заселили сына одной  влиятельной дамы. Заселили спешно, почти тайком, чтобы никто возмутиться не успел. Заселили дак заселили. Парень как парень. Молодой, лет восемнадцати.
Но Лиля! Лиля завертелась юлой. Как тигрица, почувствовавшая свежую кровь, напряглась, возбудилась. Поменялся взгляд, осанка, походка! Даже запах тела изменился, как у суки, пришедшей в охоту.
Дети её раздражали, Фёдор бесил, взрывалась от малой неровности в разговоре.
 Она рвалась туда, за стенку, к молодому самцу. В начале, тайно, потом – не скрываясь. Фёдор уговаривал её, стыдил, просил одуматься, всё-таки дети. Она нагло смеялась в ответ и шипела, как змея перед броском. Дети ходили как маленькие старички, выжидали, чем дело закончится, боялись, что папка их бросит.

 Но дело обернулось иначе. Лиля собрала свои вещи и перебралась в соседнюю квартиру. Каждый вечер, когда маленькая серьёзная Рита, новая хозяйка в семье, собирала на стол, из-за стены слышались громкие крики, хохот, музыка. Шумные праздники каждый день. Фёдор и дети молча ужинали и уходили в другую комнату, закрывали наглухо дверь и включали телевизор. Не для того, чтобы смотреть, а для того чтобы не слышать соседский «разгуляй».
 Лиля встречала Фёдора  иногда, на лестнице, и издевалась:

-Что-то сохнешь ты сосед? Не по мне ли? – и заливалась ранящим смехом. – Дети не мешают? Может забрать?
 И раскачивала перед ним бесстыжими бёдрами, поднимаясь по лестнице в соседнюю дверь.

 Что-то нужно было делать, а что, Фёдор  не знал. Если Лиля заберёт детей, назло заберёт? Если скажет, что он не отец? А если не отец, то кто? Бросить их в этот вертеп? И как жить без них?
Не спал Фёдор ночами, действительно, высох, почернел.
 Так прошёл год, шёл другой. Дети стали болеть. У Риты шумы в сердце нашли, у Паши в лёгких затемнение. На что-то нужно было решиться. И тут как гром среди ясного неба. Ночью пришли из милиции. За стеной  шум, громкие крики. Фёдор вышел испуганный к двери. Встретил милиционеров, когда постучали, запустил на кухню: «Что? Как? Что случилось».
Оказалось и сосед и, теперь уже, Лиля сидят на игле, оба замешаны в сбыте наркотиков.
- Что ты можешь сказать как сосед?
-Ребята, только не это. Только не свидетелем, не понятым, никем!

 Когда разобрались ребята-опера, в чём дело, посочувствовали, посоветовали уезжать, детей поберечь.
 Старый друг отца, бывший следователь Пахомыч, когда Фёдор пришёл к нему, рассказал свою беду,  сразу сказал, что узел разрубать самое время.
Уехали налегке, только вещи и учебники. Поехали в соседнюю область, к старшему брату, который успел выучиться на врача в спокойные годы. Почти десять лет Фёдор Иванович карабкался вместе с детьми, выживали. Спасибо братьям, сестре, помогали, чем могли. Нашлись добрые люди, помогли.  Риточка вот, выучилась, почти  медсестра, до диплома три месяца, и Паша – сварщик, уже  почти мастер, колледж заканчивает.
Все эти годы Фёдор боялся, что Лиля приедет за детьми, или мешать как-то станет. Не вспомнила ни разу!
Когда в прошлом году лежал  в больнице, увидел сон. Лиля снилась совсем худая, беззубая, хохотала и тянулась к нему костлявыми руками. Он тогда проснулся от страха, переживал: «Это она меня проклинает».
Но за что, за что его проклинать? А может, придумал всё себе, зря на неё грешил. Может, помощь ей была нужна, теперь не узнаешь…

*******
Вдруг в двери ключ заскрежетал. Кто-то из детей вернулся! С чего бы это, до вечера далеко?

Фёдор схватил бланк телеграммы и засунул в карман! На кухню заскочила Рита. Подбежала, обняла, в щёчку чмокнула:
-Папка, ты что это, пить начал?
-Да ты что, дочка, ты что, Ритушка. Да это я так, друга вспомнил одного. Помянуть решил. Да убери ты бутылку, убери! Я всего то стопку.

Девушка засмеялась:
-Да верю я, верю. Я сегодня, пап, ночью дежурить буду, мне сама заведующая разрешила. Как лучшей практикантке! И заплатят, сказали, вот так! И вообще, меня на работу после практики берут. Я же работящая, вся в тебя. Заживём теперь, папкааа!

Фёдор смотрел на улыбающуюся красавицу-дочку. В ней ничего нет от матери. Совсем не похожа. И характер не в Лилю. А Пашка, удивительным образом, всё больше становится похожим на него. На отца!
 Девушка сложила в пакетик краюшку хлеба, пару солёных огурцов, три яйца варёных, чмокнула отца в колючую щёку, и побежала к двери.

-Всё папка, убегаю, меня «Скорая» ждёт, подвезли. Не скучай и не балуй!

 Когда дверь закрылась, и затихли прыгающие шаги дочери по лестнице, Фёдор достал из кармана бумажку, так внезапно нарушившую покой, и начал ожесточённо рвать. На кусочки, на кусочки! Потом сел на табурет, посидел, попытался успокоиться, но опять поднялся и поджёг мелкие обрывки. Прямо на столе, на грязной тарелке.
-Не было ничего! Не было! – кричал.
Потом упал тяжело головой на стол, на сложенные огромные руки и заплакал, затрясся в беззвучных рыданиях.