красное платье

Идя мимо метро, каждый раз почему-то невольно смотришь на значок большой буквы «М» с каким-то странным презрением. Большая буква «М». Мир. Мама. Макдональдс. Метро. Логическая цепочка разлетается на звенья в ту же секунду, когда холодные руки резко останавливают меня, они игриво щипают за кожу, щекотно. Улыбка. Голубые глаза бегают по лицу. Карие почему-то закатываются, недовольный вдох.
Тихо, словно шёпотом пьяного дыхания, вокруг кружат листовки, которые ленивый флаерщик выкинул под конец рабочего часа. Выдох. Минуты счастья приходят, словно удары боксёра, точно и сильно, прямо в кость. На бордюр. Чтобы не упасть. Ночью не так уж и холодно, но почему-то кажется, будто тебя засунули голым в холодильник, а рядом ходят пингвины, они идут по своим делам и ты бы, наверное, пошёл тоже, если бы не желание убивать своё счастье дома. Мы убьём его вместе, вдвоём. Лёгкое покалывание, она смеется, и я смеюсь, без причины, но в тоже время со смыслом. Сегодня в нас есть скрытая сила, которую мы приняли. Она распакована по пакетикам, растасована по колодам, разлита по бокалам - в крови, точно яд. С громадной скоростью он стремится к точке назначения. Мы удивительно ярко выделяемся на фоне оплёванной стенки метрополитена, каким-то лунным блеском на фоне сизых облаков. Люди совершенно не понимают, почему мы такие радостные, и милиция проезжающая мимо, даже боится остановиться. Всё утопает в её смехе, мне мерещиться, будто она внезапно размножилась на множество осколков себя, меня оглушает боль в сердце, я смеюсь. Всё будет хорошо, ради таких дней стоит жить, ради них стоит умереть, но не сейчас. Я хочу подняться, но она мёртвой хваткой держит меня, утаскивает вниз.   На дно.
-Нет-нет, надо идти - уговариваю я её, она начинает бить кулачками мне по ноге, всё сильнее-сильнее, такое чувство, что она потихоньку теряет контроль, коготки теперь идут в дело – хватит, идти…идти…надо.
Смех становиться громче, он тяготит сильнее, чем чтобы то ни было в этом скудном на ощущения пространства, страшном, колустрафобном мире. Немного крови, сам цвет злил её, не то, что запах, красный. Красный. Как её платье, которое идеально подходит под её фигуру, словно ручеек, кровавый. Под цвет моей крови. И я должен соответствовать этому, хоть как-то. Пускай физически. Это была лишь жестокая игра, которая меня выводила из себя, но иногда и подогревала аппетит. Но всё идёт, чёрт возьми, не так, сто раз не так. Я поворачиваюсь на смех, когда понимаю, что он отдаляется от меня. Я не успеваю, она уходит, и, куда бы не бежал, я лишь натыкался на пустые взгляды, пустые стены, пустого себя. Сколько я бежал? Сколько бежал за тобой? И везде мне казалось, что я вижу это платье, но, то были лишь огоньки машин, которые так, же убегали от меня. Упасть на траву, выбившись из сил, было мудрым решением, закричать – нет. Словно выстрел, выстрел в ноги колебаниями вибрации. Этот звонок, трубка у уха. Смех, и ещё чей-то. Их много, они так же сливаются, но они чужие. Молчание, гудки и снова падение при попытке к бегству. Это не боль, это нечто высшее, словно предназначение, словно мечта, цель, желание. Мое. Всё. Становиться частью этой неполной луны, взирающей сверху, и пахнет…росой. Кровью. И моей болью. Я молюсь, но всемогущий меня не слышит. Покинь
Смех, и на глазах роса, солёная. И ты знаешь, что было завтра. Мне всё равно…
Красное платье улетело, унесло тебя от меня. Передозировка вещь не предсказуема, неизвестно в какой постели оно тебя настигнет, с кем, в какой позе. Почему именно эта боль меня сковала, почему на утро мне стало так пусто, что я, казалось, всё выблевал, что было во мне. В том числе и жизненные приоритеты, идеалистические позиции, свою печаль. Ты с   другим, но и я уже другой. Совесть, Любовь, Долг. Мои представления растворились во мне, не за день, не за месяц, не за год. Может быть, вечность тому было судьей, я исчез для всех, ради тебя.
Я был твоим милым, но ты была слишком для многих милой, продавая себя. Человек дня, герой на час, история года. Я больше не смотрю назад, просыпаюсь резко и мучительно, я ножницами вырезал себя, точно картонный человечек, и с каждым годом я так же ухожу от всех всё более спонтанно, но как всегда с пафосом и улыбкой. Я стану хуже, наверное, мне есть куда идти, но нет ради чего. И даже сейчас, я не могу понять сон это или настоящий кошмар, когда я ребёнок бегу, сломя голову по траве, к этому красному платью. Закрываю глаза, и мне так хорошо, что я хочу плакать. Романтика глупых, явно временных отношений была мне по душе, я умирал и возрождался ради этого.
Она была старше, он моложе, слишком много знала, он хотел больше. Он получил. Она тоже. Теперь, когда шлюхи скопом идут в церковь, чтобы поплакаться священнику, он не знает, куда ему двигаться дальше. К кому? И тяготит до сих пор этот тонкий, словно роза, запах, он не скучает, я его знаю, слишком хорошо знаю. Когда даже алкоголь не помогает, он боится пасть ещё ниже, вляпавшись в это дерьмо в сотый раз, он несёт его до сих пор с извращённой гордостью. Старый, никчёмный, идеальный. С больными глазами, ненавидящий всех и вся, самонадеянный. Самооценка выше, чем можно прыгнуть. Вниз. С моста. На отражении мостовой, там, где кончается Воздвиженка, там, где начинается Тверская. Огни…постарел ребёнок, маленький такой, морщинки. Когда я вижу его, мне кажется что меня вот-вот стошнит и я сам не знаю, почему мне приходиться его каждый день видеть. А ведь ничего…Дурак.
Я смотрю вместе с ним в окно, его глазами, чувствую, как его горячая щека, касается окна. Дождевые капли. Он так их любил, так завидовал им, падая, можно разбиться. Так любил снег. Тошно. Не понимаю, как можно быть столь романтичным, но он пошёл на поправку. Конечно, я ему помог, кто же ещё. Я оторвал кусок, медленно словно яд, слился с ним. Я доволен результатом, он забыл всё, всех, обособился. Всё будет хорошо. У нас нет шансов.