Вечность, или несколько минут танца

               


     Ах, Настя-Настенька! Радость сердца моего, боль души моей…
     Ночь, тускло горит настольная лампа; не спится. Стою у ночного окна, всматриваюсь в глубокую темноту, что плотно зашторила стекло, а в голове повторяется одна фраза: «Ты - есть!», «Ты - есть!». Вот моё главное открытие, вот моё основное успокоение и, одновременно, острая тоска одиночества, того одиночества, которое  окончательно и непоправимо. Настя-Настенька, ты живешь в этом мире, только с другой стороны той плотной вязкой темноты, которую вижу за окном. Ты – есть, и я был прав - прав в своей тоске по тебе.
     …Она явилась из ниоткуда, из снежного вихря, из белой метели, из другого города, другой вселенной, из огромного пространства ночи, в котором где-то далеко-далеко мелкими звездочками горят чужие огни.
     Она явилась из мороза, из хрустальной холодной чистоты, из освежающей снежной пыли, из белой шальной метели… На лице её нежный румянец, на плечах искристый мех шубки, который гармонировал с блеском темных глаз и искорками растаявших снежинок в  волосах. Элегантно и небрежно сняла шубку, оказалась в изысканном вечернем платье с брошью, которая сверкала мелкими бриллиантами, затем протянула мне обнаженную руку для знакомства. Протянула ладошкой вниз, по-царски величественно и снисходительно, будто одаряла. «Анастасия», - она произносит своё имя, и звучит оно величаво, с неизменным достоинством, а вокруг будто становится чуть светлее, одновременно строже, отчего самому хочется выпрямиться, и все обращают внимание на неё, замирают в невольном почтении и так же, как я, любуются ею. Настоящая русская красавица, когда красота не столько  внешность, сколько – то особое состояние влюблённости в чистое морозное небо, в пушистый иней, в белую зиму, когда холод только на пользу - взбадривает, вызывает прилив энергии, натирает щеки здоровым румянцем, побуждает желание любить, дарить тепло, согревать и самой согреваться…   
  Она явилась неожиданно для меня, может, только для меня, всколыхнула в душе такой вихрь чувств, что… Но так же неожиданно, спустя несколько часов, растворилась в холодной вьюге, в заснеженной ночи, в белых просторах Сибири.
     Исчезла.
     Внутри что-то больно оборвалось.
     Сердце замерло, перестало стучать, будто потеряло интерес к дальнейшей жизни, только после паузы всё же забилось, медленно и устало. Я, оцепенелый, полураздетый, потерянно стоял тогда  на жгучем морозе и, не ощущая холода, долго смотрел вслед уезжающей машине, на которой она уезжала, пока красные автомобильные фонари не растворились в белом пространстве за вьющейся снежной пылью. Слезы навернулись на глаза, то ли от ветра, то ли от напряженного всматривания в белую даль.
     Теперь, когда глубокой зимней ночью я в горести пишу эти строчки, Настя-Настенька, мой солнечный свет, мой главный человечек, далеко от меня, слишком далеко – нас разделяют тысячи и тысячи километров. Я не знаю точно, где она, не знаю ни её города, ни адреса, ни телефона. И вряд ли когда узнаю – она навсегда затерялась среди великих северных равнин, белоснежных и бесконечных.
    
     Зачем пересеклись наши судьбы именно в этот момент? Для чего нас столкнула случайность всего на несколько часов? Что судьба хотела этим сказать? Сказать то, что мы с Настей изначально были созданы друг для друга, только не встретились вовремя? Что именно Настенька по высшему замыслу была предназначена мне, а я – ей?
     Но если случайность не свела нас в нужное время, то зачем сейчас столкнула? Зачем это позднее прозрение, которое во много раз увеличивает старую тоску, и без того сильную? Теперь и Настя, и я обречены на окончательное одиночество. Без надежды, поскольку наша встреча разрушила надежду. Любое даже самое долгое одиночество имеет надежду на то, что оно когда-то кончится, а здесь надежды нет. Никакой! Потому что и её, и моё будущее уже известно и определено до конца - там нет нашего «мы»! - и это приговор окончательный. Ничего не изменить! И никогда не избавиться от одиночества, того потаённого, внутреннего, невидимого чужому глазу одиночества при полном наборе окружающих домочадцев – семья, дети, супруг, супруга, - всё в порядке, всё в шоколаде, вот только в душе пусто и одиноко без родной половинки. Долго пусто, навсегда одиноко.

     До встречи с Настей я тосковал по ней, точнее, по своей женщине, по своей половинке, по той части самого себя, с которой надо было соединиться, чтоб стать целым, наполненным, завершенным. Но я так долго не мог встретить свою, созданную только для меня женщину, что моя тоска по ней мне самому казалась блажью. Моя любимая, единственная женщина представлялась мне разве что выдумкой, мечтой, красивой фантазией, никак не связанной с реальностью. В мыслях возникало скептическое: «Кто-то придумал легенду о второй половинке человека, а ты и поверил легенде. Стал искать её, свою родную частичку, а, не найдя её, впал в тоску… Да, выдумки всё это, выбрось из головы эти половинки, живи действительным».
     Встреча с Настей в фойе банкетного зала, куда на торжество съезжались нарядные гости, на яву обнаружила, что моя единственная женщина есть в этом мире земном, и она вовсе не отвлеченная фантазия, а реальная, живая, из тёплой плоти и крови, да ещё такая красивая. Анастасия!.. И стало понятно, что моя долгая тоска по единственной не блажь, не дурь, а природная устремлённость найти свою половинку, т.е. выполнить главную жизненную задачу человека.
     Все мои прежние отношения с женщинами разной комплекции и расцветки были только поиском: перебирал, определял, много раз ошибался, всматривался в каждую, что появлялась на моём жизненном пути. Даже выработал свой способ узнавания: новую знакомую, с которой начинал общаться, я как бы вбирал в себя и при этом прислушивался к чему-то глубинному в себе, сравнивал ощущение новой женщины с внутренней матрицей, чтоб чуть позже разочарованно сказать самому себе: «Не то, всё не то!»
     Шел год за годом, десяток лет за десятком, жизнь проходила мимо меня, я в ней участвовал формально, «как все», почти механически: что-то делал либо по физиологической потребности, либо потому, что так принято меж людьми.
     Но когда наступила вторая половина жизни и когда вера в то, что встречу её, свою единственную, была потеряна, я совершенно случайно – надо же! – в далёком заснеженном городке Сибири встречаю Анастасию. И она впервые встречает меня! Уж неизвестно, каким внутренним чувством я вдруг понимаю, что передо мной – она, моя женщина, которую искал долгие годы. Но и Настя чувствует в отношении меня то же самое! Она чувствует, что я – её единственный. Мы сразу, минуя время и логики, понимаем, что – встретились! В самом глубоком смысле этого слова.
     Она величаво подает мне изысканную, обнаженную до плеча руку, произносит своё имя «Анастасия», смотрит на меня, а её тёмные глаза вдруг немного расширяются, в них появляется удивление, легкая тревога и неуверенная радость. Мы молча, с жадной нежностью рассматриваем друг друга, дольше, чем обычно, до неделикатности дольше, но оба не замечаем неделикатности. Мы узнаем себя в другом; я узнаю в ней себя, другого себя. Я сравниваю свою давнюю мечту о единственной с реальностью и нахожу, что живая Настенька намного лучше, чем представлял.
     Мы уже не молоды, за плечами прожитое, мы семейные – у неё муж и дети, у меня жена и дети, всё, как полагается, «всё, как у людей», но как же вспыхнуло внутри! Никакая сдержанность, никакая порядочность, никакая ответственность не защитила от хлестнувшего вихря эмоций, как никакие стены не спасают от мощного землетрясения. Буйство человечьей природы и бессилие перед этим буйством. Вспыхнуло, обожгло, опалило! Посильнее, чем в юности, ибо слишком долго ждали этой встречи. Какими родными мы стали! Сразу, с первых минут, будто так должно быть, будто и другого не ожидали – естественно, просто, да всю жизнь были родными, только всё недосуг было встретиться… Впервые видишь женщину, но уже знаешь, что с нею можно на «ты», что можно просто коснуться её, как родной, что она всё поймёт, простит, примет, одобрит. Потому что твоя. И появилось то редкое и счастливое ощущение полного понимания другого, как себя, когда она – моя часть, моё недостающее, а я – часть её, и счастлив быть её частью.

     Юбилейное торжество в банкетном зале всё больше разгоралось и становилось шумным. Гремела музыка, раздавался смех, шутки, радостные возгласы. Сверкали фонари, летали воздушные шары, столы ломились от блюд и вина. Много было какой-то весёлой бестолковости. Особенно старался тамада, устраивая бесконечные розыгрыши и конкурсы.
     …В том увлекательном конкурсе, который был устроен в банкетном зале для оживления веселья, я должен был создать свой «гарем» из присутствующих на вечере дам – чем больше, тем лучше. Дамы радостно откликались на моё предложение «стать женой». Пригласил Настеньку в свой «гарем», она охотно согласилась, заулыбалась, вскочила из-за стола и живо, как девчонка, включилась в игру. Потом опять-таки по условиям конкурса я на виду у всего зала нёс её на руках, при этом радостно ощущал, что мне легко её нести и что мне хочется её нести. А Настя, ласково обняв меня за шею, уютно устроилась на моих руках, словно мои руки были её любимым местом обитания. Донёс, бережно поставил на пол, как драгоценную ношу, а она тут же, при всех, поцеловала меня в щеку. Всё было в рамках приличий, даже сидевший рядом муж не обеспокоился, но никто в зале не знал, что значит этот поцелуй! Для всех присутствующих он был невинной данью вежливости, формальностью, лёгким пустяком, продолжением игры, однако я, о-о, я-то почувствовал, сколько жара, сколько страсти, сколько любовного порыва было вложено в этот «невинный» поцелуй! Почувствовал, как Настя в этот момент будто сжалась в пружинку, сконцентрировалась, и всю себя, всё своё искреннее чувство вложила в касание губами моей щеки. На одном выдохе! Вот когда понимаешь невероятную способность любящей женщины через одно прикосновение выразить своё жгучее желание…

     Так получилось, что за столом в том банкетном зале она сидела почти напротив меня, только чуточку наискосок. Хорошо видел её элегантное платье, сверкающую брошь, которая подчеркивала элегантность, открытые руки и продуманную прическу, что завитушками возвышалась над милым, чуть порозовевшим ушком. Чистая нежная кожа шеи притягивала меня неимоверно. Полжизни за одно прикосновение к этой нежности! Мне приходилось всячески сдерживать себя, чтоб не впиться бесконечным взглядом в её красивое лицо – ухоженное лицо зрелой женщины с лёгкими, щемящими душу следами увядания. Ах, как же это лицо было мне дорого! Оно казалось милым и безумно красивым, именно из-за мелких чёрточек увядания красивым!
     Её муж, что сидел рядом с ней, представлял собой лысоватого мужика, впрочем, стройного, поджарого, даже излишне худого для своего возраста. Но вот что интересно: я поймал себя на том, что он мне симпатичен. Обычно пренебрежительно отношусь ко всякого рода «соперникам» - я их игнорирую, иногда презираю и никогда не испытываю к ним симпатий, а тут... Я даже его почему-то зауважал. Может потому, что Настя позволяла ему находиться рядом с собой.
     Торжество в зале шумело где-то мимо меня, я ел что-то вкусное, но не помнил, что именно – это было неважно; отхлёбывал из бокала вино, однако не обращал внимания, что это за вино  – больше всего сосредоточился на том, чтоб постоянно сдерживать себя, быть деликатным и не разрешать себе долгих и бесцеремонных взглядов на Настю. Всё-таки она была чужой женой, и с этим необходимо было считаться. Сидел через стол от неё и только время от времени, ну, может, несколько чаще обычного, посматривал в её сторону. Но если бы было позволительно, я неотрывно любовался бы ею! Она хорошо чувствовала мои взгляды, чувствовала, что смотрю на неё продолжительнее, чем на других, и это её вовсе не смущало. Более того, ей самой нравилось, что я смотрю и любуюсь, если судить по улыбке: когда я на неё смотрел, она, не поворачивая ко мне головы, начинала улыбаться от удовольствия и улыбаться именно мне, словно улыбкой благодарила и поощряла меня.
     Сама она тоже, кажется, сдерживала себя от частых и долгих взглядов в мою сторону. Однако изредка, а мне казалось, очень редко, наступал момент, страстно желаемый мною, с нетерпением ожидаемый, но всё равно момент неожиданный: Настя поднимала голову и прямо смотрела на меня широко распахнутыми тёмными глазами. От её любовного тёплого взгляда у меня внутри всё переворачивалось – я застывал на вздохе, переставал какое-то время дышать и то ли падал в пропасть, то ли погружался в бездну, то ли плыл в невесомости – мозг не успевал понимать, что со мной происходит. Это был не просто любопытный взгляд женщины – она взглядом дарила себя, она доверчиво раскрывалась, связывала нас, сливалась… Она - любила. И смотрела влюблено. Губы её улыбались мягко, но я-то видел, как её тёмные глаза едва заметно наполняются влагой. Ей, наверно, как и мне, в этот момент было мучительно и сладко до слёз.
     Потом я найду возможность пригласить её на медленный танец, и во время танца она, немного хмельная от шампанского, приятно хмельная и оттого смелая, доверчиво положит мне руки на плечи и признается сладким шёпотом: «Ты мне на душу… упал». В этой фразе перед последним словом она сделала заминку, и я понял, почему. За эти слова и за эту заминку я готов был её тут же расцеловать. Дело в том, что обычно говорят: «На душу легло», т.е. что-то сильно понравилось. Но в её милом признании слово «лёг» звучало бы несколько двусмысленно, отдавало бы пошлостью, а она не хотела пошлости. Сделала заминку, подобрала другое слово и доверительно выразила своё чувство.
     Мне хотелось в ответ сказать ей что-то самое лучшее, самое искреннее, самое красивое, что-то такое, что я ещё никогда никому не говорил. В мозгу мелькнули искрами тысячи слов, но и тысячи слов не могли выразить всю красочность и силу моего чувства. Я только скромно сказал ей:
     - Я вдыхаю тебя и не могу остановиться.
     - А мне хотелось бы раствориться в тебе.
     - Я тебя искал…
     - Знаю, сладкий… Сегодня я это поняла.
     - Так, что мы...
     - Т-с-с... Только не об этом. У нас нет будущего.
     - Есть что-то сильнее?
     - Есть. И ты это знаешь.
     - Удавиться бы…
     - Молчи, глупенький. У нас ещё несколько минут танца. Это целая вечность!
     - У тебя очень нежные пальцы, - говорю я ей, - Как волна нежности.
     - А у тебя сильно стучит сердце, родной, я его чувствую, как своё.

     …Уехали они неожиданно. Я думал, что ещё рано, что ещё весь вечер впереди что ещё долго будет длиться наше с Настей общение, тайное, интимное, безмолвное и щемящее. Однако уже близился конец праздничного торжества, и в какой-то момент я заметил, как муж наклонился к ней, что-то сказал, а Настя, как обречённая, согласно кивнула и погрустнела; её лицо враз обмякло, побледнело до мраморности, будто вся кровь отхлынула, а темные глаза на бледном фоне стали ещё пронзительнее. Вероятно, муж сказал ей: «Пора домой» или что-то в этом роде, а она восприняла его слова, как немилосердный удар, как самую страшную весть.
     На меня она уже не смотрела, но я видел, в какой она лихорадке, как ей сейчас зябко и неуютно. Они с мужем почти разом встали из-за стола, отодвинули стулья, муж попросил внимания и стал говорить хозяевам торжества много благодарных и лестных слов. Чтоб попрощаться, к ним подошел сам хозяин с хозяйкой, немного усталые, но оба довольные удавшимся вечером. Вежливые теплые слова, рукопожатия, поцелуйчики… Несколькими минутами позже подошел попрощаться с Настей и я, как близкий хозяевам человек. Мне в тот момент подходить было необязательно, но разве я мог не подойти? Настя при моём приближении посмотрела на меня недолго, но так сосредоточенно и так глубоко, словно всего меня вбирала в себя, впитывала что-то главное от меня, будто хотела крепко запомнить нашу единственную и такую короткую встречу. Затем она вдруг сделала жест откровенной ласки, от которой не смогла отказаться – медленно провела теплой ладошкой по моему лицу. Чтоб оправдать в глазах мужа этот ласковый жест, она улыбнулась и сказала шутливо: «Мой рыцарь», явно намекая другим на конкурс, когда я нёс её на руках. На деле ей, наверно, хотелось убедиться окончательно, что я есть, что не приснился, и навсегда запомнить это прикосновение. Она даже чуть задержала ладошку – я это хорошо почувствовал.
     А для меня в этот момент всё исчезло: гости, столы, зал, музыканты на подиуме, убранство зала... Всё куда-то отдалилось, как нечто неважное, почти несуществующее. Я видел только красивые Настины глаза, тёмные, раскрытые, в которых притаилась боль расставания. Я чувствовал в тот момент эту женщину, как самое родное мне существо; я чувствовал ту же боль, что и она - нас будто живьём разрывали.
     Потом, когда они уже сядут в поданную машину, я не смогу удержаться и в одной рубашке рванусь за нею в холод, на морозное крыльцо, чтобы... Я не знал, чего хочу, не понимал, зачем бегу за нею, не соображал, что ей сказать и что сделать. Изначально же было ясно, что расставание неизбежно, без всякой надежды, без лживого «может быть». Существует такое суровое слово «обречённость» - хоть вой, хоть скули, хоть о стенку бейся, а ничегошеньки не изменишь. «Есть что-то сильнее…».
     Когда выскочил на крыльцо, машина уже набирала ход, а я, оцепеневший, долго стоял на пронизывающем ветру, смотрел вслед, пока красные задние фонари автомобиля не растворились в белом пространстве, за вьющейся снежной пылью.
     Всё!
     Какое короткое и страшное слово!
     Поймал  себя на желании ломать себе пальцы.

     Сейчас глухая зимняя ночь. Мне не спится. В моей комнате горит неяркая лампа, а я в глубокой задумчивости стою у окна и сквозь силуэт своего отражения пристально смотрю в далёкую-далёкую темноту, будто пытаюсь взглядом пронзить чёрное пространство. И в этот момент, я уверен, где-то за тысячи километров от меня, в далёком городке завьюженной Сибири, так же у ночного окна стоит Настенька, моя единственная, моя половинка, и так же напряженно всматривается в темноту.