Девять тысяч метров нежности над уровнем моря

Девять тысяч метров нежности над уровнем моря

Я в предвкушении, и меня переполняет нежность. Я придумываю церемонию торжественной встречи. Лучше всего для этого годятся карликовые таксы. Красивые девушки в народных костюмах идут по ковру и несут их на вытянутых руках, будто хлеб-соль. Шкурка у собак гладкая, жёсткая и блестит на ярком солнце. Девушки кланяются, и таксы переходят в руки важных персон. Важные персоны — это, разумеется, мы. Осторожно мы берём собак под передние и задние лапки. Таксы горячие и нервно дрожат. Они готовы спрыгнуть с наших рук и унестись в небо, прямо как наши сердца.

Ревут моторы. Всех приветствует командир корабля. Через пару минут начнётся полёт. "Ваша безопасность — приоритет нашей компании", — сообщает он нам. Девушки в народных костюмах раздают пассажирам жвачку. Экраны, вделанные в спинки кресел, обещают легкость, нежный вкус и долгие воспоминания, как от первого поцелуя.

Особенно сильный приступ нежности. Я не даю ей выхода — хочу сохранить всю для тебя — и начинаю раздуваться: шире, шире. Мне уже не уместиться на своем месте.
— Вас тоже кто-то ждёт? — спрашиваю я пассажира у иллюминатора. Не то чтобы мне важен ответ, но я чувствую необходимость заговорить, раз уж наши тела занимают общее третье кресло.
— А? — глухо отзывается он. По вискам толстяка стекают струйки пота и теряются в складках щёк и шеи. Он даже не пытается вытереть влагу — cжал пальцы на необъятном животе и вращает глазами. Я слежу за его взглядом, но ничего не вижу, кроме светящихся табло "пристегнуть ремни" и "экзистенция есть вопрос, раскрытый перед лицом трансценденции". Я понимаю, что мой сосед нездоров. Такого обычно ждёт не кто, а что — неприятности.
— Вы, наверное, знаете про песочную осу? — вдруг спрашивает толстяк.
Про осу я ничего не знаю.
— Она делает три укола в нервные ганглии,  — начинает он свою историю с самого, как я понимаю, драматического момента. — Кузнечик замирает. Он жив, но недвижим. После этого оса оттаскивает кузнечика в норку, уютную такую норку, и откладывает в него яйца.
Слово "ганглии" мне незнакомо, но завораживает.
— Из яиц вылупляются личинки, — продолжает толстяк, — Сначала они питаются жировой тканью кузнечика. Напомню вам, он жив, только сделать ничего не может, потом настаёт черёд мышечной ткани и наконец нервной. На этом история для кузнечика заканчивается. Вы всё ещё хотите лететь? — резко меняет он тему. — Подумайте! — Его взгляд останавливается на мне, в нём испуг и безысходность.

Я хочу и я лечу! Нежность просто распирает меня, и я розовым шаром со вкусом жвачки устремляюсь к потолку. Это никуда не годится! Я не могу ломать приоритеты такой хорошей компании. Мне требуется что-то приземлённое. Появляется стюардесса. Та, что прежде подавала тебе таксу.
— Шоколадное или ванильное? — спрашивает она.
Я выбираю шоколадное и одним этим выбором опускаюсь на уровень иллюминаторов.
— Дайте знать, когда будете в ванильном настроении, — девушка по-дружески кивает, а после вопросительно смотрит на моего соседа.
— Чего-нибудь лёгкого для вас? — она видит, что кресло под ним продавлено до пола. Толстяк не отвечает. Он ещё более неподвижен, чем прежде, и даже прикрыл глаза. Струйка пота стекла в его носогубную складку и застряла там. Моего счастья хватит на весь мир, и уж точно на этого бедолагу-кузнечика.

Я думаю о тебе, а сама обкладываю толстяка пластинками. Это тоже нежность, только твёрдая. Её-то как раз стоило бы поберечь: высокая концентрация, длительный срок хранения. Мне немного неловко из-за того, что спасаемый кажется мне противным. Пластинки хорошо прилипают к его мокрому лицу и рукам. Я тихонько отгибаю ворот его рубашки и вытряхиваю весь кулёк.
Лицо толстяка постепенно теряет свой зелёный цвет, члены обретают подвижность.
Толстяк истово, нет — неистово! — крестится.
— Спасибо, спасибо! — благодарит он.
— Ну что вы, — отвечаю я.
Но он не может остановиться: потирает руки, орудует носовым платком, снова и снова благодарит. Наконец он видит мою решимость отыскать его ганглии для успокоительного укола. Тогда он прокатывает цыц-машинкой по губам и затихает. С довольным и по-детски радостным видом он глядит в иллюминатор. Руками и глазами он показывает картины, что видит за стеклом. И я понимаю — уже скоро!

"Добро пожаловать в рай!" — бодро, будто хвастается самостоятельно построенной дачей, говорит командир. Раздаются аплодисменты. Я благодарю стюардессу, весь экипаж и тороплюсь к выходу.
Я бегу по солнечному трапу и вижу тебя в лиловой рубашке. Я сжимаю тебя в объятиях и совсем не чувствую трёх лёгких уколов.