Философ и Победа

СКАЗКИ О ЛЮДЯХ


История Первая:

Философ и Победа

 
“Мы слишком люди…”
В. Самойлов, «Агата Кристи»




ГЛАВА I. КРЕДО

18 сентября. 20:40. Рок - сейшн был в самом разгаре. Воздух в зале почти осязаемо вскипал – настолько зрители были разогреты, и это несмотря на все усилия милиции. Публика вела себя культурно, но чувствовалась упрямая и непропорциональная по силе волна, будоражившая  скандирующих рокеров.
Пустяк – не рокер. Он – просто Пустяк, которого Победа знала в лучшем случае час, а может, минут сорок. Патлатый и немного неуклюже неуверенный в себе выпускник Нац. Университета. Психолог? Ну, если только по диплому. Знакомство было странным. Час назад они вместе сели в автобус на Старом Шастри. Победа вообще-то не собиралась на сейшн, но неожиданно согласилась на предложение сорваться в компании Пустяка. По дороге они о чём-то болтали, Победа улыбалась, хотя ноги у неё горели из-за высоченных шпилек. Это было единственное, что она запомнила. А, да, ещё она взяла с Пустяка обещание, что он её проводит после концерта.


19:55. Они опоздали на целый час. Еле-еле договорившись с ментом из охраны, отдали ему деньги, и вот теперь он вёл их какими-то запутанными коридорами. Музыка становилась всё громче, и вот они, наконец, в зале. Ведущий объявил «Цикл Кребса». Победа бесцельно мусолила в голове это словосочетание: «Кребса... Цикл... Вроде не греческий бог. Может, из римских?.. Опять не то...»
- Пустяк, как ты думаешь, что это за цикл Кребса такой? – почти крикнула она ему в ухо. Он пожал плечами и начал вертеться, что-то спрашивая у сидящего на заднем ряду парняги. Победа не обращала на это совершенно никакого внимания. За то короткое время, что они провели в Д/К , он так много вертелся, появлялся и тут же исчезал, что она уже успела перестать замечать это явление.
Тут боковое зрение сообщило ей о появлении какого-то тёмного пятна между спинками их с Пустяком кресел. Нечто явило собой лицо. Точнее, заспанную рожу с более чем недельной щетиной, окаймлённую какими-то до странности слипшимися, чёрными как смоль патлами. Таким Победа впервые увидела Философа.
- Философ – Победа, - крикнул Пустяк, представляя их друг другу.
Сквозь музыку и рёв Победа скорее угадала по губам, нежели услышала, как Пустяк переадресовывает её вопрос Философу.
- Цикл Кребса... Хм...
К «хм» Философа Победа прибавила своё собственное «хм»:
- Это вроде не из греческой мифологии.
Философ утвердительно кивнул и стал поглаживать щетину на подбородке, то ли раздумывая, то ли сомневаясь:
- Может, из химии?
Победа пожала плечами. Она бы не спрашивала, если б знала.
- А ты хорошо знаешь мифологию? – удивлённо, но немного растеряно, видимо, не совсем проснувшись, вскинул брови Философ и посмотрел на Победу, как-будто впервые увидел только секунду назад.
- Так, разбираюсь. Вольным слушателем изучаю Зарубу  в Ин. – Язе .
- Да ну!? Слушай, а ты вроде мадам фактурная – рост хороший, пшеничного цвета волосы. Типичная романтическая героиня. Приходи к нам в студию. Мы с Пустяком в театральной мастерской у Максимова занимаемся. Как раз сейчас мифологию проходим…


14 октября. 17:07. Сгущающиеся сумерки пасмурного дня разрезала телефонная трель. Аппарат недоумевал, кто бы это мог быть, и потому, безразлично хрипя, выдал стандартную фразу: «Номер неопределён».
«У, бесчувственное оно! Не хочу я ни с кем общаться», - мысленно возопила Победа. Две недели учёбы. Универ. Первый курс. Она ожидала найти людей, с которыми хоть сколько-нибудь можно общаться. «Ха... Сплошные маменькины-папенькины раскрашенные куклы, областные, а то и столичные «китайские болванчики». И это – основная масса. Реальных человеков – ноль-ноль-один процент.  Такое вот болото! Нет, ну зачем я послушала мать, зачем мне этот грёбаный факультет бизнеса в самом крутом столичном универе? Там основным критерием для большинства являются деньги, а что в голове вместо извилин одна «ниточка, чтоб уши не отваливались», так это оказывается меньший недостаток, чем не иметь ничего, кроме собственных мозгов и амбиций. Лучше бы осталась в Ин. - Язе на своем журфаке, это хоть зло известное было!»
«Номер неопределён», - настойчиво долбил телефон тем же флегматичным тоном, что и две предыдущие фразы.
«За что ж  ты так меня ненавидишь, что я тебе сделала?» - в последний раз мысленно обратилась Победа к невозмутимо чернеющему аппарату и сняла трубку, буркнув в неё что-то среднее между «у-у» и «м-м».
- Привет, - услышала она непринуждённый и энергичный голос Философа.
- Философ?
- Помнишь?
- Ну… в общем-то, помню! Как ты? – Победа неожиданно для себя самой оживилась.
- У меня вот день рождения сегодня… Я подумал… Может, ты тоже приедешь. Развеешься, а то голос какой-то замученный…

19:43. День рождения проходил странно. Сначала часа два Философ и Победа в компании Пустяка распивали пиво возле озера в парке. Когда стало совсем холодно, и празднование, казалось, зашло в тупик, у Победы зазвонил мобильник. На дисплее высветилось: «Гений».
- Привет! Ну и где вы? – с ходу спросил Гений. - Мы уже минут двадцать вас тут ждем.
- Ты меня ни с кем не перепутал? Кто «мы» и кого это «вас ждем»? И где это «тут»?
- Мы - это я и Яппи. Сидим в баре возле театра. Ждем тебя с Философом, чтоб справить его день рождения. Он еще днем сказал, что приедет с тобой. В общем, приезжайте скорее! – Гений повесил трубку.
Странно. Гений учился с Победой в одном потоке. Но знала она его уже лет шесть –  вместе грызли гранит науки еще в средней школе. Не то, чтобы они очень уж сильно дружили, но общались от случая к случаю, причем общались с явной взаимной симпатией. Яппи. Победа рылась в памяти. Где-то она слышала это имя. Похоже, он тоже учился в ее университете, только на несколько курсов старше. Философ сказал им еще днем? Это при том, что ей он позвонил буквально за час до встречи в парке. Самоуверенный тип! И откуда он их знает?
Победа вопросительно взглянула на Философа.
- Это мои лучшие друзья еще с младшей школы. Просто они не успевали к шести сюда приехать. У меня ведь нет мобильника, я сказал, что они могут позвонить тебе.
- У-у, - недовольно хмыкнула Победа. – Мог бы и предупредить.
- Да ладно тебе. Так ведь веселее! Когда в каждый следующий момент случается то, о чем ты даже не подозреваешь...

20:04. В баре было тепло и почти по-домашнему уютно. Приглушенный гул голосов, мягкий теплый свет настенных бра и “Сатиновая кукла” Оскара Питерсона, доносящаяся из динамиков, действовали умиротворяюще. Яппи с Гением заняли столик в глубине зала, чтобы компанию поменьше тревожили другие посетители.
К моменту, когда официант принес, наконец, долгожданное пиво и закуски, за столом разгорелся полушутливый-полусерьезный разговор на тему жизненного кредо.
Яппи начал первым:
- Я бы сформулировал свое кредо, как «Живи мало, но хорошо. Будь ветром, и тогда тебя никто не сможет ранить».
- Хм, я бы сказала, что это кредо человека, который хочет спрятаться от мира. Но разве возможно развитие без боли? – недоумевала Победа.
- Хе, опять твои мазохистские принципы? – подтрунивал над ней Философ.
- А знаешь, - Яппи вернул разговор к теме, - я все-таки думаю, что возможно. Только сначала по-любому шишек набьешь, но после можно и без боли.
Победа молча пожала плечами.
- Ну, а у тебя какое кредо? – спросил ее Яппи.
Победа задумалась на пару секунд, смотря куда-то поверх макушки Яппи, а потом медленно, но как-то хлестко сказала:
- Главное – знать, чего хотеть.
- Странное кредо какое-то, - хмыкнул Пустяк.
- Да не странное, хотя и сильно напоминает Милана Кундеру, - прокомментировал Философ.
- Я не читала, - улыбнулась Победа.
- И часто ты не знаешь, чего хотеть? – приподнял брови Яппи.
- Скорее, я часто хочу чего-то, даже не отдавая себе в этом отчета. Потом это получаю и недоумеваю – почему у меня все так плохо, не как у людей, - ответила Победа.
- Может, переходный возраст еще не закончился? – продолжал подтрунивать Яппи.
Победа, хоть и с улыбкой, но метнула на Яппи взгляд, который дал ему понять, что ее лучше не цеплять.
- Все очень просто. Но чтоб это осознать потребуется минимум три жизни, - выпалил Гений.
- Ты это о чем? – давясь от смеха вместе со всей компанией, спросил его Философ.
- Это мое кредо, - ответил Гений.
- Ну-у, это как обычно, - объяснил Философ Победе. – Он любит не в тему что-нибудь эдакое сморозить.
- Почему не в тему? – слегка обиделся Гений.
- Вот видишь, - Философ все еще обращался к Победе. – Что поделаешь, Гении – они такие…
Когда все посмеялись вдоволь, Яппи снова взял роль ведущего в разговоре:
- Итак, продолжаем. Кто у нас там на очереди? Философ, ваше кредо.
- Знаете, как такового определенного кредо у меня нет, но в жизни я очень не люблю выбирать. Не люблю альтернатив. То есть кредо звучало бы вроде: «Предлагайте мне одно хорошее или идите к черту».
- Чтобы у Философа и не было кредо? - удивленно присвистнул Гений.
- Да ладно, все бывает, - Победа улыбнулась Гению, а потом обратилась к Философу, - а почему ты не любишь альтернатив? Ведь без них жизнь будет даже не черно-белой, а просто одноцветной!
- Дело в том, что обычно правильный выбор становится ясен слишком поздно, - ответил Философ.
-  И что, прямо-таки ничего уже нельзя изменить? – вопросительно наморщила лоб Победа.
- Ну, все зависит от конкретной ситуации, но жизнь редко дает нам второй шанс.
- Правильно, нечего винить жизнь в собственной глупости! – добавил свою лепту Яппи.
-Ну, это опять-таки, как сказать…, - Философ явно намеревался долго и пространно моноложить. Победа шутливо схватилась за голову:
- Ой-ой-ой! Нет! Ты же знаешь, я не любитель длинных пафосных разглагольствований, - улыбнулась Победа. – Я предпочитаю что-то делать. А болтают обычно те, кто уже ничего не в состоянии поделать.
- Несладко, наверно, после таких речей товарищам с философского факультета? – ехидно подхватил подтрунивание в адрес Философа Яппи.
Философ театрально сомкнул челюсти и уже приготовился уйти поглубже в себя. Надо было срочно менять тему.
- Слушайте, - Победа обратилась к Философу и Пустяку, - а расскажите мне о вашей театральной студии. Меня так достал универ, может действительно стоит попробовать себя в актерском искусстве?
- Только тебе сначала придется еще отбор пройти, - как бы умеряя ее пыл, сказал Пустяк.
- Ну, это формальность, думаю, ты справишься, - напротив, подбодрил Философ. – Нужно будет прочитать стихотворение, скажем, что-нибудь из Пушкина или Лермонтова, этюд какой-нибудь показать и спеть любую песню.
- В каком смысле «этюд показать»? – удивилась Победа. – Я знаю только фортепианные этюды, ну, такие техничные пьески, исполняемые на пианино и вообще любых других инструментах.
- Нет, в театре этюд – это небольшая сценка, которая демонстрирует твое мастерство актера. Характер и содержание могут быть разными. В общем, смотря, что придумаешь.
- Значит, общий принцип тот же что и в музыке? – Яппи любил проводить ассоциативные параллели.
- Ну, в каком-то смысле да. Тоже своеобразная отработка профессиональной техники, - ответил Философ.
- А ты что, музыкой занималась? – поинтересовался Пустяк.
- Угу. Семь лет по классу фортепиано за плечами, - ответила Победа.
- Хм, а я как раз клавишника в группу свою ищу, - загорелся Философ.
- Знаешь, у меня особо опыта нет в таких вещах.
- Ничего, разберемся…



ГЛАВА II. ПУСТОТА И ПУСТОТА.

В ближайший вторник после обеда Победа отправилась в театр.

- Но милая, - нервно увещевал Худрук, - вы хоть представляете, сколько у меня тут таких «условно талантливых», как вы? Где ты была два месяца назад, когда проходил набор? И вообще, у меня через 2 часа спектакль, мне пора готовиться…
Худрук все распалялся. Встреча грозила закончиться ничем. Он все болтал и болтал, и Победа вдруг поняла, что если сейчас ничего не сделает, то он просто отошьет ее. Просто не будет никакой театральной студии в ее жизни. А театр, пусть даже со всеми его постсоветскими неотремонтированными помещениями и странными запахами, ей понравился. По крайней мере, сегодня ей захотелось побыть здесь еще немного. Тем временем Максимов все вещал и вещал:
-Вы, милая, в сентябре приходите, если набор будет…
Победа огляделась. Это была учебная комната, та самая, где занимались студийцы. Два ряда по пять старых красных кресел из зрительного зала, две цветные ширмы, две деревянные скамейки, пианино и табурет – вот и вся мебель.
- Ну, в общем, давайте на выход! Я комнату закрою, - Худрук оттеснял ее к двери.
Победа нагнулась и, протиснувшись справа от него, под его вытянутой рукой, схватила подвернувшийся под руку табурет и ринулась на середину комнаты. Худрук несколько озадаченно смотрел на нее и пока молчал. Победа поставила табурет в центре, забралась на него и… забыла, как начиналась подготовленная ею басня. Худрук уже было хотел раскрыть рот, надо было срочно что-то делать, и Победа начала декламировать первое, что пришло ей в голову, впившись взглядом в Худрука:
- Я Вас люблю, - Победа на секунду замялась, покачнувшись на табурете.
- Хоть я бешусь, - она сжала кулаки для пущей убедительности.
- Хоть это труд и стыд напрасный, - закатила глаза к потолку.
- И в этой глупости несчастной…, - тут Победа снова запнулась, но она уже знала, что делать. Идея казалась замечательной. Победа со всей дури, прямо с табурета, грохнулась на колени. Пол оказался далеко. Коленные чашечки разнесло атомным взрывом. На глазах выступили слезы. И вот, чуть не плача и корчась от боли, она произносит финальную фразу:
- У Ваших ног я признаюсь…
Худрук пару секунд помолчал, и вдруг начал раскатисто смеяться. Победа подняла на него свое страдальческое лицо. Ей было дико больно, но смех оказался заразительным. Она улыбнулась.
- Вставай, ремесленник, - Худрук добродушно протянул ей руку. – Приходи завтра со всеми к двум. Посмотрим, на что ты годишься. Имей  в виду, я согласился только потому, что ты колен ради искусства не пожалела!


29 октября. Две недели спустя. Очередной пробный этюд закончен. В учебке воцарилась какая-то подобострастная тишина. Все студийцы молча смотрели на Худрука, будто затаив дыхание и ожидая гильотины или помилования. Он все молчал. Потом выдавил:
- Никак. Это было никак!
Диагноз был в общем-то привычен, поэтому все наконец-то выдохнули.
- Вот ты, - Худрук обращался к Победе, - зачем ты на протяжении всего этюда кромсала эти разнесчастные бумажки в клочки?
- У меня депрессия,  я валяюсь дома. Бумажки – символ тупика, отсутствия смысла, как бы «клочья» моей собственной жизни, - пыталась предложить свои обстоятельства Победа.
- А почему тогда ты беспрестанно косилась на ширму, ожидая, когда он появится и тебе надо будет вскочить? Ты же в депрессии! Какая тебе разница, кто там появится и когда? Хоть конь в пальто!
- Но у меня же не кататония! – разгорячилась Победа. – Должна же быть реакция!
- Ага, у тебя маниакально-депрессивный психоз, наверно? – ехидно заметил Худрук.
Победа, не замечая иронии, утвердительно кивнула, довольная, что Худрук уловил сюжетный замысел их с Философом этюда.
- Мы тут занимаемся актерской игрой, а не разбором диагнозов из учебника психиатрии. Выкинь из головы весь этот псевдонаучный мусор! Ты рвешь бумажки просто чтобы их рвать! Потому что вы так придумали! Но это ничего не выражает! Просто действие ради действия! И поэтому ты теряешься и не чувствуешь роли. У тебя абсолютно пустые зрачки! А мне нужно действие с внутренней сутью! Вот смотри, сейчас я якобы наступлю тебе на ногу, и тебе должно быть больно. Готова?
Победа кивнула.
Худрук слегка наступил ей на ногу. Она скорчилась и схватилась за левый бок.
- Все видели? – спросил Худрук.
Со всех сторон посыпались смешки.
- Ничего смешного, - нахмурилась Победа.
- Как же, - заулыбался Худрук. – Я тебе что, по селезенке дал?
Победа отрицательно мотнула головой.
- Ну, а что ты за нее хватаешься?
Победе стало смешно и досадно.
Вдруг Худрук, не предупреждая, довольно сильно наступил ей на ногу – на чешки своими огромными ботинками. Было больно. Победа вся сморщилась и схватилась за приподнятую стопу.
- Что вы сейчас видите? – Худрук обратился ко всем остальным.
- Ей больно, - понеслось со всех сторон.
- Вот! Тут уже хоть какая-то внутренняя суть есть, хоть самая примитивная. Вы заметили? Она не делает ненужных движений, не корчится. Минимум действий – максимум выражения. Итак, сегодня снова поговорим про «действие с внутренней сутью»…

После занятий все поехали к Философу. Много говорили, читали Камю, пели под гитару, пили чай. Люди постепенно расходились, и к полуночи остались только Победа и Пустяк в придачу к хозяину.
- Я, наверно, уже поеду, - засобиралась Победа.
- Да, ладно тебе, оставайся, - улыбнулся Философ.
- У-у, - Победа отрицательно мотнула головой, - я поеду с Пустяком.
- А я сегодня у тети ночую, этот тут неподалеку, в соседнем доме, - невинно захлопал глазами Пустяк.
То есть денег на дорогу ни у кого не было. Победа прикинула, как лучше поступить и отчетливо поняла, что идти полтора часа по холодному ночному городу ей совсем не хочется.
- Не бойся, приставать не буду, - подмигнул ей Философ.
Впрочем, он и вправду не приставал. Уступил ей свою раскладушку вместе с единственной подушкой, а сам устроился на курпаче на полу, как верный пес. Хорошо еще, что у него было два клетчатых пледа. Правда, ничей сон охранять ему не пришлось, потому что они проговорили почти до рассвета и, подремав какую-то пару часов, разъехались досыпать по своим ВУЗовским аудиториям.

Выйдя на улицу после пяти полусонных лекций, Победа на автопилоте свернула к метро. Единственной мыслью в ее шумящей голове было, что она опаздывает на занятия в театр.
- Эй!
Она обернулась. Метрах в трех от нее, слева от крыльца, стоял, докуривая сигарету, улыбающийся Философ:
- Поехали обедать.
- Сегодня вокал по расписанию, - нахмурилась Победа.
- На голодный желудок петь нельзя – это раз, - улыбался Философ, - а два – она наверняка опять нас продинамит, как в прошлый раз.
В прошлый раз преподаватель действительно прозанималась с ними минут пятнадцать и закончила занятие, даже толком не распев группу.
- Пойдем-пойдем, мы ведь даже толком не завтракали сегодня, а уже четыре, - продолжал по-мефистофелевски соблазнительно увещевать он, расписывая все прелести местного плова в дешевой забегаловке неподалеку. И Победа позволила себя увлечь.

За столиком уже сидели Яппи и Гений. Снова она вроде бы случайно оказалась в их компании.
- Как неожиданно! – съерничала Победа. – Где-то я вас уже видела.
- Сразу видно, что голодная, - добродушно улыбнулся Яппи.
С пловом было быстро покончено и все четверо в лениво-сытом молчании потягивали чай. Философ сидел напротив Победы, и она удобно уставилась взглядом куда-то сквозь него. Его силуэт расплывался у нее перед глазами. Мыслей не было. Бессодержательно и пусто. Может, от этого с ним и было теплее?
Вдруг Гений спросил:
- А как вы думаете, из чего рождаются чувства? Ну, любовь там всякая…
Победе хотелось что-то ответить, но в тот момент не думалось совершенно. Философ достаточно уверенно поймал ее взгляд и, не отпуская, сказал:
- Из пустоты зрачков.
Довольная сонливость быстро сползла, уступив место другой непонятной пустоте с щемяще-графитовым оттенком. Перемену почувствовали все, кроме Гения, продолжавшего буднично болтологировать на предмет того, что из пустоты по определению ничего не может возникнуть.


После обеда, который уместнее было бы назвать ранним ужином, Яппи посадил отчаянно автопилотирующую Победу в такси до дома, напутствовав словами «приятной сиесты», хотя был почти уверен, что сиеста плавно перетечет в глубокий сон до утра.
Гений попрощался и зашагал обратно к универу.
Яппи и Философ постояли некоторое время на перекрестке.
Потом Яппи, слегка нахмурившись, спросил:
- Послушай, а как же твоя предыдущая девушка, Анька? Ты не с ней?
Философ в ответ состроил непонятную гримасу и что-то недоуменно хмыкнул, оставляя Яппи гадать, было ли это «да» или «нет».
Оба молча закурили и двинулись дальше вдоль по улице.
Солнце наконец-то село.

4 декабря.  02:12. Комнату Философа освещал тускло-зеленый свет уличного фонаря. Стояла глубокая ночь. О том, что время идет, напоминал лишь чуть слышный стук дождя о металлические крыши гаражей, больше похожий на растаманский бит, дополнявший мелодичный гитарный перебор и хрипловатый голос Философа. Уже с полчаса после того, как отключили свет, он тихонько пел под гитару.
- Это чье?
- БГ .
- Сыграй эту песню на моих похоронах, - приподнявшись, Победа полушутя-полусерьезно подняла глаза на Философа, обнимавшего свою полуакустику. – Я счастливее всех, когда ты поешь.
Философ, растерявшись от нахлынувшей нежности, притворно-рассеянно потрепал ее по волосам.
Вторая ночь с ней. А если абстрагироваться от физиологии, то он уже и не помнил, какая по счету, потому что почти каждую ночь это были бесконечно длинные, на первый взгляд бессодержательные разговоры по телефону или просто в темноте его комнаты. Разговоры, к которым оба относились легко. Как-будто они просто заполняли пустоту, а четко отраженный неизменным визави смысл улетучивался еще до того, как кто-то из них успевал осознать, что это было важно. Как-будто каждый всегда рассказывал другому сон во сне. И самой большой неосознанной потребностью было знать, что это есть. Что это было.
Расфокусировав зрение, он уставился на лежащую у него на коленях девушку. Но о будущем думать не хотелось. Слишком сложно и запутано. Сейчас, под влиянием чувств, он заколебался еще сильнее. Кто придумал эти гребаные альтернативы? Кто вообще придумал его жизнь такой?!
- Что? – вдруг четко спросила она.
В тишине Философу показалось, что разорвалась граната. Он вспомнил, как пару лет назад,  когда занимался альпинизмом, услышал треск падающего крепления, держась на той злосчастной скале буквально на честном слове. Тогда дыхание оборвалось также, как сейчас. Но все обошлось.
- Ничего. Просто вздохнул.
Победа вылезла из-под одеяла, села позади него и обняла его руками и ногами. В этот момент он понял, что слегка замерз. А потом просто перестал думать. Сон во сне. Бессодержательно и пусто. Он бы уже и не вспомнил, о чем думал  минуту назад. Это и есть счастье? Он не знал. Ощущение было знакомо, но одновременно как-то настораживающе ново. И оно не предполагало серьезных альтернатив, разве что убежать, пока не подсел. Но бежать не хотелось.
- Ты горячая, - полушепотом выдохнул он.
- Это плохо? – кокетливо шепнула она.
Он не знал. Ему было хорошо.
А на табло обратного отсчета сроком значилась одна короткая неделя.

ГЛАВА III. БОЛЕВОЙ ПОРОГ

11 декабря. Победу лихорадило с часу ночи. Днём, сквозь жар и полубред, в котором маяком пульсировала лишь одна мысль - «Где Философ?», врач, с трудом достучавшись до неё, сказала: «Острый бронхит с подозрением на воспаление лёгких».
Телефон невозмутимо молчал до глубокой ночи. Сознание Победы, как на волнах, то проваливалось в короткие промежутки беспокойного сна, то вдруг всплывало. А в глазах на протяжении полутора суток стояло безумное, тревожное  отчаянье.  И почему-то в голове навязчивым эхом звучала та песня БГ.

Философ позвонил следующей ночью в 2:30. Наутро, когда мать робко сообщила об этом Победе, та даже не стала упрекать, что её не разбудили. Просто не было сил. Предчувствие чего-то неизбежного сдавило душу. Хотя  очевидного повода ещё не было.


Он приехал на следующий день вечером. Любимый.
- Знаешь, я был у Аньки. Она без меня не может. Говорит, что беременна. Мы сходимся...
Нож в спину.
- Нет, я люблю вас обеих и в этом состоянии уже давно...
Победа отвернулась. Сухие губы горели. Дрожали пальцы. «Нет, истерики не будет». Когда забирают душу, истерик не бывает.
- Ну, хочешь, ударь меня...  убей...
Её пальцы сомкнулись у него на плечах. Его джинсовка пахла дешёвыми сигаретами. Почему мы никогда не готовы к последнему разу? Почему нас предают, когда доверие кажется  абсолютным? Она смотрела ему в глаза, не веря самой себе. Очень просто, любя, тем же взглядом благословляя на все четыре стороны...

Почему мы все такие? Подлые и любимые.


18 декабря. Палец дрожал на взведённом курке. Дуло холодило кипящий висок. 03:17. Первый снегопад стеной. Ещё три секунды и...
… Ночную тишину нахально взорвал резкий звонок. «Черт, это ж надо было гудков десять подождать, чтобы пробиться! Там же режим ночного звонка установлен», - на таких мыслях, совершенно не перекликавшихся с недавним суицидальным порывом, поймала себя Победа, торопясь к телефону. «А если кто-нибудь встанет?»
Победа подняла трубку и, не говоря ни слова, просто слушала. Кто-то дышал. Потом нерешительным полушепотом спросил:
- Победа?
- Гений? – ей хотелось убить его прямо по телефону. Видимо, провода все же передают сильнейшие негативные импульсы, потому что Гений начал было сбивчиво, лихорадочным полушепотом оправдываться, но потом, выдержав трехсекундную паузу, как-то нерешительно и сконфуженно объявил:
- Философ уже два года женат, - и снова затараторил, - я думал, что ты должна это знать…
Он еще пару минут что-то говорил и говорил, но Победа его уже не слышала. Только когда в трубке запульсировали короткие гудки, она немного опомнилась. «О чем там еще говорил Гений? Я еду?»
- Женат. - Она произнесла это вслух, словно пробуя новую данность на вкус, чтобы убедиться в ее реалистичности.

 
 03:22. В кухонном проёме в пижонской позе, плечом подпирая притолоку и закрывая почти весь проход, стоял Майор, дядя Победы:
- Ну-ну! Конечно, лучше умереть наивной дурой! Отдай макар!
Победа плохо понимала, что происходит, но смутно догадывалась, что он стоял там в течении нескольких последних минут. Ее разговора с Гением.
- Зачем ты так? – глухо спросила она.
- Нет, так можешь только ты! – под маской колкой иронии в его словах проскальзывала какая-то непонятная смесь заботы и сожаления. Он аккуратно вынул пистолет из ее левой руки и поставил на предохранитель.
Мельком она отметила, что странно видеть его в домашней одежде, без обычной, казалось, уже окончательно слившейся с ним милицейской формы. Майор жил с ними уже месяца два. Да и куда ему было податься после развода, как не в отчий дом, где жили мама и сестра с двумя дочерьми – ее, Победы, семья.
- Знаешь, Философ уже два года женат, - неожиданно для себя сказала Победа. Неожиданно твердо. Было странно слышать это. В ее сознании данный факт материализовывался медленно, и озвучание его даже как-то удивило.
Майор помолчал: «Мент и девочка на грани нервного срыва на кухне посреди ночи – наверно, мы колоритная пара». Взяв пепельницу, он сел в своё любимое кресло возле ночника и закурил.
- Знаешь, кухня  - не самое лучшее место, - вяло попытался пошутить Майор, хотя, в общем-то, чёрный юмор не был его профилем.
Победа рассеянно на него взглянула, все еще лихорадочно крутя в голове то новое обстоятельство, которое не хотело там укладываться. «Женат!»
- Послушай, - продолжал Майор, - за мои сорок девять мне бывало и хуже. Знаешь, к чему с возрастом сводится подобный юношеский максимализм? Со здоровьем всё в порядке, с близкими всё хорошо, значит, в жизни всё хорошо. На этом и успокаиваешься. А это - не любовь. Настоящая любовь – взаимная, созидательная.
- В чём-то я тебе завидую, а в чём-то нет, потому что все это довольно мелко, - резко, еще не вполне отойдя, сказала Победа, которая за это время успела усесться, обняв колени, на кухонном столе между плитой и раковиной, - ведь это же обыденная жизнь в графе «как все»!
- А что, вот так лучше? – Майор кивнул в её сторону. – Зачем с таким слепым упорством гоняться за выдуманными смыслами? – он знаком прервал открывшую было рот Победу и продолжил, - обычно в моменты, подобные данному, мы попросту не видим вещей, которые у нас под носом. Самых очевидных и самых банальных. Ведь труднее всего осознать то, что лежит на поверхности. Оно кажется слишком ясным, и тем чаще мы обманываемся. Поэтому я тебя и не виню! А насчёт твоего Философа: он дешёвый позёр. Взял на себя право судить других людей – ни больше, ни меньше...
Победа удивлённо смотрела на Майора, совершенно не понимая, о чём идёт речь.
- И откуда такая исчерпывающая характеристика? – съерничала Победа.
- Он звонил недавно, поздно ночью, когда ты лежала с температурой сорок два, и говорил с твоей матерью. Довольно по-хамски, должен тебе сказать. Кричал, что она заставляет тебя проживать жизнь по её лекалу,  что её нереализованные амбиции мешают тебе развиваться. Вставлял в каждой паузе, что даст тебе свою фамилию...  А ведь он совершенно не знает её в человеческом плане!.. 
Майор замолчал на секунду и продолжил:
- Я думаю, что понял его сущность. Учти, я по опыту знаю – чем громче человек кричит, тем больше пустоты за словами. А душевная пустота вряд ли принесёт кому-либо счастье...
Оба долго молчали. Только снег еле слышно бился в стекло. Наконец Победа прервала затянувшуюся паузу:
-  Но ведь все люди время от времени совершают ошибки.
- Хм, - Майор вздохнул, как бы давая понять, что весь предыдущий разговор вёл не с племянницей, а с самим собой, и иронично добавил, - можешь не сомневаться, ещё один шанс он попросит! Шанса нет у тебя, потому что таким убожествам, как он, импонируют посредственности. Пойми ты, ему нужен человек, который станет его гениальной тенью! А это не твой случай!
Но Победа не хотела верить в его правоту.


1-83

На следующую ночь, никому ничего не сказав, лишь предварительно позвонив Философу, Победа выскользнула из дома и села в такси. Ее все еще нещадно лихорадило, и непонятно было, откуда взялось столько сил.
Подъезжая к длиннющему девятиэтажному дому, в котором до завтрашнего переезда к жене обретался Философ вместе с родителями, она ещё издали заметила его фигуру. Он, как  обычно, курил. Хотя нет, немного нервно.
- Пошли ко мне? – почти утвердительно спросил Философ, в последний раз затянулся и, отшвырнув окурок, взял Победу за руку, легонько направляя к дому.


В комнате Философа в самом углу справа от окна у кровати на боковом ребре стоял старый сундук. Никто уже не помнил, когда и для чего его сюда поставили. Философу нравилось курить, сидя на нём, и пускать дым в форточку. Эта привычка появилась не так давно – когда он понял, что Победа молча мучается, вдыхая дым.
За окном, прилепившись к стеклу, стояла глубокая ночь.
Победа сидела на сундуке и печально смотрела сверху вниз на лежащего под одеялом Философа. Он так же молча смотрел на нее. Для неё не существовало никаких «но» - ведь настоящая победа не может быть условной! Зато у Философа в голове опять крутилась куча «если». Но решение он уже принял. Этот долгий взаимный взгляд в последнюю ночь, когда они были вместе, дал понять Философу, что изменить ничего уже нельзя. Победа теперь не с ним. Ей было больно, но всё же она  знала, что Философы не бывают Победителями. Иначе почему они Философы?..
Наконец Победа на пару секунд опустила усталые веки, затем, широко распахнув глаза, стряхнула с себя это странное прощальное оцепенение, скользнула вниз с сундука и легла под одеяло рядом с Философом. Он молча её обнял и закрыл глаза. Сон не шёл. Оба молчали до самого рассвета. Он, колючий, серый и холодный, бесцеремонно влез в комнату через незанавешенное окно, разбавляя вязкий сумрак. Объедки ночи рассыпались по комнате причудливыми рассветными полутенями, которые жались к мебели, разбросанным вещам и книгам и мостились по углам. Свет и тьма... Заранее проигранное сражение.
Пасмурное декабрьское утро окончательно оккупировало комнату и сделало всё вокруг каким-то кисельным.  На улице уже вовсю грохотали трамваи. Победа знала, что надо уйти, но продолжала лежать в напряжённо-застывшей позе. Наконец, когда эта игра в ожидание развязки до предела напрягла нервы, Философ неуклюже зашевелился и как-то фальшиво, так, что неприятно резануло слух, то ли выдохнул, то ли прохрипел: «Пора».
Победа послушно поднялась. Внешне она была уже абсолютно безразлична, и почему-то это стало жутко раздражать Философа. Без умывания и завтрака они оба, не сговариваясь, будто наперегонки, бросились в коридор, а затем, наспех накинув куртки, всё в той же азартной лихорадке, к двери.
Улица встретила их всё той же пасмурью и промозглым холодом. Они молча шли к автобусной остановке, держась за руки и не глядя друг на друга. Заспанный дворник проводил эту странную парочку тяжелым взглядом, пока они не скрылись за поворотом.

Так Философ упустил свою Победу.


Весь день Победа была на взводе. Да ещё этот температурный полубред! Уехав с утра от Философа, она не находила себе места. Не хотелось верить, что это был последний раз. В голове крутилась прошедшая ночь. «Нет, не последняя! Ну, пожалуйста...» Она знала – он видел, осязал её боль. Но ему легче было сделать вид, что он ничего не понимает. Легче было врать в глаза и поставить стенку.
«Притворялся, что не чувствует. Говорил, что не ищет лёгких путей. Хренов рационалист! Не вижу, не знаю, не понимаю... Дудки!!! Жжётся. И вам обоим будет жечься».
Торопливыми мелкими движениями Победа судорожно в седьмой раз крутанула диск телефона.
- Гений? Привет! Да, я жутко болею... Да-да... Слушай, срочно надо пробить один адрес. Сделаешь?.. Пиши...
Минут через пять раздался ответный звонок.
-  Пишу... Так... Ага... Спасибо! – она уже собралась вешать трубку.
- Стоп-стоп, притормози-ка! – взволнованно сказал Гений. - Зачем тебе этот адрес? Ты... Она... Да что, в конце концов, происходит?
Ответом ему были короткие гудки.
Победа схватила рюкзак, сунула в него огромный разделочный нож, кое-как зашнуровала ботинки, накинула куртку и шмыгнула в дверь. Её колотил озноб.


Она стояла на автобусной остановке, ежась от пронизывающего декабрьского ветра и озноба. Спину жёг нож. Казалось, что все догадываются о её намерении и поэтому косят в её сторону – тот мент на углу, старушка с котомкой, стайка смеющихся школьников. «Господи, смех!» Досадно и раздражающе было сознавать, как давно она не слышала смеха и не смеялась сама.
Волна нервного напряжения всё нарастала, а автобуса не было. Будто назло! Бесцельно блуждающий, направленный как бы внутрь, взгляд Победы зацепился за витрину гастронома. Как холодно!
В гастрономе было тепло и вкусно пахло ванилью. Погруженная в себя Победа брела вдоль длинных, ещё советских прилавков. «Хоть ценники и сменили, но в некоторых местах всё же можно полюбоваться надписью УзССР», - механически отметила про себя Победа. Поначалу ей стало теплее, а теперь озноб, как назло, ещё усилился. «Проклятая болезнь! Не отпускает!». За последним прилавком располагалось вино-водочное царство. Победа уже собралась выйти, как вдруг перехватила взгляд молоденького парня, стоящего за прилавком. В глазах его светился интерес, смешанный с сочувствием, даже жалостью. «С удовольствием разбила бы что-нибудь о твою башку», - с этой мыслью Победа зло глянула на продавца. По ногам жутко дуло, в двери туда-сюда почти беспрерывным потоком сновали какие-то люди. Черно-серое месиво пальто и курток вкупе с пасмурью за стеклянной дверью,  и такими же серыми, уставшими, промёрзшими и измученными авитаминозом лицами действовали угнетающе. Стало не просто холодно, а как-то мерзостно-зябко.
- Парень, «Кагор» есть? – Победа выплюнула эту фразу, сморщившись, будто она горчила.
- М-м, - утвердительно промычал тот в ответ, глядя на Победу с тем же выражением, что и в первый раз, словно желая... «Чего? Взбесить её? Да бред, обычный взгляд. Чего только не выдумаешь на нервах!»
Она полезла в карман за деньгами. Парень молча наблюдал, как она дергаными движениями пересчитывает купюры. Полтинника не хватало.  Она подняла на него полубеспомощные покрасневшие глаза. Продавец заговорщически подмигнул, молча сгрёб охапку мятых бумажек с её ладони и протянул «Кагор». Благодарно взглянув на него, она взяла бутылку и, ни слова не сказав, вышла из магазина.


Сидя на заднем сиденье насквозь промёрзшего автобуса, Победа прихлёбывала «Кагор», который ей открыли двое местных пьяниц на остановке. Пить из бутылки, запрятанной в пакет, было неудобно. «Кто придумал эти Мерседесы без отопления?» - Победа глядела на скользящую улицу сквозь замызганное окно. Редкие  сероватые снежинки болезненно лепились к стеклу, чтобы через пару секунд растаять. «А в автобусе всё равно сыро и холодно».
Кондуктор, остановив на некоторое время на ней взгляд и даже не обратив внимания на проездной, отвернулся, так ничего и не сказав. Что-то его пугало в этой пассажирке. Какая-то острая, отчаянная решимость.
 «Видимо, я действительно плохо выгляжу», - усмехнулась про себя Победа. Мысли её вертелись в сумасшедшем вихре. Единственной опорной точкой было решение. То, которое жгло спину.


Остановка. Торговый центр. Памятник. Кинотеатр. Дом 64. 65. Табличка с надписью «2 квартал». Победа нервно отшвырнула в ворох листьев почти полную бутылку вина. Гаражи. Дом 21. 22. 23. 24. Нет номера. Наверное, 25. 26-ой? 35. 35, где это? Нет, в следующем подъезде. Ступенька, ещё одна, ещё... С верхнего пролёта вниз сиганула испуганная кошка. Победа резко вздрогнула и чуть не вскрикнула. Всё вокруг казалось мутным, холодным и острым. 35. Она нащупала рукоять ножа. «Чёрт, как холодно! А перчатки забыла дома». Ладони были липкими от холодного пота. «Как у невротиков». Сотни посторонних мыслей, которые не удавалось прогнать, одновременно осаждали Победу. В тишине подъезда она отчётливо слышала своё сиплое прерывистое дыхание. Прислонилась к двери. Прислушалась. Тихо. Таким и должен быть гроб. Последние секунды. Взять себя в руки. Попытка представить себе квартиру, планировку, хотя бы цвет стен в прихожей совершенно безуспешна. Как-будто пелена. Всё – или сейчас, или никогда! Рука судорожно жмёт на кнопку звонка. Раз-два-три... «Да шевелись уже!» Нож за спиной. Скрежет дверного замка. Готовность номер один. Несомненная решимость. Дверь открывается с каким-то странным стуком чего-то металлического по дереву,  глаза чуть слепит яркий свет из прихожей...


Победа всё ещё стояла на лестничной клетке. Рука, держащая нож, непроизвольно опустилась и висела вдоль тела. Лезвие гулко звякнуло о бетон ступеней. На неё внимательно смотрел средних лет светловолосый и светлоглазый человек в инвалидной коляске. От него веяло спокойствием и мудростью.
Нервное напряжение последних минут взорвалось. Победу трясло, из глаз струились неконтролируемые слёзы, руки судорожно сжимались, будто бы пытаясь схватиться за воздух. Земля уже почти ушла из-под ног, но в этот момент она нащупала правой рукой перила.
Светлоглазый человек, выйдя из оцепенения, быстро подался вперёд, с осязаемо болезненным усилием наклонился и поднял нож. Потом, ещё раз пристально, но не слишком долго поглядев на Победу, скомандовал: «Входи».
Не спрашивая, прямо в ботинках, Победа гулко прохлюпала в комнату. Повсюду в квартире горел немыслимо яркий свет. Благодаря ему стандартная двухкомнатная хрущевка казалась теплее и просторнее. А вот отопление явно подкачивало. В комнате, посреди которой стояла Победа, находилось огромное количество картин. Они были повсюду – на мольбертах, на полу, прислоненные к стенке или уложенные неаккуратными стопками. Десятки картин. Странных. Большей частью это были иконы, ну, или что-то подобное. Победа бродила от картины к картине, пристально вглядываясь в эти тонко очерченные мудрые и удивительно мягкие лица. Богородица, Николай Угодник, Сергий Радонежский...
Казалось, они сейчас заговорят. Всей толпой, находящейся в комнате. Ожившей толпой. Блуждающий взгляд Победы скользнул дальше, к следующему полотну, висевшему на стене. Думалось обо всём и ни о чём. Она что-то странное чувствовала. «Необычное полотно... »
Победа опомнилась, когда, протянув руку, наткнулась на холодное оконное стекло. Тёмно-синий тон на фоне залитых ярко-жёлтым светом стен, бархатно-синее вечернее небо, совсем голые чёрные щупальца деревьев, силуэт ворона, нахально и неподвижно уставившегося на неё своими угольными, еле различимо поблёскивающими глазами. Победа слегка вздрогнула, но ощущение полусна-полубреда стало понемногу проходить. Поёживаясь, она повернулась к дверному проёму, откуда всё это время за ней не шевелясь наблюдал хозяин квартиры. Ей хотелось рассказать ему про эту картину. Светлые глаза поймали её взгляд с мягкой настойчивостью. Слишком мягкой.
- Я перепутала, думала это тоже картина, - Победа кивнула в сторону окна и услышала, словно издалека, свой глухой, нескрываемо нервный и несуразно громкий, оправдывающийся голос. Резкий диссонанс с атмосферой квартиры неприятно поразил её. Стало зябче.
Светлые глаза молча продолжали лить на неё свой странный успокаивающий свет.
- Меня зовут Победа, - робко продолжила она. Ощущение реальности вернулось к ней окончательно. Она. Одна. В какой-то квартире. Здесь незнакомец. Он забрал нож. Кто он? Неужели он вызовет милицию?
Незнакомец, очевидно, с лёгкостью прочёл все эти мысли в её взгляде.
- Я Иконописец. Не бойся.
После секундного колебания он протянул ей нож. Она рывком с недоверчивым огоньком в глазах забрала его, но уже в следующую минуту расслабилась. Если бы он ей чем-то угрожал, то нож бы не вернул. И вообще, у неё над ним очевидное преимущество – она же не прикована к инвалидному креслу. Поток её мыслей устремился в другом направлении:
- Иконописец, ты здесь живёшь?
«Конечно, живёт. Никогда не начинала разговора глупее».
Он утвердительно кивнул.
- А давно?
- Да все тридцать три.
«Возраст Христа», - мимоходом отметила про себя Победа и ещё раз, уже более осмысленно, оглядела комнату. Диван, стол, точнее, пародия на него из куска фанеры и какой-то подставки, немытая кружка с изображением зодиакальных весов на тёмно-синем фоне, окно без занавесок, мольберты, холсты, баночки и палитра с краской, бутылочки с какими-то чернилами, растворители.
- Один? – почти уверенная, на всякий случай поинтересовалась Победа.
- Один, - подтвердил Иконописец.
- А адрес у тебя какой?
Иконописец усмехнулся очевидной несуразности вопроса и вздохнул:
- Тяжёлый случай.
- Квартира ведь 35-ая, - вслух стала рассуждать Победа, не замечая его иронии, и тут её осенило, - а дом у тебя какой?
- 27-ой, - улыбаясь её полурастерянности, ответил Иконописец.
- П-ф, - Победа судорожно тряхнула головой, будто от чего-то отмахиваясь, - как в плохом анекдоте.
- Ага, чёрный юмор,- добродушно отозвался Иконописец. – Ты присаживайся.
Ситуация становилась всё более интригующей. С тех пор, как Победа определила для себя, что, судя по всему,  этот светлоглазый не маньяк, не грабитель и не извращенец, и поняла, что в милицию он звонить не будет, ей стало любопытно, как всё пойдёт дальше. Этот Иконописец показался ей каким-то странным, но необходимым совпадением. Еще чуть-чуть, и она бы убедила себя в том, что это вполне логично. На минуту она даже забыла о том, что её сюда привело. Но тут ей на глаза попался нож, который она все еще сжимала в правой руке. Анька сейчас в соседнем доме. Все еще можно довести до конца. «Идти!» - она дернулась в сторону двери, прикидывая на ходу, что бы такое резонное можно было соврать этому Иконописцу, чтоб у нее было хотя бы минут десять времени до того, как он все же позвонит в милицию. Но соображалось плохо, и она, поравнявшись с ним, молча стала протискиваться в коридор.
- Стой, - уже протянув руку к щеколде, услышала она неожиданно властный голос Иконописца. – Ты вольна делать все, что тебе вздумается. Но представь, что было бы, если бы все люди так поступали – весь мир утонул бы в эгоизме!
«Весь мир утонул бы в боли!» - подумала Победа, а вслух злобно выдала типично-отмазочный стандарт:
- Да что вы понимаете! «Представь! Мир!» Хоть бы потрудились что-нибудь небанальное придумать!
«Господи, ну какого я с ним препираюсь? Идеалист против скептика! Еще и на «вы» перешла».
- А ты что, действительно веришь, что задуманное тобой так небанально? Колесо человеческих отношений и ценностей было изобретено задолго до нас, а вращается по тем же законам и по сей день. Многие проходили подобное, многим было хуже. На жизненной прямой каждого человека есть эта точка. И есть решение. А выбор наш всегда состоял из двух основных тривиальностей: плохо - хорошо, черное - белое, смех - слезы, жизнь – смерть… Даже если ты над этим не задумывалась, тебе этого не избежать.
- А я и не бегу. На самом деле все гораздо проще. Не существует ни плохо, ни хорошо, ни черного, ни белого. Есть только ты и твоя жизнь, и нужно точно знать, чего же ты хочешь. Это -  единственно важное.
- А ты точно знаешь? И если нет ни хорошо, ни плохо, то откуда у тебя внутри взялся тот судья, который решил, кого и за что приговорить к смерти?
- Но ты же не знаешь всей ситуации!
- Я вижу достаточно, чтобы разглядеть в тебе потерявшегося, поскользнувшегося ребенка, который не может справиться со своими собственными эмоциями. Бессилие, невозможность изменить то, что от нас не зависит, является сильнейшим провокатором сумасбродства. Зачем? Ну, кому и что ты собралась доказывать? И разве это метод? Доказывать надо жизнью, а не смертью! Бесспорно, жизнь  требует бОльших усилий. Но я знаю одно: жизнь всегда бьет  именно сильных - с расчетом, чтоб они выдюжили и стали сильнее.
- Одно дело – знать, а другое  жизнь.
- Ну, если ты решила рыть кому-то могилу, рой сразу две. Вторую для себя. Она тебе понадобится быстрее, чем ты думаешь.
«Нравоучитель», - презрительно фыркнула про себя Победа и непонятно зачем спросила:
- Ты веришь в бога?
Иконописец кивнул:
- В каком-то смысле – да.
- Твой бог мне простит. Он, как обычно, промолчит, никак себя не проявив, хотя я не возражала бы против «геенны огненной».
Иконописец грустно вздохнул:
- Знаешь, в чем твоя ошибка? У бога просить прощения бесполезно – людей на Земле он не судит. Он придумал лучше – он не обвиняет, а дает человеку возможность осознания. Это, поверь мне, хуже.
- Да, конечно, осознавать, что ты позволил так жестоко с собой обойтись и ничего не ответил - легче. Легче спрятаться за красивой маской трусости «я люблю всех и вся», - с хлестким сарказмом в голосе парировала Победа.
- Ну почему же? – не менее едко ответил Иконописец. - Вот тебе оказалось легче мстить. Оправдание собственной слабости и слепоты – вот твоя месть, и ни-че-го больше! Скажи еще, что ты не предчувствовала, что так будет!
Победа шумно втянула в легкие воздух. Именно это и не давало ей покоя – она боялась признаться себе в том, что все знала наперед и с самого начала была согласна на подобный сценарий. А теперь пыталась найти виновного, убегая от собственного лицемерия! Она прислонилась щекой к двери и беззвучно разрыдалась от бессилия, от невозможности оправдать свои поступки и от боли… А еще от понимания того, что она давно уже его простила. Простила Философа.
Победа медленно, практически на ощупь из-за застилавших глаза слез, с противным скрежетом отодвинула дверную щеколду. Тихонько скрипнув, дверь приоткрылась наполовину. Из подъезда засквозило уже знакомым мерзко-серым холодом. Она просто кивнула Иконописцу на прощанье и выскользнула на площадку.
Пролет. Еще. Улица. Тут ее словно чем-то тяжелым по голове огрели: «Вот же он – 26! С ума сойти – всего каких-то 50 метров!» Ноги сами понесли к цели – как атомная ракета, которой задали координаты. Но посреди площадки, разделявшей два дома, Победа остановилась. А был ли теперь смысл завершать задуманное? Даже если и был, Победа поняла одно – решимости ей уже в любом случае не хватит. А во второй раз поднимать руку зря просто смешно.
Весь мир вокруг на минуту лишился смысла. Сознание уже ничего не фиксировало. Единственное, на что хватило сил – добраться до детской разноцветной лесенки, машинально усесться на третью перекладину и разрыдаться.

Через четверть часа холод и лихорадка сделали свое дело и Победа начала потихоньку приходить в себя. Опомнившись, она увидела у себя в руке все тот же нож. С отвращением и полным ощущением собственного ничтожества она метнула нож в землю. Он вошел почти по самую рукоять. Странно, прийти в себя помогла фиксация на неважных, незначительных деталях. «Все, повеселилась! – словно гипнотизируя рукоять ножа, сказала себе Победа, - Пора домой». Она встала и отрешенно побрела между домами, даже не разбирая, куда идет. Лишь бы идти. Действие ради действия.

Яппи и Гений все это время наблюдали за ней из окна Анькиной квартиры. На улице, да и в комнате, было темно, и они скорее ощущали происходящее на уровне тонких материй, нежели действительно видели.
- Может, пойдем проследим, чтоб к ней никто не привязался? – предложил Яппи. – Сюда она явно не вернется...
Гений молча посмотрел на него. Какого-то звена не хватало. Он же знал ее – она всегда доводила начатое до конца. Неужели сломалась? Гений высказал свою догадку, будто отвечая на незаданный вопрос:
- Что-то случилось до того...
- Да какая теперь разница! Все, поехали отсюда. Не хочу я сегодня общаться с Философом. Он скоро приедет.
Гений солидарно последовал за Яппи в коридор. Ему тоже не хотелось смотреть в глаза Философу. Потому что непременно пришлось бы съездить ему по роже.
Выйдя на улицу, Яппи первым делом закурил. Торопиться было, в сущности, некуда. Постояв у подъезда, оба, не сговариваясь, двинулись на площадку, где недавно сидела ничего не подозревавшая Победа. Общее молчание было оправданным, никто не хотел прерывать его первым. Яппи окинул детскую лесенку немигающим взглядом. Потом наклонился и, ухватившись за рукоять, вытащил из земли нож. Лезвие и рукоятка были бесстрастно холодны.
- Символично, - констатировал Яппи, укладывая нож себе в рюкзак.
Постояв еще пару секунд, он отшвырнул наполовину выкуренную сигарету и кивнул Гению:
- Пойдем.

Минуты через три, когда сквозные дворы почти остались позади и впереди уже виднелся свет придорожных фонарей и раздавался шум мчащегося по дороге транспорта,  Гений тихонько сказал:
- Смотри-ка, - и слегка кивнул Яппи на силуэт человека впереди.
Яппи проследил взглядом в направлении кивка и иронично присвистнул. Поравнявшись с возвращавшимся домой Философом, Яппи театрально продекламировал:
- Какие люди! И бэз охраны!
Философ, как ни в чем не бывало, рассмеялся.
- Ничего смешного! Сейчас мы Победу встретили в истерике…, - Яппи замолчал. Философ тоже перестал улыбаться и молча смотрел то на Яппи, то на Гения. Вдруг Яппи, до того момента казавшийся вполне адекватным, ни с того, ни с сего взвился, схватил Философа за полы куртки и начал трясти:
- Что это вообще такое? Зачем ты заварил всю эту мерзкую кашу? Какого черта ты крутил бедной девчонке мозги, если уже почти два года женат?
Гений утвердительно кивал в знак солидарности с Яппи. Философ с опаской смотрел то на одного, то на другого, чувствуя, что может спровоцировать собственное избиение.
- Что это вообще было? – чересчур драматичным, писклявым голосом вставил Гений свою патетическую реплику. Это прозвучало до того анекдотично, что все непроизвольно заулыбались, и обстановка слегка разрядилась.
- Вечно ты невтемишь, - усмехнулся Яппи в сторону Гения, и отпустил Философа.
- В общем, - Философ взял паузу, поправил куртку и шумно вздохнул, - с первого курса мы часто с Пустяком шатались вместе, бывало скучно, и в какой-то момент мы придумали игру – знакомились с какой-нибудь девочкой, а потом разводили ее на спор. Ну, вы понимаете! Победитель проигравшему пиво покупал…
- То же мне, философы-психологи! Больше ни на что вас высшее образование не сподвигло? – скривил губы Яппи.
- Ну, это просто азарт был поначалу. Мы про эту игру и думать забыли, когда Пустяк с ней познакомился перед сейшном. Только потом, уже через пару недель почему-то вспомнили, и Пустяк предложил сыграть. Все-таки он ведь психолог по образованию, и мне импонировало, что я его могу обойти. Да и с Анькой мы были в ссоре тогда, я жил у своих родителей все эти месяцы. А потом… Не знаю, с Победой мне интересно было, и в какой-то момент, когда все еще можно было остановить, я просто не захотел. Она действительно меня вдохновляла: расшевелились дела в театре, когда она так удачно влилась в нашу студийную группу; я снова стал писать песни, она все клавишные партии отыгрывала, стал чаще с вами общаться…
Философ глянул поочередно на друзей. Оба смотрели себе под ноги. Он продолжил:
- Я до сих пор сам не понимаю, зачем я в это ввязался. Дело даже не в сексе было, мне просто на душе было легко и приятно… как сон во сне… пусто, но это казалось самым важным… не хотелось ее от себя отпускать… А потом Анька сказала, что вроде беременна, что не может без меня…
- А почему ты скрывал от нас, что женат на ней? – жестко спросил Яппи, как бы давая понять, что все прозвучавшие «ну» и «просто» все равно в его глазах не оправдывают Философа.
- Пустяк знал, - сконфуженно пробормотал Философ и, помолчав пару секунд, вдруг добавил, всплеснув руками, - Да я не знаю! А вам-то что?!
- Да, хватит уже оправдываться, это действительно ни к чему, - сухо сказал Яппи. – Просто надо человеком быть, а не скотиной. Все, удачи! – Яппи не менее сухо кивнул на прощание, и они с Гением ушли.
По дороге Яппи вдруг зло прервал тишину вопросом, заданным, казалось бы, в воздух:
- А ведь правда, какое мне дело?
- Вот я ему теперь не друг, потому что сам себе не враг, - задумчиво ответил Гений на какой-то еще незаданный вопрос.
- Ладно, хватит лирики. Поехали в Gasthaus пива попьем, - предложил Яппи.


28 декабря. За окном комнаты Гения непроницаемой белой стеной валил снегопад. Яппи курил уже тридцать минут подряд.
Сам хозяин комнаты молча вперился в струящуюся белизну. Пальцы судорожно вцепились в холодный подоконник. Мысли вязли в заполонившем все свободное пространство дыме. Гнетущее состояние чьей-то боли и невозможность предложить хоть мало-мальски действенную анестезию давили. Каждый раз, когда Гений начинал нервничать, с ним происходило именно это – ощущение, что он проваливается в себя. В висках гулко стучала кровь. Внешние звуки отдалились. И только где-то в самом конце этого колодца или туннеля, далеко за спиной, он слышал голос Победы, эхо которого вязло в непонятной и пугающей щемяще-графитовой пустоте:
- Пусть использует, пусть больно, но это же он!.. Пусть мразь и лицемер, - почти кричала она в истерике, - пусть ничтожество и убожество, но я не могу без него!!! Не могу...
Она вскочила. Всхлипывая, нервно прошлась по комнате, которая из просто маленькой уже давно превратилась в крошечную, просто разрываемую болевыми импульсами.
Яппи почему-то начал считать про себя на немецком. Ein . Zwei .
Гений отошел от окна и словно во сне, опустился в кресло. Ощущение вяжущей пустоты все не отпускало его.
Neun . Zehn .
Победа, еще немного покружив, бесцельно шаря взглядом вокруг, в конце концов, подошла к окну, туда, где недавно стоял Гений.
Vierundzwanzig . Funfundzwanzig .
Она забралась с ногами на подоконник, обняла колени руками и снова разрыдалась.
Яппи излишне усердно тушил в пепельнице очередной окурок и молчал. Потому что у него никогда не получалось утешать. В конце концов, он просто подошел к ней и взял за руку.
Через пару минут Победа подняла на него заплаканные глаза и тихо, почти шёпотом, но от этого не менее убедительно, сказала:
- Вся жизнь в одном дурацком имени. Вся боль в людских принципах, вся ложь в душах...
«Как-то это нелепо и больно», - вдруг подумалось Яппи. Он-то давно знал, но сейчас ему почему-то хотелось оградить её от этого понимания.
- ... Но знаешь, - стальной взгляд её  был направлен за окно, - я справлюсь! Я не сломаюсь!

Так рождался дух Победы.


ГЛАВА  IV.  ИРОНИЯ СУДЬБЫ


Январь окутал город ледяными туманами. Ночь по-прежнему наступала непостижимо быстро. Но все это проходило мимо Победы. Единственное, чему она позволяла занимать свое сознание, был театр. Там было хорошо. Еще до Нового Года Худрук выгнал Философа из студии за постоянные прогулы. И хотя театр напоминал о нем, там ей почти не было больно. Не так больно, как везде. Студия стала для нее вторым, если не первым и главным домом. Там можно было позволить себе роскошь быть кем-то другим – кем-то сильным, стервозным, удачливым, смешным и порой счастливым. Там каждый день ее ждала ставшая необходимостью пустота темной сцены. Пустота творческого пространства, из которой не хотелось выныривать ни на минуту. Пустота, которая стала зависимостью на физическом уровне и циркулировала в крови наравне с кислородом.

В марте после капустника, который стал чем-то вроде курсовой работы для Победы и ее сотоварищей, все участники отправились пить пиво. Худрук тоже был с ними. В тот вечер, пожалуй, впервые, Победа увидела в нем самого обыкновенного человека. Не критика. Не того, кто постоянно и едко комментировал даже, казалось бы, удачные ходы, кому вечно не нравились все этюды и кто напрочь отметал, как нелепые, почти все предлагаемые студийцами обстоятельства действия. Он  за милую душу травил анекдоты, на удивление много смеялся и был просто частью команды.
Многослойный разговор большой компании в какой-то момент сосредоточился на теме несдержанности актеров в обычных бытовых ситуациях. Победа улыбалась:
- Иногда, - смеясь и картинно тряхнув кулаками, сказала Победа, - что-то до такой степени раздражает, эмоции кипят настолько, что проще сразу убить! Не говоря уже  о том, какую околесицу порой несут взбудораженные перепалкой люди! А актеры тем более!
- Но на сцене же мы собой владеем!
- Ну, это другое! Сцена – это вообще как отдельная реальность. Там больной встанет и немой запоет! – понеслось хором со всех сторон.
- Просто не стараетесь сдерживаться, господа студийцы! – усмехнулся Худрук. - Могу сказать следующее, в искусстве владения собственными эмоциями очень часто помогает речь. Если дадите себе труд правильно и красиво, литературно строить фразы в напряженные моменты жизни, то какая-то часть нервной энергии потратиться на этот процесс и тогда станет легче, до некоторого предела будет возможно держать себя в руках. Правда, даже у меня, несмотря на мои сорок три, это не всегда получается. Но, как говорится, нет предела совершенству! – Худрук шкодливо подмигнул Победе и рассмеялся.
«Пожалуй, он прав», - резюмировала для себя Победа.

После капустника пятерых студийцев официально приняли работать актерами театра. Среди них была и Победа, хотя даже и не надеялась, учитывая постоянные придирки Худрука. Тот только усмехнулся и сказал:
- Неужели ты не знала, что больше всего мы мучаем тех, кого любим?
- Наверное, - беззаботно пожала плечами Победа. В тот день ей было не до философии – ее же приняли на работу в театр!

* * *

17 июня.
Философ понуро стоял перед Победой. Впервые в жизни он сам просил кого-то вернуться. Победа молчала, и это давило. Она была выбита из колеи. Полгода позы и выстраданное презрение пошли насмарку. Хотелось просто молча обнять Философа и ничего дальше не выяснять. Но она, в который раз уже, осознала, что кошмарно устала принимать его неспособности за свою собственную несостоятельность. И вдруг, совершенно искренне, ей захотелось просто перестать его любить. Просто перестать думать о его жене. Ей вспомнились те двое суток, за которые она чуть не убила её и себя, и вообще, вся эта любовь до убийства и самоубийства. Победа поняла, что ещё тогда сознательно хотела дойти до конца этого кошмара по имени Философ, сознательно отбрасывала все условности, пытаясь довести ситуацию до немыслимого, нетерпимого накала, либо до столь же немыслимого, до слёз смешного абсурда. Ей хотелось изжить эту ситуацию, взорваться, сойти с ума, разрушить всё до основания, умереть в нём и возродиться, как Феникс, пройти все грани, прожить, прочувствовать, смеяться над собой до слёз и умирать от горя, сжечь себя в этой любви, быть счастливой, находясь с ним рядом считанные минуты, жить в нём и для него, дышать этой любовью без возможности надышаться или задохнуться ею.
И тогда она прожгла всю свою душу до последнего глотка, до последней капли, испытала эту безумную душевную боль, пережила её и увидела её уход, поняла, где кончается любовь и сколько шагов до ненависти, почувствовала, где начинается бытовуха и на чём построен расчёт. Но ей заведомо не хотелось знать, зачем это надо...
Она любила его до предела, но он был глух. Бог даст сил, и она перестанет его любить. Но теперь Победа знала, что эта любовь станет её величайшим произведением, творением всей её жизни. Здесь начало и исход. Гений таланта и пустота. Тишина смысла и до боли знакомое молчание. Здесь талантливость, граничащая с сумасшествием.
И вдруг её сорвало:
- Мы не можем быть иными, чем мы есть! Я даже не буду стараться. Именно поэтому я буду наплевательски и беспринципно любить тебя вопреки всему. Вопреки логике и здравому смыслу, которых у меня никогда не было, вопреки тому, как это глупо со стороны, вопреки своей гордости и силе характера. Я люблю тебя! Не потому что ты сильный, или лучший, или непохожий. Я люблю тебя за твою слабость, за твою глупость, за твою поверхностность и банальность, за то, что ты дурак и от этого страдаешь, за то, что ты говоришь «люблю», не чувствуя сути, за то, что ты всё понимаешь, заглядываешь в глаза и не видишь главного, за твою междустрочную откровенность и мужской эгоизм, за твою растерянность и одновременную твердость, за то, что ты умеешь сомневаться и не умеешь в сердцах  наделать глупостей, за то, что ты начинаешь бояться наломать дров, когда они уже сложены в кучу, костёр запален, и пламя вовсю бушует, за твою безмерную самоуверенность и одновременно с этим необъяснимую фатальность. Я люблю тебя за семь букв твоего имени, за то, что ты провоцируешь, за лучшие и нелучшие эмоции, которые рождает в душе твоё присутствие, твои взгляды, слова, поступки! Я люблю тебя, как саму жизнь со всеми её сумасшедшими гранями, как горы, вызывающие в душе безмерное ликование, благоговение и трепет, как эту сумасшедшую страну, как непостижимое небо, как ледяные звезды, покрытые илом камни и ночную реку, как костёр в поле и всех моих вместе взятых беспутных друзей! Я люблю тебя, как свой самый бесподобный шедевр и свой самый смехотворный ляп! Я люблю тебя со всей серьёзностью и безответственностью, на которые только способна! Я люблю тебя, и мельчают все прочие неурядицы! Я люблю тебя бесконечно! Ты можешь курить, играть на гитаре, плакать, смеяться, надеяться, спорить, можешь побриться налысо и закоснеть в лени, можешь стать президентом или ничтожеством, можешь слетать на Марс, можешь построить машину времени, а можешь есть по утрам овсянку, пить кофе с кем-то другим, можешь потратить впустую всю жизнь и сказать, что на главное времени тебе не хватило, можешь убить меня, можешь даже умереть сам, но это не изменит сути вещей. А суть в том, что я тебя люблю!
Философ пристально вглядывался в лицо Победы, чувствуя, как в душе поднимается что-то небывалое. Ему хотелось покорить весь мир. Ему опять хотелось ночных недосыпаний, долгих разговоров, философских споров и бурного секса. Только с ней. Теперь он видел ту любовь, в которую, в общем-то, никогда и не верил. Это было для него чем-то вроде новогодней лотереи, когда есть реальный шанс  и определенный приз, но фортит всегда кому-нибудь другому. Он ведь и не думал, что его можно любить так. Но, несмотря на все его псевдофилософские морали и позы, именно этого ему и хотелось. А теперь не надо было что-то анализировать и просчитывать. Теперь у него уже был весь мир. Главное, не прерывать этот взгляд. Главное, чтоб он всегда был ей нужен.
- Но знаешь, для максималистов моего почина есть только безоговорочное «да» и такое же «нет», - Победа круто развернулась и быстро пошла прочь. По щекам текли черные от туши слезы. Он что-то кричал вслед, но она уже не разбирала. Звуки не складывались в осмысленные слова. Отдельно мелькавшие предметы не составляли общую картину. Нет, любить человека, находящегося рядом из чистого эгоизма, она бы не смогла. Она чувствовала невозможность смириться с подобной слепотой, хотя пару минут назад все отдала бы за такой исход – просто быть рядом с ним на любых условиях. Что-то окончательно сломалось, когда она посмотрела ему в глаза. Теперь она бежала. Чтобы он не догнал и не убедил. Чтобы опять ему не поверить. Она бежала от себя. Лихорадку сняло через пол остановки, когда она с разбегу врезалась в Аньку, которая с озабоченным видом куда-то неслась. Обе узнали друг друга мгновенно.
Злая ирония судьбы. Зачем сталкивать двух людей, которые и поодиночке-то несчастны? В душе у Победы еле различимо затлело злорадное торжество. Ведь, в сущности, Анька поступила с ней даже хуже, ведь не было никакой беременности, а потом, когда все выяснилось, уже глупо было что-то менять. Да и не нужно было! Пережитое эмоциональное напряжение, видимо, пошло на спад, и отчего-то Победе стало смешно. С непонятно откуда взявшейся торжествующей улыбкой человека, только что получившего сразу два Оскара, она, наконец, нарушила повисшее молчание:
- Ну, привет! Как дела?
- Лучше всех, - процедила Анька в ответ тоном а-ля «тебе какое дело».
- А я вот пару минут назад с Философом пообщалась.
- По тебе видно, - она попыталась быть равнодушно-едкой.
А Победе становилось все веселее:
- Знаешь, размазанная тушь – это еще не катастрофа. Вот когда близкие люди начнут лицемерить тебе в глаза, будет хуже. Но все обойдется, если ты сделаешь вид, что тебя это не особо заботит. В конце концов, он не найдет иного выхода, как остаться сидеть на твоей шее. Ты ведь уже смирилась с этим, а?
Анька глянула на нее тревожно, все пытаясь удержать соскальзывающую маску равнодушия. Едва заметные жесты и сама поза выражали плохо скрываемое замешательство. В этот момент они обе заметили Философа, который, завидя их вместе, остановился в нерешительности и беспокойно поглядывал на них.
Но Победу вдруг понесло – ей было уже плевать, что и как, просто в кои-то веки хотелось высказаться начистоту:
- Знаешь, семью на лжи не построишь! Зачем ты соврала ему про беременность? Разве то, что он вернулся, сделало тебя счастливее? Сделало ваши отношения теплее? Разве он сможет тебе доверять?
Аня молчала.
- Можешь не отвечать, все и так ясно, - продолжала Победа. – А я не согласна на полумеры. Моя жизнь слишком коротка и в конце ее я не хочу презирать саму себя за слабость характера! Поэтому я пойду дальше – намного дальше вас, а вы так и останетесь вместе, потому что ни у тебя, ни у него не хватит моральных сил что-то менять!
- А ведь ты его не любишь, - после небольшой паузы укоризненным полушепотом выдохнула Победа, вглядываясь в Анькины зрачки, - не врут ведь любимым, их просто любят такими, какие они есть…
- Ненавижу тебя, - теперь, вперив взгляд в землю, плакала Анька, - зачем ты появилась в моей жизни?
- Главнее, что не возражаешь, - невесело усмехнулась Победа и поманила пальцем все еще не решавшегося подойти Философа. Философ с явным интересом следил за ними обеими, даже не представляя, чего теперь ожидать.
- А ничего больше не будет, - словно прочитав его вопрос, произнесла Победа. – Все, финальное действие окончено, включается свет, зрители аплодируют стоя, режиссеру, - Победа картинно воздела глаза к небу, - не терпится устроить разнос труппе за допущенные ляпы, но все понимают, что премьера, хоть и не блестящая, состоялась… Я больше не буду тебя любить, это не приносит мне счастья, - бросила Победа Философу и, развернувшись, пошла вдоль по тротуару, преодолевая соблазн оглянуться и сдерживая слезы. В тот момент в ее душе боролись противоречивые чувства – с одной стороны восторг и гордость за саму себя, а с другой – как-будто сама себе сердце вынула, безразлично посмотрела на него и отшвырнула прочь. Зато теперь не было никаких надежд. Осталось только самой поверить в то обстоятельство, что она перестала его любить.

18 июня.
Философ вот уже несколько минут нервно наматывал круги по комнате Гения, вопя, что это крыша, что он разводится, что любит только Победу и всегда будет с ней.
Видя все это, Яппи отчетливо вспомнил, как пол года назад, перед самым новым годом, в этой же комнате рыдала Победа. В душе он улыбнулся: «Молодец, девочка!» Философ считался его другом, но почему-то сейчас Яппи было совсем не жаль его. Он перехватил взбудораженный взгляд Гения, который, в отличие от Яппи, слышал всю тираду Философа до последнего слова. Когда тот замолчал ненадолго, Гений шумно набрал воздуха и возбужденно произнес:
- Вот, смотри! – Гений каким-то отчаянно-нервным жестом указал Яппи на Философа. – Вот она – современная молодежь: живет с теми, кого легче использовать, спит с теми, кого не любит; кого любит, посылает подальше; пародирует равнодушие; обесценивает любовь, боясь сгореть от боли… Неужели мы все такие? Подлые и любимые.
Яппи молчал. Ему хотелось возразить Гению, но с другой стороны, он понимал, что тот прав. Философ и Победа, Яппи и Муза, да и сам Гений со своей Паранойей – все это только подтверждало слова Гения.
- Почему мы все такие? – задумчиво переиначил вопрос Яппи, - подлые и любимые! Понятия не имею…, - он пожал плечами, вздохнул и закурил. Дым, свиваясь в безостановочно изменяющиеся подобия вопросительного знака, поднялся вверх, к потолку, покружил немного вокруг лампы и рассеялся. В тишине комнаты отчетливо тикали часы, давя на нервы. Философу впервые в жизни было нечего сказать. Он отвернулся к двери, стараясь сдержать слезы, которые предательски побежали по щекам.
Зазвонил телефон. Гений снял трубку. После пары приветственных фраз, сказанных в динамик, развернулся к Философу и помолчал. Потом вкрадчиво сказал:
- Это тебя… Жена…
Философ сжал ладонями виски и отвернулся.
Гений растеряно стоял с трубкой в руках.
За окном по-летнему задорно щебетали птицы, и беззаботно шумела детвора. Этот контраст издевательски подчеркивал, что Философу всего-то и остается, что грезить о недосягаемой теперь Победе. О Победе, которая могла навсегда остаться  с ним. С которой можно было не думать об альтернативах. Которая знала про пустоту зрачков. А у него теперь не осталось даже ее фотографии. Только непонятная и пугающая пустота с щемяще-графитовым оттенком.





Ферузу Сайдиевичу, любимой Женечке,
театральной студии ташкентского театра оперетты
набора 2004 года и, конечно, Философу.

8 декабря 2009.