Ругаться не надо, братцы!

Наш сосед «деда Николай Михайлович» вчера сильно ударился культом. Он и сегодня слегка трясет рукой от пережитого.  И от туалета отказывается. Говорит, что, мол, лучше сарай или чистое поле, чем такая заскочиловка на одну персону. Хотя до вчерашнего духовного расстройства у него не отмечались отклонения от общечеловеческих ценностей. А даже, наоборот, усердие было: нехитрое строение, стоящее чуть на отшибе в  огороде, покрыл жестью. Чтобы не капало на голову. И теперь там стало совсем хорошо и культурно. Если бы, конечно же, не духовное расстройство…
А началось с того, что деда Николай Михайлович зевнул. Натурально. И вроде как бы ничего, удовольствие даже возникло. Ну, в мастерской он частенько столярничал по утрам. Такой заветный уголок имел в силу своих наклонностей и нужды от жизни. В этой мастерской, конечно же, черт ногу сломит. Чего только не наворочено: от шайбочек, самых ржавых и маленьких, найденных на улице и где попало, - до каких-то старых бочек, видимо, там же обнаруженных и притащенных из неизвестных побуждений, а также кинескопов и каркасов допотопных телевизоров... Словом, ассортимент бережливости и консерватизма. Находясь среди  рукотворной гармонии, деда Николай Михайлович зевнул, как последний майский кот. Так сладко и широко, аж в затылке стемнело и что-то екнуло.
- А-а-а! – пропел деда Николай Михайлович. 
В общем, он даже не подумал, что дальше выйдет определенный дурной знак. А по утру вышло полное предзнаменование духовного расстройства, но не смог он истолковать его. Когда словом, закрыл деда Николай Михайлович свое поддувало, оказалось, что екнуло не просто так: вставная челюсть выпала напрочь. И, как говорится, маслом вниз, то есть шурхнула под верстак, стукнувшись в темноте о какой-то кусок припасенного железа. Деда Николай Михайлович стал сразу же трактовать сей факт крайне одностороннее: мол, не держится, стерва дефективная, где положено; мол, руки повыдергивать у зубного техника, который штампует брак, который сам выскакивает из нужного места, попадая под верстаки. Там же темно, тесно, к тому же спина, стерва дефективная, не гнется. Из вороха стружек кое-как он выудил свой прибор жевания. И тут же, отойдя шагов тридцать, в огороде, в том месте, куда цари пешком ходят, вляпался в культ. Дошаркал в валенках до точки – и пожалуйста. А он, кроме валенок, ранним летом имел привычку носить еще и стеганные штаны. Для тепла. И сопрел, словом. Крест нательный, золотой, с цепочкой, сронил в туалете…
Через часа три его окликнул через забор сосед Фадей Порфирович:
- Эй, Николай, ты что весь день в туалете?  Я тебе ягод дам, черники, помогает, знаешь ли, от слабости.
- Мне ягода уже не поможет, - в сердцах сказал деда Николай Михайлович. - Мне бы кол осиновый, покрепче да подлиннее… Дна не достаю, елки.
- А что так? До дна-то!
- Крестик, соседушка, сронил… туда прямо…
- Так, на чо кол осиновый? Лопату надо, наверх вынать, а так не найдешь… Чего зазря шурудить-то?
Наш золотарь много «руды» перебрал в тот скорбный день. Не раз он возносил мысли к возвышенному и говорил, что теперь-то он усмирит свою гордыню и косноязычие. И только, видно, к вечеру его мольбу кто-то услышал. Не чуя ни спины, ни ног, ни рук, он обнаружил пропажу, когда стал кряхтя раздеваться дома, на кухне, сидя у порога на широком сундуке. Выпал крестик из складки стеганных брюк, что были заправлены в валенки. Золотой, с цепочкой…
…Ругаться не надо, братцы!