Наука умеет много гитик. Фантастический рассказ

…Волна накатилась и схлынула, омыв стеклянный глаз перископа. Корветтен-капитан Курт Хартвиг, чуть сгорбившись, всматривался в серую дымку, сочившуюся в окуляр. Где этот чёртов эсминец, выскочивший, словно дьявол из преисподней? И шум винтов пропал – акустик молчит. Застопорил машины и вслушивается? Но почему тогда исчез монотонный стук посылок английского гидролокатора, зловещим градом осыпавших корпус «U-213»? Враг нащупал субмарину, сомневаться не приходилось, и вдруг, вместо грохота рвущихся глубинных бомб – тишина. И ещё эта серая муть, непонятно откуда взявшаяся – пару минут назад видимость была более-менее сносной. Zum Toifel – чертовщина какая-то…
 И тут серая пелена рассеялась – разом, словно стёртая, – и подводник кригсмарине невольно зажмурился от яркого солнечного света, расплескавшегося по штилевой глади моря. Как же так, недоумённо подумал Хартвиг, ведь только что было волнение три-четыре балла, и суда атакованного им конвоя грузно раскачивались, и шустрые корветы охранения подпрыгивали на волнах, и небо над Атлантикой затягивала пасмурная хмарь, а теперь…
 Но довести свои размышления до конца ему не удалось, потому что, открыв глаза, Курт увидел прямо перед собой, на расстоянии всего нескольких кабельтовых, белый лайнер. Цель была идеальной: она находилась на курсовом угле, близком к нулю, и стояла без хода – не нужно напрягать «форхальтерехнер»* расчётом торпедного треугольника, бей в упор! Он успел удивиться странным очертаниям лайнера – стремительным и зализанным, Хартвигу ещё не доводилось видеть таких кораблей, – но инстинкт охотника сработал автоматически. Думать особо некогда, а в том, что это противник, сомнений не было – кто ещё может шляться в этих водах? И водоизмещение приличное, не меньше десяти тысяч тонн – «папа Дениц» будет доволен.
 И корветтен-капитан Курт Хартвиг, командир «U-213», без колебаний нажал кнопку на стойке управления стрельбой, размещенной в центральном посту.
* «Форхальтерехнер» – автомат торпедной стрельбы на немецких подводных лодках времён Второй мировой войны.

 …Джон Бишоп полурасслабленно сидел в удобном вращающемся кресле, поглядывая на экран сонара. Именно полурасслабленно: привычки, вколоченные в подсознание Бишопа годами службы во флоте Её Величества, въелись намертво. Старший гидроакустик элитной яхты, принадлежавшей одному из известнейших олигархов мира, работал, работал честно и добросовестно, тем более что работа его оплачивалась хозяином белокурой красавицы куда щедрее, чем служба на кораблях британского военно-морского флота, и Джон ни в коем случае не желал её потерять. Весь экипаж «Элиты» состоял из бывших морских офицеров королевского флота – строгий отбор прошли лучшие из лучших, причём лучшие не только по уровню профессионализма, но и по отношению к работе. Мультимиллиардер трепетно относился к своей драгоценной персоне – даже своих личных телохранителей он набирал из ветеранов службы SAS*. Яхта вообще была хорошо защищена от всяких нежелательных случайностей: при скорости в сорок узлов она имела превосходную непотопляемость и живучесть, пуленепробиваемые стёкла, систему обороны от ракетного нападения и даже двенадцатиместную подводную лодку, на которой хозяин и его приближённые могли уйти, если нападение на «Элиту» всё-таки увенчается успехом. И частью защитного механизма яхты был её старший гидроакустик Джон Бишоп, исправно выполнявший свои обязанности.
*SAS – специальная воздушная служба британской короны

 Пискнул сонар. Джон бросил взгляд на экран и похолодел: там красовалась очень характерная отметка. Это была подводная лодка – бывший офицер флота Её Величества умел классифицировать подводные цели. Но он не мог понять одного: почему сонар засёк цель так близко, всего в трёх кабельтовых от яхты, когда должен был обнаружить её гораздо раньше, за три мили? Откуда появилась эта проклятая лодка, из какой преисподней вывалилась она – внезапно и молниеносно! – в безмятежные глубины Карибского моря? Но думать над этим было уже некогда.
 – Мостик – акустику! Подводная цель… пеленг… глубина погружения…
 На мостике отреагировали мгновенно – под кормой «Элиты» вспух белый бурун, выбитый копытами ста тридцати тысяч лошадей, запряженных в судовые машины.
 Поздно.
 От большой отметки отделились четыре маленькие.
 «Торпедный веер…» – отрешённо подумал Бишоп.
 Законы физики неумолимы – «Элита», роскошная яхта водоизмещением тринадцать тысяч тонн, не могла в считанные секунды рвануть с места, как гоночный глиссер.
 Первая торпеда ударила в корму, разворотив её и подняв высоченный столб воды, перемешанный с огнём, дымом и обломками. Ещё две смертоносные рыбины пощадили начавшую двигаться яхту, пройдя мимо, а четвёртая воткнулась в середину корпуса, но, к счастью для всех находившихся на борту, не взорвалась.
 Пассажиры изувеченной «Элиты» с ужасом ждали «контрольного выстрела», однако его не последовало.
 Джон Бишоп не верил своим глазам – экран сонара был девственно чист.
 Таинственная субмарина бесследно исчезла в никуда – так же необъяснимо, как и появилась.

* * *

 …Вице-адмирал Тюити Нагумо был мрачен. Всё шло не так, как задумывалось перед началом операции против острова Мидуэй. Подавить береговую авиацию американцев не удалось, значит, начавшиеся с раннего утра воздушные атаки будут продолжаться. Богиня Аматерасу пока что хранит своих сыновей – все корабли ударного соединения невредимы, – но уповать на милость богов опрометчиво: настроение небожителей переменчиво. И главное – где-то рядом притаились вражеские авианосцы: об этом говорило появление палубных торпедоносцев янки, причём в большом числе. Американцы знают, где находятся корабли Нагумо, и наносят по ним удар за ударом, а японский адмирал пребывает в неведении. Итог предсказуем: в бою авианосных соединений победит тот, кто первым обнаружит противника. На палубах четырёх лучших авианосцев Императорского флота готовы к вылету десятки боевых машин, пилотируемых ветеранами Пёрл-Харбора, – сила, способная пустить на дно целую эскадру, – но воин не может направить остриё меча в пустоту: воин должен видеть врага. О, боги…
 – Господин адмирал, – на скуластом лице штабного офицера отражалась вся гамма эмоций, от облегчения до восторга, – донесение разведывательного самолёта с крейсера «Тонэ». Обнаружен корабль, похожий на авианосец – очень крупный. Расстояние до цели…
 – Авианосец или похожий на авианосец? – переспросил Нагумо.
 – Пилот не уверен, – офицер замялся, – в районе местонахождения цели туман. Но судя по размерам и очертаниям…
 – Поднимайте ударную волну, – перебил его адмирал. – Ждать больше нельзя!
 Тягучее напряжение лопнуло порванной струной. Самолёты взлетали один за другим: пикирующие бомбардировщики «Аити-99», бомбардировщики-торпедоносцы «Накадзима-97», истребители «Мицубиси-00». Выстроившись, крылатые машины полетели к победе и славе – адмирал следил за ними в бинокль, пока они не скрылись за горизонтом.
 Теперь оставалось только ждать – и, конечно, молиться.
 …Настроение у капитана Ивенса Маклоски было превосходным. С каждым оборотом винта «Тексако Пасифик» приближался к родным берегам, удаляясь от Персидского залива. Конечно, сомалийские пираты резвятся западнее, и американский флаг внушает им страх и уважение (что в принципе одно и то же), но кто их знает, этих безбашенных черномазых – с них станется полезть на рожон. Интересно, а как политкорректно называют африканских негров? Афроафриканцы? А, неважно: в мыслях (да ещё при том, что вокруг от горизонта до горизонта океан и ни одного адвоката) можно называть вещи своими именами. И хорошо, что эти афро-как-их-там остались далеко за кормой, за тысячи миль.
 Капитан окинул взглядом просторную ходовую рубку, вышел на крыло мостика и с наслаждением вдохнул свежий морской воздух без малейших следов автомобильного смога. Даже на ходу ему тут делать нечего: корабль ведёт авторулевой, и сигнализация немедленно сообщит, если что-то будет не так. Новейшие супертанкеры предельно автоматизированы: кораблём управляет компьютер. По расчётам, при такой степени автоматизации достаточно иметь команду всего из шести человек, и только вмешательство психологов, опасавшихся неадекватных действий членов столь малочисленного экипажа, месяцами находившегося в недрах исполинской стальной коробки водоизмещением четыреста тысяч тонн (где запросто можно заблудиться), заставило судовладельцев увеличить количество людей на борту вдвое.
 – Прекрасная погода, сэр! – услышал он за спиной и обернулся.
 Жизнерадостная физиономия старпома Мюррея излучала полное довольство бытиём.
 – Кофе, капитан?
 – Не откажусь, Фред.
 Чиф скрылся в рубке, а капитан ещё раз обвёл взглядом океан и чуть не выругался: ну надо же, накаркал!
 Сияющее небо быстро затягивала какая-то сероватая дымка, выглядевшая довольно зловеще. Ивенс никогда раньше не видел такого странного тумана, и это ему не нравилось: неизвестное и непонятное всегда таит угрозу – эту аксиому знали ещё первобытные люди.
 Вернувшийся Мюррей тоже увидел расползавшуюся серую дымку, потом посмотрел на озабоченное лицо Маклоски и молча нырнул обратно в рубку.
 – Показания всех приборов в норме, – доложил он через минуту. – Температура воды и воздуха, атмосферное давление, скорость ветра – всё без изменений. Непонятка какая-то…
 Несколько минут они оба созерцали загадочное явление природы, подозревая какую-то пакость, однако ничего страшного не произошло, хотя серый туман колыхался уже рядом, у самых бортов «Тексако Пасифик».
 – Ну, и где обещанный кофе? – нарочито бодро спросил капитан, разрушая тягостное молчание.
 – Момент!
 Так прошло полчаса. Супертанкер шёл в сером мареве, но экран радара был чист, и оба моряка окончательно успокоились – стоит ли сходить с ума из-за какого-то там тумана? В конце концов, это же не ядовитый газ, иначе они давно уже откинули бы копыта. А потом зыбкая завеса раздёрнулась, и Маклоски с Мюрреем почти одновременно увидели в небе рой чёрных точек. Точки приближались, превращаясь в крестики.
 – Самолёты, – произнёс Мюррей, подняв к глазам бинокль. Особого беспокойства в его голосе не было: самолёты и самолёты, подумаешь. Мало их летает? Неподалёку военные базы Пёрл-Харбор и Мидуэй, где этих самолётов – как пчёл в улье.
 Но капитан, тоже рассматривавший в бинокль приближавшуюся эскадрилью, почему-то не разделял спокойствия своего подчинённого. Ивенсу что-то не нравилось, и вскоре он понял, что именно.
 – Странные они какие-то, – проговорил он, не отрываясь от бинокля, – как будто…
 Он не договорил, но чиф его понял, потому что и сам уже заметил эту странность. Самолёты были старинными, словно выпрыгнувшими из кадров кинохроники времён Второй мировой. И с помощью мощной оптики на их плоскостях можно было различить красные круги: опознавательные знаки японских военно-воздушных сил.
 – Кино снимают, что ли? – неуверенно предположил Мюррей. – «Пёрл-Харбор-2»?
 А через пару минут обоим стало не по себе: самолёты начали пикировать на мирный танкер, не имевший на борту никакого оружия. Чиф хотел что-то сказать, но поперхнулся, глядя округлившимися глазами на боевые машины – их неубирающиеся шасси напоминали хищные когти, – падавшие на корабль и уже хорошо видимые без всякого бинокля.
 Первый самолёт с рёвом пронесся над мостиком. У борта «Тексако Пасифик» вырос столб вспененной воды. Громыхнуло.
 – What fuck is it? – ошеломлённо выдохнул капитан. – What fuck is going on?
 Вопрос выглядел риторическим, но ответ был получен незамедлительно: следующая бомба вспорола палубу, разодрав проложенные по ней трубопроводы. И все звуки исчезли в ликующем рёве пламени, вырвавшемся на свободу.
 …Адмирал Нагумо имел основания быть довольным. Пикировщики доложили о пяти прямых попаданиях в атакованный американский авианосец и о сильнейшем пожаре на его борту. А когда к месту боя подоспели торпедоносцы, делать им было уже нечего. Горящий корабль исчез, и это могло означать только одно: он потоплен.

* * *

 …Во рту скопилась тягучая слюна. Алексей погонял её языком и сплюнул. Плевок повис на тонкой травинке, раскачав её своей тяжестью. «Вот если бы можно было так же выплюнуть страх» – подумал Алексей. Ему было страшно всякий раз, когда он отправлялся к железке на очередную операцию – себя не обманешь. И Алексей не обманывал себя – он давил свой страх, нещадно размазывая его по тёмным закоулкам сознания, и бросился бы в драку с любым, кто только посмел бы назвать его трусом. И было у Алексея верное средство для борьбы со страхом: каждый раз, когда страх выползал и начинал покусывать, вспоминал он выжженную карателями родную деревню, и печные трубы на месте изб, и трупы женщин и детей, и мерзкий сладковатый запах тлена, и душный смрад горелого человечьего мяса. И тут же страх его исчезал бесследно, смытый потоком жгучей ненависти, утолить которую можно только кровью тех, кто пришёл из Германии сюда, в Россию, и сотворил такое.
 Он скосил глаза на лежавшего рядом с ним Мишку, напряжённо всматривавшегося сквозь кусты в железнодорожную насыпь. Мишка, наверно, тоже боялся, идя на задание, хотя Алексею иногда казалось, что в душе у этого тринадцатилетнего паренька, на глазах у которого убили всю его семью, от мала до велика, не осталось ничего, кроме ненависти. Алексею эта мысль впервые пришла в голову, когда Мишка, по-волчьи ощерившись, при нём перерезал глотки троим раненым немцам, оставшимся лежать на раскисшей от дождя дороге после того, как партизаны распушили немецкую колонну, неосторожно сунувшуюся в лес.
 Со стороны насыпи донеслось тарахтение дизельного движка. Постукивая колёсами на стыках, проехала патрульная дрезина; сидевшие в ней солдаты смотрели насторожённо, не выпуская из рук карабинов – неуютно чувствовали себя завоеватели в здешних лесах.
 – Пошли, – негромко сказал Алексей, как только дрезина скрылась за поворотом. Он знал: немцы ездят по расписанию, и у них с Мишкой на всё про всё есть минут пятнадцать. Вроде бы и немного, но при известной сноровке… А сноровка у обоих была – не впервой. И ещё – очень кстати из лощин по обе стороны насыпи на всём её видимом протяжении пополз плотный серый туман. Это хорошо, это просто здорово – в таком тумане и за десять шагов не различишь, что кто-то копошиться на рельсах.
 Они ящерицами скользнули к насыпи, волоча за собой ящик с тротилом. Сапёрные лопатки вгрызлись в податливую землю; яма под рельсом быстро углублялась. Так, теперь запихнуть, присыпать, утрамбовать. И ещё – приладить «вертушку»: две метровые тонкие рейки, закреплённые под прямым углом другу к другу и связанные с взрывателем. Немцы в последнее время начали прицеплять к эшелонам – впереди паровоза – платформы, гружёные камнем. При взрыве платформа летела под откос, зато паровоз оставался цел, и подорванный железнодорожный состав мигом ощетинивался и начал отплевываться огнём во все стороны. Но на хитрую задницу, как говорится, найдётся инструмент с нужной резьбой: партизаны в ответ стали снабжать подрывные заряды самодельными реечными «приборами кратности». Ось первой колёсной пары платформы пригибала торчавшую первую рейку, одновременно заставляя вторую рейку встать вертикально. Задние колёса платформы-трала поворачивали и эту рейку, взводя взрыватель, и когда натужно пыхтевший паровоз наезжал на мину… Алексей знал, что происходит тогда: он не единожды это видел.
 – Всё, – выдохнул Алексей. – Уходим!
 Они кубарем скатились с насыпи и, пригибаясь, бросились к спасительным кустам. Серый туман не рассеивался, и это было хорошо – это было просто замечательно.
 В серой пелене за их спинами раздался долгий ноющий гудок, а потом послышался шум приближавшегося поезда.
 …Пассажиры скоростного экспресса были заняты своими делами. Кое-кто смотрел в окно, хотя на что там смотреть? Чай, не Анталия и не Египет, да ещё какая-то серая взвесь затянула всё вокруг. Каждый из пассажиров – кроме тех, кто дремал, и видел (или не видел) сны, – был занят своими обычными повседневными мыслями: мыслями о бизнесе, о деньгах, о предстоящих встречах, о любовниках и любовницах, о прошлом, будущем и настоящем. Они ещё не знали, что у многих из них настоящего скоро не будет, а будущего уже нет.
 Взрыв ударил тепловозу под дых и сбросил его с рельсов. За ним с высокой насыпи посыпались вагоны, сминаясь как игрушечные и превращая в кровавую кашицу сидевших в них пассажиров со всеми их мыслями, надеждами и чаяниями.

* * *

 …Журналистов на пресс-конференции набралось чуть ли не больше, чем учёных, получивших приглашения или прибывших по собственной инициативе. Нюх у акул пера и осьминогов клавиатуры был отменным: им хватило одних намёков на то, что речь пойдёт о чём-то крайне необычном, из ряда вон выходящем. А необычное – это такой факт, который (если, конечно, его хорошенько поджарить) обыватель схрумкает за обе щёки и попросит добавки. Интриговало и главное действующее лицо предстоящего шоу: Роберт Ли, будучи сыном афроамериканца и китаянки, мало того что олицетворял собой политкорректность, но ещё и прославился как учёный «новой генерации» – у этих ребят, в отличие от яйцеголовых ортодоксов, таланты и способности прекрасно сочетались с умением (и большим желанием) пиариться на все сто.
 Зал загудел, когда профессор Роберт Ли – моложавый, спортивного вида, в хорошем костюме и с улыбкой в тридцать два зуба, – поднялся на трибуну.
 – Господа, – произнёс он с отрепетированным артистизмом, – я хочу сообщить вам о событиях фантастических, но, – он сделал хорошо рассчитанную паузу, – подкреплённых неопровержимыми доказательствами. Эти события, господа, могут заставить нас полностью изменить все наши представления о Мироздании.
 Зал затаил дыхание – начало было многообещающим. Журналисты вовсю насиловали свою аудиовидеоаппаратуру.
 – Начнем с того, – Роберт коснулся пульта, установленного на трибуне, и на стенном экране возникло изображение корабля, хорошо знакомого многим обитателям планеты, – что месяц назад на яхту «Элита», принадлежащую весьма уважаемому гражданину мира, было совершено пиратское нападение. Яхта была торпедирована, и не затонула только благодаря высочайшему качеству своей постройки. Однако это всего лишь преамбула, главное в этом событии – загадочные обстоятельства нападения. Подводная лодка, атаковавшая «Элиту», появилась и исчезла совершенно необъяснимо: показания гидроакустика Джона Бишопа подтверждены видеозаписью. А самое главное: в корпусе яхты осталась неразорвавшаяся торпеда, выпущенная таинственной субмариной. Вот копия выписки из акта технической экспертизы, – на экране появилось укрупнённое изображение листа бумаги. – Установлено, что это торпеда типа «G7»: такими торпедами был вооружён флот гитлеровской Германии. Эта торпеда был изготовлена в сорок втором году.
 – Международные террористы вооружены музейными экспонатами? – насмешливо спросил кто-то. – Наверно, поэтому-то она и не взорвалась.
 – Международные террористы вооружены современным оружием, – невозмутимо парировал докладчик, – денег у них предостаточно. Ваша гипотеза имела бы право на существование, если бы не одно «но». Благодаря немецкой педантичности и дотошности расследования, удалось установить, что торпеда с таким заводским номером находилась на борту германской подводной лодки «U-213», потопленной 31 июля 1942 года глубинными бомбами британских шлюпов «Эрн», «Рочестер» и «Сэндвич» в Атлантике, восточнее Азорских островов. Возникает вопрос: как могла эта торпеда семь десятилетий спустя быть выпущенной в Карибском море? Номер подлинный – ни о какой фальсификации не может быть и речи.
 Зал потрясённо молчал. Несмотря на всю шумиху, поднятую всеми мировыми СМИ вокруг «Карибской атаки», такие подробности до сих пор не стали достоянием публики – оставалось только изумляться пронырливости мистера Ли, сумевшего выцарапать их у государственных и частных комиссий, занимавшихся расследованием «нападения века».
 – Далее, – продолжал учёный, довольный произведённым эффектом. – Три недели назад в Тихом океане подвергся воздушному нападению супертанкер «Тексако Пасифик». В результате пяти попаданий бомб танкер загорелся, выгорел полностью, и через сутки затонул во время попытки спасательного судна «Эдвенчурер» взять его на буксир. К счастью, экипаж спасся, покинув пылающий корабль в специальной огнезащищённой шлюпке. И у меня есть фотографии, сделанный старшим помощником «Тексако Пасифик» на мобильный телефон.
 Изображение на экране вновь сменилось: теперь там были самолёты архаичного вида.
 – Экспертами установлено, – торжественно заявил профессор, – что это палубные пикирующие бомбардировщики типа «99» – D3A «Аити», известные также под названием «вэл». Такие машины стояли на вооружении авианосцев Императорского флота Японии в 1942-1945 годах, в ходе войны на Тихом океане. Именно такие бомбардировщики атаковали Пёрл-Харбор, господа. Хотел бы я побывать в музее, – он поискал глазами автора ироничной реплики, – в котором выставлены подобные экспонаты, да ещё в боеспособном состоянии и в таком количестве.
 По залу пронёсся малочленораздельный, но явно взволнованный ропот.
 – Кроме того, – веско уронил Роберт Ли, – за последние две недели в мире произошло ещё несколько загадочных случаев. Это и крушение поезда в России, и авария во Франции, где на скоростном шоссе автомобиль столкнулся с дилижансом девятнадцатого века, и появление в Лондоне, на Трафальгар-сквер, лохматого субъекта в звериных шкурах и с дубиной в руке. Упомянутый субъект рычал, пугал прохожих, проломил дубиной стёкла трёх автомобилей, а когда блюстители порядка попытались его задержать, он бесследно исчез, – последовала ещё одна многозначительная пауза, – …так же внезапно, как и появился. Да, многие из этих случаев могут быть объяснены тривиально – теракт, мистификация, но…
 – Простите, – подал голос седовласый мужчина в первом ряду. – Всё это, конечно, представляет известный интерес. Для них, – седовласый небрежно махнул рукой в сторону журналистов, исправно державших охотничью стойку, – но не для серьёзной науки, которую мы здесь представляем, коллега.
 – Я с этого и начал, мистер Лоуренс, – с еле уловимым сарказмом ответил Роберт, – сказав, что речь пойдёт о событиях, которые, – он процитировал самого себя, – могут заставить нас полностью изменить наши представления о Мироздании. Во всех упомянутых случаях есть одна общая черта: все свидетели говорили о каком-то сером тумане, неизменно появлявшемся там, где эти события имели место быть. Я консультировался с климатологами, пытаясь понять, что же это за туман, появляющийся как по заказу, но вразумительного ответа так и не получил. И тогда я сделал предположение, которое на первый взгляд может кому-то, – он посмотрел на Лоуренса, – показаться сумасшедшим.
 Зал замер, почувствовав, что профессор подошёл к самому главному. Журналисты превратились в символ напряжённого внимания.
– Как известно, теория Эверетта*, не признанная серьёзной наукой, – с этими словами профессор ещё раз бросил короткий взгляд на седовласого, сидевшего с недовольным видом, – но и не опровергнутая, весьма изящно постулирует существование параллельных миров. И я скажу следующее: все упомянутые загадочные случаи легко объяснимы с точки зрения многомерности Мироздания, более того, они являются доказательством его многомерности!
* Многомировая интерпретация Эверетта (англ. Many-world interpretation) – интерпретация квантовой механики, которая предполагает существование «параллельных вселенных»

 В тишине зала шуршащие щелчки фотокамер казались орудийными выстрелами.
 – Существует множество Реальностей-копий нашей Реальности – той, в которой все мы с вами живём, – и ход событий в этих Реальностей несколько иной. Пространственно-временной континуум «дышит», если так можно выразиться, он не статичен, он, как и всё во Вселенной, движется. И при определённых условиях параллельные Реальности касаются друг друга и взаимопроникают одна в другую, причём с рассогласованием в пространстве и времени – я назвал это явление коррозией континуума. Вот так и появились в нашем мире немецкий подводник, жаждавший топить всё, что плавает; японские самолёты, выполнявшие боевую задачу; и неандерталец, охотившийся на автомобили в Лондоне. А серый туман – это своего рода оптический эффект, сопровождающий явление темпоральной коррозии.
 – А почему тогда этого не происходило раньше? – спросили из зала.
 – Во-первых, очень может быть, что происходило. В анналах истории человечества есть масса упоминаний о труднообъяснимых событиях, причинами которых могло быть соприкосновение Реальностей. Однако сведения об этих событиях скудны и погребены под ворохом домыслов, поэтому отделить зёрна от плевел весьма затруднительно. А во-вторых – вполне вероятно, что мы сами качнули континуум и резко усилили его коррозию. Большой адронный коллайдер развил невиданную мощность – энергия протонных пучков измеряется тераэлектронвольтами. Равновесие в нашей области Вселенной нарушилось, и…
 – Ну, знаете ли! – побагровевший Лоуренс вскочил с места. – Весь ваш предыдущий околонаучный бред я ещё как-то воспринимал, но это уже профанация! Я сильно сомневаюсь в вашей компетенции, коллега, – вы хоть представляете себе, что такое БАК, как он работает, и для чего создан? Что вы вообще знаете, профессор Ли?!
 – Как сказал один мудрый человек, – с достоинством ответил Роберт, – я знаю, что ничего не знаю. А вы, коллега, точно знаете, к чему могут привести попытки нащупать бозон Хиггса, или, как его ещё называют, частицу бога? Что будет, если любопытное человечество тронет своим шаловливым пальчиком этот гипотетический первокирпичик?
 Лоуренс молчал, открывая и закрывая рот, не находя слов от возмущения.
 А профессор Роберт Ли, умело ведя своё хорошо отрежиссированное шоу и уже не обращая внимания на взбешённого учёного, обратился к аудитории:
 – Вот, собственно, и всё, господа. Если у вас есть вопросы…
 Зал забурлил. Журналисты неистовствовали. В воздухе отчётливо пахло сенсацией...

* * *

 Министр пребывал в очень пасмурном расположении духа (и это ещё мягко сказано). Надо было что-то говорить по поводу катастрофы пассажирского поезда и, хуже того, надо было что-то делать. А он, как назло, не знал, кому и что можно и нужно говорить (не говоря уже о каких-то реальных действиях – тут вообще полный мрак). Министру хотелось сорвать на ком-нибудь накопившуюся злость, но все его зашуганные подчинённые, хорошо знавшие нрав своего начальника, предусмотрительно попрятались по норам.
 – Разрешите, Сергей Сергеич?
 Министр обернулся. В дверях кабинета стоял его референт: стройный, подтянутый, невозмутимый. Управленец «новой генерации», которых теперь называют менеджерами.
 – Чего тебе? – буркнул хозяин кабинета, борясь с желанием запустить в голливудскую физиономию своего помощника чем-нибудь тяжёлым.
Референт, нимало не смутившись – привык, знаете ли, поднаторел, – подошёл к столу, за которым восседал грозный шеф и положил перед ним на стол нетолстый журнал в цветной обложке.
 – Что это? – брюзгливо процедил министр, скосив глаза на журнал. – «Фантастика»? Б…, ты бы мне ещё «Плейбой» приволок! На кой мне эта макулатура?!
 – Сергей Сергеич, эта макулатура может быть вам полезной, – кротко ответствовал референт. – Там есть один рассказик небольшой – вот закладочка. Прочтите, уделите время. И обратите внимание на третью часть и финал, я там подчеркнул наиболее важные моменты. Мне кажется, это именно то, что нам нужно.
 Хмыкнув, министр развернул журнал. Референт замер у стола в позе почтительной покорности, исподтишка наблюдая за выражением лица хозяина кабинета.
 Министр читал. Когда он добрался до помеченных абзацев, брови его шевельнулись, из чего референт сделал вывод, что до шефа дошло. И не ошибся.
 Закончив читать – рассказ действительно был коротким, – министр поднял голову. В глазах его явственно прослеживались искорка интереса и шевеление мысли.
 – Да, небезынтересно, – задумчиво протянул он. – Вот что, братец, зайди ко мне, – он бросил взгляд на часы, – минут через двадцать. Я тут пока помозгую, а потом мы с тобой это дело обсудим.
 Референт дисциплинированно исчез, а хозяин кабинета погрузился в размышления.
 «Параллельные миры, значит… Партизаны Великой Отечественной, подрывающие эшелоны… А что? Это идея! Электорат верит в гороскопы, в конец света по календарю майя, в заряженную воду, приложение которой к больному месту придаёт заднице здоровый цвет лица, в контактёров-инопланетян. Так почему бы электорату не поверить и в параллельные миры, воздействующие на наш мир? Шикарная версия, особенно если подать её с размахом и завернуть в красивую научную обёртку, сославшись на авторитеты (которым ой как нужны деньги)! Наука – это, знаете ли… Наука умеет много гитик, – вспомнилось ему (был когда-то карточный фокус, закодированный этой фразой), – вот пусть она все эти свои гитики на гора и выдаёт. Власть должна всё знать и быть в себе уверенной – только тогда русский человек будет её уважать. А когда власть мямлит что-то нечленораздельное, русский человек мигом чует эту неуверенность, и тут уже ни о каком уважении к власти говорить не приходится. Но покаместь ни одна из версий катастрофы не работает на авторитет власти. Если свалить всё на террористов, то возникает вопрос, а куда же вы смотрели? Почему у вас на одном и том же месте каждый год через год поезда подрывают? А если признать техногенную аварию, это вообще ни в какие ворота – тут у электората уже другие вопросы возникнут. А вот ежели своё веское слово скажет наука, которая умеет очень много гитик… Темпоральная коррозия – звучит-то как завлекательно, прям как блатная музыка! Головастый всё-таки парень этот мой манагер…».
 Он ещё раз прочёл последнее предложение фантастического рассказа, подсунутого ему референтом. «В воздухе отчётливо пахло сенсацией...» – да, это именно то, что нужно!
 Настроение заметно улучшилось. Министр бодро встал из-за стола, пересёк кабинет, подошёл к стенному бару, замаскированному деревянной панелью, и привычно набулькал в маленький хрустальный стаканчик коньяка «для поднятия тонуса и конуса». Выпил одним глотком, удовлетворённо крякнул, и тут вдруг ощутил затылком, как за его спиной что-то изменилось, причём сильно. Не выпуская из рук пустого стаканчика, он обернулся.
 В первую секунду ему показалось, что он сошёл с ума – вот так просто и без затей, в одночасье. Его знакомый кабинет выглядел странно. От евростандарта не осталось и следа, и назвать кабинет кабинетом язык уже не поворачивался: к этому… м-м-м… помещению со сводчатым потолком, массивными лавками вдоль стен, дубовым столом, изразцовой печью и узкими окошками более всего походило старинное название «хоромы». А за окнами была Москва – но не привычная Москва двадцать первого века с её высотными зданиями и морем огней, а низенькая, деревянная, украшенная золотыми луковицами многочисленных церквей. Впрочем, разглядеть толком эту заоконную Москву министру не удалось: панорама была подёрнута какой-то серой хмарью, накрывшей город и облепившей оконные стёкла.
А в следующую секунду он заметил, что изменилась и его одежда: на ногах появились мягкие сапоги, а вместо привычного делового костюма министр – или уже не министр? – был одет в нечто вроде длинного распахнутого пиджака, густо шитого золотом. «Как же оно называется? – растерянно подумала жертва галлюцинаций. – Сюртук? Кафтан? Охабень? Или похабень? Я не обязан знать названия всей старинной мануфактуры, мне деньги платят не за это…».
 Умственное расстройство тем временем прогрессировало: к зрительным галлюцинациям добавились слуховые. Из-за тяжёлых резных дверей – там вроде бы раньше находилась приёмная? – донёсся испуганный вскрик, быстро перешедший в придушенный хрип. Министр похолодел, нутром чуя недоброе.
 Двери с треском распахнулись, и в кабинет-хоромы ворвались троё дюжих молодцев, бородатых и неулыбчивых. Они были в красных кафтанах, а в руках держали топоры на двухметровых древках; железные лезвия топоров, напоминавшие формой молодой месяц, тускло поблескивали.
 «Стрельцы, – автоматически отметило сознание. – Бердыши».
 Из-за спин одетых в красное появился одетый в чёрное. И судя по тому, как шустро потеснились стрельцы, давая ему дорогу, он был старшим этой экзотической группы захвата. Министр посмотрел чёрному в глаза, и нутряной холодок усилился. У одетого в чёрное были глаза профессионального убийцы и одновременно любителя – не в смысле непрофессионала, а в смысле любителя терзать и мучить, и предавать смерти.
 – Ну, боярин, – хрипло сказал чёрный, ухмыльнувшись волчьей усмешкой, – выпала тебе честь великая: сам Малюта Скуратов видеть тебя желает. Ведомо ему, что возгордился ты безмерно да злоумышлять начал против царя-батюшки. И хочет Малюта-милостивец тебя кой о чём спросить да услышать, что ты ему на это ответишь собственноустно. Пошли, мил человек, – негоже Малюту-благодетеля ожиданием томить.
 Министр стиснул в кулаке хрустальный стаканчик – последний привет его прежнего мира, исчезнувшего незнамо куда, – и крепко зажмурился, твёрдо решив не открывать глаза как можно дольше: авось галлюцинация рассосётся.
 Но поиграть в жмурки не получилось. Уже через мгновение он широко открыл глаза, а заодно и рот, громко вскрикнув от боли, – стрельцы деловито и сноровисто заломили ему руки за спину и поволокли на выход.
 …Референт сидел у себя, то и дело поглядывая на часы. Выждав положенное время – сказано был зайти через двадцать минут! – он направил стопы в начальственный кабинет. В приёмной никого не было – ни секретаря, ни охраны, – что несколько удивило референта, как удивила его и полуоткрытая дверь министерского кабинета.
 – Сергей Сергеич, – спросил он дверную щель, – к вам можно?
 Тишина.
 Референт бочком протиснулся в кабинет, и брови его – личный индикатор удивления – поползли вверх. Кабинет был пуст, хотя референт был уверен на все сто процентов, что министр никуда не уходил, и даже не собирался этого делать. Но – факт оставался фактом: в кабинете никого не было, только лежал на монументальном столе журнал «Фантастика», да на полу под приоткрытой панелью стенного бара искрился серебром маленький хрустальный стаканчик, опрокинутый набок.


Санкт-Петербург, декабрь 2009 года