Тоска

  На меня в который раз обрушивается непонятная, какая-то псиная тоска. Тихонько выпускаю клубы дыма в потолок и пытаюсь внушить: «Все хорошо. Хорошо. Хорошо». Раз в сто таких «хорошо» это все же удается и по телу расползается приятная улыбка. Но тут же одергиваю себя, мол, нельзя смеяться пальцами, неприлично это!
Сижу в черном платье и розовых винтажных колготках. Я. В розовых. Ну-ну…
Слушаю красивую, грустную музыку. Чуточку скрипки, немного клавиш. Только так, чтобы лишь отголосья. Ненавязчиво.
Нас трое – отражение на зеркальной глади, тень и вполне себе материальная Я (ах, как люблю в английском это эгоистичное «I» с большой буквы). Мы пьем вино из одного бокала, разливаем кровь и рассыпаем по полу белые перья.  Крылья моего собственного ангела линяют и плавятся. И все чаще он проводит ночи не в небесной выси, а в трактирах и борделях. Все чаще из стиснутых зубов вырывается что-то НЕангельское, ****ское, вполне себе бытовое, человечье. Мой ангел сломался. Я сама отгрызала его крылья, давясь перьями и кровью.
Мне надоело сидеть, поджав обгрызенный хвост к животу, и выть в безлунную ночь. Мне надоело бегать по сумеречному лесу в надежде учуять твой след, встать на него, пройти через все круги ада. Найти тебя.
Мне уже не хочется говорить, печатать, играть. Нет сил на фантазии, на мечты, на чувства. Между ребер стучит сердце. Мимо нот. Сбиваясь с ритма. Вымученно смеяться губами, не чувствуя глаз. Тяжко.
Моя сучья тоска появляется, когда я начинаю думать. Я. Слишком. Много. Думаю. Завишу от мнения других. Верно. Сами не представляете, как больно оттянули этими словами струны в груди. Некоторые из них, кажется, все же лопнули, гулко отозвавшись в барабанных перепонках то ли стоном, то ли плачем.
Все что-то умное говорят. Красивое. Важное. А мне что? Слушать всех? Свихнусь. На этом моменте нужно капризно вытягивать «у». Свихну-у-усь. Да-да, вот так.
Хочется материться, курить, сходить с ума. Но так чтобы это не было mauvais ton (французы умеют красиво выплетать слова из простых букв). Хочу, чтобы было нежно, женственно, независимо. Нежно материться – шикарно, наверное.
Тоска моя порой становится кошачьей. И тогда она заставляет меня грациозно выгибать спину, мурлыкать и желать рук. Напущенная независимость, а сама о ногу трусь. Дура…
А потом, вволю насладившись тоской, я слышу фразу: «Можно пригласить тебя на свидание?». Смеюсь. Глу-упые. Как меня на свидание можно звать? К мужчинам в платье ходят, на туфлях, оставляя за собой аромат ванили или клубники. А я что? Рубашка мужская, джинсы потертые, кеды, мультики, запах яблок. Книжки-песни-смех. Нельзя меня на свидание пускать. Нельзя! А у самой в душе ребенок плачет: «Нельзя пускать, но хочу. Хо-чу на свидание-то. Там хорошо». Дура же!
Моя звериная тоска порой превращается в волчью свободу. Это страшно. Я отрицаю людей, запреты и правила. Я протяжно вою, бегу. Спотыкаюсь, падаю, но продолжаю бег. Я жадно втягиваю ночной воздух, пытаясь различить в арабской вязи ароматов твой запах.  Бегу по следу, на север, в звонкую пустоту заснеженных полей. Впереди нетронутое поле, позади цепочка следов. Скоро научусь бежать, не касаясь снежного одеяла, чтобы за спиной тоже – белая, девственная гладь. Но это будет, когда умру. Не хочу умирать. В мире еще так много зайцев, за которыми можно бежать, петляя между деревьями, перепрыгивая через сугробы, пробираясь сквозь колючие кусты.
А потом вдруг открываю глаза. Вижу себя в постели, растрепанную, заспанную, крепко прижимающую к груди свою простую, девичью тоску.