Поцелуй Персефоны Глава 4 Прошловековье

Глава 4. Прошловековье
Подхватив рыцаря, он за полдня перенес его из Индии в Тевтонию, от восхода солнца к закату, и с наступлением сумерек опустил целого и невредимого рядом с воротами дома.
«О рыцаре Герарде, которого дьявол в мгновение ока перенес на родину…», Цезарий Гейстербахский

Сидя на стуле в кабинете сыщицы, я - с диктофоном в кулаке, блокнотом и авторучкой наизготовку, проваливался в моё прошловековье. (С тех пор, как на настенных календарях образовалась цифра 2001, все века, включая XX, стали прошлыми. Даже то, что было год назад, претендовало на статус древности, потому как происходило в прошлом тысячелетии.) Возлежащий поверх фотографии с трупом шоколад обращался мраморным надгробием. Вера Неупокоева синела на глазах и даже отливала фиолетовым. Искрошив железными зубами коричневый камень надгробной плиты и сплюнув пару экскаваторных ковшей глины, она принималась отъедать простреленную из арбалета голову, и, чтобы трупоедка не добралась до меня, я, ухватив чернильницу из морской раковины, вынужден был ретироваться в кусты кладбищенского можжевельника, где меня поджидало моё верное упрямое вьючное животное. Это отступление было тем более своевременным, что к пиршеству присоединялись подъезжающие верхом на электрочайниках и кофемолках судьи в мантиях — и уже дрались из-за кишок отрытого покойника. С таким же аппетитом они могли добраться и до моих чернилки и связки перьев, надёрганных из украденного вчера на озере за деревней гуся, коего мы испекли на костре вдвоём с беглым монастырским келарем; с ним мы делили спину осла. Увязался же за мной этот малец! С тех пор, как мне довелось ночевать под сводами строящегося собора, он не отставал от меня. Любознательный паренёк запасся осколками цветных витражных стекол и, поднося их к глазам, мог подолгу любоваться окружающим миром, окрашенным в розовый, синий, зелёный цвета. Обточив о камень и отполировав одно из подаренных ему братьями-мастерами стёклышек, он получил линзу, с помощью которой мы могли зажигать хворост или рассматривать насекомых.

Я подхватывал полы рясы и вспрыгивал на костлявую хребтину непарнокопытного; к моей спине прижимался келарь, рванувшись сквозь колючки, осёл вламывался в мерцающую по краям дыру — и, все втроем, мы оказывались на балу, среди екатерининских вельмож. Рясы — как не бывало. Тесный камзол стискивал рёбра, голубая лента, отягощённая усыпанной алмазами звездой, давила на плечо, голова под париком покрылась испариной.
— Что ж это вы, голубчик? — казала зубки-жемчуга Екатерина Дашкова. — Нешто в успехи науки не верите? И всё после того, как у нас побывал и посетил вас с супругой этот шарлатан Джузеппе Бальзамо с Лоренцей! Волхвуете со слугой во флигельке своего имения? Варите зелья в колбах? Откапываете покойников на кладбище? А паче того — распространяете чернокнижную литературу, отпечатанную мерзким мартинистом Новиковым, тем самым распространяя бредни о способах путешествий во времени? Вот он свидетельствует…
Взглянув на него, я убедился, что это переодетый в ливрею осёл, который вынес нас с келарем с ведьминского шабаша, куда мы попали совершенно случайно, неосторожно прочтя заклинание из одной переплетённой в заплесневелую кожу книжонки. Мы, в самом деле, эксгумировали труп немца-конюха для анатомических опытов, но чтобы посредством оного оказаться в столь дальних веках!
— Вы слышите? — повторяла, гневно раздувая маленькие ноздри, Княгиня.
— Но ведь это, ваше превосходительство, мой осёл!
— Не смейте оскорблять человека, хоть и презренного сословия, но облечённого доверием самой матушки-императрицы! В нашей империи нет места франкмасонам, иллюминатам, алхимикам и некромантам! — дрогнула шпанская мушка на левой груди немыслимого декольте Дашковой. Мушка задрожала, стала разрастаться в чёрную зияющую дыру, в которую втягивало и меня, и переливающегося атласом одеяния келаря, и осла в ливрее, и зал с вельможами, и имение с флигельком, склянками с булькающими в них жидкостями, кюветками и фолиантами в кожаных переплётах на полках с паутиной и пауком в её звездообразном центре, и даже уже вскрытого конюха-немца с потрохами. Туда же утягивало и карету с зарешёченным оконцем, в которую меня и моего слугу уже упихивали два гардемарина со шпагами наподобие жал, торчащих из-под фалд-крылышек вицмундиров.
— Вы утверждаете? — ухмыльнулся Главврач. В нём я узнал распотрошённого мною конюха, прячущего под белым халатом вываливающиеся внутренности.
— Утверждаю, что СССР рухнет, подобно тому, как рухнули империи Мезоамерики.
— И вы будете тем самым Кортесом, который довершит дело…
— Не Кортесом, а Писарро. Он убил Инку…
— Инка — это ваша любовница ГалИнка, которую вы зарезали на почве ревности к соседу, предварительно изнасиловав в лесопосадке?
— Вы опять меня путаете? Я, кстати, так и не обнаружил у вас некоторых свойственных человеку внутренних органов. Так что, может быть, вы пришелец!
— Поймите, вы проходите психиатрическую экспертизу, и очень важно установить, кто тут Инка, кто — Писарро, а кто — энлэонавт… Мы знаем, вы совершенно неадекватно считаете себя писателем, продолжателем дел Николая Гоголя, Фёдора Достоевского и Михаила Булгакова… Отсюда, возможно, и фантазии про Писарро… Писал, бедняга, писал и возомнил себя Писарро. Вполне возможно, это лексические отголоски энуреза: коллеги утверждают, что по ночам вы мочитесь в постель! Не исключено и то, что эта мания величия появилась у вас от сосредоточенности на гениталиях вашей подруги ГалИнки, которые вы вырезали… Знаете ли, Фрейд! Ну а созвучное слову «Писарро» обозначающее половые органы слово должно быть известно такому образованному человеку, как вы. Вы же, кажется, Томский университет окончили? Всё это могло бы дать нам основания на положительное решение с заключением. Понятно, что окончательные выводы за консилиумом. Но в такие годы… Конечно, не электрический стул, как в свободной Америке, но пожизненное заключение вам обеспечено. Вас запрут, как зверя, в клетке. Так  кто здесь все-таки - кто?
— Я и есть Писарро! Ведь я же объяснял вам, что я Рыцарь Духа;, путешествующий во времени. Я могу реинкарнировать хоть в кого. В том числе и в Писарро…
— А в меня?
— В вас — нет!
— Отчегошеньки же?
— Вы не Рыцарь! Вы — Палач. И ещё — немец-конюх, которого лягнула кобыла. Насмерть. А это совсем другие сущности. Другой коридор времени…
Главврач был прав. Меня вполне могли упрятать в звериную клетку ну хотя бы даже за ту пятисотлетней давности кражу водоплавающей птицы, из хвоста коей я надёргал перьев для марания пергамента, а уж тем более — за тяжкий грех необузданной гордыни и прелюбодеяние мысли, ведь я совал нос куда не следует, вызнавал тайны священной инквизиции, путал карты обвинителю и адвокату. Для них особенно нестерпимо было моё несанкционированное присутствие при пожирании ушных хрящей, носа и печени подследственного-подсудимого, обвиняемого в том, что его направленная в фазана стрела попала в благородного вельможу. Мне, а не арбалетчику угрожала куда большая вероятность оказаться сосланным в Сибирь за лабораторию во флигельке, где были найдены препарированные лягушки, книга с заклинаниями, кристаллы. В равной степени мне светила перспектива быть помещённым в лечебницу на Владимировской, чтобы только я не вникал - посредством какой такой алхимии из вояки чеченского блицкрига появляется устрашающее всех вполне инфернальное существо. Тот самый палач, манипулирующий уже не неуклюжим топором, никчёмной веревкой, скрипучей гильотиной или электрическим стульчаком, а пристрелянной в тире винтовкой с оптикой.
Жгучее желание людей в судебных мантиях вершить торжество правосудия без моего соучастия было вполне равноценным насущной потребности засадить меня в ту клетку, где коротал зачетное время хмурый, небритый, ко всему безучастный ветеран чеченских зачисток. Это сквозило в их недобрых улыбках, сухих ответах глаза в глаза, кратких и бессодержательных комментариях-бубнилках хоть вживую, хоть по телефону. Их не устраивало, что  скучное превращение человеко-молекулы из подозреваемого в осУжденного я перелицовывал в  увлекательные  арабески.  Готическая мрачность создаваемых мною химер и горгулий на фасаде стройного храма правосудия раздражала, гневила и даже бесила их. То и дело тот или иной генерал милиции, прокурорский или судебный полубог набирал телефонный номер шефа и к вящей радости братвы, чьи блескучеспинные иномарки неслись, чудом не сшибая меня на светофоре, костерил неопохмеленного Главна Главныча Редакторова на предмет разнузданности жёлтой прессы, как видно, жгуче желая не того, чтобы все братковы джипы, «мерсы» и «Ауди» разом врезались в придорожные столбы, а дабы хоть одна из этих колесниц смерти, прозрев своими виевыми фарами, в конце концов лягнула бампером меня.

 Вслед за разрядами молний телефонных громовержцев нахохленный Давид Петрович Анчоусов вызывал меня на ковёр. Тогда-то я и мог в полную меру ощутить, как из бальзакофалдового, оснащённого, как рыба-меч из повести «Старик и море», острючим носом, оперённого плавниками и снабжённого жабрами марлина, чьё предназначение — мчаться сквозь пучины происшествий, нанизывая на носовую иглу блескучих рыбок сенсаций, как из великолепного энтомо-сапиенса я катастрофически мутирую назад в кисломолочную бактерию. Под рентгеновским взглядом шефа рушились спирали ДНК. Эволюция, на которую были затрачены века (как-никак, я выпускник университета, которому намедни стукнуло 125 лет!), оборачивалась вспять, деградация была столь стремительной, что не было уже ни трости денди, ни свитерка, ни бородки а-ля Хэм. Так, мокрое место. Мерзостная дымящаяся кашица. Чуть тёпленькие соль с перцем;.
— Ты думай, чё тут дрищешь! — размахивая перед моей носовой иглой ещё пахнущим типографской краской номером, обращался в натурального упыря шеф, и, слегка поперхнувшись железобетонным кадыком, меня сглатывал лифт и выблёвывали стеклянные двери издательства, в полупрозрачных внутренностях которого виден был недопереваренный, зелёный, как водоросль, закамуфляженный охранник на вахте, шпротины ходоков-посетителей, скользкие бычки рекламодателей и сельдеглазая буфетчица.
К реальности возвращал мистически-паранормальный Серёга Тавров.
— Да не бери ты в голову! Переключись пока на уфологию. Всё равно скоро опять кого-нибудь застрелят. А кроме тебя писать на эту тему некому…
— А Киска? Она же спит и видит себя второй Агатой Кристи!
— Ну, претендовать могут хоть Киска, хоть Писька (мы знали, кого Серёга имеет в виду), но ты же знаешь, шеф не хочет впутывать в криминал девочек… Он ещё выдержит, если тебя кто-нибудь отоварит в подъезде молотком по голове. (Только что мне казалось — он этого даже страстно желает. И готов произвести экстренную трепанацию вместилища моих фантазий собственными руками.) Но чтобы Киску нашли где-нибудь в лесопосадке с вырезанными гениталиями — этого он не переживёт! Так что давай — за подводный флот! Как там ты пел в прошлый раз, когда рассказывал про всплытия у вражеских берегов? Пр-рощай, любим-мый гор-р-род…
— Ух-ходим завтра в мор-ре, — потихоньку подхватывал я.