Глава 9. Заговор

Item, в это время, в мае 1421 года, кровь лилась чаще чем дождь – хотя зима выдалась столь мо¬розная и жестокая, что до конца весны стояла холодная, мокрая погода. Ибо все силы зла словно пробудились ото сна в людях, по природе своей праведных, – а нет ничего страшнее, чем зло, стремящееся к добру. И поистине казалось, что сам отец тьмы, Дьявол, ополчился против детей своих, как адских отродий, так и порочных смертных; а всемилостивейший Господь всего сущего забыл нежность свою и обрушил огненный меч гнева на людей невинных и верных добру. И так всё исказилось в этом ужасном мире, что никто не знал, откуда ему ждать напасти и чего страшиться: преступления или послушания, злобы или кротости, чёрной ночи или золотого солнца, крови или воды.
Ведь и сам отец церкви, Папа Мартин, всё более являл собой змея, вползшего на престол. Чаще воевал, чем молился, и по его приказанию величие и блеск веры строились из грязного камня жестокости, глины греха и серого раствора страха. Все соседние страны: Неаполь, и Флоренция, и Венеция, и Генуя, и Милан, и другие – познали руку и меч кондотьеров Папы: Сфорца и Фортебраччи и прочих. И эти фальшивые наёмники предавали своих государей не за тридцать монет, а за гораздо меньшую сумму, и беспрестанно переходили из города в город, отчего было неясно, где враг, а где друг.
Сии названные выше города столь сильно ненавидели самих себя, что прекраснейшим подвигом считалось разрушить и ограбить землю соседа, а жители не могли сделать выбор между властью мирской и имперской и властью религиозной, и на этом основании были зарезаны, удавлены, изгнаны, заморены голодом и погублены ядом целые семьи. Сам же упомянутый Папа начал своё праведное правление с того, что отравил двух своих соперников и расправился с третьим. А тех, кто поднимал голос за чистую, безгрешную церковь, не сгноённую развратом и золотом, предавали непереносимым пыткам и сжигали в огне – как то произошло с Яном из Гусинца и Иеронимом из Праги.
Для защиты добродетели Папа ещё более усилил в Арагоне, и в Провансе, и в Кастилии, и в Португалии, и в других местах братьев, называемых инквизиторами. Братья эти, хотя и боролись за добро, совершали сие столь жестоко, что некоторые из них поистине уподобились дьяволу: любой доносил на соседа, чтобы взять его дом или лавку или жену, и потому нравы скорее испортились, чем очистились. Вдобавок, изгнаны были многие мавры и иудеи. Этот святой поступок, хотя и весьма порадовал благочестивый народ, оказался, увы, очень плох для торговли и иных доходов этих стран; известно, что казённые сборы снизились впоследствии почти в десять раз.
И также неверных выслали в то время из Вены, из Линца и других немецких городов – кроме тех из них, которые были богоугодным и ужасным образом убиты. Каждый иудей мог купить себе смерть за свои же деньги: схватив его, монахи сначала брали с него богатые отступные за помилование, а затем с чистым сердцем предавали казни.
Церковь должна взять из рук своих врагов золото, дабы с помощью его утвердить своё могущество и ополчиться на других еретиков и иноверцев. Провозгласив это, Папа Мартин на конфискованные деньги собрал большой поход в Чешское королевство, чтобы разгромить недругов Господа – так он именовал ещё оставшихся в живых сторонников Яна Гуса и Иеронима из Праги, и епископа Джона Виклифа, что ратовали за пуристическую веру. Но тут Бог явил свою волю, и поход этот окончился для Мартина неудачей.
Стены римской церкви были выкрашены пурпуром человеческой крови и украшены алмазами слёз и золотом огня. И Бог Любви стал Богом Страха: лишь угрозы могли наставить людей на путь истинный, как то делал знаменитейший святой человек, Висенте Феррер, что проповедями пробудил говейные чувства в жителях Римской империи, и северных княжеств, и южных графств и герцогств, и Франкского королевства, и надменной Англии. Поскольку так мерзко описывал он муки ада, страдания грешников и гнев Господень, что однажды от ужаса два неправедных человека сгорели сами собой во время его проповеди.
Так же поступали и другие монахи; а тех, кто вещал о милосердии и прощении, не слушали. Поскольку считалось более достойным разорвать свою плоть бичом или убить ведьму, чем подать нищему грош, превратить разбойника в праведника и молиться за гонителей своих, как то предписывало Евангелие.
А упомянутые инквизиторы, назначенные, чтобы насаждать добро и законы Божьи, делали это следующими похвальными способами. Преступник или обвинённый в нарушениях веры без допроса и без проверки, по одному лишь доносу, доставлялся в тюрьму. Если же он отказывался признать свою вину, или упорствовал в ереси, либо если порочность его представлялась чересчур закореневшей, его принуждали вернуться на путь истины и добра очень сильными и действенными средствами. А именно, затрудняли дыхание мокрой тряпицей в течение часов, разрывали члены верёвками, дробили кости в колодках, применяли калёное железо к коже, ногтям и глазам, и так же использовали иглы и зубья, привязывали вниз головой, дабы кровь давила на мозг, вливали сквозь воронку в рот два или три ведра воды. И боль породила в людях столь сильное благочестие, что они клеветали на ближних своих и истязали себя постом и бичами, пока не впадали в безумие, или бросали свои дома ради разбоя.
И неудивительно, что небо послало на землю знамения, в эти дни, в мае 1421 года: на севере низвергнулся с небес огненный камень, произведя вокруг себя невиданные разрушения; на юге же, близ Парижа, столицы Франкского королевства, проистёк из камней ручей, в котором вода была как кровь. И всё это указывало на ещё большие страдания в будущем и предвещало бедствия.
В то время как праведники сеяли вокруг смерть и муку, злые люди творили благо. Так Жан де Монфор Бретанский, недобрый и фальшивый человек, и предатель, что блюл лишь собственную выгоду, добился благодаря оружию хорошей жизни для своих подданных. А Жан Бургундский, вор и убийца, поневоле охранял королевство от разоренья, и был прозван за то Бесстрашным, ибо других добродетелей не имел. И английский король Генри Монмутский, что пришёл к власти ещё более незаконно, чем правил, и расправами и поборами взбороздил все свои владения, принёс мир, благоденствие и сытость Англии и тем, кто подчинялся ему. И так происходило и в других местах, поскольку наше время вывернулось наизнанку.
И в эти дни, в начале весны 1421 года, произошёл случай, показавший, что самый лучший и мудрый поступок для человека – умереть. Так как, когда французский бастард Карл и благородные люди, что его поддерживали против отца, разгромили англичан при Луаре, эти англичане спаслись очень просто: под страхом смерти велели крестьянам выстроить мост через реку, а затем, перейдя на противолежащую сторону, убили строителей и сожгли мост. И это показало, что, какой бы ответ ни дали упомянутые крестьяне: да или нет, они не смогли бы изменить свою судьбу. Несмотря ни на что, их умертвили, а моста как не было, так и не стало. И всё, что проистекло из их покорности и послушания – лишь только то, что они помогли бежать своему убийце и насильнику. И поистине было бы легче и лучше для них не бежать от смерти, а принять свою гибель со смирением, и без лишних тягот, спокойно лишиться жизни.
А на вершине этого странного времени, словно кривой герб его, стоял безумный король Франции Карл. Сумасшествие его было столь сильно, что, отрёкшись от сына, он провозгласил наследником англичанина, короля, который и в родной своей стране не имел прав на корону.
Таким путём они думали спасти страну. А воспоследовало то, что сын обратился против отца, и жена против мужа. Генри же Монмутский, схватив удачу за вихор и увенчанный победой, был болен, тяготился безденежьем и нищетой. Даром захваченные деньги стоили ему дороже заработанных: для того, чтобы грабить французов и нормандцев, он тратил так много на войну, что англичане оказались ограблены ещё вдвое больше. Генри стал ненавистен для многих, безумного же Карла жалели и любили.
Но благоприятные слухи о том, что жена Генри Монмутского, Катарина, зачала и ждёт дитя, увлажнили сердца людей надеждой. И многие умы думали, что Англия и Нормандия сольются воедино, так как это стало обычным для наших дней: так же мудрая Джованна, королева Неаполя, назвала себя матерью и взяла в сыновья короля Альфонса Арагонского, мужа двадцати шести лет от роду, чтобы страна её не осталась без государя и усилилась этим союзом. И было это в том же году, о котором говорится, то есть в 1421 от Воплощения Истины. Если бы то же свершилось и в иных местах, раздираемых враждой, случилось бы великое благо.
А в Италии, как уже говорилось, было множество правителей, дравшихся между собой и со своими подданными, как собаки, водящие свадебные хороводы. Джан Галеаццо Миланский искусал все соседние земли совместно с фальшивыми графом Кунио и графом Карманьолой, который впоследствии предал его за венецианские дукаты. Лукка, что уже прославилась воинскими подвигами Каструччо Кастракани, теперь воевала с помощью денег. И везде звон монет и звон оружия звучали в унисон, ибо банкиры и лавочники правили городами вместо благородных людей. В Лукке царствовал торговец Паоло, в Венеции – морские купцы и разбойники, то же в Генуе, а во Флоренции разврат так разросся, что Знаменосцем Справедливости провозгласили торговца Джованни по прозванию Биччи, что принадлежал к славному семейству Медиков, так широко известных убийствами, воровством и грабежами.
Нравы же совершенно пришли в упадок. Люди более не блюли себя, и растлевали себя вином, сладкой пищей, роскошью, драгоценными побрякушками, противоестественными страстями. И каждый старался построить дом выше, чем у соседа, а когда не имел на то средств – разрушал чужое, чтобы не страдать больше от свербёжа зависти, и тем только все и занимались, под солнцем и под луной.
Вот так везде и повсеместно богатство приводило к разврату, а нищета – к убийству. И ангелы с отвращением и ужасом отвернулись от земли, а демоны взирали на людей с изумлением, ибо не находили в себе самих такой злобности и мерзости.
Благоденствовали лишь дикие звери в лесах, так как они, на счастье, не имели ни души, ни разума. И тёмные отродья, прозванные вампирами, теперь предали отца своего Дьявола и действительно творили милосердие, поскольку они дарили людям тихую смерть, о которой и только о ней каждый человек молил Бога.
Не было замка, который не боялся штурма, не было города, которому не угрожал огонь и меч, не было могилы, что не могла быть осквернена, и глухой чащи, где не таились разбойники и изгнанники. И всё это запустение представлялось так, как будто Дьявол, отец войны и прародитель распри, преследовал своих же детей, проклятых вурдалаков. По причине столь страшных для людей бедствий дьяволовым отродьям негде было укрыться и они ужасались каждому восходу солнца, не ведая, какие беды принесёт им новый день. И вампиры тем самым стали столь же смертны, как и праведные люди, и жизнь их оказалась страшна, мимолётна и неустойчива, так как всякий бессмертный мог погибнуть в любой момент.

И что долженствует предпринять и какие пути выбрать? Утомительно стоять на одной ноге, как журавль, и гнать сон от век своих, держа всегда зажжённой лампу бдительности. И притом ещё когда твои подданные, о которых ты печёшься, ополчились против тебя!
Господин Гедион с тихим вздохом пробежал взглядом по списку. Гильерме, прозванный Красноволосым, – умерщвлён колом. Тимбороза Флорентийка – изъята из гробницы смертными. Беренгер из Берри убежал, но лишился жилища. Замок Джамбаттисты Несокрушимого взят, а сам он извлечён на свет Божий. Конон Кровавый Клык проткнут навозными вилами. Бела Лайта из Трансильвании пишет, что с одной стороны осаждают турки, а с другой – император Сигизмунд, и положение столь затруднительно, что пришлось прятаться в подземелье, как кроту. Марциан – обезглавлен собственной служанкой, после чего взбунтовался гарнизон, и были убиты вампиры Морган, Гарфлёр, Роберт и Анна-Анриетта. Слава тёмному богу нашему, там уже навели порядок… Крайне странное письмо от Рори Мохана Мак-Ангуса: то ли обезумел, то ли взбунтовался. Танги Точильщик: сожжён заживо как колдун. Кастильская община бежала, частью в Наварру, частью в горы Сьерра-Морена. Бернар и Фабиан – разорваны ядром, попавшим в дом и проломившим потолок подвала. Пуччия – не далее как позавчера ударила ножом Синибальдиньо оттого, что тот назвал её дикой медведицей и сравнил её зубы с граблями; пострадавший же обратился в суд, требуя возмещения… Что с ней делать? Какое наказание ни выбери, их вражда ещё больше распалится. И что делать с этим крашеным шутом, Джентли Рыжим? Безумие заразительно – одна овца испугалась птичьей тени, и тут же остальное стадо бросилось бежать, топча всё на своём пути.
Господин Гедион знает – хотя они и считают это непроницаемой тайной – что Apologia Libertinae цитируется за каждым углом. Хорошо хоть, за её бастарда никто не вступился. Следует самолично проверить, остались ли кости у Солнечного Столба, и опросить смертных слуг. Хотя он наблюдал за казнью до тех пор, пока солнечные лучи не подошли к самому его окну, а у приговорённого не загорелись волосы, это ещё ничего не значит. Тот же Джентли мог подкупить человека или угрозами заставить его освободить бастарда – ему лишь бы покрасоваться перед толпой.
Нет, нет, он напрасно тревожится: неподчинение приговору суда влечёт за собой смертную казнь и вечный позор. На открытый бунт у рыжего петушка не хватит гонору – другое дело хлопать крыльями на крыше курятника. Поднять шум на заседании, швыряться значками да орать как резаный во время порки – это по-скоморошьи, на это он способен. В любом случае, сегодня же вечером господин Гедион удостоверится во всём сам.
Куда серьёзнее их зависимость от смертных слуг. Обиталище Великого Совета Тринадцати притаилось на крошечном бесплодном островке невдалеке от провансальского побережья. Хотя остров необитаем и малоизвестен, а днём все бессмертные скрываются в подземных помещениях, куда ни один человек не найдёт дорогу, а если и найдёт, то не проникнет – план подземелья составлял сам господин Гедион – но опасение гложет сердце.
От провансальского берега Остров Совета отделяла лишь ночь пути, потому неумершие могли переправляться беспрепятственно. Однако необходимость водить корабли в северные страны вынудила господина Гедиона набрать смертных помощников из числа преступников, приговорённых к казни. В силу тёмной природы своей вампир не способен простоять на дневной вахте и минуты, оттого поневоле пришлось обратиться к смертным наёмникам. А непостоянство людей даже у них самих вошло в поговорку!
Разумеется, их хорошо содержат, к тому же человеческим законом они осуждены на смерть, а здесь жизнь их весела и безоблачна. Всё же в любой момент они могут предать: причалит, предположим, к острову судно морских разбойников для охоты на коз! Взволнованные встречей, наёмники поддадутся неразумному порыву и – кто знает, что придёт в их убогие головы.
Разумеется, слугам это невыгодно, но вопрос не в выгоде – важно, что они могут это сделать, а если беда возможна, она рано или поздно случится. Если же от смертных избавиться, некому будет управлять лодками, и сообщение с севером прервётся…
Да что это с ним творится! Вот уже второй час дня, а он не может сомкнуть глаз…

Либертину ссадили с лодки неподалёку от Йерских островов.
Она чувствовала себя очень одинокой, но одиночество пробуждало в ней не тоску, а только светлую, приятную грусть и ощущение беспредельной свободы. Желание увидеть город, горы и море, где она родилась, стало так сильно, что она решила не задерживаться и сразу же, взяв в первом постоялом дворе лошадей, отправилась в путь.
И стремление это было так велико, что всего за две ночи, невзирая на отсутствие экипажа, и ограниченные средства, и рано встающее весеннее солнце, Либертина пересекла Прованс и Пьемонт, и третий рассвет застал её уже невдалеке от Турина, на берегах реки По. Успешно переправившись через неё, она позволила себе небольшую передышку.

После бала вампирам надлежало разъехаться по домам; но большая часть их, высадившись на провансальском берегу, воспользовалась приглашением вампира Ламберта, по прозвищу Лисица, державшего замок в Чёрном Броду. Там вечеринка продолжалась всю следующую ночь, и ещё одну. Утомившись весельем, они вышли прогуляться на речной берег – и здесь столкнулись с идущими прямо к замку Найджелом Найтом, новоизбранным наследником Марциана, и сопровождавшими его Хангером и Джентли.
- Прошу прощения за опоздание, - сказал Найджел, протянув вперёд обнажённые ладони в знак приветствия. – Церемония коронации и поминовение всех погибших задержали нас во дворце Совета Тринадцати. Счастлив присоединиться к вашему обществу.
- Дозвольте просить вас отведать крови этого дома, - ответил Ламберт.
- Благодарствую, - сказал Найджел Найт, - но боюсь, после пира коронации нам это не по зубам. А здесь ли донна Либертина ди Мариэмонти? Я хотел бы выразить ей своё восхищение, но был, к сожалению, слишком занят на острове.
- Уехала ещё до бала, - ответили ему.
- Прими мои поздравления, Найджел, - сказал Ламберт, слегка кланяясь. – Я не знаю более достойного бессмертного, чтобы получить эту магистратуру.
Речная рябь за деревьями, покрытая рваным блеском луны, переливалась, как огромное тело ползущей змеи.

- Ты о патронаже, Ламберт? – сказал Найт. – На сей раз лисья проницательность тебе изменила. Совет передал мне марциановы поместье и замок, благо это уже утверждено судом смертных. Но верховная власть над вампирами Англии и Ирландии достанется не мне, а одному из стариков.
- Я бы не назвал это правильным, при всём уважении к Совету, - сказал Ламберт. – Ведь никто из анцианов, за исключением, может быть, самого Председателя, не знает ни тени о положении дел на севере.
- Так что же, - сказал Найт с еле заметной досадой.
- Чего от них ждать? Это же общество взаимного восхваления! Всю ночь заняты тем, что уверяют друг друга в своих талантах и заслугах. Где уж им найти время думать о других.
- Когда старик Марциан преступал Кодекс на каждом шагу, кто остановил его?
- Может быть, они пребывали в неведении?
- В неведении! Чушь!
- Нашего незаконнорожденного музыканта казнили, - сказал Джентли. – Этим днём. Я сам видел кости у Столба. Объясните мне, разве справедливо подвергать вампира, ставшего им против собственной воли и влечения, такой фантастически страшной смерти, как релятация на солнце?
- Казнить они горазды, - сказал Хангер, - в этом им равных нет. Когда нас чуть не перебили наши же смертные наёмники, тогда от них помощи не было и в помине. А скольких изловили испанские церковные суды? А нападение в Сан-Северино? Нет, простите уж пожалуйста, но спасать вас нам не по силам. Исхитряйтесь как хотите. Вот казнить – совсем другое дело.
- Этот пункт Кодекса был учреждён для предотвращения чрезмерного размножения, - сказал Джентли, - о запрете создания второго вампира. Во всём нужны разум и мера. Если так пойдёт дальше, скоро нас совсем не останется. Раз они держат нашу жизнь в своих руках, пусть и охраняют её. А то восхитительно получается: дома нас убивают человеческие подонки, затем приезжает королевская комиссия, которая едва не сжигает нас живьём, а потом нас приговаривают к смерти свои же отцы по крови. Даже волки не жрут друг друга, а мы хуже волков.
- Гедион давно уже не справляется с делами, - сказал Найт, - хотя и скрывает это. Не потому, что он слаб, нет, а потому что это не по силам никому. Но поступиться властью и гордыней ещё намного труднее! Пускай уж лучше пара дюжин вампиров подохнет, нежели наш председатель снимет с себя хоть крошечную часть регалий. Что их жалеть, ведь всегда можно наделать новых. Старикам Кодекс не помеха. Они богаты мудростью тысячелетий, зачем им закон?
- Почему мы не имеем права посещать святые места? Ведь часто только там и можно спастись. Если это оскорбляет Бога, Он сам нас покарает. Наш Председатель взял на себя роль Вседержителя: решает, что угодно Господу, что неугодно, а потом судит нас за нарушение Небесной воли. Разве это не страшнейшее кощунство?
- «Мне отмщение, и Аз воздам», - сказал Джентли. – Второзаконие, тридцать вторая глава. Почему нас подвергают унизительным наказаниям, как рабов? Оскорблять герб несравненной летучей мыши нельзя, а вампира – да почему бы не оскорбить вампира? Он ведь лишён человеческой чести. Это змеиное отродье, грязная мерзкая тварь.
- Что там вообще творится на Великом Совете Тринадцати, хотел бы я знать, - сказал Найджел. – Закон, самый унизительный и неразумный, сам по себе не плох. С любым законом можно смириться, если он един для всех и соблюдается каждым без исключения. А если его то обходить, то выворачивать наизнанку, то применять с удесятерённой суровостью, зачем он тогда нужен, этот закон? Давайте тогда будем устанавливать каждый свой закон, силой оружия!
- Мы не так уж бессильны: ведь и старики испугались нас, когда мы оказались достаточно смелы, чтобы выразить своё мнение на заседании…

Либертина ошиблась в расчётах: сделала совершенно ненужный крюк в сторону Брешии, почти упёршись в реку Адду, и теперь находилась в Миланском герцогстве; а нужно было держаться морского побережья. Теперь следует взять восточнее Генуи и двигаться вниз. Горный склон подскажет ей дорогу. Горы здесь всегда ползут к морю.
Либертина ехала верхом – среди скал и пропастей повозка бесполезна.
Однажды ей повстречался ребёнок, лет семи-восьми, пасший скот на зелёном склоне. Грусть на мгновение овладела Либертиной – но она взяла грусть за горло, и сдавила пальцами намертво, и высосала из неё желчь.
И грусть умерла, а Либертина поехала дальше.
Ей показалось – нет, она и в самом деле её видела – белую иглу горы Чимоне, а значит, до дома не больше дня пути. Немного не доезжая до хребта, свернуть на запад к морю. Уже очень скоро.

Господин Гедион сломал печать, разорвал пакет, развернул лист и с растущим удивлением прочёл:
«Составлено в замке в-ра Ламберта Лисицы, в присутствии нижеподписавшихся, десятого числа мая месяца тысяча четыреста двадцать первого года от Р.Х.
С величайшим почтением и пожеланием доброго здравия и всяческого процветания приветствуем господина Председателя Великого Совета Тринадцати (титулы и прочее) в-ра Гедиона, и всех достоуважаемых благородных членов Совета, да пребудут клыки их всегда обагрены кровью и да продлится бессмертие их во веки веков, а также всякому вампиру, кто пожелает прочесть это послание, шлём свой привет и уверения в дружбе!
Посланием этим нижайше осмеливаемся просить, в силу определённых обстоятельств, как то: злоупотребления властью, попрание Кодекса Неумерших, поругание нашего достоинства и прочее некоторыми облечёнными силой участниками Сообщества Бессмертных, об умеренной реформации правил и дополнении их несколькими пунктами, которые таковы:
1. Никакой вампир не может принуждать равного по крови служить себе. В случае если вампир предаёт себя под власть другого вампира добровольно, следует заключать договор или контракт, каковой должен быть скреплён подписями обеих сторон, а также свидетелей, дабы не подлежало сомнению, что подпись поставлена без давления силы.
2. Всякая тёмная община, пожелавшая объединиться и пребывать в одном месте, может сама избрать себе главу. При этом не возраст, богатство или чины, но лишь авторитет и таланты указанного вампира будут играть роль при утверждении его кандидатуры.
3. Вампирам разрешается вступать в умеренное общение со смертными, ибо: 1) люди размножились столь сильно, что уклониться от этого невозможно; 2) этого требует безопасность нашего рода, так как лучший способ скрыть тёмную природу свою – войти в общество смертных; 3) данный пункт Кодекса так или иначе повсеместно нарушается.
4. Вампирам разрешается носить распятие, скрываться в церквях и освящённых склепах, буде это необходимо для их безопасности.
5. Помимо Великого Совета Тринадцати, от всего Сообщества назначается два независимых лица, в обязанность которым вменяется следить за неукоснительным соблюдением Закона каждым из вампиров, независимо от его статуса; в случае, если ими будет заподозрено серьёзное неоднократное нарушение Кодекса и прочих постановлений членами Совета, вопрос выносится на открытое рассмотрение в присутствии всех бессмертных, которые пожелают участвовать в деле.
6. Вампиры, не совершившие преступления преднамеренно, но подлежащие смертной казни, как то: незаконно созданные; по воле случая открывшие людям свою тёмную природу; нарушившие Кодекс по ошибке или незнанию – получают право самим выбрать себе вид смерти, ибо их надлежит уничтожить, но не пытать.
7. Телесные наказания, заключение в кандалах, грязные работы и ношение позорящих знаков, поскольку они ставят нас вровень со смертными людьми, заменяются штрафами либо изгнанием на ограниченный срок.
Сия петиция призвана не ограничить власть Великого Совета Тринадцати, перед которым мы благоговеем, но лишь обезопасить бессмертие всякого вампира и устранить возможные противоречия.
Преисполненные уважения и надежды, что будем услышаны и получим ответ – быть может, не тот, на который надеемся, но при этом наиболее разумный и мудрый, ибо сознаём невежество своё и не требуем, но просим совета,
…………………………………(всего тридцать три подписи)».
Скажи «дьявол», он и появится!
Ибо, как писал Ливий: «такова натура толпы: она или рабски прислуживает или надменно властвует». А рабов нужно укрощать. Безмозглое тело решило вырастить себе голову – бери меч и отсекай отросток, пока он мал, слеп и глуп. С таким трудом он ведёт это подобное ослу животное, Сообщество, по горной дороге, зияющей пропастями и грозящей ледовыми шапками – и тут оно начинает упрямиться и тянет его на обрыв!
- Вызвать ко мне вампиров, доставивших эту бумагу, - сказал господин Гедион.

Родной город Либертины носил имя Мариэмонти.
Родным городом Либертины была небольшая круглая крепость, обросшая деревнями и отдельными хозяйствами, между горами и морем.
Либертина окунула руку в морские волны.
Даже ночью вода здесь тёплая…
Либертина боялась, что детские воспоминания проснутся в ней, и что этот припадок памяти причинит ей боль. Но город слишком сильно изменился, а горы и море не изменились совсем.
Здесь не осталось ни одного человека, который помнил бы её. Пускай. Зато её хорошо помнят вот эти камни и вот эта вода, и они очень рады ей.
Она никому и ничему не принадлежит, и растёт, как дикий цветок.

Глубокой ночью с моря вверх по реке прошла лодка. Подгребя насколько возможно близко к замку Ламберта по прозванию Лисица, вампир Гумберт Грустный велел вытащить из лодки мешки и волочь их к воротам. Там он поднял к губам рожок и протрубил в него несколько раз.
- Ответ от темнейшего господина Гедиона на вашу петицию!
Мост опустился, ворота раскрылись, и к Гумберту навстречу вышло около дюжины вампиров, возглавляемых самим Ламбертом.
- Это – ответ? – спросил Ламберт, пихнув мешок ногой.
Гумберт махнул рукой, мешки открыли и вывалили на землю их содержимое: три трупа вампиров, без ушей, без глаз, без кистей, без ступней, без языка и с вырезанной на груди летучей мышью. Кровь давно запеклась, так что мыши казались чёрными.
Ламберт некоторое время молча рассматривал трупы. Затем он шагнул к Гумберту Грустному и зубами разорвал ему горло. Голова Гумберта запрокинулась, и он упал, истекая кровью. Ламберт Лисица нагнулся над ним и воткнул в сердце охотничий нож. Секунду спустя были перебиты все слуги.
- Трубадур пусть ждёт рассвета, - сказал Ламберт, - а этих – в реку.
Затем все вернулись в замок.

Существо ничего не видело и не думало. Это не было мыслящее существо. Оно лишь ощущало, и единственным его ощущением был страх смерти. Иногда страх сменялся чем-то хорошим, дарящим ему насыщение, наслаждение и жизнь – но хорошее уходило, и теперь был только страх. У существа не было памяти, и оно знало одно-единственное мгновение. И почти всегда это было страшное, смертельно опасное, мучительное мгновение.
Потом существо получило ещё несколько дополнительных ощущений: когда сладкая жгучая жизнь полилась в него, оно почувствовало, что у него есть горло и внутренность, и вспомнило, что нужно глотать и всасывать в себя эту чудесную вещь. А после того, как спасительная жидкость разошлась по телу, существо не забыло о ней – и страх стал слабее. Существо с нетерпением ждало новой жидкости. Когда оно ждало довольно долго, у него появилось смутное чувство времени. Затем возникли звуки – ощущения, похожие на удары, но гораздо мягче и тише. Но по-прежнему вокруг было темно, а существо не думало. И оно не знало, что это за звуки.
Потом оно вдруг вспомнило, кто он.
Зигмунд решил, что уже умер. Но ад был очень уж странным: он висел в кромешной, беспросветной, абсолютной темноте. Рядом что-то двигалось и шелестело. Голова – и тут он почувствовал, что у него есть голова и тело – верхняя часть головы и лица горели, как будто их скребли раскалённым гребнем, и особенно отвратительная боль жгла глаза.
Может быть, это какой-нибудь специальный, особенный ад для вампиров? Зигмунд попытался понять, где у него рука. Ведь у него должна быть рука? И тогда оказалось, что он лежит на спине, а под спиной что-то мягкое, обтянутое тканью, и сверху он тоже укрыт.
«Нет! - подумал Зигмунд. – Такого ада быть не может!» Он услышал свой голос, как со стороны:
- Что за чертовщина? – и тронул рукой правый глаз, но его пронзила такая боль, что он подпрыгнул, а руку отдёрнул подальше.
- Двигаться не надо. Всё будет хорошо, - Зигмунд узнал голос Катарины. Но она-то никак не могла умереть! Зигмунд отверг сразу несколько безумных предположений и остался при полном непонимании. Некоторое время он лежал тихо, потом осмелился спросить:
- А где я нахожусь?
- В моей комнате, - ответила Катарина. - Большей частью.
- Так я умер, чёрт побери, или нет?
- Нет.
- Меня помиловали?!
- Не говори глупостей, - сказала Катарина. – Я совершила преступление. Кричать нельзя. Шуметь нельзя. Ты – во дворце Великого Совета, но они думают, что ты мёртв. Другого выхода не было. Когда сможешь встать на ноги, я перевезу тебя в другое место. Тебе нужно мало говорить и много пить. (Зигмунд услышал, как Катарина подошла, а затем она, к величайшему изумлению Зигмунда, прижалась горлом к его рту). Кусай.
- Что за ужасные вещи вы говорите? Я не могу! – сказал Зигмунд, пытаясь отвернуться.
- Можешь. Ты уже много раз это делал. Пока был без сознания, - сказала Катарина. – Кусай. Здесь нет никакой другой крови, кроме моей. Пей, я тебя об этом прошу! – и Зигмунд, чувствуя себя гнуснейшим из негодяев, прокусил ей горло и стал пить кровь Катарины. Когда жажда ушла, Зигмунду сильно захотелось спать. Снов своих он не запомнил.

Ярость догорела, разум вернулся к Ламберту – и он осознал всю чудовищность своего деяния. Убит бессмертный, и не абы кто – сам служитель Правителя Сообщества; умерщвлены несколько смертных слуг Совета; составлена преступная, как оказалось, петиция, за которую трое уже казнены жестокой и безжалостной смертью… Всё это – дело рук его, Ламберта Лисицы. Только в страшном сне может привидеться участь, ожидающая его теперь.
Однако Ламберт не успел предаться отчаянию. Другие вампиры, его гости и соучастники, были испуганы и разъярены ничуть не меньше, и в замке Чёрный Брод поднялась страшная суматоха. Наконец, Джентли – единственный, кто остался невозмутим, как стекло, – призвал всех к тишине и сказал: «Мы поставили себя вне закона. Теперь либо Закон казнит нас, либо (он двусмысленно улыбнулся) мы казним Закон». И Джентли пояснил: чтобы остаться в живых, им необходимо захватить Остров Совета и взять власть над всем тёмным Сообществом.
«Но это невозможно, - возразил Ламберт Лисица. – Нас всего тридцать! Нас слишком мало!»
«Во-первых, у нас нет выбора, - сказал Джентли. – А во-вторых, у меня есть план».

- Каждый пусть сольёт сюда немного своей крови, - сказал Джентли. В руках он держал позолоченную чашку. – Затем отопьёт глоток. Тем самым он поклянётся хранить тайну и сражаться до победы или до смерти. Если же он нарушит клятву, наша кровь выжжет его внутренности. Тот, кому непонятен план или кто имеет возражения против него, пусть скажет сейчас. Тот, кто не чувствует в себе готовности совершить задуманное, по слабости или из личных склонностей, пусть скажет. Его не станут убивать. Он будет заперт и закован до нашей победы или до нашего поражения. Тем самым он не сможет раскрыть наш заговор и тем же оправдается перед Советом, если мы проиграем.
- Мы не хотим убивать, - сказал Ламберт. – Мы хотим жить. Будет так, как сказал вампир Джентли.
- Честное предательское, - сказал Джентли.

Катарина всё сделала хорошо: бросила горелые кости и пепел у Столба; человека, который сорвал цепи и внёс его во дворец, быстро и тихо убила; труп утопила в сточном колодце; спрятала его в своей спальне; никто этого не видел.
Она всё сделала вовремя. Сразу же, как от окна удалился господин Гедион. В тот самый момент, когда душа бастарда готова была выпорхнуть, как бабочка из кокона. Но она успела. Она видела, как сгорели его волосы, как обнажился череп под клочьями палёной кожи, как сморщились, почернели и исчезли глаза – но она ждала.
Она всё сделала напрасно. Увезти его с острова невозможно. Оправдаться нельзя. Надеяться не на что. Довериться некому. Не пройдёт и недели, как бастарда обнаружат. Тогда их обоих сожгут у Столба: пепел к пеплу, прах к праху.
Зигмунд спал, забавно посвистывая носом. Голова и глазницы покрылись чёрной коркой, под которой росла новая плоть. Чёрная корка скрыла лицо непроницаемой маской. Но по улыбке, беспомощной и безжалостной, как оскал волчонка, Катарина видела, что Зигмунд спит спокойно.

Заговорщики – их стало двадцать пять – встали тесным кольцом, и каждый разрезал себе запястье и выпустил несколько крови в чашу, а затем сосуд обнесли по кругу, передавая из рук в руки, и все отпили по хлебку. Никто не произнёс ни слова, поскольку они клялись тем, чем жили – глотком крови в горле. И после этого Ламберт Лисица вступил в центр кольца и негромко запел, в то время как остальные отбивали ритм ладонями:
   Мы – змеи,
   Из тьмы мы ползём,
   Чтоб укусить,
   Ногу, которая топчет нас,
   Ногу дракона власти.
   Мы – змеи,
   Наша шкура шуршит о гравий,
   Зубы сломаем,
   Но ядом отравим Вам кровь,
   Драконы в железных коронах.
   Мы – змеи,
   Наша орда – как вода,
   Проникнет везде,
   И неизбежна победа
   Над драконом змеиной стаи.

Ансельмо, староста славного города Мариэмонти, столкнулся с неожиданным бедствием, столь же жестоким, сколь и непонятным. Вот уже три человека пропали без вести, среди ночи, и от них не нашли даже остатков костей. Ни следа, ни крови, ни тени – ничего, что давало бы хоть малейшую догадку.
Подумав, он направил стопы к своему духовнику, отцу Акилле. Если разум бессилен, а сила бессмысленна, помочь может только вера.