Удивительная лесбийская собака Дембель

Всё началось неожиданно.
Просто однажды в среду, я увидел, как Зина сидела у себя в комнате и ревела, уткнувшись в ладони.
В общем-то, не надо было быть семи пядей между ушами, чтоб понять, что Зину опять бросили. Так плакать можно только по двум поводам. Если ушёл тот, кого вы любили, и если вам прищемили хвост в дверях. Хвоста у Зины не было. Значит, оставался единственный вариант.
Я подошёл к ней и сначала толкнул её лапой. Но она была так увлечена, что просто не обратила на меня внимания. Тогда пришлось уложить ей на колени голову и демонстративно громко вздохнуть. А она всё плакала. Тогда я вздохнул с надрывом. У меня это всегда хорошо получалось.
Зина на миг оторвалась от пускания соплей в ладони и посмотрела на меня.
-Чего ты? – хрипло спросила она. – Проголодался что ли, обжора?
«Сама ты, Зина, дура» - ответил я ей мысленно.
-Ещё и ругается. – с горечью сказала она.
Я не стал ей ничего говорить. Просто вздохнул ещё протяжнее.
-Что ты вздыхаешь? – спросила она. – И так ни одного просвета в жизни нет, так ещё и ты…
-Зина, - сказал я ей. – Так не бывает. Хочешь, я стану твоим просветом? У меня получится, чесслово…
И тут эта дурында стриженная заревела в голос и уже не утираясь. А потом схватила меня на руки и уткнулась мокрой мордой мне в спину. Я сначала думал вывернуться, а потом решил: хрен с ним. Пусть прорыдается. И потому висел смиренно у неё на руках, пока она поливала мою шерсть слезами. Только лапами болтал… так, невзначай.
После, когда она, если не вернулась в ум, то, по крайней мере, шмыгать носом стала в два раза реже, я аккуратно вывернулся у неё из рук и строго сказал:
-Зина, тебе надо сменить обстановку!
-Ремонт, что ли сделать? – поинтересовалась эта, на редкость тупая девушка.
-Нет, не ремонт. Тебе, Зина, надо поменять окружающую обстановку, включая окружающих баб и ещё тех баб, которые окружают окружающих баб.
-Чего? – сказала она
Я вздохнул. Отдельные представительницы лесбийского роду племени с которыми я проживал, сообразительностью не отличались. Повторять им приходилось трижды, и ещё дважды объяснять повторенное.
-Тебе надо радикально сменить обстановку. Например, записаться добровольцем в армию. Может быть, тебя пошлют в Ирак. Миротворцем. Там бабы всё равно в паранджах ходят, и у тебя не будет соблазнов. Но платят за это две штуки баксов и ещё дают автомат и пострелять из него в кого захочешь.
Зина долго молчала, переваривая услышанное. А потом спросила:
-А ещё предложения есть?
-Есть. – бодро ответил я. – Записаться в Иностранный легион. Там одни мужики и все хотят стать французами. А ты среди них будешь, как майская роза… Нет, не будешь. Потому что я запишусь с тобой. И мы с тобой будем как пограничник Карацупа с собакой.
-Дембель, раскудрит твоё! – сказала Зина совершенно нормальным голосом. – Тебе так хочется стать французом или ты и впрямь мечтаешь о карьере пограничника?
«Фух!» - про себя вздохнул я с облегчением. Но вслух сказал:
-Я бы не отказался стать французским пограничником. Не знаю только, принята ли во Франции фамилия Карацупа. Но в случае чего, я не против, чтобы ты сменила её на что-то более французское.
-Дембель, я всегда знала, что ты дурак. – торжественно сказала Зина. - Но не думала, что такой фатальный.
-Зина, я всегда знал, что ты только притворяешься крутой тёлкой. – в тон ей ответил я. – А на самом деле, ты обычная баба, заебавшаяся от одиночества, усталости, желания любви и безуспешных попыток эту любовь найти. Тебе пора в отпуск. А то доведут тебя бабы до цугундера.
-Много ты понимаешь. – с тоской сказала она. – Какой отпуск, куда ехать…
-Куда-нибудь, где мы никогда не были, - посоветовал я. – Где всё новое, но вместе с тем, не шокирующее. И где не очень дорого… И куда пускают с собаками.
-Ну, я прямо не знаю, - неуверенно сказала она. – В Трускавец, что ли?
-Какой Трускавец! – заорал я. – Знаем мы ваш Трусавец! Никаких Трускавцов! А то ты быстренько отыщешь себе очередную пассию, вы с ней будете предаваться всяческим безобразиям, а я валяться на коврике и толстеть от скуки!
-Дембель, с каких это пор тебя стала волновать твоя фигура? – подозрительно спросила Зина.
-Ну, надо ж хоть кому-то в этом доме беспокоиться о своей фигуре. А то у отдельных ни сисек, ни жопы, башку нормальному кобелю преклонить некуда, и их это не волнует!
-Все вы кобели проклятые, только об одном и думаете. – возмутилась Зина.
Кто бы тут ещё рассуждал о кобелях!..
В общем, всю среду мы с ней ругались.  В четверг стали рассматривать карту и решили, что поедем в Европы. В пятницу принялись звонить по посольствам. В субботу проверять наше основное средство передвижения, нежно поименованное «пердулетом». Тут следует остановиться и сделать лирическое отступление.
Подозреваю, что изначально наш пердулет был замышлен как «Ниссан-Патруль», потом пару раз стукнут об столбы, стены, другие машины, послан в наши края, как гуманитарная помощь запчастями, ещё пару раз стукнут об осины и прочую окружающую действительность, и, наконец отправлен на свалку. Там-то на свалке его подобрала и усыновила Зина, которая и трахалась с ним последние два года, в перерывах между романами. Короче, пердулет наш реанимировался по принципу: «от бабы до бабы», и когда были деньги.
Я этой скотине железной не доверял. Но Зине втемяшилось в башку ехать в отпуск именно на этом железном чудовище, и переубедить мне её не удалось, хоть я говорил:
-Опозоримся. Эта тачка развалиться, не доезжая до Европ, и мне будет стыдно за нас, как за представителей нашей замечательной, невъебенно цивилизованной страны, где все ездят на «Кайенах», и только ты, как последняя дура, на японском металлоломе.
Но Зина на мои слова только хмыкала, а японский запорожец (или запорожский самурай, как правильно?), смотрел на меня злобно, треснутыми фарами и всем видом обещал, при малейшем удобном случае, задавить. 
Потом мы собирали необходимые документы. Мне пришлось делать паспорт. Я всё беспокоился, будет ли моя фотка в реальности отображать, какой я, на самом деле, красивый, умный, скромный, талантливый, интеллигентный пёс, но Зина сказала, что в моём паспорте нужна только информация о прививках, а морда моя паскудная, совсем не обязательна.
А чтобы информация в паспорте соответствовала действительности, то мне всю жопу истыкали уколами, превратив её в дуршлаг. Единственным утешением, стала встреченная в ветеринарке йоркширская терьериха, больше похожая на кисть макловицу с глазами, с которой мне удалось наскоро подружиться, пока ветеринары  кастрировали одного неудачливого кота. Коты, конечно, сволочи по определению, но чтоб даже такой дряни яйца резать… Совсем вы, люди, оборзели, хочу я вам сказать!
В общем, в память о состоявшемся полосатом евнухе, я отдружил терьериху пять раз, не смотря на протестующие вопли её хозяйки. Зина в это время как раз вышла перекурить, так что фифа-терьерова-хозяйка могла орать сколь угодно громко и долго. Что бы она мне сделала? Вот что?
Снять меня с подруги в разгар процесса дружбы… Это трюк несовместимый с жизнью.
А когда Зина вернулась, то хозяйка и пискнуть не посмела. Потому как взглянула на Зину и поняла: одно слово и не в той интонации, и дружить станут самоё её.
Зато, моя стриженая красавица, глянув на макловицу с глазами, а потом на меня, поняла всё и раскаркалась, как больная ворона:
-Дембель, пидарас, ты что?
Услыхав «пидарас» я похолодел. Хрен его знает, что у этой макловицы было под шерстью. Я ведь и не рассматривал особенно, сразу принялся дружить. А вдруг это… Вдруг это вовсе не она? А какой-нибудь сомнительный он?
И похолодев, я спросил:
-А она что, не девочка? А мальчик?
Что тут началось!
Макловица стонала, плакала и обзывалась хамом и мужланом. Макловицина хозяйка упрекала Зину сексуальной невоздержанностью её собаки. Зина защищалась, обзывая терьериху мелкопизерной проституткой, а в перерывах орала на меня. Из их воплей выяснилось, что йоркшир всё-таки девочка и у меня отлегло от сердца и прочих частей тушки. А эти три красавицы продолжали орать, как будто и в самом деле что-то ужасное произошло. Ну, дуры-бабы!
Вопли утихли только тогда, когда ветеринар вынес на погляд готового евнуха. Оказалось, что хозяйкой его была та самая фифа, хозяйка йоркшира. Это она так за честь макловицы сражалась. А то, котяра, понимаешь, на терьериху иногда заскакивал. Вот хозяйка и позаботилась внушить полосатой курве методом отъёма яиц, что так делать не следует.
Я, когда это узнал, то чуть не рехнулся от злости, и заорал, что есть сил:
-Ах ты, зараза крашенная! Да я тебя саму, за такие дела, задружу насмерть!
В общем, Зина еле удержала. Тётка со свежеиспечённым евнухом в кошачьей переноске, и макловицей в охапке, сдриснула от греха подальше, а меня повели расплачиваться. Я сначала решил, что под это дело и ветеринара искусаю, но ветеринаром оказалась совсем молоденькая девочка. И очень симпатичная.
Всё-таки приятнее, когда твою жопу дырявит иголками не какая-нибудь там внучка Робин Гуда, вроде моей Зины, а вполне себе симпатичная женщина, да ещё с большими сиськами. Так что снёс все пытки стоически, и еле уволок потом оттуда Зину, а то эта дура стриженая, кажется, уже сама была готова загавкать от восторга и  прививку от чумки сделать, чтобы только обратить на себя внимание ветеринарши.
Естественно, что всю дорогу до дома, Зина меня пилила.
-Зависть гадкое чувство, - ехидно сказал я в ответ на все попрёки. 
В общем, через полторы недели сборов и волнений, мы наконец-то погрузились в «пердулет» и отправились на поиски приключений.

…Серой лентой ляжет под колёса асфальт. Будет дорога, мерный гул двигателя, шелест шин и ветер в лицо. Понесутся за окнами яркие картинки: леса, придорожные кусты, речки, поля, шиферные и черепичные крыши, Будет короткий миг безмыслия, когда я сольюсь с дорогой. А потом…
Ветер принесёт запах твоей кожи. И взъерошит волосы так, как это делала ты. И осторожно погладит по лицу. Вечернее небо глянет твоими глазами. Вскрикнет ночная птица. И звезда кольнёт под сердце внезапно и остро.
Ты стоишь у меня перед глазами. Ты здесь, держишь меня за руку и склоняешь мне голову на плечо, я чувствую твоё тепло, твой свет, чувствую и хочу застонать. Застонать от отчаяния, от невозможности сказать, как же я люблю тебя, как разрывается моё сердце, как я захлёбываюсь от нежности, как…
А потом мои руки вновь обнимут  пустоту…

Нда, Зина за рулём пердулета, это отдельная история, которая, в принципе может быть выражена фразой «Зина с Ниссаном братья навек».
Единственный недостаток – ей за рулём было нечем заняться и тогда она, начинала воспитывать меня.
А я, между прочим, ничего не делал. Сначала я стоял, упираясь лапами в панель. Потом я сидел, высунув голову в окно, и лаял на проезжающие мимо автомобили. Затем я лежал на переднем сиденье и от этого у меня устало пузо. Тогда я ушёл на заднее сиденье и завалился на спину, лапами кверху. И только изредка просил:
-Зина, закрой окно, мне в ухо дует. Зина, включи кондиционер. Зина, выключи музыку. Зина, поправь зеркало, мне ничего не видно. Зина, повесь шторку, мне солнце бок напекло. Зина, я проголодался. Зина, у меня пузико затекло, помассируй. Зина, я писать хочу. Зина, следи за дорогой.
Кончилось тем, что она бросила руль и завопила:
-Дембель, скотынюка ты вредная! Ты можешь посидеть пять минут молча?!
-Могу, - честно сказал я. – Но не буду.
-Мама! – воскликнула Зина. – Куда смотрели мои глаза, когда я брала к себе эту собаку? Где был мой ум?!
-Глаза твои смотрели на сиськи моей бывшей. – напомнил я. – Ум был примерно там же. Ну, может чуток пониже.
Тут она начала ругаться, на чём свет стоит. А я сидел, склонив голову, внимательно слушал и запоминал.
Проругавшись, Зина таки вывела меня пописать. Одно было плохо, остановилась в чистом поле, вдали от цивилизации. Даже коров никаких рядом не наблюдалось, уж не говоря про мелкий рогатый скот и средних собачек. И, как вы понимаете, дружить в чистом поле оказалось не с кем. Даже писать, по сути дела было некуда. Пришлось обсыкать столбики светоотражателей.
А потом мы поехали дальше.
В сущности, все дороги похожи одна на другую. Мимо вас на большой скорости летит чужая жизнь – маленькие посёлки, городки, придорожные кафе, флегматичные коровы с мокрыми, глянцево-отблёскивающими носами, любопытные козы трясущие бородками, поля с сорняками. В конце концов, вы засыпаете, а когда просыпаетесь, за окном всё то же, только солнце вытягивает тени и в воздухе предчувствие ночной прохлады.
В нашем случае было только одно изменение, я заснул, а разбудила меня Зина.
-Вставай, засоня. – сказала она и погладила меня по голове. – Литовская граница.
Тут я даже немного заволновался. В сущности, это был первый случай в моей жизни, когда я выезжал за пределы своей исторической родины. В родне у меня кого только не было, и пекинесс императрицы Цы-Си, и алабай чабана Ембамбаева, и бульдог Черчилля, и брабантский грифон графини Геннегау,  и даже одна малая панда затесалась, но среди них я был первым путешествующим Дембель-терьером, который выехал за пределы страны с собственным паспортом и целью «туризм».
Но первую границу мы проскочили довольно легко. Пришла только какая-то тётка из ветеринарного контроля, которая видимо, не умела читать, и расспрашивала Зину, не болею ли я чумкой и прочими венерическими заболеваниями. Но Зина сказала, что нет, и нас, всё-таки, пустили на территорию бывшего княжества Литовского.
В княжестве Литовском всё было почти так же, как и у нас, только жрать хотелось сильнее. И навстречу, как назло попадались придорожные кафешки со всякими завлекательными надписями на досках меню: чебурекас, шашлыкас и прочие цепелинас.
Собственно, если б Зина не упрямилась и покормила меня сразу, мы бы не влипли в эту историю. Ну, так нет же, ей надо было показать характер! Поэтому мы проехали целых пять придорожных забегаловок и остановились только у шестой. И то, только потому, что я принялся изображать, что помираю от недокорма.
А в кафе, конечно же, была очередь. Вот больше чем уверен, во всех предыдущих никаких очередей в помине не имелось. И напрасно я пихал свою красавицу в коленку и шипел:
-Зина, я точно знаю, что тебя, как лесбиянку с собакой и «Нисаном», а также потенциальную будущую мать  должны пропустить без очереди.
Эта дурында стриженая только пихала меня коленом в ответ, а без очереди прорываться не хотела. Единственное, что скрасило её безобразное поведение, это порция картошки фри и большая отбивная. Мне. А себе она взяла какой-то травы с козьим сыром. Фигуру берегла, хотя чего там было беречь, одни кости, а не фигура…
После еды я всегда расслабляюсь. И из-за этого мы вечно влипаем. Вот и на этот раз…
…Они стояли на обочине и голосовали. Два неприкаянных подростка в чёрном. Он – тощий, узкоплечий, с выбритыми висками и остатками волос, забранными на затылке в хвост. Кожаные штаны, майка в сеточку, пропирсингованная бровь и серёжка в ухе. А ещё тяжёлые ботинки с такими мощными подошвами, что удивительно становилось, как он вообще передвигает ноги. У неё были такие же ботинки. И длинное чёрное платье в облипку, которое совсем не скрывало, а наоборот, подчёркивало растущий животик. Или может животик, просто казался большим из-за того, что она была тонкой в кости и такой же худышкой, как и он? Волосы у обоих были выкрашены в неестественно чёрный цвет. Она держалась двумя руками за его руку, как утопающий держится за спасательный круг. На двоих у них имелся один рюкзак, брошенный на землю…
Зина затормозила до того, как я успел заорать «Не останавливайся!». Вышла из машины и помогла этому тощаге забросить рюкзак в багажник. А потом ещё подсадила мертвенно бледную девицу на заднее сиденье. Парень уселся сам. А потом они взялись за руки. Как, блин, два молодожёна!
-Зина! – ужасным шёпотом прошептал я. – Мы только что подсадили в машину двух вампиров. А осиновых кольев ты с собой не брала, я знаю! А ты знаешь, что в дороге происходит с лесбиянками, которые подсаживают в машину вампиров?
-Они уходят в «Новое поколение» и подписываются на «Двести-сегодня»? – мрачно поинтересовалась Зина, заводя машину.
-Нет. – растерялся я.
-Тогда не страшно.
Я нервно сглотнул. А тут ещё Калугин в магнитофоне запел. «Радость моя, - пел этот, наверняка, очень умный дядька. – Вот и всё…»
Тут я с ним был полностью согласен. Похоже, наше путешествие заканчивалось, толком не начавшись.
Радость моя, вот и все.
Боль умерла на рассвете
В нежных перстах облаков
Розовым шелком струится
Еще не родившийся день.
-Зина, я ещё слишком молод, чтоб умирать или становиться вампиром! – в отчаянии завопил я. – Кстати, ты не знаешь, что происходит с собаками, которых искусал вампир? Они утрачивают способность дружить с другими собаками? Ну, ты понимаешь… в хорошем смысле слова дружить?
А Калугин в колонках тем временем заливался:
Плачь, мы уходим отсюда, плачь,
Небеса в ледяной круговерти,
Только ветер Сияния, плачь,
Ничего нет прекраснее смерти!
Много он понимал! К нему-то в машину вампиры не подсаживались!
-Какая хорошая песня! – вдруг одобрительно сказал тощага в кожаных штанах. – Правильная. Кто это поёт?
Говорил он с лёгким акцентом. Наверняка трансильванским.
-Это Калугин. – довольно любезно пояснила Зина.
-Спасибо. – сказал парень. – Запомню. Давайте знакомиться. Меня зовут Равен. Это моя… - тут он запнулся, и я сразу понял, что он хотел сказать «бывшая жертва». – Моя жена. Елизабет.
Самые, что ни на есть вампирские имена. Я поднял шерсть на загривке, готовясь кусать первым.
-Зина. – коротко представилась Зина. – А это моя собака. Звать Дембель.
-Очень приятно. – ответил парень. – Да… и мы – не вампиры. Мы – готы.
Я не знал кто такое – готы. Но от потрясения, что тощага понял меня, на всякий случай упал в обморок.

…Я смотрю на них. На двух молодых дурачков, что неосознанно берутся за руки, стоит им оказаться в пределах досягаемости друг друга. На двух влюблённых, что стараются соприкоснуться плечами, коленками, руками, так, чтобы в любой момент чувствовать друг друга. Они даже не осознают этого. Прикоснуться, взяться за руки, осторожно дотронуться. Они хватаются друг за друга, как утопающий за соломинку. Весь их грим, все игры, траурные наряды и пугающий макияж, всё это пропадает, стоит им посмотреть друг на друга. То, что стоит в их глазах, безбрежная нежность и отчаяние, страх поверить и страх потерять, готовность защищать, закрыть собой и отдать себя, всего без остатка… Это стирает наносное, наигранное. «Дураки вы, дураки! – хочу закричать я. – Что вам эти игры в тьму, если от вас - свет? Вы же вытянули самый счастливый билет – друг друга…»
Я смотрю на них. Она левой рукой придерживает маленький ещё животик. А за правую её держит он…

Как оказалось, на самом деле его звали Пятряс. А его жену – Ксенией. И выяснилось это в тот момент, когда они возвращали меня к жизни нежным поглаживанием (Ксенька, ака Элизабет), покашливанием (Пятряс, ака Равен), пиханием в бок (Зина, ака дура стриженая, бесчувственная).
Он был литовцем, а она русской. Познакомились они в Вильнюсе, куда она приехала потусоваться с друзьями.
У них оказалось много общего. Интересы, тусовка, музыка, которую они слушали. И ещё, общим было то, что они никому не были нужны. Его семья давно махнула рукой на странного сыночка, который мало того, что одевался, как пидор, так ещё вознамерился приволочь в дом инородку. Так что нет ничего удивительного в том, что ему дали от ворот поворот. Её семью раскидало по разным странам. Отец жил в Пскове. С ним она почти не виделась, потому что жила у бабушки в Риге. Мать удачно вышла замуж и переехала жить к мужу в Прагу. Изредка писала, ещё реже звонила. У матери всё было хорошо. Настолько хорошо, что Ксенька оказалась лишней.
Но она очень хотела повидаться с матерью. А они с Пятрясом всё тянули и вот, дотянули… Бабушка не хотела её пускать, тогда они схитрили и сказали, что надо съездить погостить к родителям Пятряса. Гостевание вышло знатное.
-Я не хотел в Прагу. – спокойно сказал Пятряс. – Она настояла…
Думаю, они оба не знали, зачем им Прага. Иногда такое бывает…
Зина только тихонько вздохнула.
-Ну, вы даёте, детишки! Автостопом по Европам! – сказал я. – Вы б ещё туда пешком отправились! В её положении только и ездить…
-Дембель, помолчи. – приказала Зина.
Но я же видел, что на самом деле она была со мной согласна. Только говорить ничего не хотела. Из политкорректности, наверное. Политкорректность, это такая фигня, когда ты видишь, что человек дурак, но в глаза ему этого не говоришь, а то вдруг он обидится…
-Мы, вообще-то тоже думали заехать в Прагу. – сказала Зина. – Дембель особенно хотел.
-Чего это! – завопил я. – Ни про какую такую Прагу разговора не было. Про Европы помню…
-Потому что в Праге печено вепрево колено, кнедлики с салом и много симпатичных собачек! – с угрозой добавила Зина.
Угрозу я пропустил мимо ушей, а вот собачками и неизвестным, но наверняка вкусным коленом, заинтересовался.
-Про колено подробнее. – приказал… то есть попросил я.
-Это жареная свиная ножка. – объяснила Ксенька. – Её подают с капустой, хреном и горчицей. На большой тарелке.
-Ножку мне! Капусту, горчицу и хрен на блюде – Зине, она всё равно худеет. – решил я. – Иначе в Праге нам делать нечего.
-Он смешной. – вдруг заулыбалась Ксенька. – Можно я его поглажу?
-Можно. – сказала Зина и свирепо посмотрела на меня.
Вот до чего же некоторые лесбиянки неразборчивые! Позволяют гладить своих собак всяким малознакомым беременным готам, даже не узнав, приятно ли это собакам. Пришлось мне лезть на заднее сиденье – гладиться. Хотя это оказалось не так уж страшно, от Ксеньки смешно пахло молоком, ветром и дорожной пылью. А ещё Пятрясом и тем третьим, что сидел у неё в животе.
Ну, в общем, я позволил себя погладить, и даже по пузу. А потом перелез обратно на первое сиденье и сказал:
-Зину тоже можно погладить. Ей, как брошенной лесбиянке, это наверняка будет приятно.
-Дембель, сволочь! – завопила Зина.
Нет, вы только подумайте! Подсаживает в машину готов вампирского облика, везёт их в Прагу, а сволочь – я.
-Да ладно. – примирительно сказал Пятряс. – Мы же не тупые…
-Вот видишь, Зина. – укоризненно сказал я. – Они - не тупые. А то, что тебя бросили, видно даже невооружённым взглядом.
-Я убью эту собаку! – простонала Зина. – Я когда-нибудь его убью!
-Алё, подруга! – сказал я. – И кто тогда о тебе будет заботиться? Кто станет воровать сосиски из холодильника? Кто будет выгуливать тебя по вечерам? В кого ты будешь плакать долгими зимними вечерами? В конце концов, на кого ты станешь подманивать девок с сиськами. «Ах, какая у вас миленькая собачка! А как её зовут? А вас как зовут? А телефончик можно?»
-Ооооо! – сказала Зина. – Ну почему ты не Муму?!
-Это ты нам что, романс петь собралась? Хотя в роли Герасима ты была бы неплоха.
-Знаете, - доверительно сказал я Ксеньке. – Когда мы с ней идём на прогулку, у неё рот не закрывается. «Дембель, не рвись с поводка. Дембель, не лай на старушку. Дембель, прекрати задирать лапу у каждого столба. Дембель, не приставай к болонке. Дембель, не лезь на эту собачку, это мальчик. Дембель, я сказала – мальчикам с мальчиками нельзя. Дембель, не смей драться с этим пёсиком, он больше тебя в четыре раза. Дембель, посмотри какие сиськи. Дембель, не смей драться с котом. Фуу, Дембель, какая ты плохая собака!»
-Ты просто ужасный, Дембель. – улыбаясь, сказала Ксенька. – Я даже не представляю, как Зина с тобой справляется.
-Нет, ну ты видел, братан?! – с возмущением обратился я к Пятрясу. – Они уже сговорились. Женщины…
Пятряс улыбался смущённо.
В общем-то, они оказались вполне неплохими ребятами. И время до польской границы мы провели с пользой. Я рассказывал им про то, как правильно тырить колбасу из холодильника, а они про то, кто такое эти готы. Пятряс рассказывал Зине, что такое VPN-соединение, а она ему, где можно задёшево достать шины для пердулета. Ксенька, рассказывала мне, что терпеть не может своего гинеколога, вредную бабу, а я ей про то, как отдружил макловицу в ветеринарке. Мы говорили о музыке и о фильмах,  о том, что пишут в газетах, и о том, чего там не пишут, и как-то получалось, что во многом наши взгляды совпадали, хотя мы с Зиной и не являлись готами…
В общем, мы болтали и болтали, пока вдруг не оказалось, что княжество Литовское закончилось, а началось царство Польское. У нас опять проверили документы, опять спросили, не болен ли я, но, снизойдя к положению Ксеньки, долго не мурыжили, быстро тиснули печати, куда надо тиснуть, и разрешили ехать дальше.
Первое, что я почувствовал при въезде на территорию Польши, был дикий голод. Ещё бы, последний раз я ел целое государство назад! Но, Зина, как всегда, упёрлась. Так что мы опять проехали десяток вполне себе уютных кафеюшек и остановились только на каком-то сраном «Статойле» с «Макдональдсом» в одном флаконе, и то, только потому, что нужно было кормить пердулет бензином. А про мою кормёжку, конечно же, никто не подумал!..
Ну, ладно, ладно, подумали, но только после того, как покормили пердулет. Немыслимо!
Чтобы успокоиться я потребовал два гамбургера, три чизбургера и куриную ногу. Дали только один гамбургер. И один чизбургер. И картошку фри. Две упаковки.
А потом мы поехали дальше. Но только на этот раз, я был настороже. И я даже успел закричать «Нет!», когда Зина затормозила рядом с долговязым, горбоносым парнем, который держал в руках картонку, на которой было написано «to Prague»

Мир, по сути, состоит из очень простых вещей.
Чайка ловит ветер крылом, встречная девушка улыбается тебе смущённо и загадочно, греется на солнце чёрный кот с белыми усами, кричит в вагоне электрички ребёнок, воробьи плещутся в пыли, солнце уходит за чёрную зубчатую стену леса.
Мир, по сути, состоит из очень простых вещей. Я склоняюсь над тобой, глаза в глаза, губы в губы, тело в тело. Чувствовать каждой клеткой, врастать в тебя, сливаться в единое целое. Запутаться в твоих волосах, прижать твои пальцы к губам, замереть от счастья, оттого, что ты рядом, здесь, со мной. Тонуть в твоих глазах, ловить твою улыбку, улыбаться в ответ, счастливо и смущённо. Умереть, взяв в сладкий плен твои губы и воскреснуть, почувствовав, что они отвечают.
Мир, по сути, состоит из очень простых вещей. Ходить в одиночку по тем улицам, где когда-то ходили вместе. Провожать глазами твой автобус. Стискивать зубы и улыбаться, когда хочется взвыть. Видеть сны. Видеть сны, где ты стоишь, опустив руки, а я обнимаю тебя, цепляюсь с последней надеждой. Слышать во сне твой голос. «Прости, - говоришь ты. – Прости, я очень устала».
Я знаю. Я знаю. Просто тебе удалось сдержать эту боль, а мне – нет.
Мир, по сути, состоит из очень простых вещей…
Но, господи, зачем же я так всё усложняю?

У него к рюкзаку были привязаны верёвки. Толстые. И много. Целая бухта.
И я сразу понял – этот горбоносый связывает ими свои жертвы. Например, стриженых лесбиянок, беременных и не совсем беременных готов и маленьких зазевавшихся собачек.
Говорить Зине, что она дура, было бесполезно. Потому что она это и так знала, я ей говорил и не раз. Но она не верила. Она просто подтверждала это всей своей жизнью.
Горбоносый открыл переднюю дверь, наткнулся взглядом на меня и удивился:
-Э?
-Дембель, марш назад. – вскомандовала Зина.
Ну конечно! Как подбирать на дороге каких-то неизвестных проходимцев, так мы первые. А как Дембель, так «марш назад». И потом, куда назад-то?! Сзади сидели Ксенька с Пятрясом, держались за ручки, придурки влюблённые, и мне между ними было никак не влезть. Пришлось моститься с краю. Еле втиснул задницу. Вид из бокового окна, конечно же, был не тот, что с переднего сиденья.
-Джень добры, честной кумпании. – поздоровался горбоносый.
Ко всему прочему он ещё был иностранцем. И наверняка маньяком. А то зачем же ему тогда столько верёвок?
-Я – Юзеф. – представился он. – Можно – Юзек.
-Пятряс.
-Ксения.
-Зина.
Он посмотрел на меня.
-А то?
-Хер в авто. – пробурчал я.
После чего в машине установилась неловкая тишина. Чтобы хоть как-то её перебить, Зина откашлялась и завела пердулет. Но тишина всё не проходила. Я молчал, и, демонстративно отвернув морду, пялился в окно. Ксенька с Пятрясом держались за руки и бросали друг на друга чуть смущённые взгляды. Зина, прищурившись, смотрела на дорогу. Один этот… Юзеф-Юзек поглядывал на всех с лёгкой улыбкой, но разговор начинать не торопился.
-Хорошо, хоть дождя нет. – пустила пробную реплику Зина.
-Тепло. – с готовностью подтвердил Пятряс.
-Да. – согласилась с ним Ксения.
-И ясно. – кивнул Юзек.
-****ец, как миленько. – я подвёл итог этого содержательного разговора.
Зина яростно засопела. Ксенька прыснула, а Пятряс дёрнул пропирсиногованной бровью. Юзек бросил на меня пристальный взгляд.
Глаза у него были синие-синие.
А потом он погладил рукой переднюю панель пердулета и спросил:
-Пани Зина эээ… автомастер?
-Да. – кивнула Зина. – Вы тоже?
-Нет. - рассмеялся он.
Зубы у него были белые-белые.
-Я… - он запнулся. – Как то… Мних.
-Кто? – чуть было не вырвалось у меня, и вполне вырвалось у Зины.
-Монах. – перевела Ксенька.
Физиономии у них с Пятрясом несколько вытянулись. У Зины тоже. Один я не потерял присутствия духа.
-Да, - подтвердил Юзек. – Так есть. Буду. Скоро.
-Э…- сказала Зина.
-О, - поддержала её Ксенька.
-А я программист. – с гордостью заявил Пятряс.
-Очешуеть! Нам тут только попа и не хватало. – подытожил я.
Понимаете, в моменты жизненных кризисов и когда сказать нечего, моя стриженая замечательная хозяйка начинает вести себя так, как спокон веку ведут себя полные дураки. То есть – выдавать себя за умную. И оттого старается говорить со всякими хитровыёбыванными словами.
-Дембель! – сказала она очень строго. – Я давно замечала, что с тобой не всё в порядке. И самое ужасное, что чем дальше, тем хуже. У тебя, к сожалению, обнаруживается чрезмерно развитый инвективный вокабулярий, Дембель, и это!..
-Чтоооо?! – я подпрыгнул. – Какой вокабулярий? Я ж в ветеринарке проверился! Не было у меня никакого вокабулярия, ни инвективного, ни превентивного, ни спортивного, ни противного. Мне и справку про это дали! У меня только блохи были, но ты ж меня дустом посыпала, и они пропали. А ещё идиосинкразия на кошек – я их когда вижу, меня попёрдывать тянет, до того это паскудные создания…
-Да когда ж ты, гадская собака, отучишься меня перебивать! – рявкнула Зина. – Инвективный вокабулярий – это твой матерный словарь и то, что ты беспрестанно материшься, дубина бесхвостая.
-Тьфу, - сплюнул я с облегчением. – Вот дура и есть. А я думал – это венерическое заболевание. Фу… Напугала.
-Кто-нибудь, убейте эту собаку. – безнадежным голосом попросила Зина.
Ксенька радостно хихикала. Пятряс довольно шмыгал носом. А Юзеф смотрел на меня, в полном потрясении, запустив пятерню в густые волосы.
Волосы у него были каштановые, кое-где пробитые тонкими нитками седины.
-То пёс мувит? – спросил он.
-А кто ж ещё. – мрачно пробурчала Зина.
И тогда он выдал.
-Ебаць! - радостно сказал он. – Дживны пёс.
Зина поперхнулась. Наверное, не ожидала, что у будущего монах тоже окажется инвективный вокабулярий.
-Алэж так. – подтвердил я. – Ещё какой удивительный! Можешь звать меня пан Дембель.
Он хорошо смеялся. Открыто и заразительно. А в уголках глаз у него собирались маленькие забавные морщинки. И я понял, что он мне нравится. Даже не смотря на то, что я не знал, зачем ему столько верёвок.
После того, как Юзек рассмеялся, разговор пошёл легче. Он сказал, что едет в Прагу на каникулы. Что ему осталось доучиться каких-то полгода в колледже. Но вообще, он не был похож на монаха. Может быть потому, что много смеялся, шутил и рассказывал всякие интересные истории. А ещё он умел слушать.
Что особенно приятно, с появлением Юзека мы стали чаще останавливаться. Чтобы покушать и пописать на столбики. А ещё, чтоб послушать какую-нибудь занимательную историю. Только он всё рассказывал про поля, про речки там, про деревни, через которые мы проезжали. А про собак, почему-то ничего не рассказывал. А познакомиться с местными собаками всё никак не удавалось, потому что Зина держала меня за ошейник, а когда я деликатно намекал, что неплохо бы меня отпустить хоть на пять минут, она только крепче его сжимала и шипела:
-И даже не надейся, позорник. Мы за границей.
А потом мы снова ехали. Ехали и ехали… Польша оказалась очень большой страной. Я успел поспать на сиденье, на Ксенькиных коленях, на коленях Пятряса, потом переползти к Юзефу и поспать на его коленях, а Польша всё не кончалась.
В конце концов, я не выдержал и стал ныть:
-Зина, ну давай передохнём. Зина, ну у меня уже сил нет. Зина, ну давай остановимся на ночлег.
Остальные хоть и не поддерживали моё нытьё, но, кажется, против остановки не возражали.
Поздним вечером, мы остановились у гостиницы, на которую указал Юзек. Оценить гостиницу я не успел, потому что заснул сразу же, как переступил порог нашего номера. 
И проснулся почти сразу же, потому что эта стриженая дурында пихала меня в бочок босой ногой.
-Вставай, засоня. – вопила она. – А то всё на свете проспишь.
-Зина, я только глаза закрыл, а ты меня беспокоишь. – не открывая глаз, укоризненно пробурчал я.
-Да ты что, Дембель? – засмеялась она. – Ты продрых всю ночь. Сейчас утро.
Тут уж глаза у меня раскрылись сами собой. Вот это да! Оказалось, она не врала. На улице действительно было утро. А я сидел, как дурак, на разъезжающихся лапах, зевал во всю пасть и думал, как бы поспать ещё.
Но Зина не дала. Выволокла меня из номера и потащила в кафе. И, о ужас! От того, что хотелось спать, абсолютно не хотелось есть. Я даже испугался. От испуга появилось нечто похожее на аппетит. И кое-как я затолкал в себя три порции сосисок, две булочки и полведра кофе, чтоб хоть немного взбодриться.
У машины уже ждал нас бодрый Юзек. Вот уж кто выглядел абсолютно выспавшимся и свежим, как огурчик. И улыбался он во всю пасть. Я немедля привалился к его ногам.
-Пан Дембель плохо спал? – сочувственно спросил Юзек, наклоняясь ко мне, и проводя рукой по моим ушам.
-Пан Дембель дрых без задних лапок, откинув хвостовую пупочку. – тут же наябедничала Зина.
-И потому очень устал. – засмеялась подошедшая Ксенька.
Пятряса она держала под ручку.
-Много вы понимаете. – слабо вякнул я в ответ. – Я утомлён новыми впечатлениями, а также отсутствием в пределах досягаемости интересных в плане дружбы собак…
Кое-как они запихали меня в машину. Пятряс, с программистской оригинальностью предложил засунуть меня в багажник. Если бы я так не хотел спать, я бы засунул в багажник его самого. Ему, как вампиру и готу, не привыкать спать в гробике, так что багажник в самый раз сгодился бы. Короче, Юзек опять приютил меня на своих коленях.
А потом мы снова поехали по Польше. Я отрубился до того, как мы успели выехать с гостиничной стоянки.
И проснулся оттого, что Зина трясла меня безжалостно.
-Да проснись же ты! – с досадой сказала она. – Посмотри, какая красота.
Я нехотя открыл глаза, приподнялся и выглянул в окно.
И увидел это. Мощный склон, поросший лесом, который всё круче уходил вверх, под самую высь…
-Что это? –несказанно удивился я.
-То горы. – ласково сказал Юзеф.
Я никогда не видел горы раньше. Никогда, никогда, никогда… И никогда не думал, что они так прекрасны.
-Горы. – потрясённо прошептал я.
-Горы. – сказал я всем.
А после закричал так громко, что меня, наверное, слышали во всех Европах, и может быть даже и дальше.
-Горыыы! – кричал я. – Это горы! Я вижу горы. Вы слышите?! Это – горыыыыыыы!
Я думал, что Зина велит мне заткнуться.
Но она только улыбнулась и сказала:
-Слышим, дурачок.

Быть слабым – это просто вопрос доверия. Переплавить слабость в силу – вопрос любви. У меня не вышло ни того, ни другого.
Зато повезло в третьем.
От боли всякий кричит по-своему. У меня лучше всего получалось делать это молча.

После того, как мы увидели горы, я просто, как с ума сошёл. Я носился по машине и лаял. Я лаял на горы, потому что нельзя же, в самом деле, молчать в такой торжественный момент! А ещё я бегал по машине от окна к окну. Я бегал и лаял. Бегал и лаял. Бегал и лаял, пока Зине это не надоело.
-Дембель, ужасная собака! – завопила она, наконец. – Да прекрати ж ты орать!
-Не могу! – честно сказал я. – Момент обязывает.
-Я тебе замотаю морду скотчем. – пригрозила она.
Я хотел, было сказать, что в этом случае, в знак протеста стану попёрдывать, но потом подумал, что в присутствии беременных дам и монахов такого говорить не следует.
А потом меня внезапно посетила одна, ужасно заманчивая мысль. Да что там посетила! Меня просто хватило этой мыслью по башке.
-Зина! – шёпотом, от переизбытка чувств, сказал я. – А можно я буду скалолазом?
На моё предложение компания отреагировала по-разному. Пятряс сказал: «Гы!». Ксенька испуганно воскликнула: «Это опасно!» И схватила Пятряса за руку. Зина решительно отрезала: «Ни за что!» и только Юзек задумчиво хмынул. Вот так: «Хм!»
-Почему «ни за что?»? Нет, ты скажи?! Это дискриминация! Каждая собака имеет право быть скалолазом! Это так и записано во всемирной декларации прав собак. Первым пунктом! Я точно знаю! «Любая собака, независимо от цвета шерсти, формы ушей и длины хвоста, имеет право быть скалолазом, и баста!» - возопил я.
-Ни за что и никогда! – пуще прежнего разоралась Зина. – Мне ещё не хватало, чтобы свернул себе шею, и чтобы я потом тебя оплакивала!
И тут меня снова посетил переизбыток чувств.
-Зина! – опять шёпотом сказал я. – Это значит… это значит… это значит, что ты меня любишь?
-Ничего это не значит! – возопила она. – Это значит, что ты ужасная завиральная, болтливая, доставучая собака, и с этим я готова мириться, но скалолазом тебе не бывать никогда! Да, я тебя люблю, скотина бесхвостая.
-Это ужасно! – честно сказал я. – Зина, во-первых, у нас никогда не будет детей, а во-вторых, чего это ты на старости лет решила начать карьеру зоофилки?
-Я убью эту собаку! – заорала она совсем уж пронзительно и попыталась затормозить, вероятно, для того, чтобы выполнить обещание.
Я предусмотрительно спрятался за Ксеньку. Пятряс ржал в голос, что мало вязалось с его анемичным видом. Юзек снова сказал «Хм!».
Хмыкал он не зря.
-Пани Зина. – Сказал он осторожно, когда моя стриженая коза прооралась и чуть поуспокоилась. – Может быть, это прозвучит слишком смело, но… Я, как это… инструктор по альпинизму.
И тут все вытаращились на него так, как будто он признался в сожительстве с козой. А моя коза, даже рот открыла…
Тьфу, откуда столько коз в моём повествовании? Вот что значит отсутствие симпатичных собачек в дороге! Уже с козой подружиться готов.
Короче, все таращились на Юзека так, будто он невесть чего сказал. Все, кроме меня.
Я высунулся из-за Ксеньки и сказал укоризненно:
-Вот видишь Зина, раз его приняли в инструкторы, то меня просто обязаны принять в скалолазы.
-Заткнись, собачина неумная. – коротко приказала мне Зина. И подозрительно спросила у Юзека. – И что?
-Я знаю почти все туристические базы в этих горах. – сказал Юзек. – И мог бы показать вам некоторые красивые места. И тогда пан Дембель успокоился бы.
-Да! – подтвердил я. – Если бы я стал скалолазом, я бы точно успокоился.
-Я сказала: заткнись. – бросила она мне. – Но ведь у нас нет никакого снаряжения и альпинистской подготовки. – Это было адресовано Юзеку.
Юзек чуть задумался, а у меня сердце замерло. Очень меня волнует их подготовка!.. Но Юзек не выдал.
-Это будет не совсем альпинизм. – сказал он. – Скорее горный туризм.
-А это не опасно? – спросила Ксенька и схватилась покрепче за своего драгоценного Пятряса.
Прямо таки удивительное малодушие со стороны такой, вампирского вида, особы.
-Нет, это совсем безопасно.
Я надеялся, что он соврал. Потому как мало себе представлял, как это быть скалолазом и, чтоб без опасности.
-А точно безопасно? – подозрительно прищурилась на него Зина.
-Точно. – серьёзно сказал Юзек.
Зина ещё немного посомневалась, а потом нерешительно пожала плечами и буркнула:
-Ладно.
-Уррррррааааа! – завопил я, не сдержавшись.
-А ты молчи. – приказала она мне. – Это ещё не значит, что тебя хоть кто-то пустит в горы.
«Ещё как значит!» - сказал я. Но из осторожности – про себя.

В ожидании подвигов скалолазания, я почти не обратил внимания на пересечение последней границы. Я так волновался, что даже перестал лаять, хотя горы вокруг были совершенно удивительные, а дорога узкая. Зина и Юзек поменялись местами, потому что Юзек лучше знал дорогу на базу.
Мы ехали по узкой грунтовой дороге, и с обеих сторон нас обступал таинственный лес, тёмный и густой, лишь иногда деревья расступались, и я видел стёсанные временем бока скал. Я точно знал, что лес волшебный, иначе и быть не могло, и потому старался запомнить всё, что видел – тяжёлые лапы елей, рассеянный свет едва видимого сквозь кроны деревьев солнца, густой ковёр рыжей хвои на земле, бурный ручей внизу, у самого обреза дороги.
Я был настолько увлечён этим лесом и не уделил внимания тому, что Зина прижимает меня к себе, как самое драгоценное. Будь это в другой ситуации, я бы возгордился, но будущим скалолазам не до таких мелочей.
Так что, когда мы прибыли на базу, я с достоинством выкрутился из её тесных объятий и убежал знакомиться с окрестностями до того, как Зина успела схватить меня за ошейник.
База оказалась так себе. Десяток домишек, ресторанчик, стоянка для машин и куча праздного народа, многие из которых воображали себя скалолазами. И самое возмутительное было не то, что они нагло ели мясо, пока я голодал, а то, что во всей этой компании не нашлось ни одной симпатичной собачки. Несимпатичных, впрочем, тоже не нашлось. Вероятно, на этой поганой базе объявили мораторий на собак.
Я уже было думал выказать Зине своё неудовольствие, но тут она позвала меня обедать.
И я решил, что горы любят сильных, а сильные любят пожрать, и потому с удовольствием откушал три отбивных, один карбонад и несколько охотничьих колбасок. «Несколько» в моём понимании означает от трёх до семи, но в этот раз почему-то получилось одиннадцать.
Пока я блаженствовал, возле нашего стола всё время вертелась официантка. Такая ничего себе официантка. Правильная. С сиськами и задницей. И оными сиськами она так и норовила въехать в Юзека. И так, и этак. И с той стороны, и с этой. И демонстрировала она их со знанием умением и не девичьей, чего уж там, настойчивостью.
Вот спрашивается, чего эти женщины такие тупые? Видит же, жопастая, что рядом сидит и икает замечательный пёс, будущая звезда скалолазания. И вместо того, чтоб приголубить его на сиськах, или дать ещё кусочек карбонада, она всячески искушает человека, который на её искушения всё равно не поддастся.
Он и не поддался, и вообще сделал как-то так, что она своими сиськами в него ни разу не попала. И тут я заметил, что Зина глядит на них как-то не так… с каким-то острым вниманием и ещё чем-то. Как будто моя стриженая дурында поняла что-то важное, и это понимание хватило её аккурат по стриженой маковке, да так сильно, что она понятому совсем не рада.
Зину в таком состоянии я не люблю. В конце концов, у неё есть любимая собака, вот пусть она этой собаке гладит пузико, делает массаж и вообще, думает только о ней, потому что будущим скалолазам это идёт на пользу.
-Зина, пошли скорее в горы, мне пора становится скалолазом. – запустил я пробный шар.
-Ага. – непонятным голосом ответила она, но с места не двинулась.
Только переводила взгляд с Юзека на официантку, и обратно.
-Мы действительно уже можем пойти на прогулку. – улыбнулся ей Юзеф.
-Чуть погодя. – сказала Зина. – Ребята ещё не управились с десертом.
Ребята, собственно и не торопились с ним справляться. Потому что Пятряс, подумайте только, кормил Ксеньку с ложечки мороженым, да ещё и имел при этом такой блаженный вид…
-Эй вы, вампиры малахольные, - тявкнул я на них. – Хватит жрать, нас ждут великие дела.
-В самом деле, - Юзек поднялся. – Давайте помалу двигаться.
Пока он расплачивался, Зина не сводила с него глаз. Ревновала, что ли, к жопастой?
Я задумчиво почесал задней лапой левое ухо.
Прежде чем повести нас по трассе, Юзек вытянул из машины свой рюкзак с притороченной к нему бухтой альпинистского троса. А потом повёл нас вперёд.
По дороге он объяснил, что поведёт нас по самому лёгкому и короткому маршруту, поскольку понимает, что «не все в состоянии» и тут он с улыбкой посмотрел на Ксенькин животик.
«Вот ещё! Пусть те, которые в состоянии невсостояния, идут по лёгкому маршруту, а мы давай пойдём по сложному» – хотел было потребовать я, но Зина предусмотрительно дёрнула меня за ошейник. Пришлось смолчать.
Мы шли по лесу. И сначала нам всё больше попадались большие камни. И с каждым шагом камни становились всё больше и больше, а потом я повернул голову и увидел первую скалу. Она была огромной, светло-серой и в глубоких трещинах. Бока её были выглажены временем, дождём и ветром, но всё равно, она выглядела хоть и старой, но очень внушительной.
-О! – только и смог прошептать я.
-Ещё немножко вперёд, пан Дембель. – Юзек заметил мой восторг.
И мы пошли дальше. И теперь скалы обступали дорожку с двух сторон. Огромные, грозные, в шрамах оставленных временем и непогодой, они больше были похожи на заколдованных огромных зверей, застывших на месте.
-Ну вот, - вдруг сказал Юзеф, когда мы очутились у скалы,  стоявшей чуть поодаль. – Будем подниматься здесь.
-Ой-ой-ой. – завопил я в восторге.
-Ой-ой-ой. – сказала Зина  опаской. – Какая высокая. Может не надо?
-Надо! – твёрдо сказал я.
-Дембель, может, лучше пойдём обратно в ресторан? – вдруг зачастила она, глядя, как Юзек скидывает наземь рюкзак. – Ты там скушаешь колбаски, и мяска, и может быть, там какая-нибудь симпатичная собачка прикатила.
-Обязательно пойдём, - кивнул я. – Вот только покорим эту скалу и сразу пойдём праздновать. И не думай, про колбаску и мяско я не забуду.
-Это называется «беседка». – со знанием дела заявил вдруг Пятряс, глядя на те ремешки, которые Юзек достал из рюкзака.
-А ты откуда знаешь? – всполошилась Ксенька. – Ты что, тоже лазал по скалам, как эти полоумные… то есть, я хотела сказать, альпинисты?
Пятряс только ухмыльнулся загадочно.
-Подожди, а как же ты полезешь наверх, ведь альпинистского снаряжения для собак ещё никто не придумал… - Зина решила подкатиться с другой стороны.
-А вот как. – ответил за меня Юзек и достал из большого рюкзака что-то вроде мешка с завязками.
-Вот так. – кивнул я на Юзека. – А это что такое?
-Это сидор. – пояснила Ксенька. – Мне Пятряс такой подарил. Косметику можно носить и зонтик. Удобно – за спину закинул и руки свободны.
-Ты что, тоже носишь в нём косметику? – изумился я, глядя на Юзека.
-Вообще-то я ношу в нём документы. – улыбнулся он. – А сегодня понесу тебя.
-Эээээ! – растерялся я. - А может я сам? Как-нибудь?
-Только когда изобретут снаряжение для собак. – строго сказал Юзек. – А пока – только так.
-Дембель, может ну его, это скалолазание. – сладким голосом сказала Зина. – Пойдём колбаску кушать.
Я тяжело вздохнул. До чего непоследовательная женщина. То у неё жратвы не допросишься, а то колбасу прямо в пасть запихивает.
-Ладно, сажай меня в свой сидор. – вздохнул я. – Но начинай уже думать над снаряжением для собак.
-Хорошо. – улыбнулся он, легко подхватил меня одной рукой под пузо, и как-то очень ловко всунул меня в этот мешок, да так, что я целиком оказался внутри, а снаружи только голова торчала.
-Непривычно как-то, - сообщил я из мешка окружающим. – Лапами не подрыгать.
Пока Юзек цеплял на себя альпинистскую сряду, Зина затягивала завязки на мешке.
-Готовы, - спросил, наконец, Юзек.
-Так точно! – гавкнул я.
-Только осторожнее. – предостерегла Зина, помогая Юзеку пристроить сидор с ценным содержимым за спину.
-Можно не беспокоится. – услышал я голос Юзека. – Эту трассу я пройду и во сне, с закрытыми глазами.
-Всё равно, вы поосторожнее. – не успокаивалась моя стриженая.
-Зина, не мешайся под ногами. – приказал я.
-Двинули. – решительно сказал Юзек.
И мы двинули. Я услышал, как Юзек защёлкнул первый карабин и коротко выдохнул.
А потом… Потом земля, со стоящими на ней Ксенькой, Пятрясом и моей стриженой красавицей, стала постепенно отдаляться.
«Ой!» – мысленно сказал я в первый раз.
Подъём шёл не очень быстро. Я чувствовал, как на спине Юзефа мощно ходят мышцы. И это было прекрасно, завораживающе и немного страшно. Земля удалялась всё больше, темп и глубина дыхания и Юзека поменялись, и я во второй раз мысленно сказал «Ой-ой!». Ксенька с Пятрясом казались совсем маленькими, а Зина стояла, задрав голову кверху, и прижимала ладонь к губам. «Не волнуйся, дурында!» – протелепатировал я ей,  но она, кажется, не уловила. Юзек стал дышать ещё глубже и сильнее.
Я слышал шум ветра в соснах, шорох и потрескивание камня под пальцами Юзека, шелест его одежды и то, как поскрипывают подошвы на ботинках. Я уловил запах его пота, запах напряжения и силы. Я чувствовал, как у него ходят лопатки.
«Ой-ой-ой!» – мысленно сказал я третий раз, когда под нами оказались верхушки сосен, а Зина, оставшаяся у подножия скалы, стала совсем крохотной. Меня тянуло зажмуриться от страха, и одновременно распирало от восторга, и я готов был одновременно завыть от нервного напряжения и разлаяться от восторга.
Я боялся отвлекать Юзека вопросами, а то вдруг он потеряет равновесие, и мы упадём, по закону бутерброда – маслом вниз, а маслом в нашем дуэте был я, так что мне совсем не хотелось, чтобы мы упали, и поэтому я молчал. Собственно, это был единственный случай в моей жизни, когда я молчал так долго. Да и вопрос-то у меня имелся только один «А мы скоро достигнем вершины?»
И вдруг… Вдруг Юзеф выдохнул резко и бросил тело вверх-вперёд.
-Ой-ой-ой-ой! - не сдержался я и завопил вслух. – Ойёйёйечки, скажите мне, что мы не падаем!
-Мы не падаем. – я вдруг понял, что движение прекратилось и Юзек твёрдо стоит на ногах и снимает со спины сидор. – Мы на вершине.
Я вырвался из сидора, едва он ослабил завязки. Вырвался, как пушечное ядро из ствола, как ракета в открытый космос. Я орал, как полоумный! Я лаял на все стороны света! Я бегал по небольшому плоскому пятачку на вершине скалы и вопил на весь мир:
-Я скалолаз! Я теперь самый скалолазный скалолаз! Я скалолазнейший из всех скалолазных скалолазов! Завидуйте мне, собаки! И не собаки, тоже завидуйте!
Юзек сидел прямо на земле, вспотевший, счастливый, удивительно красивый и смеялся.
-…еееель! – прилетело снизу.
За меня волновалась Зина.
Я подбежал к краю площадки, свесил голову и протелеграфировал вниз.
-Зина, не ори так! Зина, мы на вершине, и очень счастливы! А ты там, стой внизу и никуда не уходи. Встретишь нас, когда мы вздумаем спуститься.
Но, конечно же, вздумали мы не сразу. Потому что ещё довольно долго сидели и любовались на вид, который открывался со скалы. А вид был величественный, чего уж там. Только скалолазы могли такой оценить –  под нами серые громады скал, которые поднимались над зелёным шатром леса, со всех сторон, куда ни глянь. А над нами только безбрежное небо.
И когда Юзеф убрал руку, которой приобнял меня и сказал, наконец:
-Пора. – у меня защемило сердце.
Но я ничего не сказал. И послушно полез в сидор.
Я думал, что спуск будет такой же долгий, как и подъём, и ошибся. Потому что Юзек ещё раз проверил насколько надёжно сидит на нём «беседка», насколько крепко затянуты завязки на сидоре, защёлкнул карабины на тросе и предупредил:
-Держись.
А потом мы заскользили вниз. Гигантскими скачками. Три секунды полёта, когда я мысленно верещал от испуга и восторга, когда сердце замирало. Потом, Юзек приостанавливался, мягко и сильно пружинил от скалы, и мы вновь летели вниз. Я не выдержал и завопил восторженно. И Юзек вовсе даже не испугался моего крика, а наоборот, закричал вместе со мной, закричал взволнованно и счастливо, во всю силу лёгких.
Так мы с ним и спустились – вопя, от переполнявшего нас счастья.
Внизу нас встречали. Без оркестра, правда, но тоже радостно.
-Ну, вы и орали! – уважительно сказал Пятряс.
Ксенька крепко держала его за руку, словно, боялась, что он, наслушавшись наших восторженных воплей, сбежит от неё в горы. Зина, так и вовсе, повела себя безобразно. Выхватила меня из сидора, притиснула к себе и запричитала:
-Дембель, собачка моя дорогая! Ты не ушибся там, маленький?!
-Кто это вам маленький, гражданка! – завопил я протестующе. – Вы к кому обращаетесь, вообще?! К скалолазу, прошу заметить! Так что извольте вести себя подобающе! Юзек, спаси меня, братан, пока она меня не задавила.
А этот предатель только хохотал в голос и рассказывал всем, как хорошо было наверху, как он соскучился по горам, и как хочет напоследок подняться ещё раз, по-настоящему, без всяких страховок.
От Зины я еле спасся. Вот баба, она и есть баба! Какую бы крутую из себя не строила. «Дембель, маленький…» Нет, вы только подумайте! К девкам своим, так, поди, и то не обращалась! А тут к заслуженному скалолазу! Покорителю горных вершин! «Собачка моя дорогая»!..
Тьфу! Испохабила весь триумф!
Поэтому, я гордо и независимо бежал впереди, а компания со смехом и радостными криками следовала за мной. И пришли мы, конечно же, в ресторан. Требовалось отпраздновать.
Вероятно, желая вымолить прощения за своё недостойное поведение, Зина заказала мне три огромнейших отбивных. И колбасок. А себе она заказала пива. Потому что дело шло к вечеру, и было ясно, что сегодня мы уже никуда не поедем. Так что мы не зря подсуетились и успели снять одни из гостевых домиков.
У нас вышел очень хороший праздник. И потому что получился он внезапно, и оттого, что все радовались непритворно, и оттого, что еда была вкусной, вечер тёплым, а пиво холодным. И ещё оттого, что все были молоды, а впереди нас ждала незнакомая страна, в которой мы ни разу не были. И ещё оттого, что когда стемнело, на террасе ресторана зажгли фонарики, а нам за стол принесли свечу, и я смотрел на пламя, чувствовал себя абсолютно счастливым, а Юзек рассказывал, как он учился альпинизму, а Пятряс свои программистские байки, и тёплое Зинино бедро было рядом, и можно было к нему привалиться. Ксенька и Зина болтали друг с дружкой и прыскали иногда, как маленькие девчонки.
А потом они пошептались с таинственным видом и вдруг запели. Зина вела, а звонкий Ксенькин голос вторил колокольчиком.
Закат раскинулся крестом
Поверх долин вершин и грёз
Ты травы завязал узлом
И вплёл в них прядь моих волос
Ты слал в чужие сны…
Я обалдел. И не только я. Глаза у Юзека сделались размером с два фонарика на террасе, а нижняя челюсть у Пятряса поехала вниз, и поймал он её где-то у земли. И у других столиков вдруг стихли разговоры и смех. Нас слушали.
Я ухожу вослед не знавшим, что значит слова «страх»
О, не с тобой ли все пропавшие, погибшие в горах?
Что обрели покой там, где пляшут ветры под твоей рукой
На грани ясного утра
Господином горных дорог назову тебя.
Облака кружат стаей перед грозой.
Тишина стояла абсолютная. И два женских голоса уверенно вели балладу о древнем мужестве, любви и гордости.
А потом случилось такое, от чего моё сердце скакнуло аж к самому горлу, да кажется, там и осталось. Когда затихли последние звуки баллады, из темноты вдруг ответили мужские голоса. Я сначала не понял, на каком языке они пели, а потом это стало неважно, потому что даже я, не понимая ни слова, видел. Я видел молодую землю и горы, я видел мужчин и женщин, я видел, как конь возвращается без седока и как плачет по погибшему всаднику дождь, и воет на могиле пёс, и тоскует женщина. Я видел и плакал без слёз, шерсть у меня стояла дыбом, и сердце заходилось бешеным стуком.
А когда песня закончилась, волшебство ушло. И всё вернулось туда, где и началось. На террасу ресторана, где кричали и аплодировали люди.
Зина зябко вздрогнула, потрепала меня по ушам и сказала:
-Ну что, пора спать?
И мы пошли спать.
Вообще-то у нас было только три кровати, и я очень надеялся, что у кого-нибудь проснётся совесть, и герою скалолазу уступят отдельную койку. Напрасно, как вы понимаете. Совесть ни у кого не проснулась, и спать не полу никто не пожелал. Пришлось делить койку с Зиной.
А утром, когда ещё солнышко не встало, и от самого порога, понизу тянулись пряди колдовского тумана, мы собрались уезжать. Если бы пасть мне не раздирало зевотой, я бы возмутился и отказался ехать на голодный желудок. А так пришлось зевать с выражением до тех пор, пока Зина не заткнула мне пасть остатками вчерашних отбивных. Пока я чавкал, Ксенька и Пятряс собирали вещички, а Зина и Юзеф сидели на рыльце и негромко беседовали. Настолько тихо и таинственно, что мне пришлось на время оторваться от пережёвывания.
-Значит вот так вот, в монастырь… – понизив голос, говорила Зина.
-Да. – коротко кивнул Юзек.
-Чего ради? Есть и другие способы. – со странным напряжением в голосе сказала она. – В твоём случае монастырь не выход.
-В моём случае, это единственно возможный выход. Моя семья никогда не поймёт. Да и я никогда не решусь им сказать.
-Семья… Кто будет жить за тебя твою жизнь? Семья?
-Мою жизнь буду жить только я. И я для себя решил так.
-Ты хоть понимаешь, что это значит? Ты, дурак безмозглый, это понимаешь?! Что тебя ждёт? Какой соблазн?! Лучше тебе попроситься в женский монастырь…
-Соблазн будет всегда. – сказал он спокойно. – Но прежде всего, соблазн здесь. – и он постучал пальцем по виску. – Здесь. И я не дам ему взять вверх.
-Дурак. – беззвучно кричала Зина. – Какой дурак.
И тогда он сказал так, что у меня чуть не остановилось сердце.
 -Каждый чем-то жертвует. Каждый выбирает то, что выбирает. Каждый говорит: «Я не могу по-другому» и идёт своей дорогой. А по своей дороге можно идти только в одиночку. Иначе никак. Это тоже жертва. И эта жертва всегда принимается. Всякий раз, когда мы жертвуем болью.
Твоя жертва. Моя жертва. Иначе никак.
Зина плакала. Я сглотнул и бросился к ней на помощь.
-Эй, вы чего это завелись?! – вякнул я возмущённо. – Вы, вообще, о чём? Зина, не плачь! Я твой просвет, Зина, не плачь, пожалуйста.
-Ну что ты. – мягко сказала она. – Я не плачу.
Туман сыграл со мной плохую шутку. Глаза у неё были сухие. Но боли в них было столько, что хватило бы на трёх девушек, да ещё осталось бы на одного Дембеля.
-Прекрати, немедленно! – крикнул я. – Прекратите свои дурацкие непонятные разговоры. Я в них ничего не понимаю, но вижу, что вам больно. Вы не тем занимаетесь. Мы должны ехать дальше.
-И правда. – улыбнулся Юзек.
Ксенька и Пятряс наконец-то собрались.
-Ну что, едем? – Пятряс уже волок рюкзак к пердулету.
-Едем. – сказала Зина, хлопнула себя по коленкам и встала с крыльца.
И мы поехали дальше. И всё стало почти как раньше. За исключением одной мелочи.
Я вдруг понял, что я за них за всех боюсь.

В Прагу мы прибыли во второй половине дня. Юзек сказал, что знает неплохой отель, и мы ему поверили. Особенно, когда узнали, что в этом отеле пускают постояльцев с собаками.
Я особенно обрадовался этому факту, когда прямо во дворе, увидел замечательнейшею мальтийскую болонку. Мальтийский болонки всегда были моей слабостью, не смотря не то, что это была первая мальтийская болонка, которую я увидел в своей жизни.
Я проследил её до номера, где она жила. Мы, к несчастью, оказались на два этажа выше, ну да, что такое два этажа для собаки, истосковавшейся по дружбе.
Номер у нас оказался правильный. Для меня была приготовлена удобная лежанка с мягким матрасиком, а для Зины, какая-то дурацкая койка с тощей подушкой. На всякий случай, я сразу сказал, что свой матрасик ни за что ей не отдам.
-Да подавись ты своим матрасиком, жадоба. – рыкнула она рассержено и принялась расшвыривать свои вещи по шкафам и тумбочкам.
Потом к нам заглянул Юзек и спросил:
-Ну, вы как?
Но Зина не успела ответить как, потому что пришла бледная Ксенька и сказала, что она созвонилась с матерью и та назначила ей встречу на Вацлавской площади. Она принялась расспрашивать Юзека, как это далеко от нашей гостиницы. Юзек взялся объяснять, остальные слушать, а я, воспользовавшись ситуацией, выскользнул в коридор, чтобы совершить моцион до второго этажа.
И прямо нос к носу столкнулся с холёным, шоколадного  цвета добреманом. То, что это доберман не нашего поля ягода, я понял, едва глянув на него. Шерсть у него прямо таки лоснилась, и морда была до того высокомерная, что у меня невольно вздыбилась шерсть на загривке и брыли сами собой вздёрнулись кверху, открывая клыки.
Болонка моя, понял!
А этот лоснящийся, словно и не въехал в смысл моей демонстрации. Наоборот, он с интересом оглядел меня, томно прищурил один глаз, и манерно отставив огрызок хвоста, протянул задумчиво:
-Как необычно…
-Чё? – не понял я.
-И непосредственно. – удивился доберман.
-Сам такой, - на всякий огрызнулся я. – Болонка со второго – моя! Понял?
-Эта невоспитанная особа? – возмутился он. – Эта мальтийская провинциалка?
-Сам ты… фря. – фыркнул я. – Ты, вообще, кто? Как звать, откуда прибыл?
-Простите, я не представился. Я - Кайсер ля Рошель Альварес фон Демихофф. – гордо выпятил он грудь. – Можно – просто Альварес.
-Эк тебя, сердешный. – посочувствовал я. – А я – Дембель. Зинин Дембель. А болонка со второго – моя. Понял?
-О, мсье Зинин, – поморщился он. - Поверьте, эта особа меня совершенно не интересует. Она совершенно не соответствует моему статусу и положению в обществе.
-Твоё счастье. – сказал я ему.
И тут в коридор высунулась Зина, и сказала:
-Дембель, ты где? Иди скорее, мы сейчас в город поедем, проводим Ксеньку.
-А пожрать? – сразу уточнил я жизненно важный вопрос.
-Ах, какой оригинал! – вздохнул доберман.
-А это кто? – заинтересовалась Зина.
-Просто Альварес. Не заговаривай мне зубы. Говори – жрать будем? Сама говорила – в Праге печено вепрево колено. И где? Прагу вижу, колена нет! Заныкала?! Обмануть хотела?! Думала – забуду?!
-Ах, какая напористая непосредственность. – вновь восхитился доберман.
-Тебя бы самой границы не кормить, я бы посмотрел на твою непосредственность. – огрызнулся я.
-Дембель, веди себя прилично. – одёрнула меня Зина. – А то европейские собаки неизвестно что о тебе подумают.
И она с опаской посмотрела на европейского Альвареса.
-Это ты веди себя прилично, и пусть тебе будет стыдно перед европейскими собаками. Морить меня голодом!
-О, мсье, - внезапно взволновался шоколадный Альварес. – Вы голодали? О, как же я недогадлив! Если не возражаете, я могу предложить вам вегетарианские сухарики. На лёгкий перекус, так сказать. Дело в том, что я не ем мяса, мои убеждения этого не позволяют…
Мы с Зиной переглянулись.
-Не ест мяса… - испуганно сказала Зина.
-Вегетарианские сухарики… – потрясённо выдохнул я.
-Пойдём собачка, проводим Ксеньку, и купим тебе колено.
-И полкило карбонада. – воспользовался я ситуацией.
-Ах, какая милая согласованность. – восхитился Альварес.
Пока он не сказал ещё чего-нибудь, мы с Зиной поспешно отступили и спрятались в номере.
-Зина, - страшным шёпотом, пока не слышали другие, сказал я. – У меня есть подозрения, что этот Альварес – пидарас.
-Дембель, - таким же страшным шёпотом ответила мне Зина. У меня есть подозрения, что пидарас – это всё-таки ты. Забыл, какой ориентации твоя хозяйка?
Доругаться нам не дали. Юзек поволок всю компанию к выходу. Альварес всё ещё сидел в коридоре. Увидев, сколько народу вываливается из нашего номера, он задрал брови и сказал:
-О!
Как будто это «О!» что-то могло означать.
Я вообще не понимал, зачем это всей компании надо было идти, провожать Ксеньку, в конце-то концов, кое-кто мог бы и остаться, посетить мальтийскую болонку. Ведь Ксенька не с лютым ворогом встречаться идёт, а со своей родной маменькой, так чего нам, спрашивается, плестись в хвосте, когда отдельные болонки остаются неотдруженными? Но разве меня кто-нибудь послушает…
Зина прицепила мне на ошейник орудие пытки – поводок, и теперь издевалась, как могла, дёргала меня каждую секунду и шипела:
-Дембель, хватит меня позорить!
А всего позору-то было – восемь раз лапу задрал.
Ксенька как-то нехорошо нервничала и суетилась, Пятряс задёргался следом за ней, да и Зина моя разволновалась чего-то. Один Юзек не поддался общему психозу, вот что значит – скалолаз.
И на эту площадь мы прибыли готовенькие – взвинченные по самое ой-ёй-ёй, хотя Юзек честно пытался разрядить ситуацию, и рассказывал нам про Прагу и её достопримечательности. Да уж где там достопримечательностям отвлечь внимание дурдома на прогулке.
На Вацлавской площади праздно толклось очень много людей.
Ксенька выбрала пятачок, где было поменьше народа, и осталась там ждать. Пятряс хотел остаться с ней, но Ксенька что-то сказала ему, и он отошёл в сторонку и как-то потерялся. Юзек, кажется, остался с Пятрясом, а мы с Зиной пристроились на скамеечке, но так, чтобы увидеть всё происходящее с Ксенькой.
Зина нетерпеливо ёрзала по скамейке, а я сидел рядышком на земле и вертел головой. Не знаю как Зине, а мне было скучно. Вокруг шагали чужие ноги, и что самое ужасное, не было в этом лесе ног ни одной симпатичной собачки. Несимпатичных тоже не было. Очевидно, в тот день в Праге тоже объявили мораторий на приемлемых в плане дружбы собак.
В конце концов, я стал зевать. А после заныл:
-Зина, может, пойдём отсюда?
-Помолчи. – ответила она в своеобычной манере.
И я принялся скучать дальше.
А потом к тому месту, где стояла Ксенька, подъехала машина. Огромная и чёрная.
-Ого! – уважительно сказал я.
А из машины вылезла тётенька, которую совершенно не хотелось звать «тётенька», а сразу тянуло назвать «мадам». Только было в этом шике ещё что-то. Отчего ей больше подходило имя  - Снежная Королева.
Снежная Королева прямиком направилась к Ксеньке.
-Ого-го! – снова воскликнул я. – Да ведь это её…
-Вот то-то и оно, что ого-го. – не совсем понятно, но встревожено сказала Зина.
Ксенька дёрнулась, как от удара, прижав руки к груди, шагнула к матери, а та словно и не заметила её волнения. В ответ на сбивчивое Ксенькино приветствие, она только холодно кивнула.
Потом Ксенька и Снежная Королева о чём-то заговорили.
-Зина, почему ничего не слышно? – заволновался я. – Давай подползём поближе, маскируясь в складках местности, и подслушаем.
-Сиди смирно! – рыкнула на меня стриженая дурында.
Из-за чего я сделал вывод, что подслушать ей тоже хочется, но нельзя, и оттого она переживает.
Ксенька всё говорила и говорила, словно торопилась выплеснуть наболевшие слова, а Снежная Королева стояла и слушала с каменным лицом, и Ксенькина речь разбивалась об неё, отлетала ледяным крошевом, снежными иглами, градом и била обратно по Ксеньке.
И ещё я заметил, что Снежная Королева с какой-то непонятной брезгливостью посматривает на Ксенькин животик.
-Зина, - сказал я встревожено. – Зина, надо что-то делать, надо как-то помочь, Ксеньку сейчас иссечёт льдом. Её выморозят. А ей нельзя. У неё же маленький.
-Каким льдом! – зашипела она. – Дембель, что ты несешь?
И тут я понял, что помощи не будет, что они или слепые, или дураки какие-то, потому что абсолютно не видят того, что вижу я.
И тогда я заорал что есть мочи:
-Ксенька! Ксенька держись, я иду! Я сейчас помогу, Ксенька! – и, что есть силы, рванул поводок.
Зина в испуге матюгнулась и едва успела ухватить конец поводка, да так, что я на дыбы встал в ошейнике, и всё равно продолжил рваться вперёд, к Ксеньке.
Но меня опередили. Я увидел, как шагнули вперёд тощие ноги в чёрных кожаных штанах, и тяжёлых ботинках на толстой подошве.
И вытянулся в струночку, стремясь сорваться на подмогу.
Пятряс стоял перед Снежной Королевой и закрывал собой жену. Лицо его стало неприветливо-жёстким. Он приобнял Ксеньку за плечи, и в какой-то момент я увидел его не обычным тощагой с бритыми висками, о нет. Я увидел то, чего уже и быть не могло – Настоящего Рыцаря, который защищал свою Прекрасную Даму.
Он что-то сказал Снежной Королеве, сказал, едва шевельнув губами, но ту словно обожгло. Она непроизвольно отдёрнулась прочь и с презрительной усмешкой посмотрела на Пятряса. Её презрение впилось мне в сердце ледяным смертным холодом, и я испугался, что Пятряс не выдержит и отступит.
Но он даже не дрогнул. И руки его всё также ласково обнимали Ксеньку за плечи, и столько надёжности и какого-то светлого мужества открылось в улыбке, с которой он глянул на Снежную Королеву…
Я рванулся что было сил, вырвал, наконец-то, поводок из рук Зины и бросился к Пятрясу на выручку.
И, как обычно, поспел к шапочному разбору. Уже по дороге, когда я напрямую ломился через лес чужих ног, я услышал, как вызывающе громко хлопнула дверца машина, и с ледяным щёлканьем сработал замок. Двигатель заурчал негромко и басовито. И постепенно унёс вдаль звук солидно шелестящих шин.
Так ушла Снежная Королева. Ушла, чтобы больше не появиться, растаяла и унесла с собой брезгливую, чужую, морозную стынь.
Остались на месте Вацлавская плошадь, четверо неприкаянных чудаков и одна впечатлительная собака. И Прага осталась. Со всеми туристами, сказками, башнями, кнедликами, летним днём и, разумеется, недосягаемым печеным коленом.
Ксенька тихо плакала, уткнувшись в плечо Пятрясу, а тот осторожно гладил её по затылку, и шептал что-то еле слышно. Зина обняла их обоих, обхватила за плечи, спрятала лицо в Ксенькиных волосах, а с другой стороны обхватил их Юзек, притиснул к себе, и на лице его была мука.
Так они и стояли, обнявшись вчетвером, люди с недоумением или улыбками смотрели на них, и огибали по большой дуге странную компанию, а Пятряс всё шептал чего-то, шептал, пока я не понял, что это он поёт. Поёт шёпотом, по-литовски. Поёт колыбельную.
Сердце моё ухнуло в пропасть. Я почувствовал, что сейчас тоже расплачусь, как последний щенок, чувствовал, как глаза у меня заволакивает волглым жарким туманом, и затряс яростно головой.
«Большие собаки не плачут!» – закричал себе я.
Но стоило мне взглянуть на этих, застывших, сцепившихся намертво, бесприютных придурков, как мне хотелось завыть и сдохнуть.
Я вновь затряс головой и со всех ног бросился прочь, чтобы только не видеть, не слышать, чтобы они исчезли с глаз моих, не рвали сердце.
Я бежал со всех лап, не разбирая дороги, ударялся грудью о чужие ноги и распахивал пасть во всю ширь, чтобы заглотнуть хоть немного воздуха судорожно сжавшейся глоткой.
Я бежал, бежал, бежал, пока лапы не стали подкашиваться. Тогда я спрятался в какой-то тёмной подворотне, забился в самый дальний угол и спрятал морду в лапы, прижал уши и лежал так до тех пор, пока не исчезли из памяти, не растаяли начисто те четверо дурней, что чуть не довели меня до сердечного приступа.
Так, судорожно вздыхая, и потихоньку успокаиваясь, я просидел долгое время в безвестной пражской подворотне.
Окончательно пришёл в себя в тот миг, когда заметил, что всё это время я волочил за собой поводок, пристёгнутый к ошейнику.
-Чёрте что. – буркнул я и подтолкнул поводок носом.
Кое-как собрав его в пасти, я отважился вылезти из подворотни. И тут же уронил поводок обратно на асфальт.
Вацлавская площадь делась неизвестно куда.
Вокруг была какая-то совершенно незнакомая улица. Неизвестный мне город. И вообще, незнакомый мир.
И ясным было только одно – я потерялся.

Один раз я видел совершенно ужасающее зрелище. Потерялся молодой овчар. Он бегал по улицам, просительно и жалко заглядывал в лица прохожим, всё искал что-то на этих лицах и не находил. И за ним волочился поводок.
Вот этот-то волочащийся поводок потряс меня больше всего. Зину, судя по всему, тоже, потому что она его за этот поводок поймала, а потом обозвала нашедшегося, радостно плачущего мальчишку-хозяина «косоруким долбозайцем, которому не то, что собаку, а собственный член доверить боязно».
Поэтому, осознав, что я потерялся, я первым делом собрался с силами, и кое-как носом и лапами сгрёб дурацкий поводок в компактную бухточку, чтобы можно было таскать это орудие пытки в зубах.
Была у меня мысль попытаться вернуться по своему следу, но в городе с его машинами, толпами людей, запах уже почти успел потеряться. И, тем не менее, я попытался.
Держа поводок в зубах, я уткнулся носом в асфальт, и втягивая тысячи разнообразных запахов, пытался отфильтровать и вычленить один.
Вроде бы что-то ловилось, слабое, едва уловимое, и я старался не упустить эту тонкую ниточку, шёл по ней, тянулся то ли за запахом, то ли за воспоминанием о нём. Шёл, изредка поднимая глаза, на этот раз тщательно избегая чужих ног, шёл медленно и напряжённо, шажок за шажком… и пытался сообразить, что буду делать, если запах окажется миражом.
Ладно, на крайний случай сдамся властям. А если власти не захотят взять меня в плен, покусаю первого попавшегося полицейского, и после - будь, что будет. Потом, совершенно не зная города, я должен был опасаться местных собаколовов. Кто их знает, что тут у них за порядки…
Так, размышляя на ходу и стараясь не упустить едва заметную ниточку запаха, я шёл по следу.
И что вы думаете? Я вышел таки обратно на Вацлавскую площадь. Правда, к тому времени народу там заметно прибавилось, хотя и до того было немало. Кое-как я пробрался на то место, где стояли не так давно, обнявшись, те четверо, и которое, о чудо, ещё хранило их запах. Но самое удивительное, что с этого места, запах словно распадался на четыре составляющие.
«Меня ищут» – догадался я. С одной стороны это радовало. С другой огорчало. Ну что, в самом деле, не могли оставить на месте одного дежурного? Так нет, рванули вразбрызг, и, поди, с причитаниями: «Дембель, собачка дорогая, куда, куда ты удалился?»
Тяжело вздыхая, я заколебался: то ли сидеть на этом пятачке, где ещё жил запах моих друзей, то ли убраться к скамейке, где сидели мы с Зиной, и обзор был лучше. В раздумьях я опять упустил наземь дурацкий поводок и с негодованием воззрившись на него, дал себе обет – больше никогда не позволять надевать на себя эту ужасную штуковину, символ несвободы и зависимости от разных стриженых Зин.
Мне не следовало оставаться на открытом месте, хотя бы из-за того, что пока я был занят поиском, и голова моя была занята только одной мыслью – найти запах, я ничего не замечал. А когда запах привёл к цели, то я вдруг стал тонуть во множестве других запахов, и что хуже того – в звуках.
Вокруг меня по-прежнему шагали чужие ноги – ноги в джинсах и шортах, деловых чёрных брюках и мятых летних штанах; симпатичные стройные ножки выглядывали из-под кокетливых мини, а особенно соблазнительно из-под деловых узких юбок; ткань летних платьиц ласкала загорелые коленки. Ноги шаркали, шелестели, шуршали по асфальту, стрекотали каблучками, шлёпали шлёпанцами, гуттаперчево скрипели резиной кроссовок. Назойливо лезла в уши разноязыкая речь, и не было в ней ни одного знакомого слова.
Я сидел и тонул в шуме тысяч чужих шагов, в чужих голосах, обалдело смотрел на поводок, и вяло думал, что надо бы взять его в зубы и убраться куда-нибудь, где звук шагов не будет доставать меня так сильно.
А потом из слитного хора тысяч и тысяч шагов, вдруг выделилось странное соло.
Твёрдо, негромко и уверенно застучали невысокие каблуки. В симфонии торопливых, спешащих, сбивающихся шагов они звучали спокойно и размеренно.
Шагавший, двигался хоть и не быстро, но вполне целеустремлённо. И вот, под носом у меня оказались две какие-то очень уж несовременные ноги в странных штанах, и не успел я задрать голову, чтобы взглянуть на их обладателя, как сам хозяин ног неожиданно присел рядом со мной.
«Вот сейчас хватанёт поводок, и узнаю я, почём фунт собачьего жира на базаре» – вяло подумал я.
Но вместо того, чтобы хватать поводок, обладатель странных ног вытянул вперёд руку, легко потрепал меня по ушам и спросил густым бархатистым голосом:
-Потерялся, маленький?
У меня защемило в горле, и всё, что я смог сделать, это кивнуть согласно, да попристальнее вглядеться в необычного незнакомца.
 Тёмные глаза чуть навыкате, с лёгкой грустинкой смотрели на меня с одутловатого лица. Густой колючий мех коротко остриженной бороды, да лихие усы, вот что сразу  бросалось в глаза.
Обладатель замечательных усов и бороды улыбался печально.
-И хозяина ты последний раз видел здесь? – спросил он.
Я снова кивнул.
-А где вы с ним живёте, ты помнишь?
-Не совсем. – честно признался я.
-Ничего, попытаемся вспомнить вместе. – успокоил он.
А после спросил, указывая на поводок:
-Эта штука тебе не мешает?
-Ещё как.
-Тогда, с твоего позволения, я её сниму. – и его руки ловко отщёлкнули поводок от ошейника, небрежно свернули его, и куда-то спрятали.
Я вздохнул с облегчением. Мне вдруг сделалось необъяснимо спокойно.
-Как тебя зовут, малыш? – приветливо спросил он.
-Дембель. – предствился я.
-Можешь звать меня пан Руди. – сказал он.
Он повёл меня к той скамейке, где мы сидели с Зиной, как-то легко и непринуждённо уселся на неё, а я устроился перед ним на земле.
-Итак, вы остановились на постоялом дворе? – спросил он.
-Вроде того, - согласился я. – Только это, по-моему, была гостиница.
-А как вы с хозяином попали сюда? Механической повозкой? Или тем подземным чудовищем?
-Подземным чудовищем, наверное, если вы про метро. – неуверенно ответил я. – И, кроме того, у меня не хозяин, а хозяйка.
-О! – оживился он. – Красивая?
Я немного смутился. Сказать ему правду, что хозяйка у  меня  - стриженая дурында, ещё развернётся и уйдёт. Вдруг он, собакам некрасивых хозяек не помогает?
-Ну, в общем, ничего такая. – схитрил я.
Но он, кажется, понял мою хитрость. Улыбнулся грустно и сказал:
-Любоваться красивыми женщинами, одна из немногих радостей, что у меня осталась. Вроде бы немного, но когда у тебя впереди вечность, да и позади не меньше, это помогает.
Я смущённо хмыкнул.
-Хорошо, малыш, - продолжил он. – Вспомни, сколько раз останавливалось железное чудовище?
-Пять. – уверенно сказал я.
-А найти место, где вы выбрались наружу, сможешь? – спросил он.
-Попытаюсь. – вздохнул я.
-Ну что же, пойдём поищем. – в унисон мне вздохнул пан Руди.
И мы пошли с ним, легко пробираясь сквозь толпу.
Очевидно, мой запас удачи на тот день не исчерпался полностью, потому что нужную нам станцию метро мы нашли почти сразу же.
-Ура! – завопил я, подпрыгивая на месте. – Пан Руди, пан Руди, вы гений! Скорее лезем вниз…
-Не могу, малыш. – грусно улыбнулся он. – Кое-куда вход мне заказан.
-А как же мы… - растерялся я.
-Не беда. – успокоил он. – Поедем поверху.
Когда он сказал «поедем», я представил себе что-то вроде Зининого пердулета и подумал, что не очень хорошо запомнил нашу гостиницу и её окрестности. Вот болонку запомнил, Альвареса этого малахольного, а гостиницу как-то не того… Надо будет попросить пана Руди ехать помедленнее, и смотреть в оба.
И мы отправились к средству передвижения пана Руди. Но когда я это средство передвижения увидел, я просто осел на жопу и открыл в изумлении пасть.
Потому что это был слон. Самый настоящий слон. С хоботом. Плащеподобными ушами. С кисточкой на хвосте. И громадными колонами ног. Он стоял в небольшом скверике и мирно пощипывал травку. И никто не обращал на него никакого внимания. Словно бы так и надо.
Увидав пана Руди, слон приветственно задрал хобот и затрубил. Странно, но на его зов никто не оглянулся. Очевидно, для Праги мирно пасущиеся и громко трубящие слоны - совершеннейшая обыденность.
-Кадир. – с нежностью позвал его пан Руди. – Нам нужна помощь. Наш маленький друг попал в беду.
Слон, которого звали Кадир, понятливо кивнул и чуть опустил голову, чтобы рассмотреть меня получше.
-Мама дорогая, - потрясённым шёпотом сказал я. – Он может ещё и говорящий?
-Слон? – уточнил пан Руди. – К сожалению – нет. Но он всё понимает.
Всё понимающий слон, как мне показалось, улыбнулся.
-И мы что же, на нём поедем? А как? – разобрало меня любопытство.
-А вот так! – сказал пан Руди и с ловкостью подхватил меня под пузо.
Слон величественно подогнул одно колено, и пан Руди с ловкостью вскарабкался по этому колену в нему на спину. И меня вознёс.
-Оооооо! – только и смог сказать я.
Я вдруг вновь почувствовал себя скалолазом. Только на этот раз подо мной была живая, тёплая, обмахивающаяся ушами, скала. И эта скала двинула неспешно вперёд и стала плавно набирать ход.
-О мама, мама, мама. – только и смог сказать я.
А дальше душу мою захлестнуло восторгом. Вы только подумайте! Я ехал на слоне! Никто и никогда, ни Зина, ни Пятряс, ни Ксенька, ни, даже Юзек, не ездили на слоне! А я – ехал.
Пан Руди придерживал меня руками, чтобы я не сверзился в восторге. И надо сказать вам, что со слона Прага выглядела куда интереснее. Во-первых, всё было видно. Во вторых, пан Руди начал мне рассказывать про всякие достопримечательности и делал это так же интересно, как и Юзек. В третьих, Кадир двигался с солидной неспешностью, что позволяло рассматривать достопримечательности и симпатичных собачек.
Пан Руди рассказывал мне про то, как интересно было в Праге в те времена, когда он был молодым.
-О! – говорил он. – Когда ты молод, кажется, что весь мир принадлежит тебе. А особенно, когда тебе в оба уха поют про твою исключительность, про то, что ты имеешь право на всё… А потом выясняется, что льстецы предают первыми, друзья вторыми. Родственники третьими. Потому что ты оказался слаб. Потому что они вовсе не то имели в виду. Но на осознание этого факта тебе требуется вечность.
-Да. – уважительно сказал я. – Долгонько вы думали, пан Руди.
Он грустно улыбнулся.
-А что мне ещё остаётся? – сказал он. – Я не очень любил заниматься этим раньше. А теперь только и могу, что думать, да изредка любоваться красивыми дамами.
Мне вдруг стало его жалко.
-Но у вас ведь есть слон. – попытался утешить я его.
-Он со мной совсем недавно. – объяснил пан Руди. – Но я ему очень рад. Теперь мне не так одиноко.
-У вас совсем нет друзей? – сочувственно спросил я. – Это очень тяжело, я знаю. У меня, до недавнего времени, тоже не было друзей. И я не понимал, как это плохо. Понял, только, когда они появились.
-У меня есть друзья. – ответил он. – Рабби Лёв. Голем. И Ян Непомук, иногда заглядывает, если не забывает свою голову. Только мы редко видимся. Скажи мне кто, когда я был молод, с какой странной компанией я стану водиться, никогда бы не поверил.
-Я бы поверил. – с готовностью сказал я. – Хотя, скажи мне кто, что я по Праге стану разъезжать на слоне, я бы тоже, наверное, засомневался.
Он засмеялся тихонько.
Удивительно, до чего легко было с ним. Хотя пан Руди и жаловался, что его родным и близким приходилось с ним совсем даже нелегко, я в это верил с трудом.
А слон Кадир продолжал неспешно двигаться вперёд. Я сначала сидел у него на спине, а после прилёг, потому что, согласитесь, лежать гораздо удобнее, чем сидеть. Голову я примостил на сгиб локтя пана Руди, и так, неспешно покачиваясь и под плавный рассказ о прошлом Праги, плыли мимо острые шпили соборов, черепичные крыши, серое зеркало реки и зелень деревьев.
Так мы ехали и ехали, и пан Руди всё рассказывал, и рассказывал так, что я словно видел всё своими глазами: и повозки Табора, и ни живого, ни мёртвого Голема, и скелета-попрошайку, и рыцаря Брунцвика, и трёх жён Карла IV.
Я ещё хотел порасспрашивать у него про известных собак, но тут вдруг понял, что вокруг начались знакомые места.
-Ой-ёй-ёй, пан Руди, - забеспокоился я. – Я, кажется, тут был.
-Вот и хорошо, - с улыбкой кивнул он. – Значит, мы не ошиблись с направлением и движемся куда следует.
-Да, да, да! – закивал я. – Точно был! Я ещё на тот столбик пописал, как сейчас помню.
-Что же, тогда покружим здесь. – решил он.
Но долго кружить нам не пришлось. Потому что стоило Кадиру повернуть уже у совершенно знакомого здания, как я вдруг увидел Ксеньку.
Она стояла около подъезда гостиницы, обеспокоено озиралась и прикрывала животик руками. В своем нелепом длинном платье в облипку и ботинках на толстой подошве. И глаза у неё были покрасневшие и немного припухшие.
-Это Ксенька, пан Руди! – заорал я.
-Беги же к ней. – только и сказал он.
Что тут со мной сделалось! Я и сам не понял, как слетел со спины Кадира. И со всех лап понёсся к Ксеньке. И вопил при этом на всю Прагу:
-Ксенька, это я! Ксенька, я пришёл!
Конечно, она меня сразу услыхала и увидала, потому что не заметить меня очень сложно, а не заметить меня, когда я ору, вообще невозможно.
И она, спотыкаясь, бросилась ко мне.
-Ксенька, осторожнее! – на бегу командовал я.
Но она не хотела осторожнее и спешила ко мне настолько быстро, насколько позволяли животик и тяжёлые ботинки.
И, наконец, мы встретились. Я и вякнуть ничего не успел, как она схватила меня в охапку и принялась меня целовать во все места, которые ей попадались. И хорошо, что попадались ей в основном голова и уши.
-Дембель, собачка маленькая, ты нашёлся. – плакала она.
-Ксенька, прекрати немедленно! – вопил я в ответ. – Спусти меня на землю, тебя нельзя поднимать тяжести, у тебя же будет маленький.
-Миленький мой, Дембель, замечательная собака, какой же ты умница, что пришёл. – продолжала причитать она, крепко прижимая меня к себе. – Мы так волновались за тебя. Зина, Юзек и Пятряс тебя ищут. А меня оставили держать связь.
-Так держи её! – я пытался выкрутиться. – И скорее сообщи им, что я уже здесь, пока они где-то шляются.
Она меня послушалась и поспешила держать связь. В фойе гостиницы бросился к нам непонятный доберман Альварес и заквохтал не хуже Ксеньки:
-Ах, ах, ах, мсье, как хорошо, что вы вернулись!
Ксенька уже кричала в телефонную трубку:
-Юзек, Юзек, он нашёлся.
«Ну, начинается!..» - успел подумать я. Собственно, это оказалась единственно связная мысль, потому что совершенно невозможно думать, когда с одной стороны тебя целует и теребит беременная на всю голову девочка готской наружности, а с другой стороны кудахчет слезливо гостеприимный любитель вегетарианских сухариков.
А через пятнадцать минут, после того, как эти двое ненормальных уже немного поуспокоились, им на смену прибыли ещё трое полоумных, которые точно также радостно орали, тискали, а кое-кто (не будем показывать пальцем, но вообще-то это была моя стриженая дурында) ещё и норовила в меня всплакнуть.
Во, дурные-то!
А потом, они, перебивая друг друга, рассказывали, как они сбились с ног в поисках, и теребили меня за уши, и смеялись невпопад, и всё тискали меня, словно я им какой-то плюшевый медведь.
Но самое приятное началось, когда на сцену вышел единственный вменяемый человек в этом бедламе. Вменяемого звали пан Иржи, и он оказался хозяином нашей гостиницы и по совместительству, хозяином любителя вегетарианских сухариков. Оказалось, что он тоже принимал в поисках самое деятельное участие.
И он позвал нас праздновать. Я даже засмущался. И смущался до тех пор, пока наконец-то не подали, печено вепрево колено. Тут я смущаться престал, потому что это непродуктивно, смущаться, когда мясо на тарелке.
В общем, колено было очень вкусным, только его почему-то оказалось мало. Но так, наверное, происходит со всеми вкусными вещами.
Альварес смотрел на меня с умилением. И периодически похрустывал своими дурацкими сухариками.
Юзек, пан Иржи и Пятряс пили пиво. Ксенька не ела ничего, потому что ей нечем оказалось есть, одной рукой она держалась за своего обожаемого Пятряса, а второй за меня.
Зина вела себя просто безобразно! Мало того, что уселась рядом и заботливо подкладывала мне кусочки со своей тарелки, так ещё, периодически чмокала между ушей. Очевидно, из опасения, что, недочмоканный, я растаю, как сон, или как утренний туман. Как же! Чтобы я от мяса исчез!.. Да ни в жизнь!
А потом, среди весёлого шума, когда я уже довольно икал, и от сытости чувствовал себя несколько опьяневшим, Зина додумалась спросить:
-Дембель, а как ты, всё-таки, нас нашёл?
-Да я и не находил, - шмыгнул я носом. – Это всё пан Руди.
И внезапно, я понял ужасную вещь! Я ведь совсем забыл его поблагодарить!
-Какой пан Руди? – внезапно заинтересовался Альварес.
Я стал рассказывать. И по мере моего рассказа весёлый гомон постепенно стихал. А когда закончил, стояла полная тишина.
-Дембель, маленький. – сказала Зина встревоженным голосом. – По-моему, ты устал. У тебя, наверное, шок наступил. После случившегося потрясения.
-Сама ты, Зина, маленькая! – обиделся я. - Что умом, что сиськами! Это никакой и не шок, а самая взаправдашняя правда. И самое ужасное, что я ему даже «спасибо» не сказал.
-Значит говоришь, пан Руди. – задумчиво протянул хозяин Альвареса. – А ну-ка, взгляни сюда.
И он указал на стену гостиничного ресторанчика, украшенную несколькими портретами.
-Ой! – радостно завопил я. – Точно, это он! Вы его знаете, да?
-В некотором роде, его все здесь знают. – со странным выражением ответил пан Иржи. – Это, вообще-то, император Рудольф.
-Кто? – дружно спросили самые необразованные.
Стыдно признаться, но в числе необразованных, кроме одного тощего программиста, ещё оказалась некая стриженая дурында.
-Был тут такой… Габсбург. – словно бы с неохотой признался пан Иржи.
-Маг, алхимик и чернокнижник. – дополнила Ксенька. – Всё искал философский камень.
-И как? – с юмором осведомился Пятряс.
-Судя по сегодняшней встрече – нашёл. – усмехнулся пан Иржи. – Хотя, наверное, это ужасно – жить вечно. Ни друзей, ни врагов, ни нормальной жизни, ни достойной смерти.
-Да ну вас. – обиделся я. – Он очень хороший. Только ужасно одинокий. У него кроме слона – никого.
-Какого слона? – вздрогнула Зина.
Пан Иржи и Альварес переглянулись смущённо.
-Во время большого наводнения слона не смогли эвакуировать. – тихо пояснил Юзек. - Его пришлось застрелить.
-Нет же! – заволновался я. – Нет! Он живой! Я сам видел! Я сам на нём ехал.
-Мёртвый император верхом на мёртвом слоне. – Задрал брови Пятряс. - Хоть в моём исполнении это прозвучит, как «масло масляное», но… готично. Какой жуткий символ.
-Да ну вас всех! – рассердился я. – Понапридумывали ерунду какую-то! Так и скажите, что вы просто завидуете!
-Чему? – удивилась Зина.
-Тому, что я теперь - особа приближённая к императору. – и я гордо выпятил пузо.
И тут они принялись ржать. Причём первым начал подлый Альварес. Ржали они со вкусом, долго, с подвывом и невольными слезами. А когда проржались, то как-то сразу забыли и про пана Руди, и про его слона и стали говорить о каких-то совершенно неважных вещах, вроде того, куда пойти погулять завтра.
Я под их разговор как-то незаметно задремал, а когда очнулся, Юзек нёс меня на руках по коридору.
-Юзек, а ты за меня тоже волновался? – непонятно для чего, сквозь сон спросил я.
-Тоже. – ответил он. – Ты спи.
-Это хорошо. Хорошо, когда за тебя кто-то волнуется. Я теперь тоже волнуюсь за вас за всех.
Потом я провалился в сон окончательно, и привиделся мне пан Руди, который ехал на слоне по ночной Праге. И был он невероятно грустный и очень одинокий. И тогда я закричал ему:
-Пан Руди, пан Руди. Ваше императорское величество!
А он услышал, обернулся ко мне и сказал:
-Не зови меня так. Всё моё величие – в прошлом. Да и было ли оно?
А потом спросил:
-У тебя теперь всё хорошо? Ты с друзьями?
-Да, да! – закивал я. – У меня всё хорошо. Спасибо вам большое.
-Вот и славно. – кивнул он, а слон Кадир задрал хобот и затрубил согласно. – Это хорошо, когда есть друзья.
У меня заболело в груди, до того стало его жалко. И я закричал:
-Пан Руди, хотите, я буду вашим другом? Я к вам буду приходить во сне, и вы мне будете рассказывать всякие истории про то, что было раньше, и я вам тоже – про собак, вегетарианские сухарики и мальтийских болонок. И вы больше не будете одиноки. Только я вам, наверное, быстро надоем. Потому что я доставучий.
-Вот уж нет. – возразил он. – Приходи когда захочешь. Я буду рад.
-Конечно, пан Руди, я обязательно приду. – пообещал я.
И внезапно услышал Зинин голос:
-Дембель, маленький, ты чего скулишь? Страшное приснилось?
А удаляющийся голос пана Руди внезапно потеплел:
-Так это твоя хозяйка? Красивая. Настоящая воительница.
И я проснулся, чтобы обнаружить рядом со своим матрасиком встревоженную Зину, которая гладила меня по голове. Я машинально лизнул её руку.
-Зина. – поделился я. – Пан Руди говорит, что ты красивая. Наверное, ему нравятся, которые воительницы с маленькими сиськами.
-Спи, дубина. – нежно сказала она.
И я заснул. До самого утра. Без сновидений.

Следующий день начинался куда лучше предыдущего, хоть мальтийскую болонку до сих пор не удалось отдружить.
Во-первых, мы выспались.
Во-вторых, хорошо позавтракали, хотя кудахтанье любителя вегетарианских сухариков «Ах, ах, какая экспрессия! Ах, какой изумительный аппетит!» мне чуть не перебило аппетит.
С одной стороны, это, конечно, напрягало. С другой, я его, кажется, начинал понимать – когда твой человек имеет целую гостиницу, а при ней шикарный ресторан, то тут волей неволей, обожрёшься мясом на всю оставшуюся жизнь и ни на что, кроме сухариков и смотреть не сможешь.
Мясо должно доставаться с боем, его следует тырить из холодильника под немедленной угрозой убийства тяжёлым тупым предметом, типа чайник. А когда оно всё вот так вот, на тарелочке с золотой каёмочкой… нет, спасибо, я лучше продолжу ****ить сосиски с Зининой тарелки.
И, наконец, в третьих, Юзек повёл нас на самую настоящую экскурсию. Как, всё-таки, хорошо быть туристом, - тебя водят за ручку, пальцем показывают всякие достопримечательности, рассказывают про них всяко-разное и ещё дают фотографироваться на их фоне. Времяпровождение, если вдуматься, зряшное, но до чего расслабляет.
Зина, правда, памятуя вчерашнее, сначала порывалась носить меня на ручках, чтобы я не растаял, аки чудное видение в дивной пражской дали, но хватило её только на сто метров.
А потом она принялась покряхтывать и стонать, и, наконец, отпустила меня со словами:
-Ох, собачина, до чего же ты отожрался!
Это уже больше походило на мою Зину, потому что «Дембельсобачкамоясладенькая» – совершенно не её репертуар. Ксенька, видя, что Зина до сих пор боится меня потерять в толпе, предложила привязать к моему ошейнику ленточку, выдернутую из Ксенькиной же причёски, и за эту ленточку таскать меня по городу.
-И ещё можно, одолжить у Пятряса шнурки, связать их с ленточкой, чтобы вам было удобнее. – наивно глядя на меня, добавила она.
Вот все бабы-ду… Ну, в общем, неадекватные они… бабы. Даже, которые беременные готы.
Так что я, в ответ на это замечательное предложение даже злиться не стал, а запрыгал на месте и заорал с воодушевлением:
-Да, а ещё лучше, давайте Зина одолжит резинку от трусов, и тогда всем будет приятно – и спотыкающемуся Пятрясу, и разлохмаченной Ксеньке, а уж Зине-то как хорошо станет. Особенно, если она встретит какую тётку с завлекательными сиськами и начнёт ей глазки строить. И тут вдруг, бах! – и трусы сами падают. Объяснение в вечной любви действием.
-Убью! – заорала Зина и попыталась пенделем отправить меня в набежавшую волну.
Набежавшую, потому что мы тогда, как раз осматривали Карлов Мост, и мне запретили задирать лапу хоть на что-нибудь. Как будто я сам не понимал – писать на сплошную каменную ограду крайне неудобно.
До того, как я закончил свою провокационную речь, Пятряс уже висел на мостовой ограде, мордой к реке и ржал. Юзек улыбался смущённо, а Ксенька хихикала, зажимая рот рукой. Только моя стриженая бесновалась, до того ей было жалко какой-то паршивой резинки от трусов.
На нас стали оглядываться.
-Зина! – укоризненно сказал я, спрятавшись за Юзека. – Что подумают о тебе иностранные люди. «Вот, - подумают они. – Какие невоспитанные бывают некоторые одинокие лесбиянки. Орут так, словно с них трусы уже свалились. И швыряют во Влтаву маленьких отважных собачек, будто эти собачки чего такого необычного сказали».
-Кто-нибудь, бросьте меня во Влтаву. – простонала Зина. – Я больше не могу! Эта собака разрушает мой мозг!
Тут уже и Юзек стал ржать в голос. Потом, наклонился ко мне и взял меня на руки.
-О пан Езус! – сказал он. – Какой же ты тяжёлый. От болтовни, должно быть.
-Да, папочка! – ответил я. – Давай, пронеси меня десять метров, и я стану ещё тяжелее. От невысказанных восторгов.
В конце концов, даже Зина не выдержала и начала смеяться.
А потом мы пошли дальше.
По раннему часу, от вчерашнего многолюдья ничего не осталась. А потому идти можно было, никуда не спеша и ни на кого не отвлекаясь. Юзек специально выбирал дороги полегче, чтобы Ксенька не сильно напрягалась. Но всё равно, мы часто присаживались отдохнуть, и говорили, говорили, говорили. Так, словно спешили наговориться на всю жизнь вперёд.
Я приставал к Юзеку и Ксеньке, чтобы они рассказала мне побольше о пане Руди… то есть, об императоре Рудольфе. И узнал много страшно интересного. Вернее, интересного и страшного.
И про то, как он остался один во время похорон отца, из-за того, что у какого-то стражника упало копьё, от громкого звука все запаниковали и разбежались, и ему пришлось долгое время ждать, когда явится хоть кто-нибудь. Это, наверное, было ужасно – остаться одному в такой миг.
И потом, как он всё искал свой философский камень и привечал, поэтому, всяких проходимцев и жуликов. Как он сходил с ума. И как его, в конце концов, обманул родной брат и отнял у него корону. И как он потом умер в полном одиночестве.
Я слушал их, и мне становилось его жалко. Это ведь и впрямь, было ужасно – быть императором. К нему нельзя было прийти вот так запросто, хлопнуть по плечу и сказать – ей, Руди, пойдём прогуляемся, день сегодня чудесный, вишни цветут и ветерок тёплый, а если хочешь, попьём пива. Он не мог никому пожаловаться на то, что у него болят зубы, ведь у почти бога не может ничего болеть, да у него и зубам-то быть не полагается, особенно, если вспомнить все эти «у королев не бывает ног», о которых мне толковала Ксенька.
Да от такой жизни, не захочешь, но съедешь с глузду.
А потом мы снова пошли гулять, и шли, никуда не торопясь. Шли куда глаза глядят, и я немного беспокоился за Ксеньку, как ей, не тяжело ли ходить. Но Ксенька держалась молодцом, шагала хоть и медленно, но упорно.
А ещё мы нашли замечательный кабачок и от души поели. С чувством, так сказать. Я даже задремал от сытости, привалившись к ногам Юзека.
И снова шли гулять. Мы гуляли так долго, что уже начало смеркаться. Юзек как раз показал нам один милый скверик, и мы уселись на скамейку, чтобы передохнуть перед дорогой в гостиницу.
Но, то ли от усталости, то ли из-за подкатывавших сумерек, я почувствовал лёгкое беспокойство.
Так что, когда те четверо возникли в конце аллеи, я не удивился. Они просто взялись неоткуда. Соткались из забронзовевшего вечернего воздуха.
Первой, как я и ожидал, насторожилась Зина. У неё на такие вещи нюх. Оно и понятно, стриженым дурындам достаётся по горбу чаще всех прочих. Вторым – Юзек.
Странно, те четверо, не кричали, не смеялись вызывающе, не делали ничего угрожающего, но сразу становилось понятно - это по наши души. И нас они никак не минуют.
Последними спохватились Ксенька с Пятрясом. Именно в такой последовательности – сначала Ксенька, а потом Пятряс. Но это произошло уже тогда, когда те четверо сбавили шаг и начали с многообещающими ухмылками переглядываться.
-Эй-яааа, - ухмыльнулся тот, кто видимо был у них за старшего. – Смотрите, какие птенчики. А эта курочка, того гляди, яичко снесёт.
-А вторая курочка, как я гляну, на нас не больно-то любезно зыркает. Видать, настоящие мужики, ей не по нраву. – сказал второй.
-Да и оба мальчика, что-то больше на девочек смахивают. – прошипел третий.
-Что, богатые господа, не желаете ли поделиться добром и девочками с бедными?
К моему удивлению первым ответил Юзек, хотя, по моим расчётам должна была – Зина.
-Ты не с того тына взялся кукарекать, петушок. – жёстко сказал он. – Маши крылышками дальше.
-Оп-па! – делано удивился старший.
И дальше, без всяких предисловий, засветил Юзеку в глаз. Вернее, попытался засветить. Юзек оказался быстрее и успел поднырнуть под удар. Одновременно с этим, двое чужаков бросились к Ксеньке с Пятрясом, а оставшийся прыгнул на Зину.
И завертелось. Как обычно в драке – одновременно происходило много разного, я бросился к Зине на выручку, Юзек, как следует, приложил крюком справа вожака. Пятряс, с удивительным хладнокровием встретил обоих нападавших ударами ног. Зина, коротко хакнув, всадила кулак в чужое брюхо, а я, подпрыгнул и вклещился в руку, которая только что посмела замахнуться на моего человека.
С моим вмешательством дело пошло бодрее. Тот, придурок, которому не повезло напасть на Зину, почувствовав, как мои зубы сомкнулись у него на руке, издал какое-то подобие поросячьего визга и попытался меня стряхнуть. Во придурок! Если я сжимаю что-то в зубах, то вырвать сжатое у меня из пасти фактически невозможно. Поживите моё со стриженой дурындой, которая с воплями пытается выдрать у вас из пасти честно стыренный батон колбасы, и сделается у вас такая же хватка.
Тогда он попытался отодрать меня другой рукой и тут же за это поплатился, Зина, коленом засадила ему промеж ног (лесбиянка, что с неё возьмёшь!), а когда нападавший согнулся с воплем, добила двумя жёсткими ударами в голову.
Дальше, мы, не сговариваясь, рванули на подмогу Пятрясу, которому приходилось туго – двое нападавших, на одного худосочного программиста, но он на удивление стойко держался, впрочем, оно и понятно – ведь у него за спиной была Ксенька.
Юзек пока справлялся без нас и довольно ловко мутузил вожака.
С нашим походом, дела у Пятряса пошли несколько веселей, Зина оттянула на себя одного из нападавших, и драчун-программист мог полностью заняться вторым.
А вот мне не повезло, я пропустил удар по башке и следом, мощный пинок, который отправил меня в недолгий полёт за скамейку.
Шлёпнулся я от души, так, что дыхание вышибло из груди.
А когда вскочил на лапы, то в глазах у меня потемнело.
Я вдруг увидел…
Я увидел рыцаря в кольчужных доспехах, рыцаря в белом плаще с нашитым красным крестом, рыцаря, что бился на мечах с королём-мертвецом. И этот рыцарь был Юзек.
Чуть в стороне свирепая воительница в кожаном доспехе боролась с волком-оборотнем. Рядом с ней, бился с чёрной тварью стремительный и безжалостный ведьмак, истребитель чудовищ. А за его спиной, вздымала руки в жесте защиты светлая волшебница.
Я посмотрел на себя и тоже увидел. Мощные лапы и широкую грудь. Я был – боевой пёс, из тех, что шли с легионами, из тех, что сражались в Эрнандо Кортесом, я был напор и смерть, натиск и победа.
И я рванул вперёд, толкнул землю лапами и бросился в бой…
Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Трое чужаков, подхватив за руки вырубленного Зиной четвёртого, кинулись в бега. Юзек плюнул им вслед. Пятряс издевательски засвистел. Зина, встревожено спрашивала Ксеньку:
-Ты как?
А я… Я вздохнул и вновь стал обычным Дембелем.
-Вот ведь! – укоризненно сказал я. – Какие некоторые лесбиянки противные бывают! Нет, чтобы спросить «Как там моя собачка?!», так ведь нет!..
Ксенка прыснула, и стало ясно, что с ней всё в порядке. Остальные тоже принялись ржать.
-Смейтесь, смейтесь. – укоризненно сказал я. – Как превращаться, так мы серьёзные, а как смеяться надо мной...
-Дембель, по-моему, тебя по башке приложили. В очередной раз. – типа встревожилась Зина.
-Да ну тебя, Зина. – Обиделся я. – Вот ты, например, была амазонка. А Юзек – рыцарь. Пятряс – ведьмак. А Ксенька, вообще, волшебница. А я был пёс-спецназовец! И мы дрались с мертвецами. – и я гордо завилял хвостом.
Странно, я думал, что они хотя бы встревожатся, но ничего подобного. Из-за одержанной победы все просто раздулись от гордости и орали, перебивая друг друга: «А как я его!». И решили, что раз такое дело, то надо, от греха подальше, ехать в гостиницу, праздновать.
Но на этом чудеса не кончились. Потому что на выходе из парка мы и встретили ту женщину. И она тоже появилась ниоткуда.
-Ну-ка, ну-ка, ребятки, - сказала она. – С мертвецами вы справились.
Ксенька неслышно охнула и прикрыла руками живот. Пятряс немедля нахмурился и шагнул вперёд, чтобы закрыть любимую собой.
-С живыми чаще бывает трудней. – грустно улыбнулась женщина Юзеку. – Ты это знаешь, малыш. Что бы ты не выбрал – ты пройдёшь свой путь с достоинством.
Юзек невольно отступил.
-Сомнения редко доводят до добра. – сказала женщина Зине. – Не бойся, храбрая девочка, ты не останешься одна.
Зина смотрела с тревогой.
-Ты сумел получить величайшее сокровище. – обратилась женщина к Пятрясу. – Да будет оно с тобой. Только сумей его сберечь.
Пятряс глянул на неё озадаченно.
-Ну, а что ждёт тебя, ты и так знаешь, маленькая. – улыбнулась она Ксеньке. – За печалями всегда идёт радость. И ты даже знаешь, какая.
И Ксенька светло улыбнулась ей в ответ.
И тут я не выдержал:
-Эй, подождите, а я?!
Женщина засмеялась.
-А у тебя всё будет просто прекрасно, отважное сердце.
Я уже собирался спросить, входят ли в это «прекрасно» мальтийские болонки и сервелат, но дурак Пятряс всё испортил совершенно непонятной фразой:
-И оставь себе немного порошка, собачко. Он волшебный.
Зина подавилась от неожиданности. Юзек ничего не понял и удивлённо поднял брови, а Ксенька укоризненно пихнула своего тощагу в бок.
А та женщина засмеялась легко и, махнув рукой на прощание, отправилась вглубь парка. И вдруг пропала.
-Что это было? – Зина и Юзек спросили хором.
-Это была волшебница. – с важностью пояснил я. – Только какая, я не понял, мне пан Руди про нескольких рассказывал.
-Да, - светло улыбнулась Ксенька. – Это была волшебница.
-Да, - вновь повторил я. – Вы же слышали, что она мне предсказала. Поэтому поехали скорее в гостиницу, мне надо, чтобы предсказание исполнилось, срочно задружиться с мальтийкой.
Зина буркнула, что-то насчёт кобелюки ебливого, но в гостиницу всё-таки поехала.
И представьте себе, каково же было моё горе, когда от малахольного Альвареса я узнал, что мальтийка с хозяйкой, сегодня, в три пополудни, пока мы мирно топтали пражские улицы, выписались нафиг из гостиницы.
Что со мной было!!! Это не передать словами.
Я выл! Я орал! Я ругался всеми известными нехорошими словами, узнанными от Зины, и по ходу выдумал ещё парочку новых.
Я обругал Зину долбанной лесбиянкой, а Альвареса малахольным психом. Зина сказала обиженно:
-Сам ты, Дембель, дурак!
А любитель вегетарианских сухариков заквохтал восторженно:
-Ах, какая экспрессия!
После чего, я сплюнул с досады и поплёлся за всеми в ресторан, где и попытался покончить жизнь самообжиранием. Не удалось. Меня всё время спасали, подсовывая под нос новые лакомые кусочки. А я ведь не могу умереть, пока всё вкусненькое не съедено.
А на следующий день, выяснилось, что настала пора расставаться. Ксенька и Пятряс засобирались домой. Зина немедля забеспокоилась, не собираются ли они добираться автостопом.
-Мы самолётом. – с улыбкой объяснил Пятряс. – Нам теперь нужен покой. На ближайшее время никакой романтики.
Ксенька упрямо поджала губы, и я понял, что вся романтика у них впереди. Вот родится у них маленький, и устроит романтику.
-А ты. – тихо спросила Зина у Юзека.
–У меня билет на автобус. На завтра. Придёшь меня проводить?
Зина коротко кивнула.
Но перед тем как расстаться, мы ещё успели погулять по Праге. И поесть напоследок, как следует.
…Хотя неотдруженную мальтийскую болонку, конечно жаль.
Проводы всегда муторное дело. Особенно, когда провожаешь друзей. Зина отвезла всех в аэропорт.
Я не хотел слезать с Ксенькиных коленей. В конце концов, она была тёплая, смешная и от неё хорошо пахло. Солнцем, ветром, Пятрясом и маленьким, который был в животе. Так что с её коленей стягивать меня пришлось хором. И хором уговаривать «Уйди, гадская собака, самолёт же сейчас улетит».
В зале пражского аэропорта оказалось ещё хуже, чем на Вацлавской площади. Потому что там пахло разлукой.
Юзек и Пятряс, пожали друг ругу руки. Ксенька обняла Юзека, а потом прижалась к Зине. Я тоскливо вздохнул. Тогда меня подняли на руки и поцеловали в лобик (Ксенька) и потрепали по ушам (ведьмак-программист).
Я плакал про себя, когда они улетели.
Всю ночь напролёт Зина и Юзек разговаривали. Наверное, это можно было бы назвать исповедью. Но они говорили так, и о таких вещах, о которых можно только с самыми близкими.
Но ещё хуже пришлось на следующий день, когда уезжал Юзек. Сердце моё рвало болью, я прижимался к его ногам и всё надеялся, вдруг он не уедет. А Зина держала его за руку.
-Ты единственная женщина, с которой у меня, наверное, получилось бы. – сказал он ей на прощанье.
А эта грубая женщина, которой только что отвесили такой комплимент, ответила в своеобычной манере.
-Катись давай, монах хренов. – и голос её странно дрожал и прерывался.
-Юзек, - горячо зашептал я, когда он поднял меня на руки. – Помнишь как там, в горах? Только ветер, шум сосен и солнце…
-Помню. – серьёзно сказал н.
-И я помню. И ты всегда помни. Мы ведь скалолазы, да?
-Так есть. – кивнул он.
А потом он ушёл. Я смотрел вслед отъезжающему автобусу и тихо выл. Зина, кажется, тоже.
И в этот ужасный миг, я понял, что наше путешествие закончилось.

Высоко в горах туман стоял сплошной стеной. В белом мареве тонули почти вертикальные отвесы скал, неразличимым делался лес, и почти невидимой была дорога.
«Ниссан» ехал на маленькой скорости, скорее крался, чем ехал, боясь упустить дорогу из-под колёс. Свет фар изредка выхватывал из молочной пелены бурый бок скалы, чудной выворотень у дороги, шершавую кору сосен.
А потом из тумана вдруг возникла девушка. За плечами у неё был рюкзак. В одной руке, она держала табличку, на которой можно было прочитать только первые две буквы “to…”. Второй рукой она придерживала куртку на груди, в том месте, где из разреза молнии выглядывала любопытная собачья мордочка.
«Ниссан» медленно прокатил мимо и хрипловатый женский голос сказал строго:
-Нет! Больше никаких приключений.
Ответом стал протестующий собачий лай. Собака в машине лаяла не переставая, и звук, вместе с машиной уносило дальше в туман.
Девушка с рюкзаком и собакой, растеряно смотрела в ту сторону, куда он удалялся. Но с места не двинулась.
Постепенно всё стихло. Девушка зябко повела плечами и приготовилась ждать дальше.
Мягкое урчание двигателя застало её врасплох. «Ниссан» сдавал задним ходом и, наконец, мягко просев, затормозил рядом.
Девушка смотрела по-прежнему растеряно. Задняя дверь открылась со скрипом и голос, не мужской и не женский, но очень похожий по тембру на недавно отзвучавший лай, заинтересовано спросил:
-А это у вас, случайно, не мальтийская болонка?
Девушка чуть удивлённо кивнула.
-А ты, дурында стриженая, останавливаться не хотела! – непонятный голос звенел осуждением. – Садитесь пожалуйста, милая девушка, с милой мальтийской болонкой.
Девушка чуть помедлила… и шагнула вперёд.
Хлопнула дверь «Ниссана», громче заурчал двигатель, и машина тихо двинулась дальше, растворяясь в белёсом мареве.
Какое-то время машину ещё было слышно, но постепенно звук затихал, истончался и вовсе пропал.
Остались лишь горы, туман и скрытая за ним дорога.