***

ОНА

У любви - серо-голубые, немного близко посаженные глаза, с  надменными веками, прямой нос, с чуть торчащим  вверх кончиком, очерченный крупный рот, широкий каменный подбородок и высокий лоб. А еще любовь -  телосложения худощавого, очень стройного, росту под два метра и волосы ржаного хлеба. И вот еще что: любовь имеет противоречивый характер – то злюка, а то и бывает, шепчет нежности. Но нежностей давно что-то не слышали ушки нелюбимой… Кстати о ней – нелюбви: она то как раз росточком маленькая, пухловата – попа мячиком, носик торчащей пуговкой, глазки черненькие, губки чуть ли бантиком. Зато волосы шикарные – густые и шелковистые – жуть. Любовь  волосы трогает – когда восхищается, а когда возмущается, что везде они потом остаются: на теплой еще, от нее - нелюбимой, постели, на полу возле зеркала, в кресле, в ванной.… И еще Ему ручки нелюбимой нравятся – маленькие лапки, говорит, пальцы тонкие. А характер у нелюбимой  покладистый, но такой характер только с Ним – другие страдали, с ума сходили, а Этот – никак… пришлось подстроиться самой, нежной стать, неприхотливой, забыть о восточной дикости предков. Забыть – легко вышло, ведь как посмотришь в глаза эти – то голубые, то серые; как прижмешься к  груди – так и память, и сердце – вон!!! Только и остается, что расслабленно прикасаться к Нему тонкими пальцами и шептать надрывно о том, как любишь, до тех пор, пока не уснет Он под эту странную колыбельную. И до-о-о-лго потом еще не спать – смотреть, как поднимается дыханием грудь, как вздрагивают ресницы и едва заметно движутся  веки – о, знать бы, что видит Он во сне! И беспрестанно молить утро, чтоб оно задержалось, чтоб подольше побыть возле Него, чтоб хоть чуточку, чуточку еще…. Уснула…
А утро – оно жестокое. Солнцем в милое лицо, резким лучом прервет ощущение близости. И все, что было очередной, тобой канонизированной ночью – будто стирается из его памяти. И снова Он прежний – собранный, серьезный и даже немного груб… Черный кофе, сигарета, быстрее-быстрее, ведь Ему пора бежать по делам! Вспоминать, грустить, ждать следующей встречи – это всё - тебе, Ему некогда об этом. Просто дела, зай, пойми…дела. И ты проникаешься пониманием, думаешь, что да, наверное, действительно, Его дела не могут быть обыденными и несрочными – а скучать – твоя забота. Он, проводив тебя, садится на край дивана, закуривает и задумчиво сидит, уставившись в стену напротив. Дела. Дела…
Идешь по промозглой утренней улице и только краешком сознания понимаешь – все должно быть НЕ ТАК! Как-то Иначе. А потом, спустя какое-время, в который уж раз возвращаясь домой, после ночи с Ним – приходит Истина – ИНАЧЕ быть не может. Только так. Обидно, но и в следующий раз ты согласишься на все, лишь бы уснуть на его груди…
 
ОН

Ах, как он целует нежно белые плечи Ее, как нравится ему прикасаться к бархатной коже этой маленькой валькирии, укравшей его покой и сон! Что же сделать ему, чтоб не мучиться, чтобы рвущее душу безумие ушло из жизни, чтоб спать спокойно, ночами не глядеть в потолок – и вспоминать, прокручивать будоражащие кадры – с Ее странностями, глубоким взглядом, тонкими пальцами, дикими полустонами-полукриками, шелком волос Ее, резко-пылкими объятиями и еще, еще много в Ней такого, чему нет объяснения… Невозможна эта любовь, невозможна как стрижи зимой – ну зачем встретил Ее – человек доселе хладнокровный, каменное сердце и трезвый расчет – никто бы не сравнился с ним в этом, и тут на тебе – уже как год темноглазая ведьма покоя не дает, вскипает при встрече – эмоции на грани.
Опять не выдержал – позвонил, позвал – летит уже, тут как тут.  Не упустит случая случки, вввведьма! Только это и держит Её с ним, только плотское не чуждо Ей, не сможет ведь Она как все – не станет никогда дородной, домашней матерью. Не получится к дому, к очагу привязать дикарку – только хуже будет – год, два, десять  - все одно: однажды вернется усталый домой, а нет Её нигде и окно нараспашку – улетела…
Сопит курносая под боком, сладко так сопит после утомительных ласк, маленькие ручонки свои к нему на грудь бросив. А ты лежишь и просишь ночь, чтоб длилась вечно, чтоб не кончалось это ощущение спокойствия. «Прошу тебя, ночь! Рядом, до стылых вен любимая женщина! Не кончайся, НОЧЬ!!!» - веки прикроешь и повторяешь до бесконечности про себя, чтоб не разбудить маленькую Любовницу с Её нежным дыханием, что-то во сне шепчущими, алыми от поцелуев губками.…  А резким, злым утром так больно понимать, что как только бездонной чернотой сверкнут еще сонные глазки, так сразу Она рвется, одежды на себя набросив, бежать – ведь день Ей, дитю ночи, не несет никакого удовольствия… И сам начинаешь вести себя мерзко, подстраиваясь под дурные Её движения  - спрашиваешь: «Куда бежишь, торопишься куда? Солнце низко!» Отвечает ехидненько так: «Ведь тебе по делам нужно?» – и дела сразу ненужные, неважные появляются. До двери на цыпочках тонкими ступнями срывается, легонько коснется щеки тонкими пальцами, к губам едва притронется и бежит, бежит в свое наверняка веселое утро. А ты остаешься снова один на один с четырьмя стенами, еще теплой от Её мягонького тела постелью, длинными волосками на подушке, лицом в подушку уткнешься и вдыхаешь, вдыхаешь, как ищущий пес, запах Любовницы. Потом встряхнешься – сумасшедшего поведение, идиота! Так нельзя – всё! Больше не звонить, не писать, на сообщения не отвечать, трубку не снимать, не видеть, не слышать, не звать… так, глядишь,  уйдет наваждение, покинет сны темноволосая ведьма, не придет незваным гостем в мечты…  Сколько раз такое повторялось – удалит из телефонной книги номер Её, а он на сердце, наверное уже вырезан – в памяти сидит намертво – удалит и… неделя, другая, а потом, когда совсем уже невмоготу без Неё, или в пьяной, черной тоске по Ней – дрожащими пальцами набираешь номер и слушаешь гудки, моля Её быстрее взять трубку, скорее, приди, спаси! Кожей впитываешь небрежный Её, с легкою хрипотцой, тембр голоса, произносящий: «Привет, куда пропал? Я скучала…»
Опять не выдержал – позвонил, позвал – летит уже, тут как тут…  И все сначала…
 
ОНА

Это неизлечимо. Путь и ненадолго – на всю мою коротенькую жизнь, но никогда, ни в одной из жизней не было и не будет более у меня такого чуда как Он. Ветер, стылый, помоги мне! Раздуй в сердце Его пожар… Солнце ясное, горячее, растопи лед в душе Его… Небо, небо тучное, серое как глаза любимого, покажи Ему, как страдаю я…  Матерь пресвятая Лилит, заступница женщин грешных в любви своей, помоги мне, помоги Ему полюбить меня как никого не любил…
И так каждую ночь – горький шепот в подушку, слёзы ручьем в нее, горемычную; руками обовью одеяло раскаленное, как  Его ночами обвиваю и погружаясь медленно в пучину сна – вспоминать, вспоминать последнюю ночь, проведенную с Ним…
Вечер, скудный и скучный. От осознания своей Ему ненужности с ума сходишь, день за днем, день за днем медленно сходишь с ума; молча, гипнотизируешь телефон, молча куришь одну за одной, взываешь к нему как в той советской комедии: «Позвони мне, позвони!» Ради всего святого, в шумной компании в пьяном угаре -  вспомни обо мне, позвони!!! И вот, совсем уже отчаявшись – ложишься на холодную  постель, пустым взглядом в потолок, и  - мечтать…
Дзыыыыыыынь-дзыынь, дзыыыыыыынь-дзыынь – рывком бросаешься к телефону, на определителе – ОН!!!  затаив дыхание, считаешь звонки: раз…два…три…четыре… пять… пора брать трубку. Поднимаешь, и выкрик за все эти мерзкие вечера без Него рвется  по проводам: «Привет! Куда же ты пропал!? Я скучала, ты даже представить не можешь, как… - слова обрываются от его спокойного тона, застревают в груди колючие упреки и кипящие признания…
Тааак, волосики причесать, губки подкрасить, ноготочки заточить, легкое платьице на голое тело, чулочки -  кошка так кошка, черт с тобой. Что хочешь, то и получишь, дорогой. Главное – Он будет рядом этой ночью, а остальное – чепуха, вздор, ненужное…
Таксист настороженно оглядывает  -  платежеспособна ли? Способна, дяденька, способна. Только быстрее, пожалуйста, как можно быстрее!!! И по ночному городу мчит к Нему, по пустым шоссе и автомагистралям, через весь город, который сейчас кажется серым и таким несчастным по сравнению с ней.  С Той, которую теплое счастье ждет, выкуривая на балконе одну за одной… Приехала, дверь подъезда ногой – идет Он… Красивый, безразличный и … такой бесконечно любимый, безумно необходимый и ужасно родной… Боже, за что мне эта любовь – сумасшедшая, не оставляющая выбора  -  ни мне, ни Ему…
 


 
ОН

Шшшш…. Шорох шин по шуршащей осенней листве, шаркающей походкой он выходит на балкон – приехала, лягушонка в коробчонке! Машет из полуоткрытого окна машины такси тонкой белой рукою… Он быстро хватает со столика в прихожей ключи, нетерпеливо ищет второй ботинок – не находя, швыряет тот, первый, найденный. Быстрее, быстрее, и - в тапочках, в тощей льняной рубашке через три ступеньки прыгая вниз до 1 этажа, с грохотом вон подъездная дверь, деньги таксисту, стук другой уже двери, закрывающейся – автомобиля…
Ветер промозглый шипит, продувает тонкий лен насквозь,  а он стоит и смотрит на ненаглядное лицо в обрамлении темных волос, на тонкие руки и этот аромат… только ее аромат – такой же тонкий как эти руки, такой же темный как волосы эти, такой же томный, как глаза ее. Ни слова – берет ее за руку, и снова -  грохот подъездной двери, затхлый запах стен хрущевки, лестницы, ступени – и она впереди, ведьмовской, заколдованной своей походкой отбивает топотком шустрых маленьких ножек  ритм его сердца.
Одной рукой аккуратно взять ее под упругую попу, чтоб легче, приятнее ей поднималось; остановившись у квартиры, нежно приподняв упрямый подбородок, заглянуть в омут глаз и долгожданным касанием почувствовать мягонькие, дутые губки ее. И тут же яростно она впивается, голодная, с хриплым стоном в его рот, грызя его и кусая острыми зубками – словно в наказание за долгое ожидание. А руки мнут, терзают, царапают тело под тощим покровом льна, и горят уже оба –  она с кошачьей злостью, он – с немыслимым  и точным знанием: смерть есть!  И обязательно наступит, если сейчас им не сгореть вместе, вот так же -  жадно, кусая и ломая друг друга. На верхнем этаже шум – крики, матерки, топот  – загулявшие соседи провожают гостей. Переброситься взглядами – Скорее! Быстрее! Немедленно! Достать ключи – открыть пространство огню – ввалиться как последние пьяницы в тесную прихожую, кое-как закрыв за собою дверь и ….. тушить огонь встречным огнем, и гореть в нем пламенем страшным, лишь на долю секунды выпадая из жаркого забытья только для того, чтобы впасть в него снова….
А после, лежа на полу в прихожей среди кучи обуви и теперь уже неразличимой «где-чья» одежды, взглядом отыскав под трюмо злосчастный второй ботинок, вспоминать эстафетное открывание двери, шепоток и хихиканье за нею, в два голоса смеяться – он: эффектно и от этого, немного смущаясь, она: заразительно и искренне, но оба – громко!
Проигранный им спор «кто идет за кофе», сигаретку «по-цыгански» после, брызги в ванной и шумное выгоняние тараканов из буфета – за одно только это, он готов на сделку с нечистым…. В такие моменты – она была ближе ему. И хрен с ними, с пожарами…  Пропал я, совсем  пропал, горемычный!...