Сценарий по мотивам повестей Н. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки»
По идее Александра Артемчука
Старик Петро скачет по степи, по чумацкому шляху. Время от времени оглядывается назад – его глаза полны страха, лицо искажено его гримасой, губы всё время шепчут что-то неразборчивое. За ним – в полнеба – фигура громадного всадника в полном казацком облачении, с пылающим взором. Камера показывает лицо Петра поближе - и тогда становится слышно, как вместе с дыханием изо рта доносится – рефреном - единственное слово: «Ненавижу!». Впереди – степь и вьющаяся по ней дорога, отражающаяся в глазах Петра. Крупно – чёрные глаза старика, превращающиеся в доверчивые глаза ребёнка – Петра.
* * *
Дорога в степи – торный чумацкий шлях. Жара, сушь, звон кузнечиков. Маленький Петро - мальчик лет 4х, со стриженными под горшок чёрными волосами – один на дороге в степи. Он скачет на палке, изображая из себя всадника – казака: рубит хворостиной, как саблей, траву, угрожает воображаемым врагам, внезапно замечает, что дорога – пуста. С ужасом – отбросив палку-коня - бросается бежать. Впереди – никого. Петро разворачивается и бежит в обратную сторону и с вершины холма видит в лощине уже довольно далеко отъехавший воз, гружёный разным крамом для продажи на ярмарке. На возу семья Петра: мать с маленьким братом Иваном – годичным карапузом с русыми волосёнками - на руках и отец, правящий волами. Петро подбегает к возу, отец останавливает волов, укоризненно качает головой – неспешно, как вол,- подаёт ему руку, помогает влезть на воз, лениво влепляет Петру затрещину:
- Где ты бегаешь, иродово племя?
Петро влазит на воз, перебирается поближе к матери, садится рядом. Смотрит на братика Глаза Петра – чёрны и грустны, младенца – Ивана – неосмысленные и сини. Мать, не обращая внимания на Петра, агукает Ивана. Дитя улыбается, тянется ручонкой к Петру. Тот – глядя в его синие глазёнки своими – чёрными – тянется навстречу. Мать – снова же не замечая Петра, полностью поглощенная Иваном – перекладывает младенца на другую – дальнюю от Петра - руку и суёт с агуканьем ему сиську в ротик. Рука Петра повисает в воздухе. Он отворачивается и, зло уставясь на спину отца тихо шепчет: «Ненавижу!» Воз, качаясь, уплывает за вершину очередного холма. Вечная степь, ветер, кузнечики.
* * *
Ярмарок: стоят возы с крамом: горшками, штуками яркой материи и просто белого полотна, стричками, монистами, кружевами, курами, колбасами, свитками, шароварами, женской одеждой, огородным инструментом, курами…. толпы народу… гам… костры, на которых в больших казанах что-то готовится…. цыгане торгуют карамельными петушками на палочках и яркими игрушками, гадают…
Групка музыкантов в вышитых сорочках, поёт и играет во время прохода камеры по ярмрке:
Ой заграйте, музики,
В мене нові черевики.
Починайте скоріш грать,
Бо хочеться танцювать.
Починайте скоріш грать,
Бо хочеться танцювать.
Ой заграйте, музики,
Піддайте охоти,
Як поб’ються черевики,
Надіну чоботи.
Як поб’ються черевики,
Надіну чоботи.
Ой гоп, чобітки,
Піддайте охоти,
Погуляєм досхочу,
Підем до роботи.
Погуляєм досхочу,
Підем до роботи.
На ярмарке мать глазеет на плахты да ленты, на керамическую да стеклянную посуду, на украшения да ткани…отец несёт Иванка на руках, Петрусь идёт рядом, держась за отцовы шаровары. В продолжение этой сцены Петру несколько раз – короткой вспышкой ниоткуда - видятся внимательные зелёные глаза Басаврюка и он с каждым разом всё более встревожено оглядывается, но владельца этих страшных глаз в толпе, окружающей его, нет.
Семья проходит мимо двух мужиков в шароварах, стоящих около возов с пшеницей в мешках. Отец заинтересованно прислушивается к их разговору:
- Так ты думаешь, земляк, что плохо пойдет наша пшеница?
- Да думать нечего тут; я готов вскинуть на себя петлю и болтаться на этом дереве, как колбаса перед рождеством на хате, если ты, кум, продашь хоть одну мерку...
- Кого ты, земляк, морочишь? Привозу ведь, кроме нашего, нет вовсе… И отчего это ты – продашь, а я – нет?
- А потому кум, что я свою пшеницу всю салом намазал! – Хохочет мужик, тыкая кума пальцем в объёмистое брюхо.
Отец хочет что-то сказать им в ответ, даже открывает рот и делает такое движение, как будто хочет коснуться рукой плеча одного из мужиков, затем осекается, пожимает непонимающе плечами и ведёт свое семейство далее.
Подходят к вертепу: большой деревянный ящик, изображающий сцену с занавесом, в котором совершается действие... Вся семья расматривает вертем. Затем мы крупно видим пугавшие Петра, глаза. Камера отъезжает и мы видим, что глаза эти принадлежат Басаврюку. Он - в красной свитке - молча и грустно водит марионеток: дячка, чёрта, толстую матрону, казака, казачку, мальчика, ведьму, ангела… Не прекращая представления, Басаврюк впивается глазами в Петра. Тот испуганно прячется за материнскую юбку, но не отводит настороженного и восторженного взгляда от кукол. Басаврюк ухмыляется и протягивает Петру чёрта. Петро испуганно качает головой, не отводя от марионетки заинтересованного взгляда.
К игрушке тянется маленький Иван, отец радостно улыбается и покупает ему её. Семейство снова отправляется в поход по рынку. По дороге Петро рассматривает чёрта в руках Ивана. и, улучив момент, со злым выражением на личике, ревниво вырывает куколку из рук Ивана. Мать, увидевшая это, замахивается дать Петрусю подзатыльник, тот уворачивается. Она – отцу:
- Ты посмотри, какой Петрусь ревнивый да злой-то растёт. Ох, не завидую я той девице, что ему в жёны достанется…
Отец равнодушно пожимает плечами. Мать толкает отца в бок и хохочет. К этому хохоту присоединяется и Басаврюк, оставшийся уже далеко позади. Смех их звучит в ушах Петра всё более гомерически, демонически… он затыкает уши руками и начинает плакать. Тут же получает подзатыльник и затыкается. Крупно – лицо Петра с поджатыми от обиды губами и ненавидящим взглядом: «Ненавижу!»
* * *
Хата семейства Бурульбашей. Вечер. Горит пара свечей. Мать агукает маленького Ивана, лежащего в люльке, Отец – строгает деревянную ложку в углу, Петро играется с марионеткой-чёртом на лавке. Та на секунду оживает, превращаясь в маленького чёртика, корчит Петру рожу и снова становится игрушкой. Петро в ужасе отбрасывает её в сторону. Марионетка падает в тёмный угол, там – не видная уже никому - оживает, встаёт, злобно обрывает верёвки с лап и, кряхтя, бранясь и прихрамывая, потирая поясницу, залазит в щель за громадным сундуком, стоящим у стены. Петро слазит с лавки и опасливо ищет чёртика, находит только деревянную крестовину – вагу - с оборванными ниточками. Рассматривает верёвочки, свисающие с неё, с ужасом – неумело - крестится, подбегает к печи и, отодвинув заслонку и бросает вагу в топку. Потом бежит в красный угол, садится под иконами, с теплящейся лампадкой – лицо его полно страха - и, обхватив руками Библию, сидит, иногда поднимая голову и с надеждой смотря на иконы.
Родители во время всего его действия заняты своими делами и не обратили и толики внимания на его перемещения.
* * *
Подросший ещё на несколько лет Петро идёт по улице к церкви с Библией под мышкой. Сельская улица, по которой он идёт, вдруг превращается в чумацкий шлях в степи, становится слышен звон кузнечиков, шум ветра. Петро идёт по шляху, под становящийся невыносимо всё более громким стрёкот кузнечиков прямо к церкви, которая стоит теперь посреди бескрайней степи, а не в конце деревенской улицы. Тут в спину ему летит – как бы ниоткуда - камень, сбивает его с ног – и вместо звона кузнечиков раздается злорадный хохот – Петро поднимается – он снова посреди улицы села - к нему подбегает толпа мальчишек. Они обступают Петра и начинают скакать вокруг и задирать его с криками: «Чернец, чернец!» Иван, бежавший вместе с ребятами, сначала остаётся в стороне, потом, видя обиженное и злое лицо Петра, присоединяется к Петру, пытается оттолкнуть обидчиков от Петра, который молча агрессивно отбивается, но силы явно не равны. Тогда Петро, сбив одного из обидчиков с ног, бросается бежать, роняет Библию, останавливается, быстро поднимает упавшую книгу, бежит, вбегает в церковь и едва не сбивает с ног священника – отца Игнатия, сухощавого мужчину лет сорока в чёрной шапочке и седоватой уже косичкой, торчащей из-под неё. Петро утыкается отцу Игнатию в сутану и заходится в рыданиях:
- Отец Игнатий, отче, почто они меня всё время зобижают, бьют, чернецом дразнят?
Отец Игнатий кладёт Петру на голову обе ладони:
- Прости им их слабости, Иванку. Отец наш небесный прощал и нам грешным велел. Прости им, неразумным – шутят они с тобой так… в меру глупости… то есть - разумения своего!..
Петро поднимает заплаканное лицо:
- Почему они все не любят меня а, отче? За что? Я хочу быть таким, как они, с ними быть.
- А ты не алкай любви человеческой, сын мой, а ищи света божественного. Земное же всё преходяще, всё лживо, всё тлен…
- Вы же сами, отче, говорили: «Люби ближнего своего, аки самого себя!» Я люблю и мамку, и тата, а они Иванка всегда больше меня привечают. Неужто я им не ближний? Отче? – Слёзы катятся по его щекам…
Отец Игнатий вместо ответа грустно гладит Петра по голове. Петро смотрит на топорно нарисованную на стене у входа в церковь фреску Страшного Суда. Один из чертей ему подмигивает, делает значительное лицо и разводит лапами: мол, вот так вот оно… что уж поделаешь… Петро испуганно крестится и утыкается в колени отцу Игнатию.
* * *
Рождественская ночь. Сцена колядования. Наряженные персонажами вертепа подростки колядуют по дворам. Братья подросли ещё на несколько лет. Петро одет чёртом, Иван – чернецом. Весёлая толпа, сопровождаемая музыкантами, ходит по дворам и распевает:
Добрий вечір тобі,
Пане господарю, радуйся,
Ой радуйся, земле,
Син Божий народився.
Застеляйте столи,
Та все килимами, радуйся,
Ой радуйся, земле,
Син Божий народився.
Та кладіть калачі
З ярої пшениці, радуйся,
Ой радуйся, земле,
Син Божий народився.
Хай святкує з нами
Вся наша родина, радуйся,
Ой радуйся, земле,
Син Божий народився.
А на цьому слові
Бувайте здорові, радуйся,
Ой радуйся, земле,
Син Божий народився.
По всему селу ходят весёлыми группками колядники с песнями. Становятся во дворе, запевают колядки, стуча в двери… Маленькие окна подымаются, и сухощавая рука старухи, которые одни только вместе со степенными отцами и оставались теперь в избах, высовывается из окошка с колбасою в руках или куском пирога. Парубки и девушки наперебой подставляют мешки и ловят свою добычу. В одном месте парубки, зашедши со всех сторон, окружили толпу девушек: шум, крик, один бросает комом снега, другой вырывает мешок со всякой всячиной. В другом месте девушки словили парубка, подставили ему ногу, и он летит вместе с мешком стремглав на землю… Веселье, шум, крики, музыка… Иван – возбуждён, радостен, он активно участвует во всеобщем веселье. Петро же, напротив, угрюм, скучен, участвует в колядовании скорее по обязанности, чем из удовольствия…
* * *
Дома братья высыпают из торб наколядованное. У Петра в половину меньше колбас, паляниц, петушков на палочке и монет, чем у Ивана, который тут же и пытается поделиться трофеями с братом. Петро зло отказывается, скидывает красную свитку и маску, садится в уголке стола, где уже пирует его семейство с гостями и музыкантами. На Петра никто не обращает внимания. Ивана же – так и не стянувшего пока с себя вывернутого кожуха, только вот сдвинувшего на затылок шапочку с привязанной косичкой из соломы – отец радостно садит к себе на колени, мать даёт ему миску с кутьёй. Кто-то из гостей треплет Ивана по голове. Через стол от Петра сидит девочка – Оксана. Петро смотрит на неё во все глаза и гости, шумно веселящиеся, начинают по одному исчезать. Над столом двигаются ложки-вилки, жареная курица сама собою разрывается пополам и большая её половина перемещается в миску невидимого едока, кольцо колбасы нарезается ломтиками… Застольный шум становится тише и, заменяя его, начинает звучать песня:
Дівчино, рибчино,
Подай же ручину,
Подай же другую,
Давай поцілую.
Білую рученьку, устонька гожі,
Як тії рожі,
Поцілуй в серці
Біль заворожить.
І ручку подала б,
І поцілувала б
Та ну ж хто чатує,
Поцілуй вчує!
Піде обмовонька зараз лукава,
Піде неслава.
Що ж би матуся
На се сказала…
Петро не отрываясь смотрит на Оксану, которая одна только, как ему кажется, и осталась сидеть за столом. Оксана лениво ковыряется в своей тарелке, лицо её не выражает ничего, кроме скуки. Над нею – лампада, икона Богоматери. Петро восторженно смотрит на лицо Оксаны, светящееся на фоне тёмной стены. Фокусирует взгляд то на иконе, то – на Оксане… И внезапно – как чудо - на лицо Оксаны освещается улыбкой, в глазах появляется интерес и кокетство. Петро улыбается в ответ ей – несмело, неумело. Но Оксана смотрит куда-то в сторону. Петро взглядывает туда – недалеко от Оксаны появился Иван, маленькая кокетка улыбается ему… Стол разом заполняется пьяными гостями, шумом, обрывками песен…
Петро обречённо сползает с лавки, идёт в сени, надевает чьи-то громадные валенки и выходит на двор. Там – мороз, снег искрится под луною, слышны песни и далёкий смех… Петро ёжится от холода, смотрит на небо. Там – Млечный Путь (по-украински называется Чумацкий шлях). Петро проводит пальцем перед глазами вдоль россыпи звёзд:
- Большая Медведица… Лебедь… Чумацкий Шлях… От коли улететь бы мне сейчас по чумацкому шляху далеко отсюдова… Начинает напевать вполголоса, коверкая на украинский мнер русские слова:
Над небом голубым
Есть город золотой
С прозрачными воротами
И яркою стеной.
А в городе том сад,
Все травы да цветы…
Его сбивает короткий смешок: «Хе-хе…ну-ну…»,- Петро вздрагивает и взгляд его падает на его собственную тень от луны. Внезапно все звуки: шум, рождественское пение, хохот, собачий лай – исчезают и тень начинает тихонько дрожать и голова её превращается в голову чёрта с рожками, сзади у фигуры вырастает хвост… Петро испуганно крестится и, продолжая креститься, пятится к двери дома. Тень остаётся на месте, только от ног Петра к ней тянутся удлиняющиеся полосы. Всё ещё креститясь, Петро распахивает дверь, откуда вместе с клубом пара вырываются шум, хохот, звяканье рюмок и прячется в хату, наблюдая в щель за тем, как тень начинает двигаться, а затем, задымив сернистым дымом, материализуется в Чёрта. Петро захлопывает дверь, натыкается на чью-то палку, косо стоящую у стены, вздрагивает и влетает, крестясь и испуганно дыша, в хату. Чуть придя в себя, подходит к столу, никем снова не замеченный и садится на лавку у окна – один. Пьяный отец выпивает очередную рюмку, его благоверная, заметив это, влепляет ему затрещину, Иван кокетничает с Оксаной, гости жрут и поют, кот лениво тянет со стола кольцо колбасы…
* * *
Весна, жужжат майские жуки, соловьи поют. Петро – уже взрослый парубок - поздним вечером несмело подходит к хате Оксаны. Он не рискует подойти к перелазу, чтобы не быть увиденным, потому заходит сбоку, осторожно раздвигая кусты, чтобы поглядеть, светится ли у неё. Видит Оксану целующуюся с Иваном в кустах сирени. Некоторое время смотрит на увлекшуюся парочку, потом зло поворачивается и шумно уходит, продираясь сквозь кусты, спугнув их. Приходит на сельские вечерницы. Парни и девки танцуют полечку на площади перед церковью под аккомпанемент музыкантов:
Вітер повіває,
Та вітер повіває,
Та мати дочку лає.
Мати дочку лає,
Та мати дочку лає,
Та гулять висилає:
- Гуляй, доню, гуляй,
Та гуляй, доню, гуляй,
Поки ще молодая.
Бо як стара станеш,
Та бо як стара станеш,
Та й гулять перестанеш.
Гуляла, гуляла,
Та й гуляла, гуляла,
Та й мати не спиняла.
Оксана приходит туда одна, лицо её сердито: видать только что поссорилась с Иваном. Петро, увидав это, радостно улыбается и приглашает её на танец, Оксана соглашается. Танцуют. Девки шепчутся по углам: «О, смотри-ка, наш чернец королевишну решил засватать»,- и прыскают в кулачок. Подошедший уже после Оксаны Иван из-за тына смотрит на них и сплёвывает семечки. Потом, перелезая через тын, цепляется за него шароварами, падает, вызывая общий смех. Девки поднимают его тут же, отряхивают от пыли. Иван отсыпает им семечек из кармана и рассказывает что-то забавное. Девки хихикают... Петро же, танцуя, ничего и никого не замечает вокруг: он счастлив, Оксана – напротив – безучастна, но остро поглядывает вокруг: кокетка явно рассчитывает показать этим танцем Ивану, что на нём свет клином не сошёлся… потому, по окончании танца, и позволяет Петру увести себя с вечорниц домой и по дороге облапать в кустах. Затем, залепив Петру звонкую затрещину, Оксана убегает в хату, а Петро, потирая щёку и глупо улыбаясь, направляется домой. В продолжение этого действия с вечорниц доносится песня:
Ішов Гриць з вечорниць
Темненької ночі,
Сидить гуся над водою,
Витріщила очі.
Сидить гуся над водою,
Витріщила очі.
Він до неї: «гиля, гиля»,
А вона присіла,
Якби була не сопілка,
Була б Гриця з’їла.
Якби була не сопілка,
Була б Гриця з’їла.
Ішов Гриць з вечорниць
Та й упав в помиї,
Щоб дівчата не витягли,
Були б з’їли свині.
Щоб дівчата не витягли,
Були б з’їли свині.
* * *
Хата Оксаны
- Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? – говорит с собою Оксана, как бы рассеянно, для того только, чтобы о чем-нибудь поболтать с собою. - Лгут люди, я совсем не хороша. Разве черные брови и очи мои, - продолжает она, разглядывая себя в зеркальце - так хороши, что уже равных им нет и на свете? Что тут хорошего в этом вздернутом кверху носе? И в щеках? И в губах? Будто хороши мои черные косы? Я вижу теперь, что я совсем не хороша! - и, отодвигая несколько подалее от себя зеркало, вскрикивает: - Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как будет любоваться мною мой муж! Он не вспомнит себя. Он зацелует меня насмерть!- Напевает:
Ой, калина-малина
Кругом обламана.
І чого мені говорять,
Що я балувана?
І чого мені говорять,
Що я балувана?
- Чудная девка! – вочторженно шепчет незаметно для неё вошедший Петро, глядящий на неё сквозь щель двери из сеней в хату,- и хвастовства у нее мало! – Уже иронически отмечает он,- С час стоит, глядясь в зеркало, и не наглядится, и еще хвалит себя вслух!
Хата снаружи. Чёрт заглядывает в хату через окошко, переминается с ноги на ногу, и иронически хихикает:
- Чудная девка! И хвастовства у неё мало! Давай, Петро! И за что такая напасть такая на вас грешных! И так много всякой дряни на свете, - отодвигается немного от окошка, так что становится видно его отражение в стекле, рассматривает себя, поправляет воображаемый локон, - а Бог еще и жинок наплодил!
Снова хата.
- Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, - продолжает Оксана, - как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным шелком. А какие ленты на голове! Вам век не увидать богаче галуна! Все это накупил мне отец мой для того, чтобы на мне женился самый лучший молодец на свете!- И, усмехнувшись, резко поворачивается, вдруг заметив в зеркальце наблюдающего за нею в щель Петра...
Вскрикивает, сурово поворачивается к нему.
- Зачем ты пришел сюда? - тихо говорит она, поджав губы - Разве хочется, чтобы выгнала за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда отца нет дома. О, я знаю вас! – Отворачивается быстро.
Петро несмело отворяет дверь, входит:
- Сэрдэнько моё, Не сердись же на меня! Позволь хоть поговорить, хоть поглядеть на тебя!
Оксана шумно вдыхает, чтобы посильнее выпятилась грудь, втягивает живот, и, поправив вышитую сорочку на бюсте, оборачивается к Петру снова с недовольной и спесивой улыбкой.
- Кто же тебе запрещает, Петро, и говори, и гляди!
Садится на лавку, снова глядит в зеркало и начинает поправлять на голове свои косы. Взглянула на шею, на новую сорочку, вышитую шелком, и тонкое чувство самодовольства выражается на устах и в очах.
- Позволь и мне сесть возле тебя! – ласково шепчет Петро.
- Садись, - проговаривает Оксана, сохраняя в устах и в довольных очах то же самое чувство, но не отодвигается, чтобы дать Петру место присесть. Петро осторожно примащивается на узенький краешек лавки.
- Чудная, ненаглядная Оксана, позволь поцеловать тебя! - произносит ободренный Петро и прижимает ее к себе, в намерении схватить поцелуй; но Оксана отклонив свою щеку, находившуюся уже на неприметном расстоянии от губ Петра, и отталкивает его. Петро шумно падает. Оксана толкает его в бок босой ножкой:
- Чего тебе еще хочется? Ему когда мед, так и ложка нужна! Поди прочь!
Петро вскакивает с умилённой и глуповатой улыбкой:
- Оксана, сонэчко моё! Чего ты хочешь, что сделать мне для тебя, чтобы ты меня полюбила?
- Я – тебя??? Полюбила? – захохотала кокетка! – А мне брат твой больше тебя нравится.… Да и есть у меня все! – Оглядывает себя в зеркальце, потом с удовольствием осматривает одежду, взгляд её останавливается на босых ножках. – Она притопывает несколько раз, как бы танцуя, - А знаешь, Петро, черевички, которые носит царица, достань? Вот достань царицины черевички, выйду замуж! –
И, засмеявшись, указывает ему на дверь. Запевает:
Червонії буряки, зеленая гичка
Сватай мене, мужичок, сватай мене, мужичок.
Сватай мене, мужичок,
Хоч я й невеличка.
В поле мене не бери, я не буду жати
Холодок мені зроби, холодок мені зроби
Холодок мені зроби
Я буду лежати.
Петро обречённо кивает головой, пытается что-то сказать, но Оксана, напевая, указывает ему на дверь.
Чёрт, по-прежнему заглядывая в окно, пожимает плечами:
- Я, признаюсь, не понимаю, для чего это так устроено, что женщины хватают вас за нос так же ловко, как будто за ручку чайника? Или руки их так созданы, или носы ваши ни на что более не годятся…
Петро выходит во двор, перешагивает, не глядя перелаз, Чёртыхается, зацепившись полою свитки за тын, останавливаясь. Остаётся на месте, как привязанный свиткой к тыну:
- Чудная девка! чего бы я ни дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого из нас двоих взаправду она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до меня, ни до брата... Она любуется сама собою, гуляет с Иванком, заодно мучит меня, бедного... Черевички царицины заказала… Ведьма… Причаровала меня, приворожила и мучает… Нет, не могу; нет сил больше... – срывает шапку и бросает оземь.
- Но, Боже ты мой, отчего она так чертовски хороша? Ее взгляд, и речи, и все, ну вот так и жжет, так и жжет... Нет, невмочь уже пересилить себя!!"
Музыканты поют:
Від поля й до поля
Виросла тополя,
Скажи, дівчинонько,
Чи будеш ти моя?
Пощитай, козаче,
Всі зорі на небі,
Як їх пощитаеш,
То й піду за тебе.
Як тяжко, дівчино,
Ті зорі щитати,
А ще тяжче-важче
Тебе забувати.
Лічив козак зорі,
Та й не долічився,
Любив дівчиноньку,
Та й не одружився.
Надевает зло шапку, и в продолжение песни идёт бездумно по улице, выходит по ней к пруду, проходит мимо заброшенной мельницы. В бывшем доме мельника живёт Басаврюк. Петро бормочет зло, проходя мимо:
- Ведьма…, черевички ей подавай, от нечистая сила… - Останавливается подле хаты Басаврюка, видит горящий в окошке свет, раздумывает с минуту: «О! Басаврюкова хата… а вдруг не зря люди поговаривают, что он с нечистым водится… Коли уж мне всё одно пропадать, то попробую последнее средство!»,- подходит к двери, стучит.
* * *
Хата Басаврюка. Полутемно, душно, черно, грязно. Облупившаяся печь, лавки, закопченные стены, сквозняк гоняет мусор по полу. Крупно показана длинная деревянная шпычка (палочка, которой накалывают еду вместо вилки) в мужской волосатой руке. Рука не спеша накалывает галушку в миске, стоящей на столе, окунает её в сметану и кладёт в рот. Это Басаврюк. Он без удовольствия жуёт галушку, вытирает рукавом сметану с усов. Раздаётся стук в дверь. Басаврюк:
-Заходь, Петро!
- А ты почём угадал, що цэ я, Басаврюк?
- Гадать тебе бабы на вечерницах будут. А ко мне не за гаданием ходят. Сидай!
- То может ты и дело моё, с которым я к тебе пришёл, знаешь?
- Дело? – Ухмыляется Басаврюк,- Дело!!!! – Хохочет - Блажь парубкова… А дело… Моё дело простое, Петро: гостя уважить. Сидай, сидай. На вот лучше шпычку, поешь галушек.
Басаврюк наливает Петру стопку мутноватого первака из большой сулеи – на столе стоит две стопки - будто только Петра и ждали.
Петро неловко садится на лавку напротив Басаврюка. Молча чокаются, выпивают, закусывают галушками, пристально глядя друг другу в глаза. Петро несмело прерывает молчание:
- К тебе я пришел, Басаврюк, дай боже тебе всего, добра всякого в довольствии, хлеба в пропорции! Пропадать приходится мне, грешному! Ничто не помогает на свете! Что будет, то будет, приходится просить помощи хоть и у самого чёрта. Что ж, Басаврюк? - произносит Петро, видя неизменное его молчание, - как мне быть?
Басаврюк с хитрой улыбкой вытирает рукой сметану с губ и усов, рука опускается вниз, там её облизывает красным язычком крохотный, размером с игрушку, сидящий под лавкой Чёрт. Басаврюк щёлкает под столом пальцами и Чёрт исчезает, оставив после себя лёгкое облачко серого дыма и возникает снова за спиною у Петра. Теперь он размером с ребёнка. Чёрт гримасничает. Басаврюк морщится от дыма, чихает:
- Когда нужно чёрта, то и ступай к чёрту! А моя помощь тому, у кого чёрт уже и так за спиною никак не нужна. – Подмигивает Чёрту, тот ухмыляется в ответ.
Петро: « Шо?...» - Несмело оборачивается направо - налево, Чёрт, гримасничая, прячется у него за спиною.
- Шо… - ухмыляется Басаврюк,- К чёрту лысому! Ты силы своей настоящей, Петро, не ведаешь ещё… иди вон к чёртуууу, Петро! – Дует, Петра выносит, как ветром, на улицу.
Крупно – миска с галушками. Одна галушка взлетает из миски, сама окунается в сметану и поднимается в воздух передо ртом Басаврюка. Тот укоризненно качает головой, вздыхает, на лету протыкает её спицей, с отвращением рассматривает и бросает обратно, вместое с торчащей в ней шпичкой, в миску со сметаной…
На улице Петро со страхом смотрит на дверь, из которой его непонятною силой вынесло. Чёрт дёргает его за полу свитки:
- Петрооооо!
Петро начинает крутиться вокруг своей оси, пытаясь увидать, кто его зовёт. Чёрт прячется, потом ловко вскакивает Петру на шею.
Петро пугается и, побледнев, заносит руку для крестного знамения. Но Чёрт, наклонив свое собачье рыльце ему на правое ухо, говорит:
- Это я - твой друг, все сделаю для товарища и друга! Помогу достать черевички, Оксана будет наша, - шепчет он, заворотивши свою морду снова на правое ухо, со значением: – наша… наша!
Петро размышляет, держа руку, сложенную для знамения:
- Изволь, за такую цену готов быть твоим! Слазь!
- Ну, Петро! – пищит Чёрт, все так же не слезая с шеи, как бы опасаясь, чтобы Петро не убежал, - ты знаешь, что без контракта ничего не делают.
- Я готов! У вас, я слышал, расписываются кровью; постой же, я достану в кармане гвоздь! –
Тут он закладывает назад руку - и хватает Чёрта за хвост.
- Вишь, какой шутник! - кричит, смеясь, Чёрт. - Ну, полно, довольно уже шалить!
- Постой, голубчик! А вот это как тебе покажется? - сотворяет крест, и Чёрт делается тих, как ягненок.
- Постой же, - ухмыляется Петро, стаскивая его за хвост на землю, - будешь ты у меня знать подучивать на грехи добрых людей и честных христиан! - и, не выпуская хвоста, вскакивает на Чёрта верхом и поднимает руку для крестного знамения.
- Помилуй, Петро! - жалобно стонет Чёрт, - все что для тебя нужно, все сделаю, не клади на меня страшного креста!
- А, вот каким голосом запел, немец проклятый! Теперь я знаю, что делать. Клянись выполнять мою волю, пока не отпущу тебя сам! Землю ешь!
Наклоняется, берёт ком земли, подносит Чёрту на ладони тот – ухмыляясь так, чтобы Петро этого не увидал – шепчет про себя: «Вот и оно! Дело сделано, теперь уж ты наш, Петро… дурень!» – слизывает землю с ладони Петра и, глядя преданно в глаза, блеет:
- Клянусь выполнять твою волю, мой хозяин, пока сам не отпустишь меня на все четыре стороны! Что прикажешь?
- Вези меня сей же час на себе, слышишь, неси, как птица!
- Куда, хозяин?
- В Петембург, прямо к царице!
Петро вскакивает на Чёрта хватает его за рога, пришпоривает его тощие облезлые бока каблуками, и тот, захохотав, взлетает с Петром в воздух, делает круг над ставком и исчезает среди звёзд. Они летят, Петро с опаскою рассматривает все вокруг: как вихрем проносится мимо их, сидя в горшке, колдун; как пляшущий при месяце дьявол снял шапку, увидавши Петра, скачущего верхом на Чёрте. Ведьма, летящая на метле, игриво смотрит на Петра и Чёрта и задирает юбку, обнажая соблазнительно икру... Петро испуганно ёжится, заносит уже привычно руку – перекреститься, но, взглянув вниз, в непроглядную темень и на Чёрта, машет головою: передумывает. Чёрт же разводит грустно руками и показывает пальцем на Петра у себя на спине: занят я, мол, не могу сейчас…
Петро и Чёрт летят дальше – сквозь звёзды – вдоль Млечного Пути - и небо под ними потихоньку превращается в ночную дорогу - Чумацкий шлях, по которому едет воз. Петро – засыпает – и превращается в себя – ребёнка. Он смотрит на звёзды, луну, улыбается. Воз качается. На горизонте появляется краешек солнца. Петро тянется к нему ручонкой, алое солнце просвечивает сквозь пальчики. Внезапно воз сильно встряхивает, Петро, потеряв равновесие, летит в темноту, в его бездонные чёрные недра. Раздаётся хохот и улюлюканье.
* * *
Петро просыпается от толчка и блеющего смеха. Оказывается, что он – уснув на спине Чёрта – уже подлетел к Петербургу. Светает. Чёрт, уже близок к земле, затем - касается её всеми четырьмя лапами – скачет и хохочет. Подбегает к шлагбауму, отталкивается от дороги с гиканьем и, перелетая через шлагбаум, превращается прямо над ним в вороного холёного коня, несущегося галопом посредине улицы. Сторожа – непроворные инвалиды – у шлагбаума - с ужасом смотрят им вслед и крестятся. Петро на вороном скачет по улицам, приближаясь к центру, приостанавливается, спешивается.
Конь, оборачивая к Петру голову, ржёт, ржание переходит в смех:
-Вот и долетели, хозяин! Прямо ли ехать к царице или прямо сюда её пригласим?
Петро, чуть подумав, соскакивает с коня, берёт его под уздцы:
- Нет, погодь!! Тут где-то, не знаю, должны пристать запорожцы, которые проезжали с месяц тому через Диканьку. Они ехали из Сечи с бумагами к царице; все бы таки посоветоваться с ними. Эй, сатана, полезай ко мне в карман да веди к этим запорожцам!
Чёрт превращается в деревянную марионетку, Петро, только что сидевши на рысаке, остаётся стоять, а марионетка на узде болтается в его руках на стремени. Петро – с неодобрением осматривает марионетку, узнав её – цокает языком, качает головою, кладёт в карман и, не успев оглянуться, сам собою оказывается перед одним из входов во дворец. У входа стоят на страже два солдата. Чёрт, чуть высунувшись из кармана, вырывает волосинуиз у себя из бороды, рвёт её, что-то шепчет, Петро тает в воздухе и оказывается, снова сам не зная как и миновав ливрейного лакея у входа, на лестнице, поднимается по ней. Один из висящих на стене портретов оживает и пытается ухватить Петра за полу свитки. Чёрт, высунувшись из кармана, бьёт того по руке, Петро оглядывается, видит это и ускоряет с опаской шаг. Человек на портрете показывает Чёрту кулак, Чёрт ему в ответ – язык.
Петро отворяет дверь и видит убранную богато комнату и в ней – запорожцев, сидящих на шёлковых диванах, поджав под себя намазанные дегтем сапоги, и курящих трубки. В комнате – дым коромыслом. Камера проходиться по пятнам дёгтя на шёлке и коврах и пропалинах от табака на диванах.
Входит Петро и даже он закашливается от дыма:
- Здравствуйте, панове! Помогай Бог вам! Вот где увиделись! – говорит он, подошедши близко и отвесивши поклон до земли.
- Что там за человек? - спрашивает сидящий перед самым Петром казак другого.
- А вы не позналы? – обижается Петро, - это ж я, Петро! Когда проезжали вы через Диканьку, то на постой у меня в хате сельским Головою нашим поставлены были, почитай на два дни, дай боже вам всякого здоровья и долголетия… Да…без малого два дни. Одной горилки, почитай, сулею выпили, полкабана съели, двенадцать паляниц, четыре гуся, курей без счёту…- загибает Петро, вспоминая, пальцы.
- А! - сказал тот же запорожец, - это тот самый Петро. Здорово, земляк, зачем тебя Бог принес?
- А так… захотелось на досуге… на Петембург поглядеть...
- Что же земляк, - говорит, приосанясь, запорожец и желая показать, что он может говорить и по-русски, произносит – што, бальшой город?
Петро и себе не хочет осрамиться и показаться новичком.
- Губерния знатная! - отвечает он равнодушно. - Нечего сказать: домы бальшущие, картины висят скрозь важные. Многие домы исписаны буквами из сусального золота до чрезвычайности. Нечего сказать, чудная пропорция!
Запорожцы, услышавши Петра, так свободно изъясняющегося, переглядываются, кивают со значением головами друг-другу и выводят заключение очень для него выгодное.
- После потолкуем с тобою, земляк, побольше; теперь же мы едем сейчас к царице.
- К царице? А будьте ласковы, панове, возьмите и меня с собою!
- Тебя? – произносит главный запорожец с таким видом, с каким говорит дядька четырехлетнему своему воспитаннику, просящему посадить его на настоящую, на большую лошадь. - Что ты будешь там делать? Нет, не можно. - При этом на лице его выражается значительная мина. - Мы, брат, будем с царицей толковать про свое.
- Возьмите! - настаивает Петро - Проси! - шепчет он тихо Чёрту, ударив кулаком по карману.
Чёрт высовывается из кармана, вырывает волосину у себя из бороды, рвёт её, шепчет что-то и сплёвывает. Как только он сплюнул, как другой запорожец соглашается:
- А чего не… Возьмем его, в самом деле, братцы!
- Пожалуй, возьмем! - произносят вслед и другие.
- Надевай же платье такое, как и мы.
Петро быстро облачается в поданный ливрейным лакеем зелёный парадный жупан. Входит человек с позументами и говорит, что пора уж и ехать.
Кареты с запорожцами подъезжают к Зимнему дворцу. Казаки поднимаются по лестнице.
Петро – себе шепотом: « Что за лестница! Жаль ногами топтать. Экие украшения! Вот, говорят, лгут сказки! Кой чёрт лгут! Боже ты мой, что за перила! Какая работа! Тут одного железа рублей на пятьдесят пошло!
Запорожцы проходят ещё две залы, останавливаются, ожидают. Через некоторое время в зал набивается некоторое количество придворных, высокого чина военных. Чуть в стороне от всех стоит седой статный мужчина в казацком дорогом наряде – Гетман Кирило Разумовский. Он несколько угрюм и молчалив, не поддерживает общей беседы.
После всех положенных церемониалом расшаркиваний входит царица с Потёмкиным. Запорожцы падают на колени:
- Помилуй, мамо! помилуй!
- Встаньте, - мягко приказывает Екатерина.
- Не встанем, мамо! Не встанем! Умрем, а не встанем! – кричат наперебой запорожцы.
Потёмкин раздражённо делает знак рукой Разумовскому, тот подходит к запорожцам и повелительно шепчет одному из запорожцев. Запорожцы поднимаются
Екатерина: князь Потёмкин, вот Гетман Разумовский обещал меня познакомить сегодня с моим народом, которого я до сих пор еще не видала, - говорит Екатерина, обращаясь к Потёмкину. Потёмкин кланяется ей, угодливо улыбается, затем – обернувшись к Гетману - хмурится. Царица же, обращаясь с ласковой улыбкой и рассматривая с любопытством запорожцев, продолжает: - Хорошо ли вас здесь содержат? - продолжает она, подходя ближе.
- Та спасыби, мамо! Провиянт дают хороший, хотя свыни здешние совсем не то, что у нас на Запорожье, - но почему ж не жить ….. хоть уж как-нибудь…. худо-бедно?.. коли уже так…
Потемкин морщится, Екатерина начинает улыбаться. Гетман делает казакам знаки бровями.
Один из запорожцев, кивнув понимюще Гетману, приосанясь, выступает вперед и произносит заученно:
- Помилуй, мамо! Зачем губишь верный народ? Чем прогневили? Разве изменили тебе делом или помышлением? За что ж немилость? Прежде слыхали мы, что приказываешь везде строить крепости от нас; после слушали, что хочешь поворотить нас в карабинеры; теперь слышим новые напасти. Чем виновато запорожское войско?
Потемкин взглядывает на Гетмана, тот пожимает плечами, якобы непонимающе. Потемкин раздосадовано поджимает губы и небрежно чистит небольшою щеточкою свои бриллианты, которыми унизаны его руки.
- Так чего же хотите вы? - озадаченно спрашивает Екатерина.
Запорожцы значительно смотрят друг на друга. Чёрт, высунувшись из кармана, дёргает Петра за свитку.
"Теперь пора! Царица спрашивает, чего хотите!" – говорит себе Петро и валится на землю.
- Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из чего, не во гнев будь сказано вашей царской милости, сделаны черевички, что на ногах ваших? Я думал, ни один швец ни в одном государстве на свете не сумеет так сделать. – Хитро ухмыльнувшись.- Боже ты мой, что, если бы моя жинка надела такие черевики!
Государыня, слегка опешив неожиданным поворотом, смеётся, затем - всё сильнее, не может остановиться. Придворные начинают смеяться тоже. Потемкин и хмурится, и улыбается одновременно. Запорожцы толкают под руку кузнеца, думая, не с ума ли он сошел.
- Встань! – Сквозь смех произносит Екатерина. - Если так тебе хочется иметь такие башмаки, то это нетрудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом! Право, мне очень нравится это простодушие!
- Вот вам, Фонвизин, - продолжает государыня, устремив глаза на стоявшего подалее от других средних лет человека с полным, но несколько бледным лицом, которого скромный кафтан с большими перламутровыми пуговицами, показывает, что он не принадлежит к числу придворных, - предмет, достойный остроумного пера вашего!
- Вы, ваше императорское величество, слишком милостивы. Сюда нужно, по крайней мере, Лафонтена! - отвечает, поклонясь, Фонвизин.
Гетман Разумовский бормочет про себя:
- Лафонтена… щелкопер, бумагомарака, того и гляди в комедию всех нас вставит. Чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши…
Потёмкин пытается услышать, что там бормочет Гетман. Тот – заметив это – вежливо князю улыбается и приподнимает в немом вопросе брови. Потёмкин отворачивается.
- По чести скажу вам: я до сих пор без памяти от вашего "Бригадира". Однако ж, - продолжает Екатерина, обращаясь снова к запорожцам, - черевички – жене? Я же слышала, что на Сечи у вас никогда не женятся.
- Як же, мамо! ведь человеку, сама знаешь, без жинки нельзя жить, - отвечал старший из запорожцев, - Мы не чернецы, а люди грешные. Падки, как и все честное христианство, до скоромного. Есть у нас не мало таких, которые имеют жен, только не живут с ними на Сечи. Есть такие, что имеют жен в Польше; есть такие, что имеют жен в Украйне; есть такие, что имеют жен и в Турещине…. А есть такие, что и в Украйне, и Польше, и… (старший казак даёт болтуну локтём в бок, тот замолкает).
Екатерина улыбается двусмысленности этих речей, хочет что-то сказать, но как раз в это время Петру приносят башмаки.
- Боже ты мой, что за украшение! - вскрикивает он радостно, ухватив башмаки. - Ваше царское величество! Что ж, когда башмаки такие на ногах и в них, чаятельно, ваше благородие, ходите и на лед ковзаться, какие ж должны быть самые ножки? думаю, по малой мере из чистого сахара.
Царица снова смеётся. Все начинают смеяться вслед за нею.
Обрадованный таким благосклонным вниманием, Петро начинает было расспрашивать царицу:
- А правда ли, матушка, правда ли, что цари едят один только мед да сало? - но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, замолкает. Екатерина хохочет, затем, обратившись к казакам, начинает расспрашивать у них:
- А скажите мне теперь, как живут казаки у вас на Сечи, какие обычаи водятся……
Гетман с явным облегчением улыбается и одобрительно глядит на Петра. Потёмкин также поуспокаивается, увидав, что острые вопросы уже позабыты…
* * *
Под барочную музыку показывают очень утрированно пир, на котором запорожцы в парадном зале с золотой посуды едят сало, колбасы, вареники и прочие украинские кушанья в невероятных количествах, запивая их пенной бражкой из громадных кружек и разливая сивуху из хрустальных графинов огромных размеров.) Затем – все позируют придворному художнику для большого парадного портета. Крупным планом мы видим тщательно вырисованную морду Чёрта, высунувшуюся из кармана Петра и царские черевички у Петра в руках. Затем – экскурсия казаков по Петербургу, которую ведёт лакей в ливрее с указкой в руке: памятник Петру, Марсово поле, Летний сад и т.п… Петро везде находится чуть в стороне, как бы отделённый от казаков своей нелюдимостью и угрюмостью… Он не особенно внимателен и только поглаживает, прижав к груди, царские черевички…
* * *
Снова зал, в котором Петро уговаривал казаков взять его с собою к царице. Петро церемонно кланяется им в пояс:
- Спасибо вам, браття, за компанию. Однако уже три дня я гощу тут с вами в Петемурге, пора мне и честь знать. Дома уже заждалися меня все. Обнимается с казаками, выходит, спускается по лестнице. Портрет уважительно прикладывается к виску – отдаёт честь Петру и Чёрту, впечатлённый их достижениями. Петро выходит на улицу. Вечер. Он вынимает Чёрта-марионетку из кармана, пытается поводить по земле, чтобы оживить, дует на него, трясёт – всё тщетно. Тогда Петро демонстративно заносит руку для крестного знамения и Чёрт – взвизгнув, увеличивается до своего нормального размера. Петро, молча укоризненно качает головой, щелкает пальцами – Чёрт вздыхает, становится на четвереньки и вдруг оказывается взнуздан: с уздечкой и под седлом, которые были на чёрном рысаке, на котором Петро въехал в Петербург. Петро садится на него и они взмывают в воздух.
* * *
Хата Петра. Светает. Петро на Чёрте приземляется перед дверью. В это время поёт петух. Чёрт нервно вздрагивает, чихает и пытается сбежать.
- Куда? – хохочет Петро, ухватя за его за хвост, - постой, приятель, еще не все: я еще не поблагодарил тебя.- И, схвативши хворостину, отвешивает он ему три удара по заднице и только тогда отпускает.- Лети, нэчыста сыла на все четыре стороны!- и уходит в хату.
Чёрт, заглядывая в окно, делает пасы лапами, бормочет, дует, плюётся и наводит на Петра сон, чтобы тот проспал сватанье Ивана, отряхивается и улетает, по дороге потирая руки и шепча: «Вот уж теперь, Петро, никуда от нас ты уже не денешься… Коготок увяз – всей птичке пропасть! А теперь спи три дня и три ночи»,- колдует:
- Пришел сон из семи сел.
Пришла лень из семи деревень…
Спи, Петруша… спи…
Петро входит в светлицу, падает, как подкошенный, прямо в одежде, на лавку и засыпает. В хату входит, чуть погодя, Иван. Видит Петра, трясет его за плечо, потом, прислушавшись к дыханию, облегчённо улыбается и выходит, тихо притворив дверь…
* * *
Проснувшись, Петро пугается, видя, что, что солнце уже высоко:
- От нэчистая сыла! Я таки проспал и заутреню, и обедню! Да Бог с тым: иду к Оксане – обувать её белы ножки в царские черевички! Теперь-то ты, голубка, уже моя: слово дала - держи.
Укладывает бережно черевички в торбу, заглядывает в небольшое мутное зеркальце, висящее на стене, отшатывается: он очень постарел за эти дни.
Далее – при каждом обращении за помощью к нечистой силе Петро разом будет стареть на много лет, ужасаясь видению своего стареющего на глазах лица, которое медленно превращается из свежего лица парубка в образину злого колдуна…
* * *
Петро подходит к хате Оксаны, несмело стучится, входит. Хата полна народу: это Иван сватает Оксану. Засватанные молодые уже сидят за столом, на котором лежит икона, которой их благословляли родители, сваты и родители молодых уже пьют и закусывают.
Музыканты в углу хаты играют и весело распевают песню:
Висить ябко, висить,
Але впасти мусить,
Коли дівка файна –
Вийти заміж мусить.
Весілля, весілля,
На весіллі люди.
Якби мені знати,
Коли моє буде.
Иван, увидев Петра, радостно улыбается ему:
- О, Петро! Где ж ты был, братыку! Три дня, почитай не появлялся ты в хате! А потом ещё три дня спал, как убитый, прости Господи… Заходь! Раздели ж, брате, нашу радость – после жнив сыграем мы с Оксаною вэсилля! Чы ж ты заболел, Петро? Что такой вид у тебя нездоровый, да и постарел ты как на десять годов…
Крупно: чёрные глаза Петра – злые и растерянные, синие глаза Ивана – счастливые и сияющие: он не догадывается о том условии, которое поставила Петру Оксана и которое сама же она не выполнила. Оксана же смущается: краснеет, опускает глаза.
Сваты, родители и гости удивлённо поглядывают на эту пантомиму, но воспринимают Оксанино смущение, как должное, невестинское.
Петро сжимает зубы, молча поворачивается и уходит, опустив плечи и позабыв затворить за собою дверь, из-за которой слышаться музыка и весёлые голоса празднующих…
* * *
Петро медленно бредёт по сельской улице, спускается к ставку. Уже вечереет. Он сутулится, за плечом у него висит мешок с черевичками. Петро бормочет
- Таки задурыла, обыграла меня нечистая сила! - и зло сплёвывает. Плевок, упав в дорожную пыль, шипит, как будто попал на раскалённый камень… Петро, глядя на него, вздрагивает. Крупно лицо Петра: он думает, размахивается, чтобы бросить в ставок торбу с черевичками, затем, передумав, кивает головой, разворачивается и, уже целенаправленной походкой принявшего верное решение человека, возвращается в село.
* * *
Ранняя осень. Возле хаты свалена вымолоченная солома. В хате - свадьба. Гуляющая гостьва шум, гам, разговоры… Башмачкин в статской шинели с отороченным кошачьим мехом капюшоном - в виде свадебного генерала, стоит, покачиваясь, с рюмкой в руке и, обращаясь к молодым, говорит в качестве тоста:
- Сукна купили-с очень хорошего, пять аршин пошло на шинель… сам Петрович – Поднимает указательный палец со значением вверх, - сказал, что лучше сукна и не бывает. На подкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей. Куницы не купили, потому что не нужна; а вместо её выбрали кошку, лучшую, какая только нашлась в лавке, такую кошку, которую издали можно всегда принять за куницу… - Вспомнив, вдруг, зачем он тут находится, пьяно орёт,- Ой… Шо ж это всё горькое такое? Горько! Горько!
Молодые целуются…
Два толстых мужика, уже вдрызг пьяных, беседуют. Один – обгладывая кость ноги индейки, изрекает:
- Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия.- Разглядывает кость, пьяно пытаясь сфокусировать на ней взгляд - Как называлась эта рыба?
Сосед его, укладывая себе на тарелку круг колбасы, терпеливо объясняет:
- Кум, я тоби уже сто раз казав, что самая лучшая рыба – то ковбаса…
Петро входит посреди всеобщего – очевидно давно уже длящегося разгула,- подходит к месту, где сидят – трезвые и смущённые - молодые, сдержанно, через стол и лежащую на нём свадебную, украшенную лепкой из теста паляницу, обнимает брата:
- Желаю вам, брате, любви да злагоды, да достатка в доме. Я ж ухожу в Сечь – турчина воевать да от ляхов нашу землю боронить… Тебе, братова, дарю царские черевички, которые наказала ты мне добыть… И я их тебе добыл, как обещал, а ты своего обещания и не исполнила…Держи же твой подарок…
Протягивает Оксане черевички. Иван – всё внезапно понявший и резко посмурневший - с болью смотрит на неё, затем – со стыдом – в спину Петру, который уже молча выходит в дверь. Иван вскакивает, чтобы бежать за Петром, но Оксана резко дёрнув его за одежду так, что он теряет равновесие, заставляет его почти упасть на стул. Крикнув «Горько!» она впивается губами в губы Ивана и всё тонет в общем пьяном скандировании «Горько, горько, горько, горько!»
Крупно – отец Игнатий, крестящий решительно выходящего из хаты Петра.
Петро быстро идёт по двору, за ним – хата Оксаны, из которой раздаётся крик «Горько, горько!» Крупно – лицо Петра и появляющаяся на нём горькая улыбка ненависти и – крупным планом - его губы, шепчущие: «Ненавижу… ненавижу…»
* * *
Камера съезжает с шепчущих «ненавижу» губ на лицо Петра. Затем уже мы видим, как Петро на коне едет по полям, за спиною у него – Диканька, впереди – шлях и степь. Он выезжает на шлях и едет на юг: справа от него садится солнце, слева – бледная полная луна висит над горизонтом. Темнеет и луна наливается кровавым светом. Не стесняясь никого более Петро плачет, вытирая слёзы шапкой: «Одна осталась мне дорога: зазря родили меня мать с отцом – чужого да нелюбимого, может хоть честную погибель себе я найду… Прощавайте ж вы все, и чёрт с вами!» Он начинает хохотать, хохот его меняется, становится из человеческого - дьявольским… Петро пришпоривает коня и пускается в галоп по освещённой кровавой луной степи. Камера показывает луну и дорогу, по которой скачет, исчезая, во тьму Петро. Над дорогой – звёздная полоса Чумацкого шляха… Возле верстового столба – Чёрт в фуражке станционного смотрителя. Он держится лапой за столб и машет другою – прощаясь – вслед Петру. Достаёт жестом фокусника белоснежный платок из воздуха, промакивает картинно глаза и трубно сморкается…
Камера отъезжает и становится видны музыканты за кустом. Чёрт машет им, не прекращая сморкаться в платочек, лапой, они поют:
Ой я нещасний, що маю діяти?
Полюбив дівчину, та й не можу взяти.
Тим не можу взяти, що зарученая, -
Доле ж моя, доле, доле нещасная!
Виплачеш ти очі, та не знайдеш долі,
Сам же ти загинеш, як билина в полі!
Нащо тобі, хлопче, жінка чорноока?
У козака жінка - шабля біля бока!
* * *
Петро стоит в очереди к хате, в которой писарь записывает добровольцев в казачью дружину в войско. Все добровольцы подначивают друг друга, хохочут, сбивают шапки, кто-то борется в траве. Петро стоит один, как бы отделёный ото всех своей нелюдимостью и суровостью.
Петро в канцелярии писаря: шапка скомкана в руке, писарь спрашивает у него имя, записывает, бормоча по слогам: «Бурульбаш, Петро. Сидора сын, Полтавской губернии, Миргородского уезда из села Диканька… Шо это за названия такие: Диканька… Бурульбаш», - сплёвывает, посыпает написанное песком и ссыпает песок назад в песочницу… Петро смотрит на него с презрением и злостью.
Музыканты поют:
В Конотопі, славнім місті,
Звербували хлопців двісті.
А чим же їх вербували?
Злотих грошей дарували.
В Конотопі, славнім місті,
Звербували хлопців двісті;
І конюхи, і писарі
Ув улани приставали.
"Запишися до солдатів,
Кидай маму, кидай тата,
Будеш їсти, будеш пити,
Будеш як панок ходити.
Забудь тата, забудь маму,
Та й записуйся в улани!
Нащо маєш горювати, -
Краще в війську панувати.
А в уланах дають гроші,
Будеш багатий, хороший;
Будеш їсти, будеш пити
І хороше в чім ходити".
І хороше в чім ходити -
Довбешками воші бити.
І остроги побіляні,
І чоботи ваксовані.
Кітель білий, ківер чорний,
Хлопець гарний і моторний,
І чикчири гаптовані,
Сами пани прибирані.
В продолжение песни мы видим:
Петру бреют голову, оставляя только осэлэдэць (прядь волос на макушке, которая затем, отрастая, обматывается вокруг уха). Петро далее, как и остальные новобранцы, ходит уже в дешёвом синем жупане без украшений, с усами, с осэлэдцэм на выбритой дочиста голове.
Молодых казаков обучают владению саблей: они рубят на скаку воткнутые в землю длинные хворостины, рубятся друг с другом тупыми саблями и т.п. После занятий – обед. Повар из громадного закопченного казана (горшка диаметром и высотой с метр) наливает черпаком юшку. Петро ест, сидя в стороне от остальных парней, он задумчив и грустен.
Казачье войско едет по шляху – рассыпавшимся неплотным строем на конях. Петро – в средине войска. Пыль, ржание коней, хохот казаков. Парни шутят друг с другом: больно шлёпнув приятеля плоской стороной сабли по заднице с гиканьем скачут вперёд, сбрасывают, подкравшись, шапку концом сабли, наземь… Петро едет - по обыкновению – погружён в себя и грустен. Внезапно он смотрит на степь – и всё войско вокруг, весь гам и шум исчезают. Петро – один на дороге, посреди огромной степи, хор кузнечиков, ветер… Он смотрит на степь и лицо его меняется: жуткое неизбывное одиночество охватывает Петра. Внезапно шапка его – сама собой - резко слетает с головы наземь – и всё возвращается: казаки, кони, шум: шапку сбросил какой-то шутник с головы Петра. Он разворачивает коня, подъезжает к шапке, нагибается, подхватывает её концом сабли, отряхивает и – улыбнувшись радостно и счастливо, надевает шапку на голову, продолжает путь…
Картина боевой вылазки: Петро в числе группы казаков налетает на турков, уводящих в рабство несколько десятков человек: молодые девушки, парни, дети. Турки убиты, пленные отпущены…
* * *
Гетман Кирило Разумовский теперь - в богатом казацком жупане, с саблей на поясе и люлькой, проезжая перед строем конных казаков, замечает Петра среди сечевиков, останавливается перед ним, смотрит внимательно, кивает ему и говорит что-то следующему за ним адъютанту. Тот машет Петру головой: мол, подъезжай-ка. Петро подъезжает к нему, Адъютант показывает в сторону гетманского шатра, куда входит Гетман и что-то говорит Петру. Тот спешивается, привязывает коня к дереву и заходит в шатёр.
Гетман сидит за походным столиком:
- Как зовут тебя, казак? Откуда сам будешь?
- Ясновельможный Гетман, зовут меня Петром, Бурульбаша Сидора сын, Полтавской губернии, Миргородского уезда из села Диканька.
- А скажи мне, Петро, Сидора Бурульбаша сын, пришлись ли твоей невесте царицыны башмачки,- с хитрой улыбкой вопрошает Гетман, - Хотя… Если бы подошли, то не стоял бы ты сейчас передо мною, так?
- Ваша правда, ясновельможный панэ, - пригорюнивается Петро,- пока я летал… эээ… ездил, то бишь, в Петембург, вышла девица эта замуж за брата моего – Ивана…
- А ты так и не женился после, сынок?
- Нет, ясновельможный панэ, не женился…
- Значит у вас с братом – одна жена на двоих, и та – не твоя…- хохотнул Гетман, - а коли так что ж, Петро, возьму я тебя в личную мою дружину – наши жёны – пушки заряжёны… Казак ты спрытный, в бою себя хорошо показал, да и не болтлив ты, и смел… как мне докладывают. Готов ты служить мне?
- Так точно, ясновельможный панэ! – Петро становится на одно колено, - готов служить вам, живота своего не жалея!
Гетман кивает адъютанту:
- Запиши в дружину мою! Иди, сынок..
Петра принимают в личную дружину Гетмана и далее он носит уже форменный зелёный жупан с золотой и красной оторочкой, трубку на длинной цепочке до пояса.
* * *
Снова шатёр Гетмана. Петро стоит навытяжку перед сидящим за столиком Разумовским. Писарь только что накапал красного сургуча на сложенную в конверт грамоту, подносит её Гетману. Тот запечатывает грамоту своим перстнем, взмахом руки велит писарю выйти:
- Наряжаю тебя, Петро, со срочною грамотою к самой царице. Дело серьёзное – большая война с татарвой да крымчаками уже не за горами. Скачи один – так ты быстрее доберёшься до Петербурга. Ты был уже там, да и матушку-царицу нашу видел, пути к ней знаешь. А не знаешь – так найдёшь… казак ты спрытный!
Снимает с пояса кошель с деньгами, даёт Петру. Потом, не удерживая симпатии более, обнимает его и трижды целует и – не разжимая объятий – шепчет ему тихо на ухо:
- Скачи, сынок. Да осторожен будь: путь длинный, врагов да шпионов вокруг много. Не только вражеских: знаю я, что затевает что-то недоброе против меня и князь наш светлейший, Гришка Потёмкин. Одному тебе могу со спокойной душою грамоту мою доверить, сынку. Скачи тайно, сторонись дорог больших – так быстрее к матушке нашей и доберёшься!
Петро также доверительно шепчет ему в ответ:
- Жизнью клянусь исполнить приказ ваш, ясновельможный Гетман! – они ещё раз трижды звонко целуются, Гетман отпускает Петра, тот кланяется и уходит.
Сидя под дубом чуть вдали от лагеря Петро зашивает гетьманскую грамоту себе в шапку; уколов палец, чертыхается: «От чёрт, бисова иголка!»,- в ответ слышит чихание; оглядывется по сторонам и, не увидев никого, продолжает шить. На дубе – незамеченный Петром – сидит Чёрт. Он смотрит на Петра и потирает лапки. Закончив, Петро выводит коня да и подаётся в путь. На второй день под вечер, он уже в Конотопе. На ту пору была в Конотопе ярмарка: народу высыпало по улицам столько, что в глазах рябело. Петро ездит из хаты в хату, ища, где бы, где переспать ночь - время неспокойное, чтоб под чистым небом казаку спать. Не найдя хаты для постоя, остается Петро на ночь в шинке…
* * *
Шинок: дымно, шумно, шинкарь перед каганцом надрезывает рубцами на палочке, сколько кварт и осьмух высушили чумацкие головы… Петро угрюмо сидит в углу, перед ним еда в грубых глиняных мисках и кварта пенной браги.
В шинок входит статный парубок в казацкой одежде, садится рядом с Петром:
- Вечер добрый, пан казак! Чы можно рядом с вами присесть?
Петро молча и не очень приязненно кивает. Парубок присаживается по-свойски рядом:
- Шинкарь! А ну принеси-ка двум парубкам по кружке пенной!
Петро, с трудом улыбнувшись, взрывается: та я себе бражки уж с полчаса как заказал, а этот… сучий сын… шинкарь всё бегает, как недорезанный, трясця его матери, да чтобы он подавился этой бражкой...
- Стой, стой! Боже тебя сохрани! – ужаснулся парубок. - Боже сохрани тебя, и на том и на этом свете, поблагословить кого-нибудь такою побранкою!
- Вот нашелся заступник! Да хай он подавится!..
- И не думай, казак! Расскажу тебе я, что случилось с покойною тещею моей?
- С тещей?
- Да, с тещей.
Во время его рассказа идёт картинка происходящего:
- Вечером, немного, может, раньше теперешнего, уселись вечерять: покойная теща, покойный тесть, да наймыт, да наймычка, да детей штук с пятеро. Теща отсыпала немного галушек из большого казана в миску, чтобы не так были горячи. После работ все проголодались и не хотели ждать, пока простынут. Вздевши на длинные деревянные спички галушки, начали есть. Вдруг откуда ни возьмись человек, - какого он роду, бог его знает, - просит и его допустить к трапезе. Как не накормить голодного человека! Дали и ему спичку. Только гость упрятывает галушки, как корова сено. Покамест те съели по одной и опустили спички за другими, дно было гладко, как панский помост. Теща насыпала еще; думает, гость наелся и будет убирать меньше. Ничего не бывало. Еще лучше стал уплетать! и другую выпорожнил! "А чтоб ты подавился этими галушками!" - подумала голодная теща; как вдруг тот поперхнулся и упал. Кинулись к нему - и дух вон. Удавился.
- Так ему, обжоре проклятому, и нужно! – сказал равнодушно, пожимая плечами, Петро.
- Так бы, да не так вышло: с того времени покою не было теще. Чуть только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый, и галушку держит в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только станет смеркать - погляди на крышу, уже и оседлал, собачий сын, трубу.
- И галушка в зубах?
- И галушка в зубах.
Снова видим шинок и хохочущих Петра и парубка.
- Чудно! Я слыхал что-то похожее еще за покойницу губернаторшу... – Петро захохотал, парубок – в ответ – засмеявшись, ткнул Петра по-свойски кулаком в плечо. Отсмеявшись, познакомились:
- Петро я, Бурульбашев сын!
- А я - Андрей Голопупенков…
Шинкарь, тем временем, уже прибежал с аж четырьмя кружками пенной бражки, да поставил на стол сала нарезанного с чесноком, да каши гречневой с кольцом колбасы.
Петро с парубком принялись уплетать еду и в скором времени на столе не остаётся ничего, кроме объедков.
Сыто потянувшись, парубок вытянул из кармана свитки колоду замасленных карт, щёлкнул пальцами – перед ним тут же возник шинкарь:
- А принеси-ка нам сулейку первачку, да трохи закусочки,- распорядился он и, обернувшись к Петру, продолжил,- давай, Петро, в картишки перекинемся, вечерок скоротаем!
Пока Петро раздумывает, с неохотой пожимает плечами, парубок уже с улыбкой разливает первак по рюмкам, сдаёт карты. Начинают играть и дальнейший разговор тонет в общем гуле, шуме и музыке: возле стола, где Петро играет с парубком в карты, музыканты напевают:
Ой куме, куме, добра горілка,
Випиймо, куме, ще з понеділка.
Складемось, куме, грошей по сорок,
Вип’ємо, куме, ще й у вівторок.
Продаймо, куме, ожереду,
Випиймо, куме, ще і в середу.
Продаймо, куме, миски та ложки,
Випиймо, куме, в четвер трошки.
Продаймо, куме, рябу телицю,
Випиймо, куме, ще і в п’ятницю.
Складаймо, куме, всяку роботу,
Випиймо, куме, ще і в суботу.
Щоб добрі люди нас не судили,
Випиймо, куме, ще і в неділю.
Від понеділка до понеділка
Випиймо, куме, добра горілка.
В продолжение песни мы видим, что парубку карта явно идёт, он выигрывает у Петра сначала все деньги, трубку на цепочке до земли, потом предлагает отыграться за всё – на смушковую шапку Петрову. Петро проигрывает Чёрту шапку, тот хохочет, подняв шапку вверх и исчезает, оставив после себя облако сернистого дыма и всё ранее выигранное на столе… Петро остаётся озадаченно и оцепенело сидеть за столом.
Камера показывает шинок с улицы. В окошко смотрит парубок, потирая руки. Плюёт на землю, прыгая поворачивается вокруг своей оси три раза и превращается в Чёрта. Он взмывает в воздух и исчезает, держа в лапах шапку, делает в полёте мёртвую петлю и, осталяя хвост дыма, исчезает в небе. Трижды кричит петух. Тут только Петро – стряхнув с себя оцепенение и поняв, с кем имел дело,- и опомнился, выбежал на улицу в отчаянии:
- Обманула, заморочила нечистая сила, не сносить теперь головы… да и не казнь страшна: позор страшнее!
Петро понуро бредёт по ярмарке, бормоча себе: «От нечистый попутал!» Видит двух цыганок, одна из них гадает по руке доверчиво выпятившему губу крестьянину. Петро подзывает вторую, шепчет ей что-то, показывает золотой. Глаза цыганки округляются, она кивает, уговаривает, обещает, убегает резво, прихватив свою подругу, ещё не успевшую закончить гадание. Крестьянин, озадаченный внезапным исчезновением гадательницы, оглядывается удивлённо. Петро грустно разводит руками: вот так вот, мол, брат…
Цыганка в это время возвращается, манит Петра в угол, где стоит её подруга с полным подолом разных ворованных казацких и крестьянских шапок, шляп…. Петро перебирает их. Ему попадаются даже наполеоновская треуголка и шапка Мономаха, но его украденной смушковой шапки – нет… Он угрюмо поворачивается и, не обращая более вимания на пристающих к нему цыганок, уходит.
Идет угрюмо по рынку и неожиданно сталкивается в ярмарочной толчее с братом Иваном. Вздрагивает, пытается сделать вид, что не увидел его, но Иван – искренне обрадованный – хватает Петра за рукав:
- Брат? Петро! Здорово… Сколько лет! Ни весточки от тебя домой, ни письмеца!
- Здоров, Иванэ…
- Ты что тут? Давно приехал? Чего в Диканьку не заглянул?
- Вчера приехал, Иван… Не лежит у меня душа к Диканьке…
- Да полно тебе, Петро! Полно! Завиноватила Оксана перед тобой – ну не век же её клясть… Она тогда девкою молодою была, да и ты сам виновен – пропал, не знал никто, где ты, что ты, а возвернулся – так три дни проспал потом, как убитый… Вот она – не дождавши тебя – на моё сватовство и дала согласие…
Петро обнимает Ивана:
- Ладно, брат, то дело прошлое…
- Сын у нас родился, Петро! В честь тебя его Петрусем окрестили!
- Дай Боже, что был крепким, как камень, Петрусь ваш, Иване…
- А чего ж ты грустный то такой? Аль приключилось чего? Или так ты меня видеть не рад?
- Да рад, я рад, братэ… Да вот… Не смог я найти хату для постоя, заночевать решил в шинке….
Голос Петра растворяется в общем гуле ярмарки и звучащем на разные лады куплете песни:
Ти ж мене підманула,
Ти ж мене підвела,
Ти ж мене, молодого,
З ума з розуму звела…
Иван внимательно Петра слушает, затем лицо его освещает догадка, он поднимает кверху указательный палец и он ведёт Петра сквозь ярмарку и село на окраину к задымленной хате: к цыгану-кузнецу. Кузнец хром на левую ногу, чёрен лицом и волосами. Он выходит из кузни, дав указание дюжему молотобойцу качать меха, выслушивает Петра - нам не слышно Петровых объяснений за шумом мехов, затем – оглянувшись на молотобойца – отводит братьям от кузни – поближе к камере:
- Сколько лет живу на белом свете а не слышал такого дива на крещеном свете, чтобы шапку утащила нечистая сила… А что за шапка то была, дорога, хороша?
Петро грустно отвечает:
- Смушковая, наша – решетиловская…
- Ааааа…. Знатна видать была шапка! Тогда оно и понятно! Но знаю я также, что когда чёрт да москаль украдут что-нибудь, то поминай как и звали…- Отворачивается со значением.
Петро смотрит в его хитрые глаза и понимает, что знает цыган больше, чем говорит. Достаёт из гетьманского кошеля золотой и отдает кузнецу. Тогда цыган хитро продолжает:
- Я научу тебя, как найти грамоту, вижу уже по глазам, что ты казак - не баба. Но пойдёшь ты один: сам потерял грамоту – сам и добыть её назад должен! Смотри же!
Далее – во время рассказа – мы видим Петра, который проезжает все указываемые цыганом места:
- Близко того шинка, где обманул тебя нечистый, будет поворот направо в лес. Только станет в поле примеркать, чтобы ты был уже наготове. В лесу живут браты мои - цыганы и выходят из нор своих ковать железо в такую ночь, в какую одни ведьмы ездят на кочергах своих. Чем они промышляют на самом деле, знать тебе нечего. Много будет стуку по лесу, только ты не иди в те стороны, откуда заслышишь стук; а будет перед тобою малая дорожка, мимо обожженного дерева, дорожкою этою иди, иди, иди... Станет тебя терновник царапать, густой орешник заслонять дорогу - ты все иди; и как придешь к небольшой речке, тогда только можешь остановиться. А там уже и сам что делать сам узнаешь…
Рассказ прекращается и мы видим Петра, стоящего у берега, посматривающего на все стороны. На другом берегу горит огонь и, кажется, вот-вот готовится погаснуть, и снова отсвечивается в речке. Вот и шаткий мостик! Петро спешивается, подходит к мостику. Внезапно конь – всхрапнув – вырывает у Петра поводья и скрывается во тьме. Петро: «Вот уж и совсем мне вороття назад нету! Что ж! Не впервой мне уже дьяволу в пасть!» Ступает на мост, скрипящий и шатающийся под его ногами, переходит его и подходит к костру, вокруг которого молча сидят семеро человек в лохмотьях, нечесаные, со страшными, изуродованными лицами. Один из них имеет вместо головы громадный, жадно принюхивающийся и шевелящий при этом ноздрями – Нос. Все семеро безучастно молча смотрят на огонь, не замечая Петра.
"Помогай бог вам, добрые люди!", - Хоть бы один кивнул головой; сидят да молчат, да что-то сыплют в огонь.
Петро, видя между ними пусто место, садится. Вытаскивает из кармана люльку:
"Уже, добродейство, будьте ласковы: как бы так, чтобы, примерно сказать, того... чтобы, примерно сказать, и себя не забыть, да и вас не обидеть, - люлька-то у меня есть, да того, чем бы зажечь ее, чёрт-ма".
Ближайший от Петра человек хватает голой рукой раскалённый докрасна уголь и молча даёт Петру прикурить. Петро вздрагивает, потом – овладев собою - тянется к угольку люлькой.
Перекидывая уголёк, как камушек, человек спрашивает Петра:
- Пожаловал-то то ты сюды зачем, горемычный?
- А пришёл я за шапкою своею… Которую какой-то нечистый у меня хитростью выманил!
- А какой такой шапкой?
- А смушковою шапкой… решетиловской… - Хитро прижмурившись,- Может расскажете… как её возвернуть?
Все семеро быстро, одновременно и молча протягивают к нему руки, оказывающиеся теперь звериными лапами с когтями. Петро непонимающе смотрит,
- А ты позолоти ручку, касатик!
Петро ухмыляется и, сунув руку в карман, бросает в лапы горсть золотых монет. Внезапно всё пространство вокруг Петра взрывается бесовским весельем: чудища, рожи на роже, Чёрти с собачьими мордами, на немецких ножках, вертя хвостами, увиваются около ведьм, будто парни около красных девушек; а музыканты тузят себя в щеки кулаками, словно в бубны, и свищут носами, как в валторны. Свиные, собачьи, козлиные, дрофиные, лошадиные рыла - все тянутся к Петру и так и лезут целоваться. Петро аж сплёвывает: такая мерзость напала!
Музыканты, в продолжение бесовских танцев, наигрывают:
Ой не ходи, Грицю, та й на вечорниці,
Бо на вечорницях дівки чарівниці.
Котрая дівчина чорні брови має,
То тая дівчина усі чари знає.
Котрая дівчина чорні брови має,
То тая дівчина усі чари знає.
У неділю рано зіллячко копала,
А у понеділок пополоскала,
Прийшов вівторок - зіллячко зварила,
А в середу рано Гриця отруїла.
Прийшов вівторок - зіллячко зварила,
А в середу рано Гриця отруїла.
Як прийшов четвер, та вже Гриць помер,
А прийшла п’ятниця - поховали Гриця,
А прийшла п’ятниця - поховали Гриииицяяяяя……
Петра хватают и силком усаживают за длиннющий стол, конец которого теряется вдалеке за горизонтом. Стол уставлен всякой едой аппетитной: колбасами, салом, огурчиками солёными, жареной птицей… Петро, не теряясь уже больше, берёт вилку деревянную, наколов кусок колбасы, несёт её ко рту. Но колбасу быстро склёвывает чей-то клюв. То же происходит и со всей остальной едой: каждый раз разные морды, появляясь ниоткуда, съедают пищу до того, как Петро успевает донести её до рта.
Петро, взбеленившись, орёт:
- Что вы, иродово племя, задумали смеяться, что ли, надо мною? Если не отдадите сей же час моей казацкой шапки, то будь я католик, когда не переворочу свиных рыл ваших на затылок!
Весь кагал заходится бешеным хохотом, Петро бледнеет. Стол внезапно съёживается до размеров карточного стола, чистого и дорогого, затянутого зелёным сукном. За столом оказываются только Петро и ведьма – голая черноволосая красавица. Рыла и рожи толпятся плотным роем вокруг.
Оркестр – рядом со столом - пиликает и напевает:
Котрая дівчина чорні брови має,
То тая дівчина усі чари знає…
Петро глядит на голую красотку, присвистнув иронически:
- Свят-свят-свят…
Ведьма, кокетливо затянувшись папирской в длинном мундштуке:
- Ладно! Шапку отдам тебе, Петро. Но только не прежде, пока сыграешь со мной три раза в картишки!
Петро, куртуазно раскланиваясь:
- Извольте матушка; если не в большую игру, почему нет? От невинных удовольствий я никогда не прочь…
Про себя: «Опять нечистая сила надурить меня тем же манером хочет! Э нет, тут я уже в оба глядеть буду!»
Ведьма улыбается обворожительно:
- Слушай же! - если хоть раз выиграешь - твоя шапка; когда же все три раза останешься дурнем, то не прогневайся, красавчик - не только шапки, может, и света белого – Выпускает дым у Петра над головой и он складывается в шапку, медленно рассеивающуюся - более не увидишь!
- Сдавай, сдавай… красавица! Что будет, то будет!
Ведьма стряхивает пепел, и протягивает руку во тьму:
- А что, ведь в здешнем трактире, чай, есть карты? – Повисает молчание. Ведьма – раздражённая непонятливостью, - Эй, вы, нечисть, карты мне! - В руке её сами собой появляются замасленные карты. Ведьма, кокетливо похохатывая, сдаёт.
Петро берёт карты в руки - смотреть не хочется, такая дрянь: хоть бы на смех один козырь. Из масти десятка самая старшая, пар даже нет;
Играют…а ведьма все подваливает пятериками. Петро остаётся в дураках. Со всех сторон: "Дурень! Дурень! Дурень!"
- Чтоб вы перелопались, дьявольское племя! – кричит Петро, затыкая пальцами себе уши.- Ты, ведьма подтасовала; теперь я сам буду сдавать! - Сдает. Засвечивает козыря. Карты: масть хоть куда, козыри есть. Играют. Ведьма мечет на стол пятерик с королями! Петро смотрит на карты: на руках одни козыри; не думая, не гадая долго,- хвать королей по усам всех козырями. Ведьма:
- Ге-ге! да это не по-казацки! А чем ты кроешь, земляк?
- Как чем? Козырями!
- Может быть, по-вашему, это и козыри, только, по-нашему, нет!
Петро смотрит на колоду: в самом деле простая масть… Всё тонет в крике: «Дурень, дурень, дурень!» Музыка в это время сменяется ритмичным звуком ножей, натачиваемых друг о друга...
Ведьма, стряхивая на пол пепел с сигаретки, улыбается:
- Говорят, ваш Бог троицу любит? Сдавай уж теперь ты сам, Петро – сыграем в третий раз…
Два чёрта с жуткими звериными рожами, одетыми в безупречные сюртуки и галстуки бантами, за спиною Ведьмы, пока Петро тасует и сдаёт карты, переговариваются:
Первый, указывая на ведьму:
- Взгляните коллега, как она мастерски передёргивает! Подобное искусство не может приобресться, не быв практиковано от лет гибкого юношества. Помните ли вы этого необыкновенного ребенка?
Второй, прекращая полировать когти пилочкой:
- Какого ребенка? А вот расскажите!
Первый, откашлявшись и поправив белоснежную манишку:
- Как же? Вы не осведомлены? Подобного события я никогда не позабуду. Мальчик одиннадцати лет, сын помещика Ивана Михайловича Кубышева, передергивает с таким искусством, как ни один из игроков! Сам не верил, пока не отправился в Сорочинский уезд и лично не убедился! Приезжаю это я в уезд, спрашиваю деревню Ивана Михайловича Кубышева и являюсь прямо к нему. Приказываю о себе доложить. Выходит человек почтенных лет. Я рекомендуюсь, говорю: «Извините, я слышал, что Бог наградил вас необыкновенным сыном». — «Да, признаюсь, говорит (и мне понравилось то, что без всяких, понимаете, этих претензий и отговорок), да, говорит, точно: хотя отцу и неприлично хвалить собственного сына, но это действительно в некотором роде чудо. Миша, говорит, поди-ка сюда, покажи гостю искусство!» Ну, мальчик, просто ребенок, мне по плечо не будет, и в глазах ничего нет особенного. Начал он метать — я просто потерялся. Это превосходит всякое описанье.
Второй, недоверчиво:
- Неужто ничего нельзя было приметить?
Первый, бьёт себя истово в грудь и заходится от этого кашлем:
- Ни-ни, никаких следов! Я смотрел в оба глаза.
- Это непостижимо!
- Феномен, феномен!
- И как я подумаю, что при этом еще нужны познания, основанные на остроте глаз, внимательное изученье крапа – сердце останавливается от благоговения...
Камера поворачивается к столу. Петро в это время уже закончил сдавать и начинает набирать карты из колоды: дрянь такая лезет, что он и руки опустил. В колоде ни одной карты. Петро крестится, идёт уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма принимает.
Петро про себя: "Вот тебе на! это что? Э-э, верно, что-нибудь да не так!" Тянет карты потихоньку под стол - и перекрещивает: глядь - у него на руках туз, король, валет козырей:
- Ну, дурень же я был! Король козырей! Что! Приняла? а? Кошачье отродье!.. А туза не хочешь? Туз! Валет!..
Ведьма внезапно стареет, нос её вытягивается и загибается крючком, морщины изборождают лицо сетью – расползаясь от носа, кожа темнеет…
Всё сборище ведьм и чертей, кроме Ведьмы, превращаются в марионеток, продолжающих так же двигаться, перемещаться, как двигались ранее живые персонажи, ставшие теперь куклами, вокруг Ведьмы и Петра – но уже молча. Крупным планом камера показывает куклу Чёрта – ту же марионетку, с которой Петро играл в детстве.
В наступившей тишине слышен только скрип деревьев, шум ветра, одинокий сверчок. Петру летит в лицо его шапка. Петро ощупывает её – грамота на месте.
- Нет, этого мало! – Хохочет Петро, расхрабрившись и надев шапку. - Если сейчас не станет передо мною молодецкий конь мой, то вот убей меня гром на этом самом нечистом месте, когда я не перекрещу святым крестом всех вас! - и уже заносит руку, как перед ним появляется запряжённый боров.
Боров смотрит на старуху-ведьму и умоляюще визжит: « Венера! Требую возвращения моего нормального облика! Я не намерен больше находиться на этом незаконном сборище!»
- Вот тебе конь твой, - зло роняет ведьма.- Как доскачешь – отпусти его на все четыре стороны, да радуйся сам, что живым ноги унёс! Шоб ты подавился, шоб тебе руки лопатками назад повыворачивало, шоб глаза твои поганые лопнули, чтоб тебе набежало под обоими глазами по пузырю в копну величиною! … - Бормоча проклятия ведьма уходит спиной вперёд во тьму.
Но Петро уже и не смотрит на неё: он садится на борова, тот взлетает круто в небо, летит вдоль Чумацкого шляха… Черти, ведьмы превращаются в кукол и теперь костёр освещает только игрушечный вертеп, который мы уже видели на ярмарке. Из тьмы постепенно выступает лицо Басаврюка: с поднятыми руками он стоит над вертепом и всё в нём послушно его воле и ему очень нравится играть куклами. Басаврюк начинает хихикать, потом – смеяться, хохотать, гоготать… Тут раздаётся троекратный крик петуха и Басаврюк, быстро сгребает кукол в охапку, сплёвывает досадливо наземь, и, раскланявшись, уходит…
* * *
В продолжение петушьего крика Петро оказывается подле воза, на котором сидит без сна подле ярмарки Иван. Рядом с ним – конь Петра… Услышав шаги, Иван вздрагивает, спрыгивает с воза:
- Брат! Петро! Конь твой сегодня ночью – уж не знаю сам и как - к возу моему прибился. Я уж и живым тебя не чаял увидеть! Петро! - Иван бросается к Петру, порываясь обнять его, да останавливается внезапно – ужаснувшись:
- Как постарел ты, Петро, за эту ночь… Что ж было-то с тобою? Шапка, хоть вижу, на месте… А грамоту добыл-то?
- Со мной она, Иван! Со мной! Спасибо тебе! Ох, не сносить бы мне без помощи твоей головы…
Братья обнимаются, садятся на воз, за которым привязан Петров конь, и, разговаривая, выезжают из Конотопа. Воз удаляется. Петро оживлён, машет руками, рассказывая Ивану о прошедшей ночи. Иван слушает изумлённо и недоверчиво… воз спускается в лощину, исчезает и перед нами – только утренняя осенняя степь и дорога – без конца и края…
* * *
Эпизодами и без слов под разные степные шумы:
Братья подъезжают к окраине Диканьки. Сходят с воза. Иван о чём-то горячо уговаривает Петра, тот – решительно отказывается, машет головой. Иван понимающе соглашается, пожимает плечами, кивает. Братья христосуются, обнимаются, Петро вскакивает на коня и, пуская его в галоп, исчезает в степи. Иван неспешно въезжает в Диканьку сам.
* * *
Петро скачет по степи – за ним гонится на лошадях группа солдат Потёмкина в мундирах – человек пять. Они явно отстают от Петра. Внезапно он на полном скаку разворачивает коня и скачет им на встречу. Вынимает саблю, срубает голову переднему, затем, скачущему за ним. Остальные разворачиваются и в ужасе бросаются врассыпную. Петро догоняет ещё одного, разрубает его от плеча до седла, второго, третьего. Догоняет и убивает их всех по-очередии лишь затем останавливается, вытирает саблю пучком травы. Лицо его снова на глазах стареет…
* * *
Под барочную музыку, эпизодами:
Петро въезжает в Петербург. Царская канцелярия. Писарь за столом, покрытым сукном, выспрашивает что-то у Петра и записывает в тетрадь. Коридоры, по которым ведут Петра. Его приводят в тот же зал, где царица принимала его несколько лет назад, потом ведут в столовую. За столом сидит царица, в золотой короне, в серой новехонькой свитке, в красных сапогах, и золотые галушки ест, рядом – граф Потёмкин. Петро, став на одно колено, вручает царице грамоту, она ломает печать, читает её – граф также читает из-за плеча. Окончив, царица со значением, осердясь, смотрит на Потёмкина. Тот – явно раздосадован, пожимает плечами и трясёт отрицательно головой. Она – раздражённым взмахом руки отсылает Потёмкина прочь.
Затем - выходит из-за стола, протягивает всё ещё стоящему на одном колене Петру руку для поцелуя. Внезапно всплёскивает руками – узнав его! Показывает на свои черевички, расспрашивает, кивает головой, велит покликать казначея, когда тот входит – что-то ему приказывает.
В канцелярии Петру по купюре казначей отслюнявливает банковские билеты, за столом писарь – с расширенными от удивления глазами – шевеля губами их считает. Петро складывает их в шапку и утаптывает: по контексту ситуации понятно, что царица велела насыпать ему полную шапку «синиц», казначей жадничает, но Петро уступать не намерен. Казначей ещё 2 раза посылает за добавочной порцией купюр – смушковая шапка Петра кажется ему бездонной. Когда в шапку – не смотря на всю трамбовку – уже не влазит ни одной купюры – Петро удовлетворённо высыпает из неё деньги в свою торбу…
Петро выезжает на коне из Петербурга. Непроворный инвалид не успевает поднять перед ним шлагбаум, Петро перескакивает на своём вороном, инвалид истово крестится и сплёвывает вослед ускакавшему Петру. Музыканты наигрывают и напевеют с украинским акцентом:
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид...
Инвалид пожимает плечами, качает головою укоризненно и уходит, хромая, в караулку.
* * *
Петро – усталый, в пыльном жупане, входит в хату Ивана и Оксаны. Ивана нет дома, Оксана прядёт, рядом – люлька с младенцем, Оксана качает её ногой. Увидав Петра она пугается. Он же, молча повернувшись, выходит. Находит Ивана возле сарая – тот возится с дровами и не замечает Петра. Петро какое-то время смотрит на его работу и на лице его отображается отвращение. Иван оборачивается и замечает Петра. Лицо его сияет: он явно очень рад Петру. Тот – хмур. Рядом братья смотрятся уже как отец и сын: Иван свеж, толстеющ и моложав, Петро – сух, стареющ, худ и морщинист:
- Что ж, Иванку, брат! Вот и возвернулся я из Петембургу.
Братья обнимаются. Лицо Ивана счастливо, камера поворачивается – лицо Петра искривлено злобной усмешкой. Петро отстраняется, держа Ивана руками за плечи:
- Видать по всему, быть большой войне с турчанином, давай, пока не забрили тебя в солдаты по этой… - Произносит по слогам: мо-би-ли-за-ци-и… заберу-ка я лучше тебя под своё начало служить – вместе басурманов бить будем!
Иван раздумывает, взгляд его падает на Оксану, стоящую с малышом в двери хаты. Лицо его грустнеет:
- Да, Петрусю… Чему быть, того не миновать. Урожай уже собран… Погости у нас денёк-другой: продам зерно, наведу в хозяйстве порядок наведу, да и поедем с тобою…
* * *
Хата Ивана и Оксаны. Иван целует Оксану, наклоняется над люлькой – поцеловать сына – Оксана – стесняясь, подходит к Петру. Тот – явно через силу – улыбается ей, целует её – пресно, трижды по христианскому обычаю – потом, резко развернувшись, с искажённым болью лицом, выходит из хаты. Ждёт Ивана возле коней, к сёдлам которых уже приторочены мешки с их вещами. Когда Иван выходит, Петро лихо вспрыгивает на коня и – не оборачиваясь – уезжает по улице. Иван же обнимает плачущую Оксану, стоящую на пороге, неуклюже садится на коня и едет вслед Петру, поминутно оборачиваясь и маша шапкой Оксане, пока не скрывается за поворотом.
Музыканты грустно поют:
А я свого миленького
В військо виряджала,
А я йому, гей, зозулечку
Та й подарувала.
А я йому зозуленьку,
А він соловейка,
Щоб йому, гей, жить легенько.
Мені веселенько.
Затопила, закурила
Мокрими дровами.
Нема мого, гей, миленького
З чорними бровами.
* * *
Далее – эпизодами:
Ставка Гетьмана Разумовского. Петро и Иван стоят возле гетманской палатки. Гетьман выходит, видит Петра, улыбается радостно. Тот – вручает ему царскую грамоту. Гетман – слама печать, жадно читает, затем, отьросив сантименты, с улыбкой обнимает Петра. Петро потом указывает на стоящего поодаль Ивана и просит о чём-то. Гетьман соглашается, кивает.
Братья спят под одной попоной, едят из одного котелка… Петро что-то увлечённо Ивану рассказывает, тот слушает его – влюблённо глядя в глаза… Петро же – напротив – грустен и задумчив…
Бой с турками. Петро убивает турка, который уже замахнулся своим кривым ятаганом над головой Ивана у того за спиной. Иван в страхе оборачивается, видит убитого. Петро кивает, улыбнувшись, Ивану и скачет дальше – в гущу битвы. Когда он отворачивается от Ивана, лицо его меняется – делается злым и растерянным…
Бой окончен. Иван ведёт за собой на верёвке богато одетого толстого турка – явно пашу. Приезжают в ставку, Петро заходит в шатёр к Гетьману – мимо недовольного стражника у входа, не смеющего Петра остановить, через некоторое время Гетьман с Петром вместе выходят, Гетьман оглядывает пленного пашу, одобрительно кивает Ивану, подзывает его к себе, заводит Ивана к себе в палатку. Из палатки выбегает взволнованный адъютант.
Иван выходит из палатки Гетьмана с полной шапкой золотых, перстней, цепочек, каменьев – так Гетьман наградил его за взятие в плен турецкого командующего частью военной добычи. Петро, ожидающий Ивана у палатки, улыбается ему, хлопает по плечу. Братья идут, усаживаются по дерево и Иван – не смотря на протесты Петра – снимает с него шапку и насыпает половину награды. Петро вспоминает, как Иван делился с ним наколядованным в детстве – всплывает старая картинка. Качает молча головой и высыпает Ивану назад в шапку награду.
* * *
Война окончена. Гетьман отпускает братьев домой – трижды целуя Петра на прощанье и потрепав Ивана по плечу одобрительно. Когда они вскакивают на коней и уезжают, старик незаметно стирает с глаз тыльной стороной ладони слезу. Иван спрашивает Петра:
- Брат, смотри как ты ясновельможному приглянулся! Он как отец родной с тобою добр. Мог бы и адъютантом гетьманским когда-то стать, и кошевым – коли захотел бы только… Да и война кончена, позади всё… чего ж ты надумал из войска-то уехать?
Петро ухмыляется:
- Да уж получше отца-то родного ясновельможный меня отмечал! Но не хочу я тут боле! Хочу домой!- и резко подаёт коня вперёд – в галоп. Жениться, семью хочу! Когда он отъезжает от Ивана на пару корпусов коня, чёрные глаза его загораются недобрым блеском и губы шепчут: «Ненавижу!»
* * *
Высокий берег Днепра. Вечереет, моросит мелкий дождь. Братья едут по берегу Днепра: Иван - впереди, Петро – сзади, молчат. Петро, оглянувшись, догоняет Ивана, едет рядом – Иван со стороны Днепра. Петро заговаривает с Иваном, что-то показывает ему в сторону реки, затем - резко и сильно сталкивает его с коня. Конь шарахается, Иван слетает с коня и падает с обрыва.
Иван хватается за корень. Понемногу карабкается вверх; немного не добравшись, поднимает глаза и видит, что Петро, спешившись, уже наставил оголённую саблю, чтобы столкнуть его назад. Шёпотом Иван произносит:
- Боже ты мой праведный, лучше б мне не подымать глаз, чем видеть, как родной брат наставляет саблю, столкнуть меня назад... Брате мой милый! Коли ты меня саблей, когда уже мне так написано на роду, но, прошу, отдай добро навоёванное жене моей, Оксане да сыну – чтоб не голодать им, не бедовать без меня на свете!
Крупно – глаза Ивана. Потом – глаза Петра, чье лицо разом стареет опять на десятилетие.
Петро зло улыбается, качает головою и, прошептав «Ненавижу!», рубит саблей Ивана по плечу и шее - наискось, тот с криком падает вниз. Петро ещё некоторое время стоит и смотрит вниз, затем вскакивает на коня и уезжает.
Камера поворачивается и мы видим музыкантов, сидящих на траве и поющих:
В чистім полі возок біжить
Мальований,
На возику козак лежить
Зарубаний.
В правій руці шабля стримить
Каленая,
А по шаблі річка біжить
Кровавая,
Над річкою ворон кряче
Смутнесенько,
Над козаком жінка плаче
Ріднесенька…
В продолжении песни камера поднимается вверх, в небо. Облака расходятся и мы видим звёзды…
* * *
Звёзд становится всё больше и больше и постепенно их белый свет заменяет черноту. В этом свете постепенно вылепливается – как из белого тумана,- материализовывается белое лицо Ивана. Иван открывает глаза, вдыхает – выдыхает туман, выходящий клубами у него изо рта, затем произносит:
- Великую обиду нанес мне сей человек, Господи: предал своего брата, как Иуда! Убил из зависти, как Каин! Сделай же, Боже, так, чтобы брат мой Петро смог дойти до самого конца в своих злодеяниях. Не останавливай, Господи, руку его, чтобы стал он - как сам того хочет - такой злодей, какого еще и не бывало на свете! И когда придет час меры в злодействах его, подыми меня, Боже, со дна Днепра на коня и пусть придет он ко мне…
Лицо Ивана растворяется в тумане, голос тонет в шуме реки и ветра... Туман рассеивается, превращаясь в небо с Чумацким шляхом на нём…
* * *
Петро едет по ночной степи. Впереди встаёт полная луна, которая освещает лицо Петра – оно устало, но довольно:
- Отдай добро навоёванное жене моей, Оксане да сыну – чтоб не голодать им, не бедовать без меня на свете! - Зло смеётся.- Коротка девичья память. Как наголодается она да и байстрюка своего накормить не сможет, то уж скоро траур по чоловику своему снимет да под венец со мной пойдёт!
* * *
Петро в хате Оксаны. Рассказывает ей, горько рыдающей, о гибели Ивана по дороге домой от шайки разбойников. На полу возится годичный мальчишка – сын Ивана и Катерины Петрусь:
- Восемь человек их было, отродья басурманского! Порубили мы шестерых с Иваном, да пока я одного кончал, последний, сучья душа, проткнул Ивану грудь саблею и сбросил его с обрыва в Днипро. И унесла вода его тело к порогам, да перемолола там. Долго искал я тело брата моего, твоего мужа, долго скакал по берегу, да не нашёл… Петро пробует рыдающую Оксану обнять – она, резко взглянув на него, отстраняется…
* * *
Петро в нарядной одежде пришёл к Оксане. Она встречает его, метя пол в хате. Рядом с нею – повзрослевший на годок Петрусь. Петро выкладывает на стол подарки: ленты, отрез сукна… Оксана молча качает головой - отказывает.
Петро:
- Оксана! Да и кого ж ты ждёшь? Короля польского? Принца датского? Ты ж из корысти за Ивана вышла! Из корысти и из-за мягкости его да уступчивости!
Оксана, не выпуская грязной тряпки из рук, грустно качает головою:
- Да, прав ты. Но потом я его полюбила: за доброту, за открытую и честную душу его… А ты… ты, Петро, теперь совсем уже не тот казак, который за черевичками летал. Чернее ночи думы твои и сердце черствее чёрствого хлеба. И никакими слезами не смягчить уж его… Оставь меня – не пойду я за тебя. Буду век Иванка своего оплакивать, вдовою - солдаткою…
Петро, сплюнув, выходит из хаты, идёт по селу, кручинясь, проходит мимо музыкантов, которые вполголоса наигрывают:
Ой гуляла молодиця,
Поки мала свого Гриця,
А як Гриця поховала,
То й гуляти перестала…
А як Гриця поховала,
То й гуляти перестала…
* * *
Петро отваживает других казаков, которые к Оксане сватаются – дерясь с ними. Он тайком поджигает её поле, чтоб урожай сгорел. Затем ломает тын, чтобы скотина вошла в огород для потравы – чтобы ввергнуть Оксану в полную нищету.
В продолжение этих эпизодов музыканты поют за кадром:
Горе мені, горе,
Нещаслива доле!
Що зорала бідна вдова
Та рученьками поле.
Що зорала бідна вдова
Та рученьками поле.
Чорними очима
Та заволочила,
Дрібними сльозами
Все поле змочила.
Дрібними сльозами
Все поле змочила.
Горе мені, горе,
Що я вродилася.
Тепер мені як день, так ніч,
Щоб я журилася.
Тепер мені як день, так ніч,
Щоб я журилася.
* * *
Проходит ещё год. Петро стоит и напряжённо курит трубку у тына, время от времени пристально поглядывая в сторону. К нему подходят двое сватов в парадной одежде и отдают гарбуз (тыкву). Это – знак отказа в сватовстве. Камера поворачивается и становится видна хата Оксаны. Хата покосилась, тын повален, в дверях - сама Оксана босая в бедной одежде. Во дворе возится Петрусь, ему уже года три… Петро с досадой бросает с размаху гарбуз на землю, тот не разбивается, а катится с пригорка вниз по дороге. Петро зло бросается ему вдогонку. Гарбуз катится всё быстрее, скатывается с пригорка вниз к ставку и влетает прямо в хату Басаврюка: дверь сама перед гарбузом распахивается. Петро, не раздумывая, вбегает следом.
Хата Басаврюка. Гарбуз стоит уже на столе в виде хеллоуиновской тыквы со свечой внутри.
Басаврюк с деланной грустью:
- Вечер добрый! Давно не видались, Петро. Забыл ты меня, забыл… – Смеётся, затем резко серьёзнеет и уже трагическим голосом произносит.- И зря забыл…
- Здравствуй, Басаврюк. Не забыл я тебя – хотя и старался забыть я… нужду мою в помощи твоей бесовской… да видно не смогу без неё с жизнью своей несчастной управиться…
- Не можешь? Тож может это и есть – судьба… судьба нам вместе быть, Петро?
- Судьба?- Петро негромко печально смеётся.- Судьбина горькая…Ты же знаешь, зачем пришёл я к тебе, Басаврюк?
- Как не знать! - Басаврюк смеётся - Оксану хочешь засватать, а она сватам твоим – вот! - и со значением задувает свечку в гарбузе,- гарбуза вынесла…
- Уж два года прошло, как Иван сгинул, а она всё вдовствует, красу свою горючими слезами выплакивает. Люблю я её, Басаврюк!
- Верю, что любишь… - Басаврюк дует на гарбуз на столе и тот оборачивается мёртвой головой Ивана,- так сильно любишь, что из любви этой злой и Ивана, брата своего единородного, убил!
- Чур тебя, нечистый! Сгинь, ирод! – кричит Петро и в глазах его начинает светиться ещё большая боль и тоска.
- Да полно, Петро! Ну порешил да и порешил!… - Басаврюк поворачивает мёртвую голову Ивана к себе лицом, рассматриват её с интересом - Мало ли ты душ людских на войне турецкой убил? Да не трави ты себя, ну кто из нас безгрешен? Дети малые – и те грешат. Ты лучше послушай меня: есть средство сделать Оксану твоею.
Петро поднимает голову с немым вопросом, Басаврюк дует на мёртвую голову Ивана, та превращается в бабочку Мёртвая голова, которая, походив чуток по столу, летит к оконному стеклу и бьется в него. Басаврюк продолжает:
- Дождись полной темноты и как взойдёт месяц, приходи сюда, к ставку. Спрячься в кустах. А когда начнут русалки-утопленницы при полной луне плясать да хороводы водить, выходи смело. Как захотят они тебя под воду к себе утащить - покажи им этот оберег,- передаёт Петру амулет в виде турецкой шестиугольной монеты с дыркою внутри,- да делай потом то, что они попросят. Коли всё выполнишь правильно, то получишь от них средство приворотное и станет Оксана твоею. А когда свадьбу сыграете, приходи снова ко мне – дам я тебе и богатство, и силу, какие и в здешних местах, та и далече тоже, ой мало у кого бывали.
Петро обречённо кивает и выходит, задевая шапкой за перекладину покосившейся двери. Шапка остаётся на полу – это та самая шапка, в которой была зашита грамота. Петро, не замечая упавшей шапки, уходит. Чёрт, появившись из темноты, поднимает шапку, нюхает её, чихает. Размахнувшись, бросает её в кусты подле хаты Басаврюка и уходит в хату, напевая вполголоса:
Ой не світи, місяченьку,
Не світи нікому,
Тільки світи миленькому,
Як іде додому!
.
* * *
Уже темнеет. Петро – не в силах дождаться восхода луны, ходит нервно по двору.
За ним наблюдает, сидя на коньке крыши, Чёрт. Он блеет:
- Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и звёзды заслушалися его посереди неба... Как очарованное, дремлет на возвышении село. Еще белее, еще лучше блестят при месяце толпы хат; еще ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены. Песни умолкли. Все тихо. Благочестивые люди уже спят…
В продолжение этой речи Петро ходит возле своей хаты, поглядывая нетерпеливо на темнеющее небо, не замечая Чёрта на крыше. Петро ощупывает голову – шапки нету. Сплёвывает с досадой и отправляется к ставку. Мимо прогоняют коров на дойку, проходят поселяне и поселянки, кои любить умеют и охотно это демонстрируют… Где-то невдалеке два парубка с воодушевлением мотузят друг друга, орёт кот, к нему присоединяется второй. Петро движется к ставку. По дороге его злобно облаивает собака, девица визжит, как зверь, защищая кофточку, толстая матрона хватает Петра за грудки и пытается затащить в кусты, из хаты слышится скандал…
Петро вздрагивает от пьяного рёва мужика, на четвереньках добирающегося домой и пытающегося в таком положении гопак танцевать:
- Да, гопак не так танцуется! То-то я гляжу, не клеится все. Что ж это рассказывает кум?.. А ну: гоп трала! гоп трала! гоп, гоп, гоп! Ей-богу, не так танцуется гопак! Шо мне брехать! ей-богу, не так! А ну: гоп трала! гоп трала! гоп, гоп, гоп!
Голос Чёрта: «Божественная ночь!»
Петро подходит осторожно к ставку, прячась за кустами. На фоне месяца замечает свою шапку, повисшую на ветке, рассматривает с удивлением, надевает её, потом снимает и прячет в карман – для сохранности.
На небе месяц, он отражается в пруду, щебечет соловей, пищат комары. Петро несколько раз хлопает себя по щеке да по шее, с досадой поглядывая на белеющую у пруда хату Басаврюка и полуразрушенную мельницу:
- Надурил клятый Басаврюк… Какие такие утопленницы, от басурманська душа…
Начинает вполголоса, задумавшись, напевать:
Із досади, із тоски піду піду у лужки,
Да й в лужки-бережки я піду по горішки.
Я піду по горішки із досади, із тоски…
Перед ним из воздуха возникает Утопленница, внимательно присматриваясь к нему, как будто не очень его различая, наводя резкость. Петро замолкает и с опаской рассматривает Утопленницу. Она полупрозрачна, на плечи наброшена полупрозрачная же рубашка – белая с синей украинской вышивкой по воротнику, из-под неё просвечивает обнажённое тело. Длинные ресницы ее полуопущены на глаза. Вся она бледна, как полотно, как блеск месяца; но как чудна, как прекрасна! Она близоруко разглядывает Петра, протирает глаза кулаками, удивляясь, после этого начинает его видеть отчётливее и глаза её понемногу загораются красным отблеском, зубы обнажаются, кончик языка, вибрируя, высовывается изо рта и она начинает тихонько шипеть, как змея, гипнотизируя Петра. Но он смело выходит из кустов, держа амулет перед собою для защиты. Утопленница стихает. Смотрит на него внимательно, наклонив свою голову набок и опустив совсем густые ресницы, и вполголоса произносит:
- Спой мне, молодой казак, ещё какую-нибудь песню! -
- Какую же тебе песню спеть, моя ясная панночка? Уж не эту ли?
Ой ты, мисяцю, мий мисячэньку!
I ты, зорэ ясна!
Ой, свити нам на подъвирья,
Дэ дивчина красна.
Слезы тихо начинают катиться по бледному лицу ее.
- Парубок, - говорит она, - Парубок, а найди мне мою мачеху! Найди… Я ничего не пожалею для тебя. Я награжу тебя. Я тебя богато и роскошно награжу! Ооо! У меня есть зарукавья, шитые шелком, кораллы, ожерелья. Я подарю тебе пояс, унизанный жемчугом. У меня изолото есть... – Вынимает из воздуха золотой, пробует его на зуб, показывает Петру, затем, потеряв к монете интерес, отпускает её и та растворяется в воздухе. Русалка, встряхнув головой, продолжает:
- Парубок, найди мне мою мачеху! Она страшная ведьма: мне не было от нее покою на белом свете. Она мучила меня, заставляла работать, как простую мужичку. Посмотри на лицо: она вывела румянец своими нечистыми чарами с щек моих. Погляди на белую шею мою: они не смываются! Они не смываются! Они ни за что не смоются, эти синие пятна от железных когтей ее. Погляди на белые ноги мои: они много ходили; не по коврам только, по песку горячему, по земле сырой, по колючему терновнику они ходили; а на очи мои, посмотри на очи: они не глядят от слез... Найди ее, парубок, найди мне мою мачеху!..
Голос ее, который вдруг было возвысился, замолкает.
- Я готов на все для тебя, моя панночка! Но как мне, где ее найти?
- Посмотри, посмотри! - быстро говорит она, - она здесь! она на берегу играет в хороводе между моими девушками и греется на месяце. Но она лукава и хитра. Она приняла на себя вид русалки, но я знаю, но я чую, что она здесь. Мне тяжело, мне душно от неё. Я не могу из-за неё плавать легко и вольно, как рыба. Я тону и падаю на дно, как ключ. – Падает на землю и дрыгает ногами, демонстрируя сказанное.- Отыщи ее, парубок!
Петро в продолжение её речи смотрит на берег: в тонком серебряном тумане мелькают легкие, как будто тени, девушки в белых, как луг, убранный ландышами, рубашках; золотые ожерелья, монисты, дукаты блещут на их шеях; но они бледны; тела их как будто сваяны из прозрачных облак и будто светятся насквозь при серебряном месяце. Они водят хоровод, который, играя, придвигается к нему ближе. Русалки поют под сопровождение музыкантов, расположившихся на холмике поодаль:
Сідлав козак кониченька,
Їде на чужину,
А дівчині на прощання
Сказав, що покине
А дівчині на прощання
Сказав, що покине
Тече річка невеличка
Поміж осокою,
Взяла дівка нові відра,
Пішла за водою.
Взяла дівка нові відра,
Пішла за водою.
Ой як стала дівчинонька
Воду набирати,
Спіткнулася вона, впала,
Стала потопати.
Спіткнулася вона, впала,
Стала потопати.
Нащо я тебе зустріла,
На свою недолю,
А тепер я, молодая,
Попливу з водою.
А тепер я, молодая,
Попливу з водою.
Петро рассматривает русалок внимательнее: одна – со спасательным кругом, другая – с веслом, третья с досадой отрывает прицепившийся к покрывалу крючок на лёске с поплавком, у четвёртой вокруг ноги обмотался обрывок рыболовной сети, она зацепляется им за корягу и падает… Все они медлительны, как сомнамбулы. Одна движется быстрее, уверенней, чем остальные. Петро замечает, что тело ее не так светится, как у прочих: внутри его видится что-то черное и на лице ее светится злобная радость.
- Ведьма! – догадывается Петро, вдруг указав на нее пальцем и оборотившись к панночке-Утопленнице.
- Вот она, ведьма!
Панночка смеётся, указывает на ведьму с тонким птичьим криком и девушки с радостными визгами утаскивают тянущую в мольбе к Ивану и Утопленнице руки ведьму-мачеху за собою... Камера идёт за ними, когда они скрываются за кустом – за которым уже стоит Басаврюк, потирая руки и наблюдая за Иваном, то русалки отпускают мнимую ведьму и вместе с нею сквозь кусты наблюдают за Петром и Утопленницей, щипая друг дружку, хихикая и перешёптываясь. Басаврюк подносит палец ко рту и шипит: «Жабы, в воду!». Русалки грустной чередой покорно уходят в воду.
На эту прозрачную череду смотрят Петро и Утопленница. Она:
- Светает, парубок! Чем наградить тебя? Я ведь знаю, тебе не золото нужно: ты любишь Оксану, а она не йдёт за тебя замуж. – Берёт прямо из воздуха аптекарский пузырёк, открывает крышечку и набирает в него лунного света. Потом смотрит на уровень светящейся жидкости внутри, качает головой, открывает крышечку и добирает – внимательно отслеживая количество, ещё чуток света. Наклеивает взятую из воздуха же этикеточку и говорит Петру.
- Иди сей же час к Оксаниной хате, отвори скляночку эту у её окна и Оксана навсегда будет твоею.
Панночка протягивает Петру пузырек, отпускает его висеть в воздухе и уходит, не оглядываясь, в воду, и пузырёк тихо плывёт в направлении пруда, Петро хватает его и бегом, надевая на ходу шапку, устремляется к селу. Подходит к хате Оксаны, открывает пузырёк перед окном. Лунный лучик через окно освещает Оксану, спящую на печи. Она в ночной полотняной рубахе, глаза её закрыты. Петро открывает пузырёк. Из него вылетает белая ночная бабочка, сотканная из света. Она пролетает через стекло, подлетает к Оксане, садится её на нос и, вибрируя крылышками, начинает щекотать Оксане нос. Оксана морщит нос, но не просыпается. С крылышек слетает белая светящаяся пыль. Оксана вдыхает её, чихает, глаза её открываются и она смотрит на Петра, глядящего на неё через окно, с безумием и жаждой. Она выбегает к нему, Петро несмело протягивает Оксане руку. Она хватается за его руку – жадно и несмело.
Камера отъезжает. Рядом с ними стоит Басаврюк:
Благослови вас, дети! – умильно произносит он, складывая им руки. – Хай жывуть, як венки вьють! – и, промокнув набежавшую слезу, растворяется в воздухе... Петро держит Оксану за руки. Глаза её закрыты, На её лице – безразличие. Петро счастливо улыбается. Он постарел ещё на несколько лет за эту ночь.
Камера отъезжает ещё чуток и становятся видны музыканты, поющие шёпотом – чтобы не разбудить никого:
Білі крупи, чорна гречка,
Дурна дівка, як овечка.
Дурна, дурна, скрутилася,
Десь дурману об’їлася,
Походила, побродила,
Чортзна кого полюбила…
Трижды кричит петух и улыбка на лице Петра сменяется озадаченностью, затем – усталым безразличием…
* * *
Свадьба Петра и Оксаны – тихая, грустная и почти безлюдная: родители Петра, Голова, музыканты, пьяные гости, тот же Башмачкин в виде свадебного генерала, Басаврюк – посаженным отцом Оксаны…
Башмачкин – тыча пальцем в шинель, втолковывает матери Петра:
- Только за работу Петрович взял целых двенадцать рублей, вот те крест!- Башмачкин истово крестится, глядя на икону в красном углу,- меньше никак нельзя было: все решительно шито на шелку, двойным мелким швом, и по всякому шву Петрович потом проходил собственными зубами, вытесняя ими разные фигуры…
Мать Петра пьяно и бессмысленно смотрит на него в продолжение всей речи, затем, глупо улыбнувшись, утыкается ему лицом в плечо… Башмачкин удивлённо взирает на неё и отстраняется с видом оскорблённого в лучших чувствах аристократа.
Музыканты пьяно наигрывают, Петро – утирая слёзы неверной рукой, не в такт и невпопад – поёт:
І наїмось і нап’ємось,
Ще побачим, що то буде.
Ой танцюйте, витинайте,
За музики добре дбайте.
Ой танцюйте, витинайте,
За музики добре дбайте.
За музики добре дбайте,
Нам вечерять подавайте.
На весіллі були
І не їли й не нили.
На весіллі були
І не їли й не нили.
І не їли і не пили
Та ще й добре попобили.
А я казав, що так буде,
Бо там чорти, а не люди.
А я казав, що так буде,
БО ТАМ ЧОРТИ, А НЕ ЛЮДИ.
Отец Игнатий, не участвующий в общем разгуле, а сидящий грустно за столом перед полупустой тарелкой, грустно на него смотрит и крестится… потом шёпотом произносит:
- Грустно то как всё…горько как…
Его слышит сидящий подле толстый мужик. Он икает и подхватывает:
- Горько, горько!
Под нестройное тихое скандирование «горько» Оксана бросается на Петра и впивается ему в губы. Крупно глаза Оксаны – они закрыты, затем - глаза Петра: грустные и напряжённые.
* * *
Хата Оксаны и Петра – полная чаша: полки заставлены всякой посудой, стены увешаны рушныками, на полу – тканые дорожки, чистенькие выбеленные стены – в цветах и петухах. На стене – топорно писанные маслом портреты Петра, дкржащего за чалму отрубленную голову турка, Петра, Оксаны и Петруся, их хата посреди цветов и т.п.
Оксана качает люльку. На лице её – нежнейшая материнская улыбка. В люльке – новорожденная дочь - Катерина.
Петро угрюмо смотрит в окно. За окном - музыканты. Петро напевает под их аккомпанемент пока камера проходит по хате, катринам и показывает Оксану с ребёнком:
Ой оженився, та й одружився,
Та й узяв жінку не до любови.
Не до любови, не до розмови,
Не до чорних брів, не до вірних слів.
Ой купив корабель та за триста рубель,
Та за триста рубель ще й з полтиною,
Та за триста рубель ще й з полтиною,
Посадив милу ще й з дитиною.
- Чей пливи, мила, та й негідниця,
Ти в мене була неробітниця!
Чей хвиля іде, - корабель пливе,
А мила сидить, як свіча горить.
А мила сидить, як свіча горить,
А дитиночка - як та зірочка.
Пасынок Петра - Петрусь – уже пяти лет – возится на полу. Оксана встаёт берёт Катерину из люльки и – улыбаясь нежно даёт её Петру – покачать, а сама начинает накрывать на стол. Петро, неумело держит младенца на руках и с тоскою на лице сюсюкает :
- Ты ж мойе сонэчко, Катерина моя, доченька сладкая!
Дитя заходится криком, Петро пытается укачать её – тщетно. Оксана забирает дитя у Петра из рук… Петро, махнув с досадою рукой, выходит. На пороге хаты он останавливается, разводит руками в недоумении.
* * *
Проходит ещё пару лет. Снова та же хата. Светает, Луч восходящего солнца через окошко освещает Петра, спящего на лавке. На печи спит Оксана с детьми. Она просыпается, встает, слазит с печи, подходит к Петру, заслоняет солнце, освещающее его ещё более постаревшее лицо. Петро просыпается, Оксана улыбается ему, тянется руками, но он – молча покачав головой и не улыбнувшись даже, молча отворачивается к стене… Оксана, глядя на него, начинает молча плакать…
Музыканты, проходя мимо, негромко буффонадно наигрывают за окном и поют с украинским акцентом:
Я думал: агнец мой послушный!
Как жадно я тебя желал!
Как хитро в деве простодушной
Я грезы сердца возмущал! —
Любви невольной, бескорыстной
Невинно предалась она...
Что ж грудь моя теперь полна
Тоской и скукой ненавистной?..
На жертву прихоти моей
Гляжу, упившись наслажденьем,
С неодолимым отвращеньем…
* * *
Петро начинает пить, гулять напропалую с парубками в шинке: разгул, льётся бражка, первак, Петро – с толстой румяной девкой, которая прельстиво обнимает его за плечи. Он швыряет горсть монет музыкантам,они весело, подмигивая ему, запевают:
Горілочку п’ю, п’ю,
Бо горілочку люблю,
А хто ж її буде пити,
А якже я умру?
А хто ж її буде пити,
А якже я умру?
Будуть її пити,
Будуть споминати:
— Ой десь того п’яниченьки
В корчмі не видати.
— Ой десь того п’яниченьки
В корчмі не видати.
Що то випив сім із перцем,
Сім без перцю, а сім так,
Розібрав він в горілочці,
Який смак, який смак.
Розібрав він в горілочці,
Який смак, який смак.
К Петру подходит шинкарь с длинным, как развёрнутый свиток, списком съеденного и выпитого и требует оплаты. Петро выворачивает пустые карманы, пытается пьяно сорвать монисты у девки, уже сидящей у него на коленях – девка с визгом убегает – и, не найдя ни в карманах, ни под столом ничего, разводит руками. Шинкарь кивает прислуге, та расталкивает мужика, спящего на лавке за столом в углу – только голова пьяно свешивается вниз, голову только мы и видим – тело накрыть старым кожухом. Мужик оказывается полицейским приставом. Прислуга напяливает на него форменную фуражку, мундир, пристав грозит Петру пальцем. Петро виновато разводит руками и идёт одолжить денег у жида, чтобы расплатиться.
* * *
Конотоп. Петро стучится в дверь двухэтажного дома (куда ранее входил Басаврюк за той же надобностью). Дверь открывается и выходит жид – в классическом чёрном лапсердаке, шляпе, пейсах. Смотрит на Петра и приглашает его в дом. Комната, Петро переминается с ноги на ногу, жид пишет какую-то бумагу за столом, подаёт её Петру. Тот читает, кивает, подписывает. Жид уходит в другую комнату и возвращается через некоторое время с пачечкой денег. Пересчитывает их. Думает, что-то долго считает на счётах, потом отбирает примерно четверть и говорит Петру, свериваясь с подписанной бумажкой в момент произнесения имени-отчества:
- Я, Петро… Сидорович сразу удержу у вас проценты за пользование кредитом на следующий месяц. Шоб вам два раза в Конотоп за надобностью уплаты их не ездить. Крупно – недоумённые глаза Петра.
* * *
Петро заходит в шинок расплатиться с шинкарём: читает свиток с долгами, долго считает-пересчитывает деньги, расплатившись, садится за стол, заказывает первака… и – не удержавшись, снова идёт в загул: вот он уже пьяно обнимается с полицейским приставом, заказывает бражки на всех в шинке, тискает в углу толстую девку… Через некоторое время прислуга выталкивает его за порог. Петро – бос, в одной рубахе, шароварах и шапке. Он, шатаясь, собирается уходить, тут его догоняет шинкарь, останавливает, долго водит пальцем по списку, потом, удостоверившись в правильности своих действий, снимает с Петра ещё и шапку…
Музыканты в это время поют:
В Конотопі на риночку
Там пив казак горілочку.
Пропив воли, пропив вози,
Пропив ярма ще й занози —
Все козацькеє добро.
Ой п’є казак, п’є, гуляє
Добро своє пропиває.
Добро своє пропиває,
Товариство наповає,
Щоб все вірнеє було.
Прокинувся казак вранці
Та полапав у гаманці.
Всі кишені вивертає,
А там грошей вже чортмає,
Нічим похмелитися.
Прийшов казак до шинкарки:
— Сип, шинкарко, хоть півкварти.
Шинкарочка треться, мнеться
Ще й з козаченька сміється,
Що гіркий п’яниця.
Шинкарочка треться, мнеться
Ще й з козаченька сміється,
Що гіркий п’яниця.
* * *
Хата Петра. Жид, в сопровождении двух жандармов, выбирает, что из имущества Петра описать. За окошком видно, как другие жандармы тянут на верёвке визжащую свинью, уводят лошадь… Жид забирает украшения Оксаны, молча и безучастно сидящей на лавке с детьми: трёхлетней Катериной на руках и семилетним Петрусем рядом. Дети плачут. Жид тянется руками к иконе, висящей в красном углу. У иконы – богатый золочёный оклад. Петро подскакивает к нему, отталкивает. Сам снимает икону, вынимает её из оклада и отдаёт оклад жиду.
Жид, зло, с отчётливым акцентом:
- А коли, Петро… Сидорович, через три недели не отдашь остатка того, что завинил ты мне, то сидеть тебе в долговой яме до конца дней. Или до того момента, когда я продам тебя в крепостные!
Поворачивается и выходит. Жандармы молча разводят руками, дескать прав жид, что поделать… Проходя мимо безучастно стоящей у двери Оксаны он приподнимает кепу, как щляпу и мурлычет:
- Пардон, мадам…
Оксана начинает молча беззвучно плакать.
* * *
Шинок. Вечер, пьяный разгул. Петро сидит за столом, пьет, размазывая по небритым щекам слёзы :
"А я думал, несчастный, что в Крыму и Туречину, навоевал золота и с богатством приехал к тебе, моя красавица... Что будем жить мы в любви да радости. Да, видать, грехами счастье не добывается… И не мила ты мне, моя кралечка. И жить уже не на что… да и незачем… Одно осталось мне дело: напиться и утопиться… глубокий ставок будет моя хата; сизая туча - моя крыша… Так уже, видно, Бог велел, - пропадать так пропадать!" Бог? БОГ??? – Петро начинает хохотать, хохот переходит в рыдания – Нет Бога надо мною! Отвернул я лик Отца небесного от себя через грехи мои. Одна осталась дорога мне - утопиться…
Музыканты поют:
Їхав козак, їхав
Та й став над водою,
Та й став над водою,
Проклинає долю.
— Доле моя, доле!
Доле моя злая!
Чом ти не такая,
Як доля чужая?
Чом на тебе, долю
Та й мушу я злитись?
Стану над водою –
Та й піду топитись…
Во время этой песни, начатой музыкантами ещё в шинке, Петро выходит из шинка, уже ночь. Он спускается по улице к пруду, подходя к нему, проходит мимо хаты Басаврюка. Окна хаты светятся пляшущим светом. Петро снимает шапку. Смотрит на неё, задумывается, вспоминает о прошлом и прячет в карман. Стучится. Никто не отвечает. Петро стучится сильнее. Затем пытается толкнуть дверь – она не поддаётся. Петро подходит к окошку и заглядывает в него, но свет в хате тут же и гаснет… Петро осторожно отходит от окна, тут дверь со скрипом отворяется. За нею – чернота. Петро. Решившись, входит в сени, дверь с тем же скипом захлопывается за ним. Полная темнота. Петро бросается к двери, но уже не находит её, в панике колотит кулаками по стенам, цепляется за что-то, падает… В темноте – тяжёлое испуганное дыхание Петра. Из тьмы возникают два красных круглых глаза с вертикальным кошачьим зрачком. Существо, которому принадлежат эти глаза явно хорошо видит в полной темноте: оно передвигается по хате, поднимает упавшие вещи и браниться фальцетом:
- От ирод, от душегуб, от клятый пёс – усё повалял! - Чтоб ты подавился, негодный бурлака! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло! Чтоб он поскользнулся на льду, антихрист проклятый! Чтоб ему на том свете Чёрт бороду обжег! Макитру разбил…. Я не видал твоей матери, но знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тетка дрянь! Шо ты сидишь там в углу, паскуда?
- Хто ты? – подаёт голос Петро.
- Ой, матинко… Петро…Сидорович! Так это вы?? – существо явно изумлено! - От беда! Не ушиблись ли вы, не сломили ли еще, боже оборони, шеи? Шо ж вы сидите тут в сенях??? Пойдемте же теперь в хату; там никого нет. А я думал было уже, Петро, что к вам болячка или соняшница пристала: нет, да и нет., ну нет и нет… Уже года тры положить, как нет… Чы здоровы ж вы? Каково же вы поживаете?
- Та хто ж ты, бисова душа? – смелеет Петро.
В темноте загораются несколько свечей. Становится виден Чёрт в женской одежде и очипке. Он церемонно поднимает Петра за локоть и ведет, не прекращая заботливого кудахтанья, в хату. В светлице очень уютно: всё выбелено, разрисовано, цветами-орнаментами, рушныки, на полу – свежее сено, с балок свисают пучки ароматных трав…
Чёрт усаживает гостя за стол и начинает метать из печи кушанья:
- Вот вам и приношения, Петро Сидорович! - приговаривает он, ставя на стол миски и жеманно застегивая свою ненароком расстегнувшуюся кофту, - варенички, галушечки пшеничные, пампушечки, товченички! – Петро, ошалев от неожиданности, наблюдает за всем этим карнавалом, ничего не касаясь…
- Вот я уже и не знаю, какого вам еще кушанья хочется, драгоценнейший Петро Сидорович! – огорчается Чёрт, притворяясь непонимающим.
Петро, не сводя с него глаз, кладёт на себя крестное знамение. Чёрт явно обрадован:
- Никак признали меня, Петро Сидорович! А я уж думал, что весь вечер буду, аки «проклятое инкогнито» над вами хлопотать!
Петро кладёт знамение на Чёрта. Тот не обращая внимания, хлопоча, продолжает:
- Шо ж привело вас к нам опять? Али беда кака приключилась? Куры не несутся? Чы мыши кляти подпол прогрызли, шоб йим биса??? Чы тесто на паляници не взошло???
Петр энергично крестит Чёрта, тот смотрит на него, ухмыляется, начинает хихикать, потом – гоготать, кататься по полу, утирая слёзы руками:
- Ой не могу, матинко! Ой умора! Що то вжэ, як у кого чорт-ма клепкы в голови!
К его хохоту присоединяется из угла хаты мужской бас… Петро испуганно оборачивается. Хохочет Басаврюк, лежащий на печи.
- Та шо ж это у нас? О! Ты цэ ж Петро, собственной персоной! Добрый вечер панэ. Что привело вас в нашу скромну обитель?
В хате всё чернеет и исчезает: теперь это – снова нежилая полуразвалюха с заплесневевшими стенами и мусором вместо ароматного сена на полу. Сквозняк гоняет по полу сухие листья.
- Сами, панэ, с хлеба на воду перебиваемся, чем уж тут такому знатному гостю помочь?
Петро вздрагивает, оборачивается: Басаврюк, который только что возлежал на печи, уже сидит перед ним за пустым столом, столешница грязна, в трещинах, трухлява.
- Знаю, чего недостает тебе: вот чего! - Брякает Басаврюк с бесовскою усмешкою кожаным, висящим у него возле пояса, кошельком. Высыпает из него большую горсть золотых монет.- Ге-ге-ге! да как горит! – дальше уже ревёт Басаврюк, пересыпая на руку червонцы. - Ге-ге-ге! да как звенит! А ведь службы твоей потребую я за целую гору таких цацек.
-Дьявол, дьявол! - кричит Петро. - Давай его! на все готов!
- Да, дьявол,- становясь очень серьёзным, соглашается Басаврюк, неспешно пряча золото в кошель, а кошель – в карман.,- И ты всегда про это знал Петро! Но мы только используем ваши людские пороки, Петро, но не мы их изобретаем, а вы сами… с удовольствием отдаётесь им… Улыбается одним ртом - с серьёзным выражением на лице.
Улыбается ему в ответ и Петро – жёстко и зло. Молча хлопают по рукам.
Чёрт – уже в чиновничьем поношенном сюртуке - и с набором принадлежностей для письма (доска, ёмкость с песком, перья) подсовывает Петру лист бумаги, берёт палец, протирает кожу тряпицей, смочив её в сулее самогоном, и прокалывает гвоздиком. Петро, не глядя, прикладывает палец к бумаге. Чёрт посыпает место отпечатка песком, ссыпает песок аккуратно в песочницу, ухмыляясь передаёт лист Басаврюку. Тот, и не посмотрев бумаги, но глядя только в глаза Петру, складывает лист вчетверо и прячет в карман.
- Смотри, Петро, ты… ээээ… дьявольским поспешеством, поспел как раз в пору: завтра Ивана Купала. Одну только эту ночь в году и цветет папоротник. Не прозевай! Я тебя буду ждать завтра о полночи в Медвежьем овраге".
* * *
Снова Петро вышагивает по своей хате в ожидании ночи. Оксана с детьми с ужасом смотрит на него с печи.
Музыканты в это время грустно поют:
Дробен дощик накрапає,
Жінка мужа научає.
Гей, гей, уха-ха-ха,
Жінка мужа научає.
Слухай, муже, мого слова.
Не йди гулять, ночуй вдома.
Гей, гей, уха-ха-ха,
Не йди гулять, ночуй вдома.
Темнеет. Петро выходит из хаты, спускается густым лесом в глубокий яр, называемый Медвежьим оврагом. Басаврюк уже поджидает там. Темно, хоть в глаза выстрели. Рука об руку пробираются они по топким болотам, цепляясь за густо разросшийся терновник и спотыкаясь почти на каждом шагу. Вот и ровное место. Огляделся Петро: никогда еще не случалось ему заходить сюда. Тут останавливается и Басаврюк.
- Видишь ли ты, стоят перед тобою три пригорка? Много будет на них цветов разных; но сохрани тебя нездешняя сила вырвать хоть один. Только же зацветет папоротник, хватай его и не оглядывайся, что бы тебе позади ни чудилось.
Петро хочет было спросить... глядь - и нет уже его. Подошел к трем пригоркам; где же цветы? Ничего не видать. Дикий бурьян чернеет кругом и глушит все своею густотою. Но вот блеснула на небе зарница, и перед ним показывается целая гряда цветов, все чудных, все невиданных; тут же и простые листья папоротника. Поусомнился Петро и в раздумье остановился перед ними, подпершись обеими руками в боки.
- Что тут за невидальщина? десять раз на день, случается, видишь это зелье; какое ж тут диво? Не вздумала ли дьявольская рожа посмеяться?
Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется и становится все больше, больше и краснеет, как горячий уголь. Вспыхнула звездочка, что-то тихо затрещало, и цветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив и другие около себя.
- Теперь пора! – говорит сам себе Петро и протягивает руку. Смотрит, тянутся из-за него сотни мохнатых рук также к цветку, а позади его что-то перебегает с места на место. Зажмурив глаза, дергает он за стебелек, и цветок остаётся в его руках. Все утихает. На пне показывается сидящим Басаврюк, весь синий, как мертвец. Очи недвижно уставлены на что-то, видимое ему одному только, рот вполовину разинут...
Но вот слышится свист, от которого у Петра холодеет внутри, и чудится ему, будто трава зашумела, цветы начали между собою разговаривать голоском тоненьким, будто серебряные колокольчики; деревья загремели сыпучею бранью... Лицо Басаврюка вдруг оживает; очи начинают светиться:
- Насилу воротилась, яга!- ворчит он сквозь зубы. - Гляди, Петро, станет перед тобою сейчас красавица: делай все, что ни прикажет, не то пропал навеки!
Тут разделяет он суковатою палкою куст терновника, и перед ними показывается избушка на курьих ножках. Басаврюк ударяет кулаком, и стена шатается. Большая черная собака выбегает навстречу и с визгом, оборотившись в кошку, кидается Петрусь в глаза.
-Не бесись, не бесись, старая чертовка! - хохочет Басаврюк.
Кошка тут превращается в старуху, с лицом, сморщившимся, как печеное яблоко, всю согнутая в дугу; нос с подбородком словно щипцы, которыми щелкают орехи. Петро вздрагивает, узнавая ведьму, у которой выиграл в карты свою шапку когда-то:
- Славная красавица! – произносит он про себя….
Ведьма улыбается Петру:
- Никак признал старушку, касатик!- вырывает у него цветок из рук, наклоняется и что-то долго шепчет над ним, вспрыскивая какою-то водою. Искры сыплются у ней изо рта; пена показывается на губах.
- Это тебе не в карты играть… ботаник… Бросай! – приказывает ведьма она, отдавая Петру цветок. Он подбрасывает и тот плывёт огненным шариком посреди мрака и, наконец потихоньку начинает спускаться ниже и падает так далеко, что едва приметна была звездочка, не больше макового зерна.
Все втроём – каждый в меру своей прыти - бегут за цветком, который завис в нескольких сантиметрах над землёю.
- Здесь! - глухо хрипит старуха; а Басаврюк, подавая ему заступ, приказывает:
- Копай здесь, Петро. Тут увидишь ты столько золота, сколько ни тебе, ни жиду твоему противному не снилось!
Петро, поплевав в руки, хватает заступ, надавливает ногою и выворотив землю, копает раз, в другой, в третий, еще раз... что-то твердое!.. Заступ звенит и нейдет далее. Тут глаза его ясно начинают различать небольшой, окованный железом сундук. Уже хочет он было достать его рукою, но сундук начинает уходить в землю, и все, чем далее, глубже, глубже.
Позади Петра слышится хохот старухи, более схожий с змеиным шипеньем:
- Нет, не видать тебе золота, покамест не достанешь крови человеческой! - хрипит ведьма и подводит к нему дитя лет семи, накрытое белою простынею, показывая знаком, чтобы он отсек ему голову.
Петро столбенеет. В сердцах сдергивает он простыню, накрывавшую голову дитяти, и что же? Перед ним стоит пасынок – Петрусь. И ручонки сложило бедное дитя накрест, и головку повесило... Как бешеный подскакивает с ножом к ведьме Петро и уже заносит было над нею руку... Ведьма, испуганно отпрянув, крестится.
- А что ты обещал за богатство?.. - орёт Басаврюк и Петро внезапно останавливается, словно пулю всадили ему в спину. Ведьма топает ногою: синее пламя выхватывается из земли; середина ее вся освещается и становится как будто из хрусталя вылита; и все, что ни было под землею, делается видимо как на ладони. Червонцы, дорогие камни, в сундуках, в котлах, грудами оказываются навалены под тем самым местом, где они стояли.
Глаза Петра загораются... Как безумный, хватается он за нож, и, схватив дитя за волосы, отсекает ему разом голову, смотрит на неё с ужасом, разжимает пальцы. Голова ребенка катится по траве... Дьявольский хохот гремит со всех сторон. Ведьма, вцепляется руками в обезглавленный труп, как волк, пьёт из него кровь...
Петро, опомнившись и собравши все силы, бросается бежать. Все покрывается перед ним красным цветом. Деревья, все в крови, кажутся, горят и стонут. Небо, распалившись, дрожит... Мы видим ведьму, которая что-то шепчет, колдуя, делая пасы и брызгает вслед Петру кровью ребёнка… Петро бежит из леса, в продолжение этого раздаётся троекратный крик петуха. С последним кукареканьем Петро вбегает в хату, падает на лавку…Мертвый сон охватывает его.
* * *
День. Петро резко садится на лавке, осматривает себя: он в одежде – рваной и грязной, под лавкой стоят сапоги, все в грязи… Лицо его снова постарело на несколько лет. В хате пусто. Петро пытается что-то припомнить. Потянувшись немного, слышит он, что в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом и каменьями. Тут только, будто сквозь сон, калейдоскопом образов видит он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу, что нашёл клад... Видит он и смутную фигуру ребёнка, покрытого простынёю, Басаврюка, ведьму… Петро резко поднимается, выбегает из хаты. Оксана сидит со спящей Катериной на руках на мазаной глиною приступке хаты и смотрит вдаль. Петро бросается к ней, обнимает. Оксана безучастна. Петро:
- Сэрдэнько моё! Что сидишь ты тут? Что со мною-то было? Голова болит… Как в тумане всё… Я крепко выпил?
Оксана поворачивает к нему голову, тихо начинает плакать, обнимает Петра и рассказывает:
- Как ушёл ты той страшной ночью купальской, я успокоила детей и спать с ними легла. Потом Петрусь проснулся да и пошёл нужду справить на двор. И хотела я пойти с ним – да внезапный сон сковал меня. Очнулась я от его крика, выбежала во двор и только и увидала, как цыган, взвалив Петруся на спину, бежит с ним к лесу. Кинулась догонять, на крик мой сбежались соседи, но ирод этот уже скрылся. Третий день сижу я, выглядываю сыночка моего, кровиночку…
- Как третий день? А я где был то? Я ж вчерашней ночью только в лес-то и ушёл…
- Ох, Петро… Ты возвернулся под утро, когда я уже глаза себе выплакала. Приволок два вот этих – указывает на грязные мешки под лавкой - мешка с собою, сказал, что нашёл цветок папоротника и получил за то клад, упал на лавку и уснул. Третий день уж пошёл, как мы разбудить тебя не можем…
- Третий день… Петрусь… Сонэчко ты моё, Оксана, ласточка, - Петро обнимает Оксану,- не помню я ничего. Нет, помню: ушёл я в отчаянье в лес и вижу – огонёк в папороти горит… красный такой… зовёт меня, кличет… - Петро обхватывает голову руками,- и больше ничего я не помню, не помню… ничего…
Повторя это, подходит к ведру, умыться и в ужасе отшатывается, увидев отражение своего постаревшего лица. Умывается, вытирает лицо полою свитки, подходит к мешкам, высыпает на землю сокровища из них, рассматривает. Тихо звучит песня:
Горе тії чайці, горе тій небозі,
Що вивела чаєнята при битій дорозі.
Їхали чумаки та їй чайку зігнали,
Маленькії чаєнята з собою забрали.
Чаєчка літає, в доріженьку б’ється,
Лежить чумаченько під возом, з чаєчки сміється.
— Ой ви, чумаченьки, ох ви, молодії!
Ой верніте чаєнята, діточки дрібнії.
— Не вернемо, чайко, не вернемо, чорна,
Бо з твоїми діточками була каша добра.
— Бодай ви, чумаки, ходки не сходили,
Як ви мої чаєнята в каші поварили.
* * *
Петро сидит посереди хаты, поставив себе в ноги под лавку мешки с золотом. Одичал, оброс волосами, стал страшен; и все думает об одном, все силится припомнить что-то; и сердится и злится, что не может вспомнить. Часто дико подымается со своего места, поводит руками, вперяет во что-то глаза свои, как будто хочет уловить его; губы шевелятся, будто хотят произнести какое-то давно забытое слово, - и неподвижно останавливаются... Бешенство овладевает им; как полоумный, грызет и кусает себе руки и в досаде рвет клоками волоса, покамест, утихнув, не упадет, будто в забытьи, и после снова принимается припоминать, и снова бешенство, и снова мука...
Оксана отпирает дверь и впускает в дом соседку. Садятся вместе у окна на лавку. Соседка со страхом смотрит на Петра. Оксана:
- Ещё одна напасть, несчастье на мою голову… Вот уж вторую неделю, как приволок Петро эти два мешка проклятых с купальским золотом, а всё сидит и силится вспомнить что-то…
- Ой, казала ж я тебе, Оксана, что нечистое то золото, ой нечистое… А про Петруся нет ничего?
- Сегодня только, Пидорка, опять в управе была и у Головы… Как в воду канули… И цыган никаких в округе Диканьки с весны не было, говорит Голова…
- А то, Оксана, может… оно же.. клин клином выбивают… Надо тебе идти к колдунье, что в Медвежьем овраге живёт. Ходит про неё слава, что умеет лечить все на свете болезни. Иди к ней, возьми петуха с собой в горшке – и к ней. Может она хоть Петра твоего в память приведёт, может чего и про Петруся скажет.- Пидорка истово крестится, Оксана крестится за нею…
* * *
Оксана входит с ведьмою, которая и была с Петром в ночь на Ивана Купала, в хату. Та бормочет что-то над лежащим безучастно на полатях Петром. Тот начинает, приподняв голову, всматриваться в неё, затем, вздрагивает и заходится хохотом:
- Вспомнил, вспомнил! – бросается к дверям и, схватив топор, запускает им со всей силы в ведьму. Старуха исчезает, а топор на два вершка врезается в грудь Оксаны, стоявшей за нею, Оксана падает, и призрак дитяти – Петрусь – покрытый простынёю, встаёт посреди хаты... Простыня слетает.
- Петрусь! – кричит Петро и привидение все с ног до головы покрывается кровью и освещает всю хату красным светом... и исчезает, растаяв в воздухе.
В окне видно искажённое ужасом лицо Пидорки, которая испуганно крестится и шепчет молитвы, затем убегает.
* * *
В ужасе и смертной тоске сидит Петро над телом Оксаны, обнимает его, уговаривает её проснуться, рыдает... Рядом надрывается от крика дочь – Катерина. Внезапно перед лицом Петра возникает огонёк, такой же, в который обратился цветок папоротника. Петро отмахивается от него, как от мухи. Потом, поняв что-то внезапно, встаёт и следует за огоньком. Огонёк разгорается ярче, несколько освещает путь Петра и выводит его из хаты…
Петро выходит, как сомнамбула, на улицу. Огонёк превращается в бабочку Мёртвая голова, слабо светящуюся красным светом в темноте. Ведомый её огоньком Петро подходит к хате Басаврюка. На лице его отражается понимание. Входит в хату, бабочка подлетает к свече и, обжёгши крылья в её пламени, падает на стол. Свеча освещает Басаврюка, сидящего за столом. Басаврюк сбивает трупик бабочки щелчком со стола и тихо и устало произносит:
- Ты правильно пришёл, Петро, на мой зов. Останься ты сейчас в хате рядом с убитой Оксаной, кончить тебе дни на виселице или ещё как похуже. Теперь тебе надо пропасть, и надолго из Диканьки, пока не сотрётся в памяти людской само имя твое и всё тобою содеянное.
Мы видим лицо Петра: он снова постарел, поседел как лунь, превратился совсем уже в старика… Петро кивает в знак согласия.
- Сам уже видишь ты, что ни жена, ни богатство, которые ты с моей помощью получил, счастья тебе не принесли,- Продолжает Басаврюк так же тихо,- Может и не в них твоё счастье… Теперь я дам тебе силу, такую силу, по сравнению с которой все армии мира будут как войско малых детей по сравнению с казацкой сотней. Теперь я дам тебе власть – власть подчинить себе духов тьмы и души людей. Теперь я дам тебе век такой долгий, чтобы ты смог до конца насладиться этой силой и пожать все плоды её. Я дам тебе мощь такую, что то, добудешь ли ты нею себе счастье, зависеть будет уже только от тебя самого – и ни от кого другого в этом мире… Пришёл твой час, Петро. Пошли!
Крупно – чёрные глаза Петра. Он молча медленно мигает в знак согласия.
Басаврюк встаёт, открывает печную заслонку и их с Петром засасывает в тёмную топку (огня в печи нет). Чёрт в грязном фартуке кочегара и с закопчённой мордой подбегает к печи и возится кочергою в топке, чихает от вылетевшей из неё сажи, закрывает заслонкой, отряхивает лапы с видом человека, завершившего тяжёлую работу.
Хата Басаврюка снаружи: Басаврюк и Петро, сделавшись синим дымом, сохраняющим контуры их тел и лиц, вылетают из трубы и устремляются невысоко от земли, потом над водою, в сторону леса…
* * *
Раннее утро, солнце ещё не встало, но небо уже светлое. Трижды кукарекает петух. Хата Петра. В хате – полицейский пристав, сельский голова, казаки, люди. На полу – мёртвая Оксана с топором в груди. Сундуки в подполе распахнуты, в них – черепки. Крохотную Катерину держит за руку Пидорка. Она деловым тоном всё знающей сплетницы обращается к другой, стоящей рядом:
- Бесовское то богатство было, я всегда казала! Цветок папоротника он нашёл! Поверила, как же! От и не довело оно их до добра!
- Истину кажешь, Пидорка!
- Сама я – вот этими глазами видела, как он Оксану свою топором зарубил! И призрк Петруся маленького видела – вот тебе крест истинный! – Мелко крестится, - Куда ж теперь дитя это неразумное девать? Я к себе додому бисовское это отродье не возьму!
- Истину кажешь, Пидорка!
- Отдам я дытыну Сельскому Голове. У Оксаны в Конотопе дядька чы ещё какой далёкий родич был: есаул, Горобцом, кажысь, кличуть. Нэхай он бисэня это сам выкармливает! В огороде – бузина, в Сорочинцах – дядька!- Обе смеются. Над деревьями встаёт солнце.
Музыканты напевают:
Пийте, люди, горілочку,
А ви, гуси, воду.
Тяжко, важко жить на світі
Сироті без роду.
Тяжко, важко жить на світі
Сироті без роду
* * *
Хата Басаврюка. Полицейский пристав с жандармами, сопровождаемый Головой с годичной Катериной на руках, входит в хату. Через мгновение из неё с громким мяуканьем выскакивает чёрный кот, за ним несётся жандарм. Чуть позже все остальные выходят, пожимая плечами: в хате никто явственно не жил много лет… Поодаль жандарм гоняется на лужайке перед ставком за котом. К нему присоединяется с криками про вещественное доказательство и свидетеля обвинения один, другой, и вскоре все начинают гонять неспешно их дразнящего кота по лужайке… Кот, видимо устав от них, ныряет в реку и, быстро переплыв ставок, убегает в лес на противоположном берегу. Обалдевшие жандармы молча смотрят коту вслед. На коньке крыши Чёрт машет коту синим платочком и утирает слезу, напевая:
Ой нависли чорні хмари,
Нависли, нависли,
Не ідеш мені, мій милий,
Ні з гадки, ні з мислі.
Ой годину я співаю,
А годину плачу,
Як я тебе, мій миленький,
Так довго не бачу.
* * *
Петро и Басаврюк живет в избушке колдуньи в лесу. В избушке – закопченные дровяные стены, на них – головы животных, связки трав и кореньев, сушёных ящериц и летучих мышей. В печи – кипит на огне котёл, из которого видны кошачьи лапы. Чёрт сидит в углу на лавке и заинтересованно рассматривает жабу. Отрывает ей лапу, съедает, задумчиво произнося вполголоса:
- А пурква бы и не па…
Морщится и бросает жабу в печь. Осматривает, заскучав, хату, становится на четвереньки и вытягивает из-под лавки марионетку: это фигурка казака. Сдувает с неё пыль и становится видно, что у фигурки – лицо Петра. Начинает играться фигуркой – водит её по столу, прыгает через предметы, на нём лежащие…
Басаврюк совсем уже иной – суровый, жесткий, приказывающий. Петро – старый, морщинистый и седой - сидит на лавке, перед ним – раскрытая книга с чёрными страницами. Басаврюк чертит пальцем в воздухе знаки, они на миг загораются пламенем. На страницах книги загораются те же знаки. Петро внимательно смотрит на них. Чертит в ответ другие знаки, также загорающиеся в воздухе и гаснущие. Знаки Басаврюка один за другим – вслед за тем, как Петро чертит свои – исчезают со страниц книги. Басаврюк одобрительно кивает. Петро сухо улыбается. На пороге появляется ведьма. Петро – внезапно озлившись:
- Опять кота варишь, бесовка старая? Тебе сколько, гадюка, говорить, что я больше кошатины твоей есть не буду!
Ведьма, бочком продвигась к печи, тараторит:
- Батенька, не осерчай! Стара я стала, не добачаю, и прыть я мою девичью уже лет двести, как потеряла: в темноте оно знаешь как… увидала, что бежит что-то серенькое по леску, думала – зайчик-побегайчик, хотела тебя, касатика, зайчатинкой побаловать, метнулась, поймала, скрутила голову.. глядь – а оно, гадость, опять кот! Думаю, шо ж добру пропадать… Та и ты ж, золотой мой, не ахти какой кулинар… а я вот к коту корешочков пряных набрала в лесу. Сейчас мы к нему картохи… Смачно будет!- плямкает…
Петро щёлкает пальцами:
- Сгинь, падлюка!
Старуху - с криком - выносит в дверь, вдали слышен глухой удар и звук падения. Басаврюк недовольно морщит нос:
- Злой ты становишься, Петро Сидорович! Недобрый такой… С чего бы? Старушка, коли вспомнишь, шапку тебе отдала, память когда-то возвернула, да и сейчас с добром к тебе, с открытой душой, так сказать… ночей недосыпает, чтоб кошатинкой тебя свежею побаловать… - Смеётся.
Чёрт хихикает в углу. Петро поворачивает к нему молча голову, замечает фигурку казака в лапах его, поджимает зло губы, щёлкает пальцами и кончик чертовьего хвоста вспыхивает зелёным пламенем. Чёрт визжит, отбрасывает фигурку Петра, мечется по хате, опрокидывает деревянную кадушку с водой, суёт пылающий хвост в лужу, изба наполняется едким дымом. Басаврюк, расчихавшись, машет перед собой руками, потом, сплюнув недовольно, уходит. Петро встаёт, поднимает фигурку, рассматривает её внимательно, смотрит на лицо куклы, ухмыляется и бросает её в печь. Затем подходит к Чёрту, поднимает его за шкирку, другой рукой берёт хвост, осматривает, затем подходит с Чёртом в руке к двери, видит, что Басаврюк уже уходит по тропинке, ведьма сидит вдалеке под деревом и трёт ушибленную голову одной рукой, а ушибленную задницу – другой, зажимает хвост Чёрту дверью. Чёрт взвизгивает. Петро ладонью закрывает ему пасть:
- Тихо, нечисть! Пришла тебе пора рассказать, кто такой Басаврюк, а то сварю тебя вместе с котом сегодня!
Чёрт скулит:
- Ой… Петро, родной мой, голубь мой, отпусти хвост!
Петро прижимает хвост посильнее, так что Чёрт уже в полный голос взвизгивает, и приказывает:
- Говори, пёс!
- Ой…. Больно…. Аааааа! Басаврюк, Петро, это - дьявол в человеческом образе. Раз, за какую вину, ей-богу, уже и не знаю, его – тогда простого беса - из пекла. Выгнали, да и выгнали, как собаку мужик выгоняет из хаты. Говорят, что шкоднее да злее его во всём пекле не было, всех он своею гадостью достал до печёнок, ну и указали двери. Вот ему бедному так стало скучно, так скучно по пеклу, что хоть до петли. Что делать? Давай с горя пьянствовать. Угнездился в старом сарае в Сорочинцах и стал он такой гуляка, какого не сыщешь между парубками. С утра до вечера то и дело, что сидел в шинке!...
* * *
Музыканты поют и играют
Нащо мені женитися?
Нащо мені жонка?
Люблять мене молодиці
Й молода дівчонка.
Запряжу я кота в дошку
Та поїду до Явдошки,
Запряжу я свиню в сани
Та поїду до Оксани.
Запряжу я свиню в сани
Та поїду до Оксани,
Запряжу я дві кобили
Та поїду до Людмили.
Запряжу я три когути
Ще й курку чубату
Та поїду в Бундурівку
По дівку багату.
В Бундурівці густі хати,
Вітер не провіє.
Сама мати ложки миє,
Бо дівка не вміє.
В продолжение песни мы видим шинок. В шинке Басаврюк – моложе себя, появлявшегося до сих пор, в ярко-красной свитке и синих шароварах, с осэлэдцэм. Он пьянствует с молодыми казаками: хохот, песни, деньги сыплются, все пьют водку, бражку... Пьяная компания вываливает из шинка в обнимку. Уже вечереет. Навстречу им движется группка девушек. Басаврюк, хитро ухмыльнувшись, подзывает их пальцем, копается в широких карманах свитки и достает целые жмени монист, лент, серёг и предлагает их девушкам. Те деланно кокетливо отказываются, но Басаврюк картинно настаивает. Парни, которые рядом с ним, хохочут и подначивают девушек, те, в конце концов, соглашаются, принимают подарки и позволяют Басаврюку поцеловать их по очереди в щёчку. Последнюю Басаврюк – обхватив руками за голову, долго и смачно целует в губы. Разомлевшая красотка, когда он наконец отрывается от неё, сама хватает Басаврюка за уши и, под хохот и подначки парубков, доооолго целует в губы.
Девушки заходят в хату и начинают, по очереди кружась перед зеркальцем, примерять подарки Басаврюка: вплетать в косы – ленты, надевать перстни, монисты, бусы, хвастать друг перед другом. Потом все вместе отправляются на вечорницы. Стоят возле тына, глядя на танцующих. Крупно – рука одной из них, получившей в подарок колечко. Из темноты возникает маленький чертёнок и кусает её за палец. Девушка взвизгивает, подруги – не поняв в чём дело – начинают хохотать. Тут ту из них, которая красуется в монистах начинают душить за горло из-за спины лапы чёрта. Ту, которая вплела ленты в волосы, такие же лапы дёргают за косу…
Девушки с плачем бегут прочь, расплетая ленты, срывая с себя монисты и кольца и бросая их на дороге. Но ленты и бусы ползут за ними, извиваясь и шипя, как змеи, кольца скачут, как жабы, бьются в окошки, стучат всю ночь в двери и только с рассветом, дымя, тают под лучами солнца.
* * *
Снова шинок. Басаврюк подзывает шинкаря, требует водки на всех – но шинкарь показывает ему книжицу с записанными долгами и качает головой, отказываясь. Басаврюк зло сплёвывает и выходит из шинка.
* * *
Басаврюк стучится в дверь двухэтажного дома в городе Конотопе, куда в предыдущем эпизоде входил уже Иван, одолжить денег у жида. Выходит жид. Смотрит на Басаврюка и приглашает его в дом. Комната. Басаврюк снимает свою красную свитку, остаётся только в одной белой с красной вышивкой рубахе. Жид тщательно ощупывает швы, смотрит свитку на свет, потом выходит из комнаты и возвращается с толстой женой. Та также пристально рассматривает свитку, цокает языком – не особо, то бишь, свитка ей понравилась, и уходит. Жид пожимает плечами: вишь мол, жене не пошла, и отслюнявливает Басаврюку несколько купюр из толстой пачки. Басаврюк проворно хватает всю пачку и ревёт напуганному жиду, страшно хмуря брови и вращая глазами: "Смотри, жид, я приду к тебе за свиткой ровно через год: береги же её!" - и пропадает, растворившись в воздухе и забыв деньги в воздухе. Пачка денег подплывает к двери, дверь сама распахивается, выпускает пачку и захлопывается. Жид пребывает некоторое время в шоке, затем, оглянувшись, никто ли не видит, торопливо сплёвывает три раза через левое плечо, потом, подумав, крестится. Смотрит на свитку, решается и выходит с нею на ярмарку.
На ярмарке жид продаёт свитку заезжему панычу за вдвое более толстую пачку денег и, радостно потирая руки, уходит домой.
Прошёл год. Вечер. Жид с женой возвращаются домой, заходят в комнату, зажигают свечи – за столом сидит Басаврюк.
- Ну, жид, здравствуй! Давай, отдавай свитку мою!
Жид пугается, но делает вид, что не узнал Басаврюка:
- Какую свитку? У меня нет никакой свитки! Я знать не знаю твоей свитки!
Басаврюк, ухмыльнувшись, молча уходит.
Жид, облегченно вздохнув, запирает дверь за ним на засов, накидывает на себя покрывало и начинает молиться, - слышит шорох... глядь - во всех окнах повыставлялись свиные рыла...
* * *
Снова избушка. Чёрт продолжает рассказывать Петру историю Басаврюка:
- Жид обмер; однако ж свиньи, на ногах, длинных, как ходули, повлезали в окна и мигом оживили жида плетеными тройчатками, заставя его плясать повыше вот этого сволока. Жид - в ноги, признался во всем... Только свитки нельзя уже было воротить скоро. Пана обокрал на дороге какой-то цыган и продал свитку задёшево одному мужику, вывезшему продавать масло. Дурень и обрадовался; только масла никто и спрашивать не хочет. "Эх, недобрые руки продали цю свитку!" Схватил топор и изрубил ее в куски; глядь - и лезет один кусок к другому, и опять целая свитка. Перекрестившись, хватил топором в другой раз, куски разбросал по всему месту и уехал. Только с тех пор каждый год, и как раз во время ярмарки, Басаврюк развлекается: обращается в беса со свиною личиною ходит по всем площади, хрюкает и подбирает куски своей свитки.
Чёрт захихикал, потирая лапки.
Петро, угрюмо взглянув на него, прижимает хвост сильнее дверью. Чёрт взвизгивает! Петро:
- А я ему зачем?
- Ой, не знаю!
Петро прижимает сильнее. Чёрт визжит:
- Аааа! Да хотя б чтоб золото руками твоими добывать, как он уже раз тебя на Ивана Купала заставил. Клады, Петро, скрыты от Басаврюка, как от всякой нечистой силы, и ему нужно посредство человеческое, чтобы их открывать. И за посредство это человек получает четверть всего золота, но потом жизнью своей за это расплачивается горько…
- Чем я расплачусь – это моё дело, пёс! А зачем он меня колдовству всякому да магии чёрной учит?
- Отпусти хвост, Петро, - молит Чёрт – почём же мне мысли его бесовские знать-то? Я чёрт болезненный, ревматический... Мне доктора велели ноги в тепле держать, тем более что мне сейчас уже нужно по делу неотложному идти ... Ай!.. Отпусти хвост, Петро, прошу тебя! Чем хочешь поклянусь – ну не знаю я…
- Смотри, сучий сын! Скажешь Басаврюку про наш разговор – в печи спалю!
- Как кот варённый нем буду, отпусти только, Петро!
- Отпущу, но ты мне ещё скажи, бесовское отродье, а зачем… - продолжает Петро, но Чёрт ухитряется вырваться и что есть сил мчится по широкой поляне перед избушкой к лесу. Петро пускается вдогонку. Камера смотрит в распахнутый дверной проём, две фигурки мчатся к лесу с криками, уменьшаясь в размерах. Внезапно крики и лесной шум смолкают и в наступившей мёртвой тишине Петро и Чёрт поднимаются в воздух, слегка раскачиваясь – оба они обратились в марионеток. Камера отъезжает и становится виден Басаврюк, держащий марионетки Петра и Чёрта, раскачивающиеся на ниточках. Он улыбается, рассматривая их, играясь ими:
- Вот ты и растёшь Петро… растёт сила твоя. И после каждого чёрного дела будет сила твоя становиться всё больше, ты будешь становиться всё сильнее, и скоро уже никто в целом не сможет сравниться с тобою по смертоносной мощи… Никто… кроме…
Он смеётся своим мыслям, рассматривает фигурки ещё какое-то время и бросает в угол – на кучу старого тряпья и сора…
* * *
Сельское кладбище. Ночь. Ярко светит полная луна. Басаврюк с Петром стоят возле свежей могилы – ещё без креста, с увядшими цветами на могильном холмике. Басаврюк задумчиво сбрасывает ногой цветы на траву:
- И скажи мне Петро, отчего ж эти глупцы мнят, что ежели они перед смертью своей поганой примут причастие да крест поцелуют, то душа их грязная прямиком в рай попадёт? – Басаврюк хохочет. Сейчас мы такую душонку наивную из гроба-то и достанем… позабавиться…
Басаврюк щёлкает пальцами и в руке его появляется лопата. Он протягивает её Петру:
- Копай!
Петро молча отрицательно качает головой. Басаврюк мягко и укоризненно произносит:
- Копай!
Петро молчит. Басаврюк снова щелкает пальцами и из воздуха появляется Чёрт. Он – в ночном колпачке и ночной сорочке до пят. Глаза Чёрта закрыты. Он похрапывает и вращается медленно в воздухе. Басаврюк дёргает его за хвост, Чёрт падает на землю, вскакивает оторопело, видит Басаврюка, вытягивается в струнку:
- Что прикажете, хозяин? Басаврюк – устало и ласково:
- Договор наш с Петром подай, мон ами!
- Сию минуту, хозяин! - Чёрт исчезает, затем мгновенно появляется за спиной Басаврюка. Он уже без ночнушки и колпачка, а в сюртуке и при галстуке. За ухом у него торчит гусиное перо, в лапе – свёрнутый в свиток лист бумаги, перевязанный ленточкой. – Извольте, хозяин!
Басаврюк, не оборачиваясь, протягивает руку назад, Чёрт вкладывает в неё договор. Басаврюк, также не оборачиваясь, столь же ласково:
- Благодарю!
Чёрт исчезает, оставив после себя облачко дыма. Этот дым медленно сносит ветерком на Басаврюка, который уже углубился в изучение договора. Басаврюк чихает и машет рукой перед носом, разгоняя дым, чихает и читает ласково:
- Так… вот оно: параграф пять, пункт два а. Исполнитель обязуется чётко и с полной ко всему отдачей и непременным рвением исполнять волю и любые приказания Держателя души, прямые и непрямые, высказанные словами или жестами, в сознании или без оного… Ты подписал? – Басаврюк поворачивает к Петру лист. Тот исписан мелко условиями договора, внизу светится кроваво подпись Петра.
Петро тянется к листу, но Басаврюк прячет его за спину. Петро:
- Собака! Ты ж всю мою жизнь коверкал, ломал под себя, под твою бесовскую волю, довёл меня до того, что я руки готов был наложить на себя – и душу свою погубить навеки – и тогда подсунул мне договор твой сатанинский… когда не было уж у меня выбора: или камень на шею и в воду, или пойти в услужение к тебе до самой моей смерти…
Басаврюк пожимает плечами, разводит руками, поднимает брови, поджимает губы и мягко произносит:
- Выбор всегда есть, Петро. И ты всегда свой выбор делал сам. И почему-то всегда сам его делал в мою сторону. Значит лежала душа твоя ко мне… Смолоду, с молодечества душа твоя к колдовству лежала – потому ты и первый раз ко мне пришёл – за черевичками, и потом, как бы жизнь твоя не складывалась, всегда выбирал мою помощь, а не подмогу твоего бога… - Басаврюк начинает медленно приближаться к Петру, глаза его загораются кровавым блеском, лицо начинает светиться синим светом.
Петро не двигается с места, он смотрит прямо в глаза Басаврюку. Крупно – глаза Петра. Они спокойны. Басаврюк останавливается, глаза его загораются ещё ярче, лопата сама собой подплывает по воздуху к Петру и тем же мягким проситеьным тоном он говорит:
- Копай же!
Петро молчит, глаза его также наливаются огнём, начинают светиться во тьме. Лист с договором внезапно вспыхивает и сгорает прямо в руке Басаврюка. Тот отряхивает ладонь, вытирает её о шаровары:
- Несчастный! Ты думаешь, что ты – свободен теперь? Не я же тебя держал подле себя – душа твоя меня сама, по воле своей собственной держалась! По доброй воле ты ко мне пришёл – и по доброй воле оставался до сих пор при мне, и науку колдовскую по доброй воле познавал!
- Врёшь, ирод! Не зря сказано: «Горе миру от соблазнов... но горе тому человеку, через которого соблазн приходит»!
Басаврюк начинает хохотать:
- Библию вспомнил, дурень… Иди, историю Каина и Авеля прочти… в лицах… святоша!
Петро смотрит на лопату. Та поворачивается горизонтально, направляясь острием в сторону Басаврюка. Петро взмахивает руками и лопата летит Басаврюку в голову. В последний момент тот пригибается и лопата улетает во тьму. Слышен металлический удар её о что-то каменное и звук падения. Оба, Басаврюк и Петро начинают ходить кругом вокруг могилы. Внезапно из под земли высовывается рука и хватает Петра за ногу. Петро теряет равновесие и падает. Рука начинает тянуть Петра в землю, затягивает его ногу по щиколотку, потом появляется вторая рука и, схватив Петра за вторую ногу, рывком втаскивает его по колено в землю. Второй рывок – направляемый движениями рук Басаврюка – и Петро в земле уже по пояс. Петро страшно кричит, лицо его делается чёрным и он начинает вращаться вокруг своей оси – всё быстрее и быстрее. Вместе с этим вращением он поднимается из земли. Сначала медленно, потом – резко вылетает из могилы. За щиколотки его держат две руки, оторванные по локоть. Петро стряхивает их со своих ног, делает взмах и обе этих – оторванных - руки летят к Басаврюку, хватают его за горло и начинают душить. Басаврюк пытается оторвать их от себя, спотыкается о соседнюю могилу, падает. Петро взмахивает руками, могильная плита поднимается и из-под неё высовываются две полуистлевшие руки и хватают Басаврюка за ноги. Тот – продолжая бороться с душащими его оторванными руками - кричит. Петро снова взмахивает руками и вот уже вся земля вокруг Басаврюка начинает шевелиться. Из-под неё появляются пальцы – десятки сотни пальцев: полуистлевшие, совсем кости с кусками сгнившей плоти на них, выбеленные временем костяшки пальцев. Ногти на иных – коротки, на иных – совсем длинные, жёлтые, страшные. Некоторые – обломаны. Пальцы шевелятся, поднимаются, показываются кисти рук. Они хватают извивающегося Басаврюка за ноги, тело, волосы и к тому моменту, как он – последним усилием сбрасывает душащие его за горло оторванные руки – они уже затаскивают его – извивающегося и страшно кричащего – под землю. Наконец только лицо его остаётся на поверхности. Басаврюк хрипит:
- Дурень! Ты думаешь, что убив меня ты станешь свободен? Вся твоя неволя – в тебе самом! В тебе всё зло и всё несчастье твоё! В тебе, в тебе…
Голова его исчезает, земля ещё некоторое время шевелится.
Петро, переставший делать пассы руками, внезапно темнеет, глаза его потухают и он падает на землю. Его бьёт падучая, изо рта идёт пена, судороги скручивают руки и ноги. Во время этого Петро превращается окончательно в колдуна: урода-горбуна с кривым носом, клыком, сморщенным тёмным лицом. Петро поднимается с трудом и идёт. Замечает вдали дрожащего Чёрта. Манит его рукой. Чёрт мелкой рысью подбегает к Петру, но тот уже, прихрамывая, уходит с кладбища, не глядя на Чёрта. Чёрт пожимает плечами, разводит лапами и, копируя хромоту Петра, следует за ним. Внезапно возвращается, берёт сброшенный Басаврюком с могилы в траву увядший букетик, кладёт его на то место, куда мертвецы затащили только что Басаврюка, смахивает слезу. Потом срывается и бежит вслед Петру, скрывается в темноте…
Тут могильная плита приподнимается и из-под неё появляется голова– это Басаврюк. Он держит край плиты руками над головой, смотрит вслед Петру, хитро улыбается и неспешно опускается под землю со словами, произнесёнными тихо и примирительно: «…на том решили все согласно и Щуку бросили — в реку!» Троекратно кричит петух и Басаврюк с последним криком скрывается совсем. Плита ещё некоторое время двигается в разные стороны, как бы поудобнее устраиваясь на своём месте.
* * *
Петро идёт по лесу, Он принял обличие крепкого седоватого мужчины – себя в период сватанья к Оксане. За ним бежит Чёрт и скулит:
- Хозяин, хозяин…
- Ты свободен, нечистый! И не беги за мной: я решил!
- Хозяин, ну хозяин… как же я один, без тебя?..
- Проживёшь как-нибудь… надоел ты мне – вместе со всей вашей нечистой наукой бесовской!
В продолжение этой речи Петро достигает опушки леса, останавливается нерешительно, но, услышав за собой скуление Чёрта: «Хозяин, а хозяин, золотенький!», сплёвывает и решительно направляется к Диканьке.
Идёт по улице, направляется к своей хате. Люди, встречающиеся ему, испуганно крестятся и шушукаются, глядя вслед. Петро входит в хату: дверь снята с петель, окна вынуты, всё из хаты вынесено, глинобитный пол перекопан – бугры да ямы. Петро грустно оглядывает полуруину, шепча: «Люды, люды, люды…». За ним раздаётся вежливое покашливание. Петро остаётся недвижим. Покашливание повторяется, затем раздаётся голос головы:
- Петро Сидорович… цэ ты?
- Я…
- А может это… выйдешь из хаты… потолкуем…
Петро оборачивается неспешно:
- Тут толкуй, коли есть, что сказать, Онуфрий Фёдорович.
- Ээээ домой вернуться решил, Петро Сидорович?
- Решил…
- А где гостил ты, Петро Сидорович?
- Силой меня в гости к себе взяли… разбойники, душегубы – на золото моё польстились, зарубили Оксану, а меня с собой силой увели да продали ляхам в крепость. Вот сейчас только и удалось мне сбежать… Фёдорович…
- А где дочка твоя – Катерина?
- Где-где… ты чего юлишь, Фёдорович? Чего пришёл?
Петро делает шаг в сторону Головы, тот пятится, попадает ногой в ямку и истошно кричит.
На его вопль в хату вбегают, толкаясь в дверях, сразу несколько жандармов. Увидав, что Голова живой, крестятся. Один из жандармов помогает голове встать, отряхивает его. Петро в это время наклоняется и поднимает с пола обломок толстой палки. Жандармы вынимают сабли. Голова, прибодрившись, командует:
- А ну, Петро, выходи из хаты!
Петро исчезает. Жандармы и Голова хлопают глазами, оглядывают хату, осторожно выставив сабли осматривают углы… С улицы раздаётся голос Петра:
- Ну, вышел. Долго ещё вас всех тут ждать?
Толкаясь и путаясь жандармы выскакивают из хаты. Петро стоит около колодца, в руках у него найденный в доме обломок палки, в зубах - трубка. Жандармы начинают осторожно обходить его. Петро дует на палку и она загорается, он раскуривает трубку, выпускает клуб дыма и спрашивает Голову:
- За что ж ты меня в холодную-то хочешь посадить, Фёдорович? Чай ничего плохого я тебе не сделал…
На улице Голова снова осмелел и стал наглее:
- А жену твою я убил, Петро? Я?
Петро молча пожимает плечами, прикуривает трубку и подбрасывает горящую головню вверх, выпуская клубы дыма с улыбкой удовольствии на лице. Жандармы опасливо поглядывают то вверх, то на Петра, то вверх, то на Петра, затем – только вверх: головня не падает, она исчезла в небе. Небо пусто и безоблачно. Жандармы и Голова вместе долго глядят в небо до тех пор, пока не раздаётся истошный крик Пидорки, опасливо подглядывавшей за происходящим из кустов вместе ещё с десятком-другим сельчан:
- Дурни, дурни, он же убёг! Ловите! Ловите! Убёёёёёёг!
Жандармы ошарашено оглядываются, начинают бегать хаотично с саблями наголо, в это время головня падает с неба на соломенную крышу хаты, та вспыхивает и в несколько секунд загорается вся хата…
* * *
Петро сидит возле Басаврюковой хаты и смотрит в воду. В пруду отражается пламя горящей хаты. К Петру тихонько подбирается сзади Чёрт, осторожно садится рядом. Видя, что это безопасно, так же осторожно кладёт Петру голову на колени. Петро почёсывает Чёрта за ушком, тот закрывает в блаженстве глаза… Петро смотрит в воду на пламя и улыбается:
- А ты, чертяка старый, как в воду глядел: нет мне среди этой мелюзги места… со скуки я б среди них помер… Шо тут, что в любом другом месте…
Чёрт начинает мурлыкать, как большой кот, в ответ…
* * *
Избушка в лесу. Петро сидит над фолиантом. На столе стоит горшок из которого идёт пар. Петро кидает в горшок какие-то травы, коренья. Потом берёт кухоль из какого-то чёрного дерева и, всё время сверяясь с фолиантом, льёт в горшок воду и шепчет заклинания. Комната наполняется розовым светом и появляется дух Оксаны. Петро смотрит на неё и вдруг начинает рыдать. Дух рассеивается в воздухе, Петро – повторяя всё время: «Оксана, душа моя, голубка, сэрдэнько моё», - роняет голову на стол и плачет. Тут дверь растворяется и появляется Чёрт. Петро поднимает голову:
- Где ты был, пёс?
Чёрт подбегает к Петру, униженно бьёт хвостом по полу и скулит:
- Хозяин, хозяин! Где я был, что видел! Дочь твоя – Катерина – выросла. Красавица стала – глаз не отвесть! Её старый есаул Горобец – сродственник жены твоей, Катерины, с младенчества выкохал, вырастил – и теперь отдаёт замуж за сына своего – Данила!
Петро резко поднимается, подходит к плоской, чёрной от старости, медной тарели, стоящей на полке, снимает её и ставит на стол. Достаёт из сундука марионетку, изображающую молодую девушку-козачку. Наливает из кухля воды, шепчет заклинания – и в тарели возникает изображение: лицо молодой девушки, как две капли воды похожей на Оксану – дочери их Катерины. Девушка смеётся, она счастлива. Петро произносит заклинания, делает пассы и лицо деревянной фигурки становится как две капли воды схоже на лицо Катерины. Петро любуется её изображением в воде – не удержавшись – тянется рукой дрожащей от вожделения рукою к её щеке. Как только пальцы его касаются поверхности воды, изображение, вспыхнув, исчезает. Петро не замечает этого: скрюченными пальцами он водит по воде и шепчет:
- Душа моя, красавица, сэрдэнько… ты будешь моею… теперь только моею…
Музыканты в два голоса – мужской и затем женский - поют:
Ой боже мій! Караул!
Що я наробила?
По коліна борода,
Хоче, щоб любила.
По коліна борода,
хоче, щоб любила.
По коліна борода,
А по п’яти вуса,
Я боюся цілувати,
Бо він мене вкусить.
Я боюся цілувати,
Бо він мене вкусить
* * *
Тиха украинская ночь. Светит месяц, поёт соловей, сверчит сверчок. Колдун медленно опускается на взнузданном Чёрте во двор Есаула Горобца. На него с ужасом молча смотрит собака, подняв брови. Колдун щёлкает пальцами, двор на секунду освещается зеленоватым светом и собака засыпает, падая на бок. Пение соловья и сверчание сверчка также умолкают. Порыв ветра – и слышен свист его в ветвях деревьев. Дальнейшее действие происходит под этот звук.
Колдун смотрит на хату – два окошка, которые подальше от двери, светятся мерцающим светом свечи. Он, бесшумно отворив дверь в хату, входит внутрь. В первой комнате спит есаул Горобэць и его сын Данило, еле видные в свете лампадки у икон. Колдун щёлкает пальцами, зеленоватая вспышка озаряет комнату и они становятся видныв этом свете. Под лавкой, на которой спит Данило, лежит кот. Колдун уже берётся за ручку двери в комнату Катерины, затем, вспомнив, подходит к лампадке, плюёт на пальцы и тушит её, придавив фитилёк. Кот в это время не засыпает, а молча смотрит на колдуна, пока свет не гаснет. В темноте Петро подходит снова к двери, бесшумно приотворяет её и в тёмную комнату падает узенький лучик света из щели. Колдун заглядывает в щель: в комнате - старая кормилица Данила – Явдоха. Она вышивает рушнык, напевая: «Подружка днів моїх суворих, голубка дряхла ой-не-не, одна в глуші лісів соснових, давно чекаєш ти мене…»
Колдун щёлкает пальцами, снова всё озаряется зеленоватым светом и Явдоха, уснув, роняет голову, упираясь подбородком в обширную грудь, и засыпает.
Колдун входит, подходит к печи, на которой спит Катерина, отдёргивает занавесочку и стоит, глядя на Катерину в колеблющемся свете свечи. Раздаётся громкий храп кормилицы. Колдун с досадой оборачивается на неё, качает раздражённо головой, затем тихо зовёт тоном приказа: «Катерина!». Катерина поднимает голову, глаза её закрыты. Колдун берёт её за руку и снова приказывает: «Катерина!» Она встаёт и спускает ноги с печи. Колдун подставляет её тихо лавочку, снова зовёт её по имени и Катерина слазит с печи и с закрытыми глазами сначала идёт за колдуном, затем – останавливается. Он снова – уже громче – «Катерина!» - храп кормилицы умолкает, Катерина идёт за ним, но, сделав три шага, останавливается. Колдун снова зовёт её, Катерина делает ещё один шаг, но на зов просыпается кормилица, вскакивает с криком: «Ах ты ирод! Ах ты собача душа!», опрокидывает свечу, вопит не своим голосом, опрокидывает стол, благо габариты позволяют ей сделать это без труда, и в темноте, под звон разбиваемой посуды, бежит за Катериной с криками: «Ах ты ж кобель! Уже свадьбы дождать не можешь? Шо ж ты гацька падлюка робыш?» Катерина, проснувшись, истошно вопит, к ней присоединяется с лаем собака. Данило вскакивает с лавки, слышен дикий вопль кота, которому Данило наступил на хвост, крик Горобця: «Шо там такое, бисови диты» и его крик, когда он, вскочив в темноте, ушибается головой о печь… К их ругани и крикам присоединяется утреннее кукареканье петуха.
* * *
Комната есаула и Данила. Горит свеча. Все сидят за столом: у есаула обмотана мокрым полотенцем ушибленная голова, У Данила закатаны кальсоны и видны кровоточащие полосы от кошачьих когтей на икрах. Явдоха держится за ушибленный бок, кот лижет отдавленный хвост, Катерина тихо плачет, собака на улице жалобно воет. Есаул, укоризненно взглядывает на Явдоху:
- Ох баба, баба! Ты колысь нас покончаешь! С чего это ты вздумала, что Данило вночи к Катерине залыцявся?
Явдоха несколько смущена, что не особенно для неё характерно, и обороняется, но - по привычке - наступая:
- А колы я проснулась от того, что он звал «Катерина, Катерина!», то шо я должна была выришыть, что это ты ко мне ночью вспомнить былое пришёл, старый ты распутник? Свадьба через два дня, ты уже дождаться не можешь, кобель?
Данило не выдерживает, стукает кулаком по столу:
- Да не звал я её, кормилица! – Смущаясь, - Хиба що во сне мог проговорить, что люблю её, - нежно смотрит на Катерину,- А ты уже выришыла…
Есаул грозно взглядывает на Данила, тот, оправдываясь, демонстрирует, уже в который раз, видимо, изодранные котом икры:
- Спал, спал я, батьку… и с лавки вскочил только когда ця скажэна всех на уши подняла! И на кота наступил и уже только после этого и проснулся!
Явдоха взглядывает грозно на Катерину:
- А тебя, распутная Катерина, я ещё раз спрашиваю: что ты в светлице Даниловой делала?
Катерина роняет голову на руки и начинает рыдать уже в голос:
- Кормилица, родненькая, я ж Христом-Богом клянусь тебе, что я спала! Может я во сне вышла, не знаююююю яяяяяя….
Кормилица –с внезапным страхом, что-то поняв, наконец,крестится в сторону икон:
- То, можэ, ты – сомнамбула, Катю? Ходишь во сне по хате, як та русалка… Катю моя Катю…..Свят свят…
Тут она замечает, что лампада под иконами не горит и вскрикивает:
- А чего это лампада не горит? Ой, чует моё сердце, что без нечистого тут не обошлось… свят-свят-свят! Трэба будет завтра хату святой водой окропить…
Тут за окном трижды кричит петух и в лампадке сам собою загорается огонёк. Явдоха – удовлетворённо:
- Дывы! Я ж казала! – Крестится,- Свят-свят-свят! Пресвятая Дева Мария спаси нас и помилуй, заступница и – без паузы – коту, который нацелился вскочить на стол, - Куды полез, гадюка, а ну брысь!
Все вздрагивают и крестятся.
* * *
Шумит, гремит конец Сорочинцев – есаул Горобець празднует свадьбу своего сына Данила с красавицей-сиротой Катериной. Гостей обносят едой, музыканты взялись за цимбалы, скрипки и бубны. Молодцы и дивчата понеслись в лихом танце. Красавец-казак – Петро в свои двадцать лет - выпрыгивает в середину и идёт в смешном танце, выделывая коленца.
Есаул Горобец выносит икону благословить молодых, приподняв их вверх…
- Чада мои! Благословляю вас этой святой иконой! Они достались мне от честного схимника, старца Варфоломея. Не богата на них утварь, не горит ни серебро, ни золото, но никакая нечистая сила не посмеет прикоснуться к тому, у кого они в доме…
Явдоха стеллит на землю вышитый нею рушнык, молодые встают на него…
Тут закричали дети, попятился народ – у танцевавшего только что молодого казака лицо переменилось: нос вырос и наклонился, вместо синих, запрыгали чёрные очи, губы посинели, из-за головы поднялся горб, и стал казак – старик… Колдун Петро.
- Это он! Это он! - кричат в толпе, тесно прижимаясь друг к другу.
- Колдун показался снова! - кричат матери, хватая на руки детей своих.
Величаво и сановито выступает вперед есаул и произносит твёрдым и громким голосом, выставив против него икону:
- Пропади, образ сатаны, тут тебе нет места! -
Вперив взгляд в невесту, зашипев и щёлкнув, как волк, зубами, оборачивается Петро чёрным псом, и пес этот, рыча и осклабившись, бежит прямо на обступивших его людей. Толпа с криком расступается, кое-кого топчут в панике, слышны крики. Пёс молча пробегает сквозь коридор людей и скрывается…
- Что это за колдун? – стали спрашивать друг друга молодые и бывалые люди.
- Беда будет! - говорили старые, крутя головами. – Уж много лет как не показывался в Сорочинцах этот антихрист! А было время когда и у нас, и на самой Сорочинской ярмарке осмеливался появляться и пугать честных християн этот басурман, бесовское отродье! Ой беде быть…
Есаул, озаботившись тем, что веселье поутихло, щёлкает пальцами и на двор выкатывают бочку бражки и вносят несколько ведер вина. Все повеселело снова. Музыканты грянули:
Рубайте калину,
Встеляйте долину
Молодій й молодому
До самого дому.
Рубайте тополю,
Встеляйте дорогу
Молодій й молодому
До самого дому.
И дивчата, молодицы, лихое казачество в ярких жупанах понеслись в танце. Девяностолетнее и столетнее старье, подгуляв, пустилось и себе приплясывать, поминая недаром пропавшие годы. Пируют до поздней ночи. Как стемнело уж совсем, то стали гости расходиться, но мало побрело восвояси: много осталось ночевать у есаула на широком дворе; а еще больше казачества заснуло само, непрошеное, под лавками, на полу, возле коня, близ хлева; где пошатнулась с хмеля казацкая голова, там и лежит и храпит на весь Конотоп...
* * *
Данило на дворе строгает палку – починить тын. Выдёргивает подгнивший и забивает топором новый.
- Вечер добрый, отец!
Есаул явно доволен чем-то:
- Здоров, сынок! А я тебе подарок приготовил: пой друг – полицмейстер наш сорочинкий - назначил тебя в родное село Катерины - Диканьку сельским Головою, взамен недавно почившего в Бозе прежнего,- есаул крестится, Данило крестится вслед за ним – Место не ахти какое, да хорошим началом для службы твоей будет.
Данило пожимает плечами, но, поймав недовольный взгляд отца, наклоняет голову:
- Дякую, батьку!
- Вот так! Собирайся и чтоб с понедельника готов был отправиться в Диканьку! Хата для головы - хорошая, я ту хату знаю. И село тихое и зажиточное. Смотри мне, чтоб и Катерине там понравилось. А как наследник родится, то чтоб в честь меня – Грыцем – назвали. Смеётся радостно и тыкает Данила кулаком в бок.
Музыканты поют:
Місяцю-горішечку,
Світи нам доріжечку,
Щоб ми не зблудили,
Шляху не згубили.
Не згубили би дороги,
Тай не позбивали б ноги
Та й знайшли би хати
Жити - поживати...
Во время песни видим воз, гружёный домашним скарбом, который привезли Данило и Катерина с собою в Диканьку, стоящий во дворе хаты, Екатерину, пускающую кота в хату перед собой, заносящих в хату пожитки казаков…
* * *
Хата Данила и Катерины в Диканьке. Просторная светлица с выбеленными стенами. Вокруг стен вверху идут дубовые полки. Густо на них стоят миски, горшки для трапезы. Во всей светлице пол гладко убитый и смазанный глиною. У печи – лавки на которых спят с женою пан Данило. В слабом свете луны, глядящей в окошко, смутно видна мужская рука, ощупывающая через полотняную ночную рубашку грудь Катерины, спящей на спине. Катерина тихонько стонет не просыпаясь. Мужчина рядом приподнимается на локте, наклоняется над Катериной, целует её в губы, она обхватывает его руками за шею, отвечает на поцелуй и шепчет:
- Милый мой, золотой мой…
Мужчина осторожно ложится сверху на Катерину и камера целомудренно отворачивается, выглядывает в окошко. Мы видим сначала полную луну, затем - двор, камера проходит по двору. Мы слышим стоны и шёпот влюблённых, к ним присоединяется песней соловей. Камера движется по двору. У будки лежит мордой на передних лапах пёс. Он начинает тихо поскуливать в унисон. Камера показывает деревянный нужник в конце огорода, освещённый луной. Внезапно раздаётся истошный вопль Катерины. Пёс начинает бешено лаять, из нужника выскакивает Данило, на ходу натягивая подштанники и бежит к хате. Из трубы вылетает неясно различимая фигура на Чёрте и, пересёкши диск луны, скрывается в темноте. Катерина продолжает кричать. Данило вбегает в хату, запутывается в подштанниках и темноте падает. К крику Катерины присоединяется ругань кормилицы Явдохи, которая спит в проходной комнате:
- А шоб вам повылазило, сучьи дети! Что вы среди ночи за гвалт подняли?
Явдоха зажигает от лампады свечу и вместе с потирающим ушибленной место Данилом входит в светлицу Данила и Катерины.
- Ну что там? Мыша тебе приснилась?
Катерина, увидев Данила, бросается к нему со слезами. Он неумело утешает её. Явдоха пожимает плечами, затем, посерьёзнев, оглядывает комнату, тянет носом, принюхиваясь.
Катерина сквозь слёзы:
- Данило, родной мой! Он был тут, был - колдун! Мне снилось сначала, что это ты меня целуешь да ласкаешь, и я отвечала на поцелуи и ласку, но потом… потом поняла я , что это не ты, а кто-то чужой и страшный меня обнимает вместо тебя. И запах… потом я почуяла его запах – чужой и горький, как полынь… Открыла глаза и увидела его страшное лицо… и глаза, огнём горящие. Я закричала – и он исчез…
- Не плачь, голубка моя, успокойся! Приснилось тебе! То тебя устрашили чудные рассказы про колдуна.
- Данило, родненький мой,- Катерина прижимается к нему и продолжает шёпотом, оглянувшись со страхом,- Говорят, что он родился таким страшным... и никто из детей сызмала не хотел играть с ним. И родители его не любили, даже мать родная… Говорят ещё, что ему все чудилось, что все смеются над ним. И стал он всё злее и злее становиться, душа его в чёрное отчаянье скатилась и продал он душу дьяволу… Стал сам – как дьявол: встретится ли под темный вечер с каким-нибудь человеком, и ему тотчас показывалось, что он открывает рот и выскаливает зубы. И на другой день находили мертвым того человека. Мне жутко, мне страшно было, когда я слушала эти рассказы…
- Милая моя, голубка! Колдун далеко, в Сорочинцах, а тут у нас – в Диканьке - тихо да мирно, успокойся, душа моя
- Не так еще страшно, что колдун, - продолжает, как бы и не услышав его, Катерина , - как страшно то, что он недобрый гость. Что ему за блажь пришла притащиться к нам на свадьбу? Не к добру это… Хорошо всё же, что твой отец выговорил тебе место сельского Головы далече от Сорочинцев… Плохо только, что это получилась Диканька, где я рождена была и откуда меня твой отец, дай ему Бог и счастья и здоровья, забрал меня после страшной смерти родителей моих… Поговаривают, что колдовские силы лишили их жизни… И что сам колдун неподалёку в лесной избушке живёт…
- Не волнуйся, голубка моя!- обнимает её нежно Данило.- Это всё тебе наснилось! Если только он тут появится – то я сожгу старого колдуна, так что и воронам нечего будет расклевать! Ну! Высушу слёзы твои – Смеётся и целует её в глаза.
В продолжение этого разговора Явдоха ходит по комнате, заглядывает в тёмные углы, затем вскрикивает:
- Смотрите! - и указывает на лампаду у икон. Лампада не горит. - Он был тут… Нечистая сила была тут… И запах! Нешто ты, Данило, не чуешь запаха этого… гнили и колдовской травы, Данило?
Данило тянет носом, пожимает плечами недоумённо, трясёт головой.
- Бабы, бабы… Вам бы только повод для сплетен найти, чтобы было о чём около колодца позубоскалить! Курица кудахчет, по крайней мере, когда яйцо снесёт, а баба - всегда. И всегда – без толку и смысла!
Явдоха явно довольна поводу побраниться:
- Тебя послушать, бисова душа, так это только бабы у колодца сплетни разносят! А вы, мужики, в шинке, что, Бибилию святую обсуждаете? Ты где, ирод, третьего дня до полуночи гулял? Мы с Катериной уже очи все проглядели!
Данило стонет и, обхватив руками голову, выбегает на улицу, тихо отругиваясь:
- От наградил Бог кормилицей! Хуже всякой тёщи!
Из хаты слышится голос Явдохи:
- Катю, сонэчко моё, иди я тебя обниму и утешу, ласточка моя золотая… напугалась….
Данило бредёт по двору:
- Так уже сала за шкуру заливает – мочи нет! Отцу-то небось хорошо – спровадил старую ведьму и живёт теперь себе в удовольствие! – останавливается, поражённый внезапной догадкой,- А ведь точно! Он же нас в Диканьку эту, Богом забытую, сплавил, чтобы от дьяволицы этой избавиться… А мне теперь что, до смерти её жало терпеть? – Останавливается, садится на корточки у будки, и, обхватив голову руками, стонет,- Ох, чует моя душа, что она и Катю мою скоро в такую же ведьму, как сама, обратит,- стонет. Пёс подходит к нему и тихо лижет руку. Данило, не глядя, обнимает его и затихает. Светает, пёс и парубок, обнявшись, сидят рядом. Трижды кричит петух. Данило зябко поводит плечами с неохотой поднимается и идёт в хату, входит. Из распахнутой двери раздаётся голос Явдохи:
- Нагулялся?
Дверь за Данилом захлопывается, пёс, заскулив, быстро уходит в будку.
* * *
Безветренный июньский день. Встаёт солнце. Вместе с солнцем поднимается отец Игнатий. Наскоро плеснув себе в лицо водою из колодца, он вытирает его полою рясы, потом выпивает несколько глотков воды из ладони, черпая её прямо из ведра левой рукой, утирает губы тыльной стороной ладони правой руки и, экономно продолжая то же движение, крестится и направляется в церковь. Переступает через перелаз и в грудь его толкает внезапно сорвавшийся ветер. Отец Игнатий снова кладёт на себя крест и, превозмогая ветер, движется к церкви. Его ряса развевается, в лицо летит пыль… Мы видим его со спины, видим, как он идёт к церкви. На паперти нет никого. Когда отец Игнатий подходит к церкви, ветер прекращается, и он, ослеплённый пылью и ветром, протирает глаза в недоумении: на паперти сидит старик – седой, высохший - в бедной полотняной одежде, стоптанных постолах. Отец Игнатий крестится снова, затем здоровается:
- Спаси Господи!
- Спаси Господи, отче!
Отец Игнатий отпирает церковь, входит, зажигает свечи, становится на колени перед киотом, начинает вполголоса молиться. Старик также молится, но стоя, опустив голову.
Отец Игнатий внезапно прекращает молиться, поворачивается к старику:
- Петро? Петро Бурульбаш?
- Да, отче… да… я это…
Отец Игнатий с ужасом смотрит на него…
* * *
По улице идут Петро и отец Игнатий. Ветер подталкивет их в спины, вздымая пыль. Походят к сельской управе. Отец Игнатий входит внутрь, за ним – Петро, сняв перед дверью и скомкав шапку в руке. В управе за столом сидит Данило – куда более важный, чем у себя дома. За соседним столиком – писарь. Увидав отца Игнатия Данило встаёт, целует ему руку, Игнатий в ответ крестит его, показывает на Петра, что-то рассказывает. Петро недоверчиво и без особой радости смотрит на Петра, что-то спрашивает, выслушивает ответ, обнимает с выражением неудовольствия на лице и, приглашая идти обоих за собою, выходит.
* * *
На лежанке лежит Явдоха, Катерина прядёт. В дверь входит Данило, с ним – отец Игнатий и Петро.
- Катерина! Данило как бы не особо уверен в себе,- вот отец твой, точнее - говорит, что он отец тебе, что угнали его лиходеи, позарившиеся на богатство его, мать твою убили, а его продали туркам в рабство, откуда он, через двадцать лет, отпущен был за старостью и немощью. Так, пан Петро? Узнаёшь ли ты его, Катерина?
- Отец? Как могу я узнать кого – я дитятею неразумной была, когда осталась я без матери и отца… - Качает головою не веря себе,- Отец… отец…
- Вот и отец Игнатий его признал… Мало кто с тех времён далёких остался при уме да при памяти… Петро это? Катеринын батько, так?
Отец Игнатий:
- Так, пан Данило! Петро это, Сидора Бурульбаша сын… Ох и не ожидал уж я тебя, Петро, увидеть… не ждал…
- Спасибо, что признал, отец Игнатий. Что ещё про меня скажешь?
- Пожелаю счастья тебе в этом доме, да в этом мире, Петро.
- А я в этом доме и жить не буду: разве что совсем уж немощь мою досмотреть родную дочь умолю,- Петро поворачивается к Катерине,- я уж место себе нашёл - в заброшенной хате, что у старой мельницы, на ставке, так что не обременю никого…
Во время этой речи отец Игнатий быстро выходит из хаты, Данило выходит за ним.
- Спасибо, отче, что привели пана Петра… вернули дочери – отца, а старику – дочь! Спасибо!
- Грех лишать старого казака, да ещё настрадавшегося столько, перед смертью последнего утешения. Я бездетен, знаю, как тяжело холостяковать в старости… так вы уж пана Петра досмотрите да утешьте его года,- Крестит Данила, быстро поворачивается и уходит, бормоча вполголоса по дороге:
«Прости ему, Господи грехи его! А мне как принять на себя грех да умолчать о делах прошлых – делах страшных? Или же больший грех лишить грешника перед смертью тепла семейного, дочь отца лишить, отравить им дни их, и так уж недолгие, сомнениями да подозрениями? Просвети, Господи!- истово креститься, останавливаясь и глядя в небо,- просвети, прости, отпусти, Господи…»
Так и не успевший вернутся ещё в хату Данило с удивлением смотрит вслед Игнатию, стоящему на повороте улицы и кладущего на себя крестное знамение за знамением, шепчущего что-то и глядящего в небо…
Возвращается в хату и видит, что старик Петро сидит на лавке с Катериной, смотрит на неё умильно, держа за руки. Катерина глядит в пространство, как сомнамбула. С лежанки на них смотрит с недоумением Явдоха. Смотрит и принюхивается, шевеля ноздрями…
Музыканты поют:
— Дівчинонько-чарівниченько,
Причарувала моє личенько.
— Бодай ти так знав з сіней до хати,
Як знаю я - чим чарувати.
Бодай ти так знав, що за неділя,
Як я знаю на чари зілля.
В мене чароньки — чорні брівоньки,
В мене принада — сама молода.
Мої чароньки напоготові —
Біле личенько, чорнії брови.
* * *
Хата Данила. Катерина и Явдоха хлопочут у печи.
Катерина не радостна: очи заплаканы, и вся она смутна и неспокойна. Она расставляет посуду и напевает:
Ой у саду, садочку
Скопаю я грядочку
Та посію пастернак.
Та не вродить він ніяк,
Але вродив чорний мак.
Занадився чорний кінь,
Чорний ворон кида тінь.
Чорний вечір настає –
Буде горе горькоє…
Явдоха в это время
- Что молчишь ты, голубка моя, с утра, что плачешь? Али наснилось недоброе?
- Ох, Явдоха… такой страшный мне сон снился!
- Какой сон, моя любая Катерина?
- Снилось мне, и так живо, будто наяву, - снилось мне, что отец мой есть тот самый страшный колдун, которого мы видали тогда на свадьбе. Но прошу тебя, не верь сну. Таких глупостей не привидится! Будто я стояла перед ним, дрожала вся, боялась, и от каждого слова его стонали мои жилы. Если бы ты слышала, что он говорил...
В продолжение этой речи Катерины Явдоха наливает себе чарку первака из сулеи, выпивает, крякает и, скосив к переносице от удовольствия глаза, спрашивает:
- Что же он говорил, моя золотая Катерина?
- Говорил: «Ты посмотри на меня, Катерина, я хорош! Люди напрасно говорят, что я дурен. Я буду тебе славным мужем». Тут он взглянул на меня своими огненными очами, я вскрикнула и пробудилась.
- Да, сны много говорят правды…- Косится на сулею и, не сдержавшись, наливает себе ещё чарочку,- Ох, сидит у меня на шее твой отец! Я до сих пор разгадать его не могу. Много, верно, он грехов наделал в чужой земле. Что ж, в самом деле, за причина: живет в Диканьке уже больше около месяца и хоть бы раз развеселился, как добрый казак! Не захотел выпить перваку! Слышишь, Катерина, не захотел перваку выпить, который я самолично второго дня гнала! – Выпивает налитую чарку, крякает и продолжает,- Горилки казенной даже не пьет! Экая пропасть! Мне кажется, Катерина, что он и в господа Христа не верует. А? Как тебе кажется?
- Бог знает что говоришь ты, Явдоха!
- Чудно, рыбка моя! - продолжает Явдоха, - поганые католики даже падки до водки; одни только турки не пьют. А вот и турецкий игумен влазит в дверь! - проговаривает она сквозь зубы, увидя нагнувшегося, чтоб войти в дверь, Петра.
Петро уже изрядно приодевшийся, в добротном жупане, вместо бесцветных лохмотьев, в которых он вернулся в родное село, недовольно оглядывает, Катерину и Явдоху.
- А что ж это, моя дочь! – говорит он сварливо, снимая с головы шапку и поправив пояс, - солнце уже высоко, а у тебя обед не готов.
- Готов обед, отец, готов! Сейчас Данило придёт - и поставим!
- А вы, панотче, пока вот чарочку первачку примите на здравие!- Явдоха подносит старику рюмку. Тот молча с некоторой досадой отмахивается. Явдоха – повернувшись к Катерине пожимает плечами и делает знаки бровями: мол, я ж говорила…
В это время входит Данило, сдержанно здоровается за руку с Петром, целует Катерину, потом – не сдержавшись – обнимает её и она из его объятий распоряжается:
Вынимай горшок с галушками, Явдоха!- Постой, лучше я сама выну, - продолжает она, как только Данило выпускает её из объятий, - а вы садитесь, батьку и любый мой Данило!
Лицо колдуна при взгляде на них искажается горькой гримасой зависти.
Все садятся за стол: против покута Петро, по левую руку Данило, по правую руку Катерина и напротив его – недовольно крестящаяся Явдоха. Явдоха разливает всем по чарке, все, кроме колдуна, выпивают, даже Катерина, сперва хотевшая отказаться, но, испуганно покосившаяся на Явдоху, не решившаяся. Явдоха раскладывает всем галушки:
- С богом! Смачного всим!
- Не люблю я этих галушек! – раздражённо говорит Петро, немного поевши и положивши ложку, - никакого вкуса нет!
"Знаю, что тебе лучше турецкая лапша", - бормочет про себя Явдоха.
- Отчего же, батько, - спрашивает Катерина, - ты говоришь, что вкуса нет в галушках? Худо сделаны, что ли? Наша Явдоха так делает галушки, что и Гетману редко достается есть такие. А брезгать ими нечего. Это христианское кушанье! Все святые люди и угодники божии едали галушки.
Ни слова отец; замолкает и Катерина. Явдоха, вдохновлённая похвалой, накладывает себе вторую порцию галушек.
Катерина вынимает из печи жареную ногу кабана с капустою и сливами.
- Я не люблю свинины! – сердится Петро, выгребая себе в тарелку ложкою капусту.
- Для чего же не любить свинины? – деланно удивляется Данило. - Одни турки и жиды не едят свинины.
Еще суровее хмурится Петро:
-Только одну лемишку с молоком поесть у вас в гостях могу…
Данило неодобрительно качает головой, глядя на него, Катерина сокрушённо молчит, молчит, проглотив готовую слететь с языка колкость и Явдоха. Все молча едят…
Музыканты напевают:
І, їстся, не п’ється,
І, здається, не ведеться,
І, здається, нема дірки -
А нема в чарці горілки.
І, здається, нема дірки -
А нема в чарці горілки.
Пиймо ж, пиймо, пиймо тут,
Бо на небі не дадуть.
Як до неба дойдем,
По одній чкурнем.
Як до неба дойдем,
По одній чкурнем.
* * *
Хата Данила. Данило, почёсываясь, выходит во двор справить нужду. Возвращаясь из нужника, смотри вниз на пруд. Ночь безлунна, в пруду отражается странный золотистый свет, льющийся из окон старого дома у мельницы. "Это он, это тесть… и что он там среди ночи делает на той мельнице?" Данило накидывает свитку, влазит в шаровары и выходит со двора, направляясь к пруду. «Ох наградил Господь тестем!», - подходит, крадучись к дому Петра, заглядывает, раздвинув кусты, в окошко.
В светлице Петро – в красной свитке. Он срывает со стола скатерть - и вдруг по всей комнате тихо разливается прозрачно-голубой свет. На стол он ставит горшок и начинает кидать в него какие-то травы. Лицо Петра начинает переменяться: нос вытянулся и повиснул над губами; рот в минуту раздался до ушей; зуб выглянул изо рта, нагнулся на сторону, - и стал из тестя тот самый колдун, который показался у них на свадьбе "Правдив сон твой, Катерина, ох правдив!" – шепчет Данило…
Колдун достаёт из сундука фигурку-марионетку. Данило приглядывается к её лицу и узнаёт лицо своей Катерины. Крестится в ужасе, а колдун тем временем ставит фигурку на стол, обрызгивает её водой из кувшина и, делая колдовские пасы, произносит – безмовно, шевеля одними только губами, заклинания.
И чудится Даниле (тут он начинает щупать себя за усы, не спит ли), что уже не в заброшенной хате у мельнице колдун, а в его светлице: около стен полки, на полках домашняя посуда и утварь; на столе хлеб и соль; висит люлька... но вместо образов выглядывают страшные лица; на лежанке кучей скомканного тряпья лежит... но сгустившийся туман покрывает все, и становится опять темно.
Тут освещается вся светлица розовым светом, звуки становятся сильнее и гуще, и что-то белое, как будто облако, появляется посреди хаты; и чудится Даниле, что облако то не облако, что то стоит женщина; только из чего она: из воздуха, что ли, выткана? Отчего же она стоит и земли не трогает, и не опершись ни на что, и сквозь нее просвечивает розовый свет и утварь на полке и на стенах? Вот она как-то пошевелила прозрачною головою своею: тихо светятся ее бледно-голубые очи; волосы вьются и падают по плечам ее, будто светло-серый туман; губы бледно алеют, будто сквозь бело-прозрачное утреннее небо льется едва приметный алый свет зари; брови слабо темнеют... Ах! это сама Катерина!
Неподвижно останавливается колдун на своем месте.
- Где ты была? – спрашивает он, и стоявшая перед ним Катерина вздрагивает.
- О! зачем ты меня вызвал? - тихо стонет она. - Мне было так радостно. Я была в том самом месте, где родилась и прожила детство. О, как хорошо там! Как зелен и душист тот луг, где я играла в детстве: и полевые цветочки те же, и хата наша, и огород! О, как обняла меня добрая мама моя! Какая любовь у ней в очах! Она приголубливала меня, целовала в уста и щеки... Отец! зачем ты зарубил топором мать мою?
Грозно колдун грозит ей пальцем.
- Разве я тебя просил говорить про это? - И воздушная красавица задрожала. – Ты – душа и ты – в моей власти! Отвечай немедля: где теперь пани твоя?
- Пани моя, Катерина, теперь заснула, а я и обрадовалась тому, вспорхнула и полетела. Мне давно хотелось увидеть мать. Я вся стала легка, как птица. Зачем ты меня вызвал?
- Ты помнишь все то, что я говорил тебе вчера? - спросил колдун так тихо, что едва можно было расслушать.
- Помню, помню; но чего бы не дала я, чтобы только забыть это!
"Это Катеринина душа", - шепчет Данило, не смея пошевелиться.
- Ты опять за старое! - грозно прерывает её колдун. - Я поставлю на своем, я заставлю тебя сделать, что мне хочется. Катерина полюбит меня!..
- О, ты чудовище, а не отец мой! – стонет душа. - Нет, не будет по-твоему! Правда, ты взял нечистыми чарами твоими власть вызывать душу и мучить ее; но один только Бог может заставлять души делать то, что ему угодно. Нет, никогда Катерина, доколе я буду держаться в ее теле, не решится на богопротивное дело. Если б ты и не отец мой был, и тогда бы не заставил меня изменить моему любому, верному мужу, потому что бог не любит клятвопреступных и неверных душ. Тут она замолкает, увидев бледное лицо Данила за окном…
- Куда ты глядишь? Кого ты там видишь? - вскрикивает колдун. Воздушная Катерина начинает развеиваться в воздухе.
Данило уже что есть духу бежит к дому: "Страшно, страшно, страшно!" - повторяет он про себя…
Вбегает в хату, бросается к лежанке, наклоняется к Катерине, прислушиваясь, дышит ли она. Катерина просыпается
- Как хорошо ты сделал, что разбудил меня! - стонет она, протирая очи шитым рукавом своей сорочки и разглядывая с ног до головы стоявшего перед нею мужа. - Какой страшный сон мне виделся! Как тяжело дышала грудь моя! Ух!.. Мне казалось, что я умираю. Мне снилось, чтобы отец убил мать мою, топором зарубил… Ах, как страшен отец мой! Почему ты одет, Данило? разве уже утро? Почему темно?
- О, Катерина! Ты не знаешь и десятой доли того, что знает душа твоя. Знаешь ли, что отец твой антихрист? Еще в прошлом году мне говорил отец Игнатий, - он, жена, святой человек, - что антихрист имеет власть вызывать душу каждого человека; а душа гуляет по своей воле, когда заснет он, и летает вместе с архангелами около божией светлицы. Мне с первого раза не показалось лицо твоего отца. Если бы я знал, что у тебя такой отец, я бы не женился на тебе; я бы кинул тебя и не принял бы на душу греха, породнившись с антихристовым племенем.
- Данило! - стонет Катерина, закрыв лицо руками и рыдая, - я ли виновна в чем перед тобою? Я ли изменила тебе, мой любый муж? Чем же навела на себя гнев твой?
- Не плачь, Катерина, прости меня! Я тебя теперь знаю и не брошу ни за что. Грехи все лежат на отце твоем.
- Нет, не называй его отцом моим! Он не отец мне. Бог свидетель, я отрекаюсь от него, отрекаюсь от отца! Он антихрист, богоотступник! Пропадай он, тони он - не подам руки спасти его. Сохни он от тайной травы - не подам воды напиться ему. Ты у меня и муж, и отец мой!
Данило обнимает её и вдруг отшатывается в ужасе: Катерина наполовину поседела.
Музыканты поют:
— Ой куди ж ти, Наталко, та ходила,
Що ти свою головоньку убілила?
— Ой ходила, подружечки, у вишневий сад,
Там на мою головочку білий цвіт упав.
А вже ж його ні звихнути, ні струсити,
Треба ж його аж довіку доносити.
* * *
Данило со старым отцом Игнатием в церкви.
- Скажи, отче, ты ведь знал, что старый Петро – колдун, антихрист, знал ведь, когда увидал его … ещё в церкви, куда приплёлся он, как шелудивый пёс?
- Колдун? Нет… не ведал я того, пане Данило! Я знал только, что кровь жены его лежит на нём, что скитался он два десятка лет бездомным, что душа его не зря рвалась в родные места…
- Не зря? Ох, отец Игнатий…
- Думал я, Данило, что теплом очага домашнего исцелите вы больную душу его. Знать же, что отец Катерины – колдун – не мог я… откуда мне могла то быть ведомо?
- Да и то верно… Прости меня, отче! Сгоряча наговорил я тебе, с обиды…
Старец молча крестит Данила, тот целует ему руку. Данило продолжает:
- Как мне быть, отче, как мне посадить басурманина в острог, как мне лишить его силы?
- Силы… Силы ты его не лишишь, пане Данило, разве только с жизнью его чёрной вместе. И силой ты его также не возьмёшь: выскользнет старый гадюкою из любых рук, ещё и смертельно изжалит при этом… А полонить его можно только хитростью, а не силою, пане Данило. Пошли гонца быстрого к отцу твоему, есаулу Горобцу. Пусть привезут они чудотворную икону схимника, старца Варфоломея…
Далее – с голосом Игнатия за кадром – идёт действие в хате Данила:
- А я помолюсь Господу, чтобы нечестивый не заподозрил ничего, вы же - пригласите колдуна к себе на обед, как ни в чём не бывало. Огонь в печи пусть горит, чтобы не вылетел нечестивец через дымоход. У каждого оконца поставь, пан Данило, казака с двумя факелами и накажи жечь любого, кто из окна попробует выскочить. Потом пусть Катерина выйдет под предлогом во двор, а я внесу икону чудотворную…
За столом – Данило, Явдоха, Катерина и Колдун, который, как обычно, почти ничего не ест, только прихлёбывает воду.
Обед закончен. Катерина с сыном выходит, сославшись на то, что надо помыть и перепеленать сына. В хате остаются Данило и Петро. Оба молчат, как водится, насупившись. Тут дверь распахивается и отец Игнатий вносит иконы, за ним виднеются два казака с факелами в руках, еще по двое факельщиков появляются в каждом окне. Петро страшно вскрикивает и превращается в старого колдуна. Бросается к печи, отбрасывает заслонку – оттуда на него пышет жаром. Он вскрикивает и оборачивается псом, бросается к окну, прыгает в него – и его отбрасывает огнём факела назад в светлицу. Пёс рычит и скулит, мечется по светлице, прыгает в окна, но отец Игнатий неумолимо оттесняет его к красному углу, под иконы, где пёс, опять оборотившись колдуном, затихает. Кузнец надевает на него кандалы – ручные и ножные с ядром и с криками, окружив его факелами, неся за ним чудотворную икону, тыкая и дразня затравленного старика огнём, крича «В холодную его, в холодную!» колдуна водворяют в землянку с зарешёченным единственным оконцем у самой земли…
* * *
Поздний вечер, вдалеке отражается в гладкой воде пруда пламя горящего дома у старой мельницы. Возле холодной свалены горою колдовские причиндалы.
Колдун тяжко ходит по землянке, гремя кандалами и поглядывая на единственно зарешеченное оконце:
- Всего только одну ночь остается жить мне, а завтра пора распрощаться с миром. Завтра ждет меня казнь. Если… если….
Гремя цепями, подходит он к окну, делает руками странные знаки, водит ими перед оконцем, наколдовывает, чтобы Катерина пришла к нему:
- Катерина, иди ко мне, ты кротка, не памятозлобна, как голубка, иди сюда, дитя моё, умилосердся над отцом, Катерина...
К землянке, как сомнамбула идёт Катерина – она в одной ночной сорочке, глаза её закрыты. Два казака возле входа спят мертвым сном, облокотившись друг на друга. Спят собаки, птицы, воздух спит, умолкает соловей, сверчки. В полной тишине Катерина подходит к оконцу, опускается около него на землю. Колдун полным голосом: «Катерина! Дочь моя! Очнись!»
Катерина вздрагивает и просыпается: «Отец! Нет, не отец - колдун! Зачем я здесь?» - оглядывается удивлённо.
- Дочь, Христа ради! И свирепые волченята не станут рвать свою мать, дочь, хотя бы взгляни на преступного отца своего! - Она не слушает и встаёт, чтобы уйти. - Дочь, ради несчастной матери!... - Она останавливается. - Приди принять последнее мое слово!
- Зачем ты зовешь меня, богоотступник? Не называй меня дочерью! Между нами нет никакого родства. Чего ты хочешь от меня ради несчастной моей матери? – приседает возле окна. Колдун тянет к ней руку – рука оказывается уже без кандалов, еще недавно обременявших её. Катерина отстраняется гадливо от его руки.
- Катерина! Мне близок конец: я знаю, меня твой муж хочет привязать к кобыльему хвосту и пустить по полю, а может, еще и страшнейшую выдумает казнь...
- Да разве есть на свете казнь, равная твоим грехам? Жди ее; никто не станет просить за тебя.
- Катерина! Меня не казнь страшит, но муки на том свете... Ты невинна, Катерина, душа твоя будет летать в рае около Бога; а душа богоотступного отца твоего будет гореть в огне вечном, и никогда не угаснет тот огонь: все сильнее и сильнее будет он разгораться: ни капли росы никто не уронит, ни ветер не пахнет...
- Этой казни я не властна умалить, - произносит Катерина, отвернувшись.
- Катерина! Постой, погоди… на одно слово: ты можешь спасти мою душу. Ты не знаешь еще, как добр и милосерд Бог. Слышала ли ты про апостола Павла, какой был он грешный человек, но после покаялся и стал святым.
- Что я могу сделать, чтобы спасти твою душу? - сказала Катерина, - мне ли, слабой женщине, об этом подумать!
- Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все бросил. Покаюсь: пойду в Киев, в Лаврские пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного - не возьму рыбы в рот! Не постелю одежды, когда стану спать! И все буду молиться, все молиться! И если не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
Катерина задумывается.
- Хотя я отопру, но мне не расковать твоих цепей.
- Я не боюсь цепей, - говорит колдун. - Ты говоришь, что они заковали мои руки и ноги? Нет, я напустил им в глаза туман и вместо руки протянул сухое дерево. Вот я, гляди, на мне нет теперь ни одной цепи! - произносит он, выходя на середину. - Я бы и стен этих не побоялся и прошел бы сквозь них, но муж твой и не знает, какие это стены. Их строил святой схимник, и никакая нечистая сила не может отсюда вывесть колодника, не отомкнув тем самым ключом, которым замыкал святой свою келью. Такую самую келью вырою и я себе, неслыханный грешник, когда выйду на волю.
- Слушай, я выпущу тебя; но если ты меня обманываешь, - неуверенно говорит Катерина, остановившись пред дверью, - и, вместо того чтобы покаяться, станешь опять братом Чёрту?
- Нет, Катерина, мне не долго остается жить уже. Близок и без казни мой конец. Неужели ты думаешь, что я предам сам себя на вечную муку?
Катерина молча решительно уходит. Колдун со стоном и проклятием опускает руки, но Катерина через несколько минут возвращается. Гремят замки. Колдун выходит из землянки.
- Прощай! Храни тебя бог милосердый, дитя мое! - сказал колдун, целуя ее.
- Не прикасайся ко мне, неслыханный грешник, уходи скорее!.. – бледнея шепчет Катерина. Но его уже как и не было…
- Я выпустила его, - стонет Катерина, испугавшись и дико осматривая стены. - Что я стану теперь отвечать мужу? - Я пропала. Мне живой теперь остается зарыться в могилу! - Но я спасла душу, - говорит она тихо и уверенно. - Я сделала богоугодное дело. Но муж мой... Я в первый раз обманула его. О, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду…
Говоря всё это она входит уже в дом, цепляет на пояс спящему мужу ключ и падает рядом с ним на постель без чувств под петушиное утреннее кукареканье…
* * *
Солнце уж совсем встало. В хату вбегает Данило.
- Он сбежал, проклятый антихрист! Ты слышала, Катерина? Он убежал! - кричит Данило.
- Его выпустил кто-нибудь, мой любый муж? – мертвеет она и тихо прячет свои босые, испачканные глиною ноги под простыню.
- Выпустил, правда твоя; но выпустил чёрт. Иди, погляди: вместо него бревно заковано в железо. Сделал же Бог так, что чёрт не боится казачьих лап! Кто же как не чёрт его выпустил? Если бы только мысль об этом появилась только в голове хоть одного из моих казаков и я бы узнал... я бы и казни достойной ему бы не нашел!
- А если бы я?.. - невольно проговаривается Катерина и, испугавшись, останавливается, прикрыв рот себе рукою.
- Если бы ты вздумала, тогда бы ты не жена мне была. Я бы тебя зашил тогда в мешок и утопил бы на самой середине Днепра!..
Она смотрит на Данила, качает головой и слёзы начинают течь по щекам её. Данило обнимает ей голову и качает, как малое дитя:
- Не бойся, моя милая, не плачь, я найду басурманина, где б ни был он, я обороню тебя от него…
Эту фразу слышит входящая с пучком зелени в дом Явдоха:
- Шо? Таки убёг, гадська падлюка ? Втик? З тюрьмы втик? – Данило молча с виноватым видом кивает.- А я казала вам сразу, как появилась эта бисова душа в хате, шо он ирод? – интонации Явдохи становятся всё более раздражёнными в продолжение этой речи, - Казала? А вы мне? Дочерний долг… Человеколюбие… Шо, зъйилы? – Сплёвывает с досадой на пол, уходит в комнату, наливает чарку первака из сулеи, досадливо выпивает, наливает вторую…
Данило обнимает Катерину под её злые крики, доносящиеся из двери: «Я свинины не ем… И горилки я не пью… Только лэмишку с молоком изволю кушать…» Крики умолкают, Катерина и Данило облегчённо вздыхают. Но тут в дверь заглядывает искажённое тяжким сомнением Явдохино лицо: «Катю, донэчку… А цэ шо, каждый кто мяса не ест да горилку не пьёт – колдун?»
* * *
Данило сидит за столом в своей светлице, подпершись локтем, и думает. На лежанке сидит Катерина и напевает песню:
Втіш мене: занедужала я,
Ні хвилини не маю спокою!
Колиши мене, ненько моя,
Колиши, як, бувало, малою!
Колиши мене, ненько моя,
Колиши, як, бувало, малою!
- Чего-то грустно мне… - молвит Данило. - И голова болит у меня, и сердце болит. Как-то тяжело мне! Видно, где-то недалеко уже ходит смерть моя.
- Ненаглядный мой! Зачем ты приголубливаешь к себе такие черные думы", - Катерина бросается к нему и обнимает.
- Слушай, же голубка моя! – тихо говорит Данило и прижимается ухом к её животу, - Как родится дитятко наше, не оставляй его, когда меня не будет. А то не будет тебе от Бога счастия, если ты кинешь его, ни в том, ни в этом свете. Тяжело будет гнить моим костям в сырой земле; а еще тяжелее будет душе моей.
- Что говоришь ты, милый мой! Не ты ли насмехался над нашей слабостью женской? А теперь сам говоришь, как немощная баба... Тебе еще долго нужно жить.
- Нет, Катерина, чует, чует душа близкую смерть…
Отстраняется от неё, выходит во двор к колодцу, вынимает ведро холодной воды журавлём, поднимает его чтобы напиться, и замечает, что пёс спит, у будки, куры лежат на траве, гуси спят в луже… Данило опускает ведро и оглядывается. Видит, что у коморы в кустах стоит колдун в красной свитке с пистолем в руках. Колдун поднимает плечи кверху – мол: что делать, улыбается и стреляет. Данило падает с простреленным сердцем. Крупно - лицо колдуна: оно в минуту стареет ещё на десяток лет, волосы делаются все совершенно седы, морщины ещё глубже прорезают кожу…
Из хаты выбегает Катерина и валится на мертвое тело, трясёт его, качает голову, целует мертвого Данила в уста:
- Муж мой, ты ли лежишь тут, закрывши очи? Встань, мой ненаглядный сокол, протяни ручку свою! Приподымись! – Встаёт, тянет Данило за руку и по выражению глаз и лица становится видно, что она не в себе,- Погляди хоть раз на твою Катерину, пошевели устами, вымолви хоть одно словечко... Но ты молчишь, молчишь… Сердце твое не бьется! Отчего ты такой холодный… видно, не горючи мои слезы, невмочь им согреть тебя! Видно, не громок плач мой, не разбудить им тебя! – Падает на колени и склоняется над телом,- Похороните же меня, похороните вместе с ним! Засыпьте мне очи землею! Надавите мне кленовые доски на груди! Мне не нужна больше красота моя!.. – И падает без чувств на его окровавленное тело.
Колдун подходит к ней, делает над её головою жест, как будто поднимает её зав волосы. Катерина встаёт, глаза её открываются – но нет осмысленности и понимания в них. Это – глаза сомнамбулы.
Она вдруг тихо запевает:
Ой умер мій Данилко,
Поховали, вже й не видко.
Поховали на могилі,
Видно її за три милі.
Поховали на могилі,
Видно її за три милі.
Я й не пила, не й гуляла,
Все за нього споминала.
Ой помер мій чорнобривий,
Тепер мені світ не милий.
Ой помер мій чорнобривий,
Тепер мені світ не милий.
Под эту песню колдун улыбается, берёт Катерину за руку. Пение Катерины замедляется, она медленно приподнимается над землёй, колдун влечёт её за руку за собою - в сторону леса через огороды. Они удаляются. Крупно – лицо колдуна. Оно не выражает ничего. Глаза его холодны. Скука и печаль читается в них. Он ведёт за собою Катерину так, как будто бы уже позабыл о ней и более важные и серьёзные вещи занимают его ум… Песня закончилась и наступила полная тишина…
Дальнейшие действия происходят в тишине, в которой слышно только дыхание.
Внезапный удар по голове доской сзади выводит колдуна из состояния задумчивости. Он отпускает Катеринину руку и она тут же падает без чувств на огород среди огурцов. За колдуном стоит Явдоха. Она тяжело дышит, в руках у неё – чудотворная икона. Колдун задумчиво почёсывает ушибленную голову. Явдоха становится между колдуном и Ктериной и поднимает перед собой икону – как защиту. Колдун досадливо отмахивается и икона с треском разламывается на две части.
Катерина в это время приходит в себя, открывает глаза. Колдун, увидев это, бормочет: «От незадача!» и направляется к Катерине, чтобы увести её с собою. Явдоха с воплем бросается на неё и закрывает от колдуна. Он вынимает из ножен кинжал, висящий за поясом и быстрым движением, без каких-либо эмоций – как мясник - вонзает в грудь Явдохе. Обтирает кинжал о её одежду и ногою сталкивает её тело с Катерины, снова потерявшей сознание. Делает над её головою пассы, Катерина открывает глаза.
Тут в Колдуна попадает камень, второй. Тишина взрывается звуками: со всех сторон к колдуну бегут крестьяне с мотыгами, лопатами, отец Игнатий ковыляет, подняв грозно клюку для удара…
Колдун зло и раздосадовано кричит. Мы видим его теперь со стороны бегущих крестьян, за их спинами. Они приближаются к нему, бабы бросают камни, мужики несутся с поднятыми лопатами-граблями-мотыгами. Внезапно поднявшийся ветер толкает их в спины, поднимает пыль и сор с земли. Грязное облако скрывает на несколько секунд всех – и развеивается с шумом, в котором отчётливо слышится слово: «Ненавижу!». Колдун исчез вместе с ветром. Немая сцена.
Только-только успевший доковылять до всех отец Игнатий истово крестится. Лицо его искажено тоской и ужасом понимания. Он падает на колени и начинает молиться.
* * *
Дом Есаула Горобца. В светлице – полностью поседевшая Катерина и Горобець.
- Спокой себя, моя любая невестка! – уговаривает её старый есаул - Сны редко говорят правду. – Приляг, милая. Я позову старуху, ворожею. Супротив нее никакая бисова сила не устоит. Она выльет переполох тебе.
Катерина мутным взором глядит на него:
- Мне нет от него покоя! Вот уже десятый месяц я у вас в Сорочинцах; а горя ни капли не убавилось. Думала, буду хоть тут в тишине растить сына... Страшен, страшен привиделся отец мне во сне! Боже сохрани и вам увидеть его! Сердце мое до сих пор бьется. "Я зарублю твое дитя, Катерина, - кричал он, - если не выйдешь за меня замуж!.." и, зарыдав, кидается она к колыбели, а испуганное дитя кричит.
- Пусть попробует он, окаянный антихрист, прийти сюда; отведает, бывает ли сила в руках старого казака. Успокойся же, мое дитя! никто не посмеет тебя обидеть, разве ни меня не будет, ни моей дружины.
Кончив слова свои, старый есаул подходит к колыбели, и дитя, увидевши висевшую на ремне у него в серебряной оправе красную люльку и гаман с блестящим огнивом, протягивает к нему ручонки и засмеялось.
- По деду пойдет, - улыбается старый есаул, снимая с себя люльку и отдавая ему, - еще от колыбели не отстал, а уже думает курить люльку.
Есаул целует измученную Катерину в лоб, выходит. Катерина провожает его до двери комнаты, возвращается к ребёнку и вдруг бледнее ещё более: «Он убит, он зарезан!"
Есаул вбегает назад в комнату, за ним – ещё несколько человек. Все обступают колыбель и окаменеют от страха, увидевши, что в ней лежит в крови уже неживое дитя…
Музыканты поют:
Така її доля... О Боже мій милий!
За що ж ти караєш її, молоду?
За те. що так щиро вона полюбила
Козацькії очі?.. Прости сироту!
Кого ж їй любити? Ні батька, ні неньки:
Одна, як та пташка в далекім краю!
Пошли ж ти їй долю - вона молоденька, -
Бо люди чужії її заклюють.
* * *
Избушка колдуна в лесу.
Колдун тихо входит, не скрипнувши дверью, ставит на стол, закрытый скатертью, горшок и начинает бросать травы; берёт кухоль, и, зачерпнув им воды, льёт, шевеля губами и творя какие-то заклинания. Ставит на стол куклу с лицом Катерины, обрызгивает её водою из горшка и шепчет заклинания.
Показывается розовый свет в светлице; и страшно делается его лицо: оно кажется кровавым, глубокие морщины только чернеют на нем, а глаза горят алым огнём. Борода его совсем поседела, и лицо изрыто морщинами, и высох весь… а все еще полон ненависти и сил...
Посреди хаты появляется белое облако, и что-то похожее на радость сверкает в лице Петра
- Катерина! Где ты была? Почему не являлась на зов мой так долго?
И вдруг делается он недвижим, с разинутым от удивления ртом: в облаке перед ним светится лицо убитого брата - Ивана. Непрошеное, незваное, явилось оно к нему в гости; чем далее, проясняется оно, тем яснее видно, что это - брат его убиенный, Иван, который неподвижно, молча глядит на него. Колдун ухмыляется злобно:
- Что, не лежится тебе в твоей могиле… вернее - в твоей купели речной, братик? Не думал тебя тут увидеть. Чего явился, говори? Чего тревожишь меня нашим прошлым? Оно уже и позабыто и быльем поросло…
Дух Ивана молчит. Колдун ещё некоторое время смотрит на него, затем небрежным движением опрокидывает горшок... Все пропадает… Колдун в задумчивости чертит пальцем на поверхности стола какие-то знаки, затем наливает воды в чашу, дует на неё, долго вглядывается в зеркало и решает:
- Надо, пожалуй, поторапливаться…
* * *
Дом Горобца. Катерина ходит по двору и разговаривает сама с собою, остановившись и разглядывая своё отражение в оконном стекле:
- Тс... тише, баба! не стучи так, дитя мое заснуло. Долго кричал сын мой, теперь спит. Я пойду в лес, баба! Да что же ты так глядишь на меня? Ты страшна: у тебя из глаз вытягиваются железные клещи... ух, какие длинные! и горят как огонь! Ты, верно, ведьма! О, если ты ведьма, то пропади отсюда! Ты украдешь моего сына. Какой бестолковый этот есаул: он думает, мне весело жить в Киеве; нет, здесь и муж мой, и сын мой здесь, кто же будет смотреть за нашей хатою? Я ушла так тихо, что ни кошка, ни собака не услышала. Ты хочешь, баба, сделаться молодою - это совсем нетрудно: нужно танцевать только; гляди, как я танцую...
И, проговорив такие несвязные речи, уже несётся Катерина танцевать, безумно поглядывая на все стороны и упираясь руками в боки. С визгом притопывает она ногами, незаплетенные черные косы разметались, глаза безумны.
- А у меня монисто есть, парубки! – обессилено произносит она, наконец остановившись, - а у вас нет!.. Где муж мой? - вскрикивает она вдруг, выхватив из-за пояса турецкий кинжал. - О! это не такой нож, какой нужно. У отца моего далеко сердце; он не достанет до него. У него сердце из железа выковано. Ему выковала одна ведьма на пекельном огне. Что ж нейдет отец мой? разве он не знает, что пора заколоть его? Видно, он хочет, чтоб я сама пришла... - И, не докончив, смеётся. - Мне пришла на ум забавная история: я вспомнила, как погребали моего мужа. Ведь его живого погребли... какой смех забирал меня!.. Слушайте, слушайте!" И начинает петь песню:
Бiжить возок кривавенький;
У тiм возку казак лежить,
Пострiляний, порубаний.
В правiй ручцi дротик держить,
З того дроту крiвця бежить;
Бiжить река кривавая.
Над рiчкою явор стоiть,
Над явором ворон кряче.
За козаком мати плаче.
Не плачь, мати, не журися!
Бо вже твiй сын оженився,
Та взяв женку паняночку,
В чистом полi земляночку,
I без дверець, без оконець.
Та вже пiснi вийшов конець.
Танцiвала рыба з раком...
А хто мене не полюбить,
Трясця его матерь!
В продолжение этой песни во дворе появляется старый есаул. Стоит молча у ворот на улицу, глядя на Катерину, потом подходит к ней, берёт нежно за руку:
- Доню, доню… Катерино, золотая моя, пойдём на улицу пройдёмся, развеем твою тоску немного, развлечём тебя, пойдём, доню! – Тянет Катерину за руку к двери.
Страшно вонзает в него очи Катерина. "А! - вскрикивает она, - это ты.. ты, отец,… антихирист!" - и выхватив из-за пояса турецкий нож, кидается на него.
Есаул недолго борется с Катериной, вырывает у неё нож, замахивается - и вонзает нож в грудь ей раз, второй, потом – упавшей уже - третий … Отирает нож о её одежду, втыкает в землю, сплёвывает досадливо – и, почуяв вдруг что-то, оборачивается: видит поражённого ужасом есаула, стоящего в распахнутой двери хаты - молча, не в силах сказать что-либо или вмешаться. Сплёвывает и превращается в старого страшного седого колдуна с клыком и свёрнутым набок носом. Есаул бросается на него, но колдун с проворностью молодого бойца вонзает есаулу нож в живот. Есаул падает на тело Катерины, колдун, поглядев на них несколько секунд, качает головою, обращается в чёрного громадного пса, который выбегает на улицу в ворота между ногами начинающейся сбегаться на шум дворни, выбегает из двора, бежит по улице, вскакивает на вороного коня, стоящего неподалёку, в прыжке уже превращаясь в колдуна даёт в галоп и скачет по пригороду... В спину ему дует резкий порыв ветра, вздымающего пыль. Когда пыль развеивается, колдуна уже не видно…
* * *
Колдун скачет по окраине Сорочинцев, злобно бормоча:
- И что я так на ту Катерину польстился? Сколько девиц красных да хороших кругом… Катерина же - худосочна, истерична… Ох, память человеческая… Всё мне надо было тебе, брат, доказать что-то… Пора уж и позабыть тебя – да не могу никак… Глубоко въелась в меня старая моя обида, глубоко… И тебя, Оксана, забыть уж пора – ведь когда обрёл я тебя, то не принесло мне это ни радости, ни счастья… Чем же так причаровала-то меня Катерина? Чем…. чем…
Конь, перешедший к тому времени уже на шаг, поворачивает к колдуну голову и спрашивает голосом Чёрта:
- Коль уж с Оксаной любви у тебя, хозяин, не вышло, то как с этой тенью Оксаниной могло что-то получиться?
Колдун зло шепчет коню:
- Молчи, отродье, людишки кругом! Или если уж тебе поговорить захотелось, то тогда болтай погромче – и я тебя в балаган продам… Будешь там говорящей лошадью служить… - Смеётся.- О! Вон смотри – какая краля идёт…- Показывает на идущую впереди неспешно девушку.- Сейчас она меня полюбит,- Смеётся снова и – в продолжение смеха - превращается в красивого парубка – себя двадцатилетнего, белозубого, с горящими страстью глазами.
Спешивается, почти догнав девицу в яркой юбке и белоснежной с вышивками блузе. Обгоняет её, ведя коня на поводу, оборачивается с ярчайшей улыбкой, чтобы рассмотреть лицо – девица красива, улыбается ему в ответ – но тут Петро замирает, вскрикнув от неожиданности: девушка как две капли воды схожа с Катериной. Девица с опаскою уходит, Петро же – по инерции – следует за нею. Девица ускоряет шаг, затем – поминутно оглядываясь со страхом – убегает. Возле хаты, мимо которой проходит колдун стоит пара – муж и жена. Муж выглядит как есаул Горобец, жена – как Оксана в свои около сорока, незадолго до смерти. Они молча смотрят на Петра. Он – опешив, окаменев лицом,– понемногу старея, движется далее. У следующей хаты поднимает голову ковыряющийся в земле мужчина в бедной одежде, выглядящий, как Данило. У соседней хаты баба, во всём схожая с Явдохой, даёт подзатыльник мальчугану, выглядящему, как маленький Петрусь. Вот его отец чинит журавль у криницы, вот мать его качает дитя, вот они, вдвоём с маленьким Иваном, пробегают по улице, катя палкой обруч от бочки, мужик с лицом Басаврюка тащит на верёвке упирающуюся и визжащую свинью на верёвке – резать… Петро идёт по улице, глядя на знакомые лица и стареет с каждым шагом. Затем – вдруг разом превратившись в страшного старого колдуна, он замирает, недвижно глядя в небо над собою. Все звуки затихают и становится слышен только неумолчный стрёкот кузнечиков. Конь поднимает голову – и замирает также. Через несколько секунд он тянет колдуна зубами за рукав свитки и шепчет: «Бежим! Хозяин, Быстро бежим, очень быстро!»
Колдун качает головою, очнувшись, и мы видим, перед ним – на полнеба вечернего – во всей полной казацкой сбруе человека на коне. Это дух убитого Ивана. Он громаден и призрачен. Колдун шарит по карманам свитки, находит первое попавшееся – трубку - размахивается и бросает её с проклятием в него. Трубка попадает Ивану в лицо, по нему, как по воде, расходятся круги, трубка исчезает, круги и рябь на лице Ивана постепенно замирают. Колдун достает из-за пояса турецкий ятаган, держит его некоторое время в руке, шепча заклинания, затем сотворяет рукою с ятаганом зигзаг. Зигзаг повторяется на лице Ивана красной линией пореза, из которого выступают капельки крови. Колдун, обнадёжено смеётся, размахивается и бросает ятаган в небо - в Ивана. Образ Ивана исчезает, ятаган ещё какое-то время летит по своей траектории, затем падает на землю. Колдун растерян. Он замирает, раздумывая, затем вскакивает на коня и, не подняв ятагана, даёт с ходу в карьер, уносится по улице под лай собак. Все крестьяне, молча наблюдавшие эту сцену, без слов смотрят ему вслед…
* * *
Колдун скачет по шляху в степи. Вечереет. Он тормозит коня, разворачивается по кругу на нём, озадаченно останавливается:
- Где мы? Уже давно должен быть лес… Куда мы заехали?
Конь устало хрипит:
- Не спешил бы ты, хозяин. Некуда нам спешить, скоро уж дома будем…
Петро перебивает его:
- Да замолкни ты, нечисть беспородная! Где мы?
Конь озадаченно осматривается:
- Не знаю, хозяин!
Колдун сплёвывает, разворачивается и скачет назад. Ночь сменяется утром, а они всё так же скачут по степи. Лицо колдуна искажено гримасой страха. Перед ними показывается вдалеке Днепр, спокойно несущий свои воды за высоким обрывом. Колдун резко тормозит коня, так что тот подымается на дыбы, разворачивает его и скачет прочь от Днепра. Мы видим его лицо, искажённое страхом, затем страх сменяется безмерным ужасом от увиденного. Губы его шепчут: «Нет… не может того быть… нет»,- и мы видим, что колдун снова скачет к Днепру. Он снова разворачивает коня назад, пришпоривает его, хлещет нагайкою – и мы видим, что он снова и снова, как бы не разворачивался, скачет к громадной – до горизонта - реке , всё приближающейся, сливающейся с небом, становящейся небом, по которому бегут – внизу и вверху - облака… Мы видим объятое ужасом лицо колдуна, его чёрные глаза, слышим хриплое дыхание загнанного зверя. Вместе с дыханием изо рта вырывается, повторяясь, одно только слово: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу…»
Бесконечно тянувшийся на обе стороны ранее шлях теперь уходит прямо на высокий глинистый обрыв и заканчивается на нём, обрываясь в реку, в небо, бесконечно тянущиеся по обе стороны, вверх и вниз… Конь – хрипящий от усталости, весь в мыле - на полном ходу спрыгивает с обрыва и обращается в Чёрта. Петро падает с Чёрта вниз, Чёрт взмывает вверх и с восторженным воплем улетает, а Петро летит сначала кубарем вниз, вдоль обрыва, заросшегосухой травой и колючими кустами, затем его кувыркание прекращается и он, замедляясь, летит вниз, вдоль всё того же заросшего глинистого обрыва – уже стоя, в ужасе взирая на происходящее с ним. Петро поднимает голову вверх и видит, что синее небо уменьшилось до размеров печной заслонки, а он падает и падает, как в колодец, ограниченный с одной стороны глинистым обрывом, а с трёх других – всё сгущающейся, темнеющей серо-синей мглой.
В небе возникает сконденсировавшееся из синевы лицо Ивана. В продолжение падения Петра звучит его голос:
- Великую обиду нанес мне сей человек, Господи: предал меня - своего брата, как Иуда, и лишил меня честного моего рода и потомства на земле. Так сделай же, Боже, так, чтобы брат мой Петро смог дойти до самого конца в своих злодеяниях. Не останавливай, Боже, руку его, чтобы стал он - как сам того хочет - такой злодей, какого еще и не бывало на свете! И от каждого его злодейства чтобы все безвинно убиенные им, которые не нашли покоя в гробах, подымались бы из могил!
И когда придет час меры в злодействах его, подыми меня, Боже, со дна Днепра на коня и пусть придет он ко мне. И сброшу я его в самый глубокий провал, и все невинно убиенные им, где бы ни жили при жизни, чтобы все потянулись от разных сторон земли грызть его за те муки, что он наносил им, и вечно бы его грызли, и повеселился бы я, глядя на его муки!
А иуда Петро чтобы не мог подняться из земли, чтобы рвался грызть мертвецов и себе, но грыз бы только самого себя, а кости его росли бы, чем дальше, больше, чтобы чрез то еще сильнее становилась его боль. И пусть только мне будет дано решать, как долго длить муку брата моего…
Падение Петра всё замедляется и вот он уже тихо приближается к земле: под ним становится видно старое кладбище с покосившимися крестами, где он уже боролся раньше с Басаврюком. Слышно теперь только напряжённое дыхание колдуна. Он мягко опускается на землю. Оглядывается: вокруг кресты, могилы, заросшие бурьяном да кустами, стена леса поодаль. Тишина. Вдруг один крест со скрипом падает на землю, за ним – второй, третий. Вскоре все кресты уже лежат на земле, а из могил вокруг тянутся, извиваясь в муке, поднимаясь, как бледные растения, руки: совсем кости, полуразложившиеся и почти целые. Петро пытается сбежать, но не может - ноги его завязли в земле по колено. Он в ужасе озирается: из могил поднимаются мёртвецы, многие нам знакомы: Панночка-утопленница, убитые им солдаты Потёмкина, есаул Горобец, турки, им зарубленные, появляется Басаврюк с синим лицом, Данило, Катерина, с другой стороны – Оксана, Петрусь в кровавой простыне, ползёт окровавленный младенец – сын Оксаны, грозная Явдоха приближается с другой… Мертвецы, молча глядя на него, медленно смыкают кольцо, приближаются. Петро в ужасе оглядывается, осматривает их лица и кричит, зовёт, молит не найдя в их толпе брата: «Иван, Иван, Иван…»
Мертвецы медленно сжимают кольцо, и в том же страшном молчании, приблизившись, начинают молча неспешно и деловито рвать тело Петра на части, грызть его кости. Мясо вновь и вновь нарастает на костях, оторванные пальцы вырастают вновь… Камера поднимается вверх: из копошащейся серой массы мертвецов в истлевших саванах глядит вверх в страшной муке – живое - лицо Петра. Рот его распахнут и страшный тоскливый крик вырывается из него в небо. Камера поднимается и мы – сверху - видим Ивана, молча наблюдающего за мукой брата своего. Время ускоряется: деревья желтеют, опадают, всё покрывается снегом, снег тает, вырастают молодые листочки, цветы, густая пыльная листва лета покрывает деревья, снова осень-зима-весна-лето, всё ускоряющиеся. Петро неизбывно кричит, разрываемый на части мертвецами, Иван – молча смотрит.
Камера крупно показывает лицо Ивана: он так же молод, как в час смерти: по щекам его катятся слёзы, губы шепчут молитву. Кричит петух. Иван отирает рукой глаза, улыбается и начинает подниматься вверх. Камера отъезжает: мертвецы исчезли, оба брата – молоды и красивы, они обнажены и поднимаются, медленно вращаясь вокруг невидимой, расположенной между ними оси, в темнеющее вечернее небо и растворяются в нём… Вместо них появляются звёзды и месяц. Мужской голос произносит:
Вот он сейчас перемешает все
И сам над первозданным беспорядком,
Как некий дух, взнесется. Полночь бьет.
Перо скрипит …
В продолжение этих слов мы видим месяц и начинаем слышать скрип шагов по снегу. Затем камера опускается и в его синем свете становится видна хата Бурульбаша. Всё засыпано снегом. К хате подходит Чёрт и заглядывает в окошко.
* * *
Хата Бурульбаша. Дотянувшись до колыбели, старший братик – с топорщащимися русыми волосами развлекает его марионеткой чёрта. Малыш тянется к игрушке, но старшенький, смеясь, тбирает чёрта у него, затем - смотрит в чёрные глаза младенца, гладит его по едва отросшим чёрным волосикам и расцветает в улыбке своих синих глаз…
За замёрзшим оконцем ним смутно виднеется Чёрт. Он грустно смотрит в хату, пытается протереть замёрзшее стекло снаружи, чтобы разглядеть, что там происходит, но затем понимает тщетность своих попыток и прекращает их.
* * *
Камера показывает хату снаружи: Чёрт - в старенькой, побитой молью старой шинельке, отороченной кошачьим траченным молью мехом на голое тощее чертовье тело – отходит грустно от оконца и пытается, кряхтя, запрыгнуть на крышу. С неё съезжает огромный пласт снега и сбивает Чёрта с ног. Он, бормоча ругательства вполголоса, поднимается и пытается снова влезть на крышу. Чёрт виден нам по пояс. К нему со спины подходит музыкант и подсаживает его, помогая. Чёрт благодарно кивает ему. Камера отъезжает и становится виден музыкант полностью. Он – в полотняной рубахе до пят, а за спиною у него – громадные белые крылья, он бос. К нему подходят остальные музыканты – в таких же рубаха, босиком и с крыльями - и тихо запевают:
Небо ясні зірки вкрили,
Нашу землю освітили.
Святий вечір, добрий вечір,
Усім людям на здоров’я.
Снігом білим спорошило,
Нам дорогу помостило.
Святий вечір, добрий вечір,
Усім людям на здоров’я.
Добрий вечір господарю,
Ми принесли Богу дари.
Святий вечір, добрий вечір,
Усім людям на здоров’я.
Наші пісні гарні дари
Рожденому для похвали.
Святий вечір, добрий вечір,
Усім людям на здоров’я.
Боже благий, Боже щедрий,
Пошли же нам рік щасливий.
Святий вечір, добрий вечір,
Усім людям на здоров’я.
В продолжение этой песни Чёрт уже взобрался на самый верх и, опасливо переступая, идет потихоньку по коньку к месяцу, висящему над крышей в чистом звёздном небе и уже протягивает, было, руку схватить его, но вдруг отдергивает ее назад, как бы обжегшись, сосёт пальцы, болтает ногою, забегает с другой стороны, и снова отскакивает, отдернув руку. Однако ж, несмотря на все неудачи, подбежавши, вдруг хватает он обеими руками месяц, кривляясь и дуя, перекидывает его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки… Вдруг месяц подскакивает вверх, чёрт подпрыгивает за ним, но не успевает схватить, тянется к месяцу лапами, тогда месяц медленно опускается вниз, но в тот момент, когда Чёрт пытается его поймать, снова подпрыгивает – и так несколько раз. За это время постепенно начинает быть заметно усиливающееся свечение тонкой нити, за которую привязан месяц. Такие же нити, исходящие из макушек, кистей рук и ступней Чёрта и музыкантов-ангелов также начинают всё ярче светиться.
Камера движется вверх, вдоль вздрагивающих, пляшущих и пересекающихся нитей, светящихся на фоне чёрного, усыпанного звёздами неба. Показываются босые мужские ноги. Камера отъезжает и мы видим сидящего на облаке Гоголя: он одет в нарядный сюртук, при бархатном банте-галстуке, но штанины его закатаны. Гоголь весело улыбается, болтает босыми ногами и играется крестовинами марионеток, к которым привязаны светящиеся нити… Гололь шкодливо улыбается, подносит одну ладонь ко рту – рупором – и издаёт то самое кукареканье, которое мы слышали несколько раз в продолжение фильма.
Камера поднимается выше и на фоне звёздного неба, светлеющего с рассветом идут титры. Над заснеженным селом всходит солнце.
THE END
Страшная месть
© Copyright: Максим Погорелый, 2009
Свидетельство о публикации №209120900377
Свидетельство о публикации №209120900377
Рецензии