Блестящий бедный ум

Статья Розалии Черепановой, доцента кафедры истории России Южно-Уральского государственного университета (Челябинск), «Безумец в маске мудреца, мудрец под маскою безумца. Случай Петра Чаадаева» («НЗ» № 1, 2009) посвящена «знаковому персонажу» истории отечественной мысли. Вообще тема эта, вроде бы историческая и  культурологическая, вместе с тем весьма актуальна. Она больше, чем сама личность Петра Чаадаева, ибо Чаадаев является не только именем и знаменем  общественно-политической мысли России XIX века: он стал фигурой мифологической.
Цитаты из Чаадаева и сегодня используются как аргумент в спорах; для многих они и сегодня являются аксиомой, не требующей доказательств.

 Автор статьи взял на себя труд проверить слагаемые чаадаевского мифа по воспоминаниям его современников с привлечением методов современной медицины. И развенчивает его по всем основным пунктам:
1. Наш, пожалуй, исторически первый  «западник и либерал», вопреки устоявшемуся мнению, «не подвергался суровым гонениям властей» за «суровый приговор николаевской России» в  своем «Философическом письме». Принятые к нему административные меры «носили формальный характер», а официальное «положение «умалишенного»  рождало сочувствие к несчастному автору».

 2. «Философическое письмо» Чаадаева не получило «негласную поддержку всей мыслящей части общества». Здесь также все наоборот: письмо это «первоначально возмутило не правительство, а общество». Принимая во внимание свидетельство
А. Тургенева и других, что в Москве царило настоящее «остервенение» к его автору,
Р. Черепанова присоединяется к мнению его современников: «…объявление о душевном нездоровье Чаадаева скорее призвано было спасти автора «оскорбительного» сочинения от гражданского негодования публики». 

3.   Главный чаадаевский миф - «сумасшествие «басманного философа» было выдумано властями из политических соображений», - нуждается в основательной перепроверке: «имеются ли реальные основания усомниться в психическом здоровье мыслителя?»; «можно ли расценивать его поведение… как игру в безумца?»;  «следует ли подозревать власть и общество в приклеивании к Чаадаеву, без всякого повода с его стороны, заведомо ложного ярлыка?»

 Здесь следует оговориться, что методы анализа автора статьи вызывают в памяти старую дискуссию: позволительно ли предавать огласке историю болезни писателя, его личные письма, дневники, меняя тем самым – вольно или невольно – отношение и к его текстам? После З. Фрейда эта дискуссия сошла на «нет»: все стало позволительно. Но в данном случае  Р. Черепанова применила, думается,  все-таки не фрейдовский, а толстовский метод исследования феномена Чаадаева, хотя и не называет его. Известно, что для Льва Толстого была важна личность автора; Лев Николаевич всегда интересовался: «Какой он?» Вот этот толстовский вопрос правомерен и к Чаадаеву, чтобы  понять, как рождались его знаменитые «философические» письма.   

Молодой мудрец

Говоря же о том, какой был Чаадаев, нельзя забывать, что его «Философическое письмо» стало первым скандальным случаем в русской литературе, вызвавшем острую реакцию и общества, и властей. Однако пострадал не столько сам Чаадаев, сколько издатель его «Философического письма» Надеждин, которого отправили в ссылку.
Р. Черепанова убедительно доказывает, что виновник скандала подвергся карам весьма необременительным,  к тому же  сопровождавшимися многими приятностями, ласкавшими его честолюбие: дом «опального» Чаадаева  безбоязненно посещали министры, сенаторы, иностранные гости; сам он, «запросто бывая у московского генерал-губернатора Закревского,… свободно занимал у него деньги».   

Если воспользоваться словами А. Ахматовой сказанными в другое время, но по схожему поводу, «притеснения властей» скорее «сделали биографию» Чаадаеву, нежели доставляли ему страдания или мешали творчеству. Официально объявленный «сумасшедшим», Чаадаев получил тем самым и статус как бы «шута при дворе», которому все прощается, что бы он себе ни позволял. Но откуда столь мягкое отношение самодержавной власти к «вольнодумцу»? Этот вопрос автор статьи оставляет читателю.

Вообще, опровергая чаадаевские мифы, Р.Черепанова часто оставляет без внимания возникающие при этом вопросы. В результате создается впечатление чрезмерной критичности автора к своему герою, а, с другой стороны, не вполне понятно благожелательное отношение ближнего круга современников к Чаадаеву.

Автор статьи обращает внимание, что Петр Чаадаев с юных лет выделялся на фоне «золотой молодежи», к которой принадлежал, своим умом и речами, не по годам зрелыми,  и был признан почти единодушно «редкостью» в своем роде. Но автор опускает, какое место занимал в обществе ранний Чаадаев, когда молодость с лихвой компенсирует будущие болезни. А это было место завидное. Он - друг Пушкина и многих других замечательных людей России начала XIX века. «Он был бы в Риме Брут, в Ефинах – Периклес». То есть он уже признан ими как молодой философ, и ему оставалось только подкрепить этот свой статус печатными трудами.

    «Философический» скандал

  Но время шло, а честолюбивые надежды Чаадаева, как и ожидания его друзей,  все откладывались.  И образ молодого мудреца стал тускнеть…  Вот тогда-то и надел он на себя платье гонимого мудреца, стал примерять маску непонятого обществом философа. Его призванием стало эпатировать публику, и он стал для многих человеком со странностями. Вот здесь, наверное, лежат истоки желчи в его писаниях.

Действительно, в 1826 году он возвращается в Россию из свого длительного трехгодичного путешествия по Европе, где общается с Шеллингом и другими известными философами, а первое и главное свое произведение – знаменитое «Философическое письмо» - написано им только около 1831 года, а опубликовано в 1836.
Оно писалось с расчетом произвести эффект в обществе, но странный для серьезного философа – эффект скандальный.

Что стало причиной этому?  «Рюматизм» в голове? – о котором сообщает в своих  письмах сам Чаадаев. Р.Черепанова исподволь подводит нас к мысли о душевном нездоровье Чаадаева. Напоминает, что в его роду встречались душевнобольные, а по свидетельству Дениса Давыдова Чаадаев был близок к сумасшествию, в припадках «покушался даже на собственную жизнь». Петр Вяземский в 1830 году пишет Пушкину: «Мне все кажется, что он немного тронулся. Мы стараемся приголубить его, ухаживаем за ним»… Но возможно ведь и то, что болезненное состояние Чаадаева было «пророческим бременем», а не «шизоидной патологией». Душевнобольные, помнится, встречались и в роду Пушкина.   

По описаниям Чаадаевым своих болезненных симптомов автор статьи и ставит ему постфактум диагноз: «шизофренический недуг, симптом «стекла и дерева»: эмоциональной притупленности с повышенной ранимостью, душевной хрупкостью». Однако так ли уж важно: сумасшедший ли он мудрец, или больной гений?   Все мы «немного лошади», - по словам поэта, и шизофреники. Многие философы творили на грани безумия, достаточно вспомнить Ницше…

Примечательнее здесь все-таки другое: Чаадаев и в письмах, и на словах сообщает о своих болезнях так,  словно выставляет их напоказ. Не затем ли, чтобы как-то оправдаться и перед обществом, друзьями, и перед самим собой за все более очевидный провал еще вчера таких многообещающих надежд? 

В этом смысле много показательнее жалоб на «рюматизм в голове» Чаадаева - по Толстому - тот образ жизни, который он ведет. Тем более что автор статьи предоставляет нам такие свидетельства  современников. Образ жизни Чаадаева совсем не философический, аскетический, но более праздный. Наш мудрец в глазах современников  «тщеславец и гордец непомерный, с которым однако все нянчились». И лицемер, причем не только в письмах, но и в поступках: пламенный борец за свободу, он продает своих крестьян в рекруты, фарисейски прося у них прощенья.  Куда больше заботится он о своей внешности и качестве пошива французских перчаток, чем о занятиях (не в пример тому же Шеллингу). 

А по свидетельству М.Салтыкова, Чаадаев требовал от окружающих бесконечных восхищений в свой адрес «при собственных диктаторских замашках, зуде проповеди, неуважении к личности…» Но ведь это все симптомы очевидного нравственного нездоровья -  куда более серьезный упрек Чаадаеву, чем замечания о его душевном неблагополучии. Впрочем, скандальный характер еще не отменяет «блестящий» ум.

«Блестящее безумие»

Блестящий, но не великий. Все «великие» мысли Чаадаева – это, если присмотреться, «калька» на русский язык западно-европейских идей «вообще» и о России в частности. Возьмем одну из наиболее известных: «Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное – это любовь к истине»… Это ведь перелицованный прекрасный античный афоризм: «Платон мне друг, но истина дороже».  Причем Чаадаев превратил его в фигуру речи, красивую, но противоречивую в себе. Поскольку, философически рассуждая, что в таком случае есть истина? Наш Пророк, ее любитель.  Однако «свидетельство о самом себе  не может быть истинным».  А отечество, поскольку оно реально существует в наших ощущениях, уже одним этим истинно, не менее чем любовь к чему бы то ни было.

Не удивительно, что современники Чаадаева за Пророка не признавали: они это знали из первоисточников. Вот этим, скорее всего, наш «гордец непомерный», был по настоящему оскорблен. За это современникам и доставалось от Чаадаева в его письмах и речах, а они, в свою очередь, увидели в нем «немного тронутого» «шута при дворе». Но поскольку институт «шутов»  в просвещенном XIX веке был упразднен, воспользовались ближайшим эвфемизмом – «сумасшедший». 

Важным моментом в судьбе Чаадаева стало то, что первым возмутилось «Философическим письмом» и заявило о «сумасшествии» его автора общественное мнение. Благо, поводов к этому он дал предостаточно. После этого властям ничего не оставалось, как разделить общественное мнение. А с «сумасшедшего»  какой же спрос?  Его пожалеть надо, чем все и занимались, и власти и общество. Другое дело – издатель Надеждин, который отдавал себе отчет, что он публиковал…

Впрочем, и непризнанному пророку не оставалось ничего другого, как согласиться с  ролью признанного безумца. Это совершенно разумное решение.  «Мое блестящее безумие», - не без удовольствия повторял о себе сам Чаадаев. Последнее позволяло ему и дальше продолжать осыпать дерзкими и злыми насмешками окружающих. Его острый ум находил в этом успокоение.
 
Первый публицист

Однако вся эта скандальная история  не отменяет феномена Чаадаева. Его значение очевидно в контексте  30-х годов XIX века. Мы как-то подзабыли, что это годы становления русской культуры, когда  наш «высший свет» говорил еще в основном по-французски, а ее зачинатели переводили на русский язык культурные ценности мира и создавали свои собственные. Вот в этой разряженной еще духовной атмосфере, рядом с когортой Пушкина, и сверкнул острый ум Чаадаева.

В то время, когда наша культура - по большому счету -  только начиналась, метания и шатания первых ее апостолов были где-то неизбежны. Чаадаев шатался более других - вот, например, как пишет этот «либерал и западник» о «Ревизоре» Гоголя: «Никогда еще нация не подвергалась такому бичеванию, никогда еще страну не обдавали такой грязью…»  - просто завзятый славянофил и... писатель.

Вот именно - Чаадаев навсегда останется одним из первых наших ярких писателей-публицистов, каким его и называет  В.Я Богучарский в «Словаре Брокгауза и Ефрона». И нет ничего страшного, что философов у нас после этого убыло -  зато в полку литераторов прибыло. Непризнанным же и гонимым мудрецом его сделала позже,  и делает до сих пор, политическая конъюнктура, но это уже совсем другая история.

Подводя итог в своей статье, Р. Черепанова пишет, что Чаадаев – «фигура трагическая, но в ином смысле, чем подает ее либерально-демократический миф»: «Перед нами не только реальное душевное нездоровье, но и отчасти игра в него, то, что лежит на грани безумия». Это, наверное, болезнь, но еще не трагедия.

Ближе к истине, пожалуй, А. Якушинская, которая вспоминает, что Чаадаев хочет «обратить их,… как бы по вдохновению начинает говорить. Одни повторяли, слушая его: «О, великий человек!» Другие шептали потихоньку: «Бедный человек!»  Вот где трагедия –  в том, что философ в Чаадаеве не состоялся! И в отместку он стал «бичом божьим», «нищим  (бедным – В.К.) духом», но сам ум-то у него был блестящий. Блестящий бедный ум.

Виктор Каменев,
лауреат премии имени Б. Полевого