Немцы огрызались, но отступали

Воспоминания участника
Великой Отечественной войны
Евгения Фофашкина

Июнь 1941.   
20-21 июня 1941 года все выпускники железнодорожной средней школы города Лодейное Поле праздновали окончание десятилетки: 20 июня состоялась официальная часть вручения аттестатов, поздравления, напутствия, а 21 – неофициальный прощальный вечер, где были только выпускники. Строились планы дальнейшей учебы, жизни, и никто из нас еще не знал, что планам этим сбыться не суждено, что на этом окончилось наше детство и юность одновременно.

    С выпускного вечера я вернулся поздно, часа в 3-4 уже 22 июня, а в 9 разбудил меня отец и сказал, что началась война с немцами, бомбят многие города. Нас еще не бомбили, но самолеты-разведчики над городом уже появлялись.

     В тот же день мы два друга, я и Лешка Виноградов, пошли в райком комсомола и были направлены в формирующийся истребительный отряд. Несколько дней мы прилежно занимались военной подготовкой в отделении, где командиром был мой отец.

     По совету отца и других пожилых бойцов отряда в первых числах июля мы подали с Виноградовым заявление райвоенкому, чтобы направили нас на учебу в Ленинградское военно-инженерное училище. Почему именно в это училище? Ясного представления у нас не было, понравилось название и то, что оно выпускает командиров инженерных войск.   

    Прошли медицинскую комиссию, и уехали в Ленинград. Зачислили нас в училище 7 июля 1941 года, меня в 4-й электротехнический батальон, Леньку - в понтонный. Экзаменов как таковых с целью строгой проверки знаний не было. Но контрольные работы мы писали, и так как я показал хорошие знания по математике и физике – зачислили в электротехнический, а Ленька получил двойку по математике – направили в понтонеры.
       Карантин проходили в Петропавловской крепости и после принятия присяги в конце июля перевели в Михайловский (Инженерный) замок, в 15 роту, казарма которой примыкала к комнате, где был убит царь Павел 1.

     В конце июля были мобилизованы и направлены в военные училища выпускники всех Лодейнопольских средних школ. Финские войска подошли к реке Свирь и начали обстрел города, жителей предупредили о возможной эвакуации, а всех ребят, имеющих среднее образование, мобилизовали. В наше ЛКВИу попали Эдя Михневич, Михайловский, Володя Молодцов (Кочан). В училище ВНОС – Виктор Мельников, Федя Пастухов. В училище связи  попал  Борис Яковлев,  Женька Горохов – в танковое училище, а Сергей Андреев – в артиллерийское.

     Занимались в училище по 8 часов и 1,5 часа самоподготовки, кроме того, различные тренажи, тренировки и т.д. Первые дни я был так ошарашен бесконечными командами «Становись», «Разойдись» и т.д., что ничего не соображал, все было в тумане. Времени, чтобы письмо написать у меня не оставалось. Особенно мучили нас на физподготовке, тактике и строевой подготовке. Через несколько недель гимнастерка стала белой, на спине выступила соль. В дальнейшем добавилась ко всему, чем мы занимались обычно, ежедневная работа по 3 часа в Эрмитаже, где упаковывали в ящики скульптуры, вазы, картины. Некоторые переносили в подвалы, укладывали под руководством научных работников.

      В конце августа, в начале сентября наше училище эвакуировали из Ленинграда в Кострому. Части курсантов, оставшихся в живых после боев под Лугой, куда были отправлены сводные отряды из всех Ленинградских училищ, выпустили из училища, присвоив звание «лейтенант». Эшелоны уходили уже под обстрелом немецкой артиллерии, также и наш был обстрелян и несколько курсантов ранены.

     В Костроме разместили наше училище в казармах танкового полка, ушедшего на фронт. Соседями оказались 2-е  и 3-е  ЛАУ. Учеба была организована еще более интенсивно, все батальоны перешли на ускоренную подготовку по сокращенной, ускоренной программе.

    В декабре месяце Ленька Виноградов, а затем и все остальные ребята – земляки уехали на фронт. Нас же начали натаскивать минно – подрывному делу, фортификации, мостам.
    30 января 1942 года прервали занятия у двух взводов 15-й роты, в том числе и у нашего, построили в актовом зале и объявили о прибытии распоряжения о выпуске 50 или 60 человек. После личной беседы с начальником училища каждого курсанта, нас вновь построили, поздравили с присвоением первого командирского звания, вручили лейтенантские кубики. Несколько человек из нашего взвода за низкую успеваемость и недисциплинированность было получили звание «младший лейтенант».

      Обо мне начальник училища сказал, что очень жаль направлять на фронт такого юного, маленького, хлипкого по виду курсанта. Но меня поддержал командир батальона и комроты, заявив, что это один из сильнейших лыжников батальона, участвовал в спасении выбившихся из сил курсантов во время 50-ти километрового лыжного марша и ему объявлена за это благодарность. После этого начальник училища согласился с ними, и я вместе со всеми был направлен на фронт.

     Выехала вся наша группа в Инженерное управление в Нахабино, а оттуда в 1-ю Саперную армию, штаб которой размещался там же. В штабе армии нас встретил бывший начальник нашего училища полковник Цирлин, тепло поздоровался с нами и объяснил, что будем направлены по частям на Западный фронт. Группа из 5-ти человек, куда входили Казаков, Бескокотов, Устинов, Шпади и я получила направление в 40-ю Саперную бригаду.

    Автомашина, которую выслали из части за нами, должна была прибыть через день, и мы отправились в Москву, чтоб познакомиться со столицей. Кроме Бескокотова, никто из нас ранее не был в Москве, поэтому он был у нас проводником. Целый день бродили мы по Москве, были на Красной площади, обошли весь центр. Обедать зашли в первую попавшую столовую. Талонов не было, но объяснили женщинам, что едем на фронт с училища, и нас накормили так, как мы не ели уже несколько месяцев.
   Прибыла за нами грузовая машина ГАЗ-АА, с тентом, старенькая, видавшая виды и очень коптившая.

   Вот и кончилась учеба, получение назначения и все формальности. Впереди был фронт, и что ждало нас там, на Западном, какова судьба, кто останется живым…

   По данным штаба армии бригада размещалась в городе Одоев бывшей Смоленской, ныне Калужской области. Туда и выехали мы искать свою часть.
   Маршрут проходил через города Наро-Фоминск, Калугу, Перемышль, Одоев. Стояли очень морозные дни, температура воздуха в отдельные дни опускалась ниже 30-35 градусов. Дороги на некоторых участках были настолько занесены, что машина шла по траншее глубиной до 2-х метров, разъехаться со встречной машиной было невозможно. Особенно холодно было на участке до Калуги. Мы выдерживали 5-7 километров, затем, держась за задний борт, бежали за машиной сколько хватало сил, а потом залезали в кузов. И так повторялось много раз.

   В районе Наро-Фоминска вдоль дороги по обочинам на целине впервые увидели много трофейной техники: автомашины, бронетранспортеры, орудия разных калибров и назначения. Много трупов наших красноармейцев, а еще больше немцев было занесено снегом. В одной из деревень трупы были собраны и сложены в штабель, как дрова. Все это нас потрясло, радужное настроение постепенно стало меняться на тревожное, настороженное.

  Города Наро-Фоминска не помню, остались в памяти только обгоревшие остовы каменных зданий и печки с трубами вдоль дороги от деревянных зданий. Такое же впечатление осталось от Калуги, куда приехали под вечер. На главной площади почти все здания сгорели, кое-где проемы были заделаны чем попало, и, видимо, жили люди. На окраинах часть домов сохранилась. В одном из них, обычных наших русских домов, на берегу реки Оки, мы ночевали в районе старой крепости или монастыря. Было уже темно, много ушло времени на получение разрешения у коменданта города и отыскивание нужного дома, поэтому помню довольно смутно.

   На участке Калуга – Перемышль – Одоев мы занимались, в основном, расчисткой дороги и проталкиванием автомашины. Очень устали, но зато не мерзли. В Одоеве бригады не оказалось, передислоцировалась в город Козельск. Ночевали где-то в сохранившейся деревне. Утром выехали дальше. Когда от деревни отъехали несколько километров, впервые нас обстреляли два немецких самолета. На идущий впереди нас обоз с сеном и нашу автомашину  сначала сбросили бомбы, а вторым заходом обстреляли и сожгли несколько подвод и, как позже выяснилось, две автомашины, шедших впереди обоза. В нашу машину были пулевые попадания, но оказалась практически исправной. Мы же все убежали в сторону и закопались в снег, где и отлеживались весь налет. Здесь впервые увидели убитых на наших глазах лошадей, раненых солдат и сожженные автомашины и повозки.
    На следующий день приехали в Козельск, нашли штаб бригады и получили назначения по частям. Мы со Шпади получили назначение в пятый батальон, которым командовал старший лейтенант Барыбин. Но направили нас сначала в отряд механизации для ознакомления с трофейной техникой (электростанциями, компрессорами и т.д.) захваченной на станции в период освобождения. Знания наши были весьма поверхностные, и помучившись 15-20 дней, отказались от этого задания и уехали в свой батальон.

   Батальон занимался строительством оборонительных рубежей. Рекогносцировку и посадку основных сооружений производили специалисты из бригады. Командный состав был из запаса и только мы двое из училища. Оружия в роте не было, имелось 2 или 3 винтовки образца 1895 года и штук 100 патронов на 180 человек. Красноармейцы не имели никакого представления о службе, оружии, и тем более о ВВ, минах, о чем должен знать каждый сапер.

     Мы строили ДЗОТы, копали траншеи, строили НП, открытые пулеметные площадки, СОТы, приспосабливали населенные пункты к обороне, превращали их в опорные пункты. Жили в населенных пунктах, а чаще в землянках, которые наскоро сами же строили.

    В период больших снежных заносов и весенней распутицы весь батальон, да и другие батальоны бригады, производили расчистку и ремонт дорог. Весной на эти работы были мобилизованы все жители в округе, по 200-300 человек придавалось каждому взводу.

    Немецкие самолеты бесчисленное число раз гоняли нас, именно гоняли, так как, пользуясь отсутствием нашей истребительной авиации и зенитных средств, «хулиганили» на дорогах, открывали огонь даже по одиночным пешеходам.

   Питались мы неважно, по второй норме, а работали физически очень много, не считаясь со временем. Особенно плохо с питанием стало во второй половине апреля и начале мая месяца. Разлившаяся в период половодья река Жиздра и ее притоки отрезали нас от баз снабжения. Боевые части как-то, с горем пополам, обеспечивали продуктами, а мы, саперы, остались без продуктов питания. Несколько дней держались за счет имевшихся запасов и найденных ям с картофелем в деревне, а потом начался самый настоящий голод. Дней 10-12 выдавали солдатам по 75 граммов гороха в сутки и по четвертушке сухаря. Особенно трудно досталось представителям интеллигенции, оказавшимся менее приспособленными к таким трудностям. Отдельные из них потеряли человеческий образ,  превратились в расслабленных, не способных к активным действиям, людей. Меня тогда удивило поведение красноармейца Джапарова, до войны работавшего экономистом в одном из министерств в Москве, лет 40-45 от роду. В обычной обстановке он очень хорошо помогал мне и политруку роты в проведении бесед и других политических мероприятий. Но вот когда стало трудно – раскис. Мне докладывал командир отделения – ведет он себя ненормально, но как-то не верилось. И вот однажды я увидел лично, как Джапаров с палочкой и котелком в руках обшаривал и раскапывал вытаявшую помойку. На вопрос: «Что Вы делаете?», ответил, что не может терпеть, очень хочет кушать. А глаза его были такие лихорадочные, мне стало не по себе. Я вызвал солдат и приказал  отвести в санчасть. Также примерно вел себя еще один солдат по фамилии Горшков, призванный из города Коломны. Эти две фамилии запомнил лишь потому, что первый поразил меня своим малодушием, а со вторым у меня  и в дальнейшем были неприятности. Остальные же солдаты, такие разные по возрасту и по условиям довоенной жизни, были молодцы. Эти голодные дни как-то подтянули солдат, сделали их строже, сдержаннее, сплотили взвод, роту, они поверили в своих командиров, которые вместе с ними перенесли те же лишения.

    На этом неопределенность в положении нашей части окончилась. Вернее было бы сказать, произошли большие изменения в ходе войны. Позади была битва под Москвой, положение наших войск на Западном направлении упрочилось, и, задуманная как оборонительная, Первая Саперная Армия изжила себя, так как такое громоздкое объединение в наступательных боях было бы нежизненным. Ее расформировали и организовали фронтовое управление оборонительного строительства, а саперные бригады переформировали.

     В мае месяце батальону была поставлена задача научиться вести работы по минированию и разминированию. Более месяца мы учили солдат минно-подрывному делу, учились сами и учили офицеров, пришедших из запаса.

      К этому времени нас, командиров, пришедших из училищ, было уже человек семь, которые хоть и прошли ускоренный курс училища, но представление о минах имели.
В июне месяце наш батальон установил свои первые минные поля. Я со своим взводом тоже установил одно поле примерно в 1-2 километрах от переднего края на танкоопасном направлении из мин ЯМ-5. В соседнем взводе, работавшем неподалеку от нашего, погиб первый в нашей роте сапер – сержант Петров. Он подорвался на мине, которую устанавливал сам, и поэтому хоронить было нечего. Собрали отдельные куски тела и закопали в яму, поставив памятник – столбик с фамилией погибшего. Салют дать было даже нечем, оружия у нас по-прежнему не было.

    К концу июня месяца лично я получил задание с несколькими солдатами выехать в город Сухиничи и отгрузить для бригады обмундирование и продукты. Задание выполнил, но попал под такую бомбежку, что до конца войны большей не испытывал. Самолеты заходили на железнодорожный узел и город волнами. Дважды по 27 штук, а потом и меньшими группами. Застал налет меня около станции, где нужно было оформить документы на отправку вагонов. Это было ужасно. Кругом все горело, рвалось, казалось, что земля подпрыгивает и разламывается. В перерыве между налетами успел сбегать к своим вагонам. Оказались целыми, меневровый паровоз успел утащить их в тупик. Вторая волна бомбардировщиков налетела, когда подходил к станции. Успел пробежать несколько десятков метров и упал между путями в воронку. Ощущение своей беспомощности очень неприятная вещь. Лежал и смотрел в небо. Было видно, как отделяются от самолетов черненькие точки, летят вниз, увеличиваются в размерах до капли, затем исчезают, и становится слышным вой. Когда же приближается к земле с душераздирающим воем очередная партия бомб, только сильнее прижимаешься к откосу воронки, зажмурив глаза, и ждешь… Обошлось.

    К вечеру, как только привели в порядок пути, дали паровоз и срочно наши вагоны отправили в город Козельск. Ночью, во время движения, вновь бомбили эшелон, но бомбы разорвались в стороне от полотна. Правда, осколками отдельные вагоны были задеты, а в котором ехал я с солдатами, лопнула стойка каркаса от взрывной волны, но в общем-то доехали благополучно.

    По прибытии в часть для своего взвода получил задачу (первым в батальоне) на разминирование минных полей в районе деревень  Новоселье и Староселье, что примерно в 15-18 км.от Козельска, освобожденных в период весеннего наступления наших войск. Немецких минных полей не было, остались только наши. Заминированные участки заросли травой, и мины обнаружить по внешним признакам было невозможно. Запомнилось мне два очень трудных минных поля: смешанное,  то есть когда противотанковые мины установлены вместе с противопехотными, чтобы затруднить противнику разминирование, и другое – противопехотное. Смешанное поле было установлено на юго-западной окраине деревни в лощине, противопехотное – на бывшем хлебном поле на западной окраине, невдалеке от берега маленькой речушки. Остальные минные поля мы сняли легко, а вот эти два…

    Первое, смешанное, поле, в связи со сложностью разминирования, начали снимать строго в соответствии с требованиями техники безопасности. После определения границ прокатали его катками. Результат оказался мизерным, взорвалось несколько противопехотных мин и все. Каток не продавливал густую траву. Пробовали поджечь траву, но она не горела. Тогда параллельно с прокатыванием начали сплошное прощупывание. Через несколько часов работы подорвался один солдат, а вместе с ним задело меня.

      Этот солдат долго искал мину и позвал меня помочь. Подошел к нему, нащупал мину, оказавшуюся сдвинутой в сторону от предполагаемого места в ряду, из-за чего он не мог ее сразу найти. Солдат стал снимать дерн над миной, а я повернулся, чтобы идти на другой участок. В это время и прогремел взрыв. Меня сбило с ног, сильно контузило, правая щека оказалась ободранной и сплошь забитой щепками и землей. В горячке вскочил и закричал: «Почему начали катать без команды?».  Когда опомнился, то увидел – стоит у дымящей воронки солдат на одной ноге. Вторая оторвана ниже колена, а рядом валяется противотанковая мина. Затем через несколько мгновений, он упал.         

    Вместе с подошедшим командиром отделения вытащили его с поля. Отправив солдата в госпиталь и, несколько оправившись, осмотрел место взрыва и понял, что до смерти было совсем немного. Если бы сдетонировала противотанковая мина, смерть была неминуема солдату и мне.

    От полученной контузии несколько дней болела голова, временами, когда волновался, терял способность говорить, вместо слов получалось мычание, потерял слух на правое ухо, который больше уже не восстановился.

   На втором минном поле произошло второе ЧП. Работать на нем было сравнительно легко, так как мины были установлены на пашне, по оставшейся стерне, поэтому обнаружить их было легко – бугорки земли и нарушенная поверхность  демаскировали. Отдельные мины, это были П М Д -7, имели коррозированные взрыватели. Такие мы взрывали ударом длинной палки, лежа с одетой каской. Получалось очень хорошо, взрывная волна была не сильной, отрывало конец палки и на этом все. А ЧП произошло нелепо, из-за слабых знаний минного дела и ненужной инициативы, проявленной солдатом, оставленного для охраны подлежащих взрыву снятых взрывателей.

    Во время обеденного перерыва приехал на минное поле ездовой за снятыми минами. И здесь они с часовым решили погрузить все, что осталось на подводу и отвести на склад. Сложили взрыватели на плащпалатку и положили сверху уложенных в телегу мин. Почему они не взорвались в дороге – непонятно. Им просто повезло, а заодно и жителям деревни. На складе они сняли взрыватели, разгрузили и отнесли в землянку мины и решили разобрать взрыватели. Произошел взрыв. Взорвались детонаторы взрывателей, которых было около ста штук. От взрыва у солдата вытекли глаза, кожа лица, груди содрана, в госпитале осколки нашли даже в пятках. Когда я прибежал на склад, то его уже на этой же подводе увезли в госпиталь.

    На следующий день, отправив мины на армейский склад, взвод пешком направился в расположение своей роты. На душе было очень неспокойно, за чрезвычайное происшествие надо было отвечать. Потерять двух солдат в тылу очень досадно и обидно, тем более получить нагоняй после проделанной большой и очень опасной работы. Оказалось все это еще более сложнее, чем я предполагал. Но это было через месяц.
   
Август 1942 года.
   В июле месяце 40-я саперная бригада была переформирована в 12-ю инженерно-минную бригаду Западного фронта. Соответственно и наш батальон стал инженерно-минным. Нас хорошо обмундировали, получили автоматы ППШ, пулеметы, только одна треть личного состава была вооружена карабинами, винтовки изъяли совсем. К середине месяца, из-за недостатка пехоты, которая была отведена на Ржевско-Вяземское направление, батальон выдвинули во вторую траншею, где мы держали оборону вместо пехотных подразделений.

    В нашей роте во вторую траншею направили два взвода: мой и лейтенанта Шпади, а для общего руководства прикомандировали заместителя командира роты лейтенанта Николаева. Сам он по профессии инженер-строитель из Москвы. По его рассказам до войны работал прорабом и начальником участка на Ленинградском проспекте, был весельчак, любитель анекдотов (знал их бесчисленное множество и по любому поводу, рассказывал мастерски).

  Командный пункт мы соорудили совместный, в 300 метрах от траншеи, в лесочке, если его можно так назвать, потому что целых деревьев выше двух метров не было, верхушки всех сосен сбиты снарядами. Блиндаж был хорошо замаскирован в буреломе, а нами вся местность впереди хорошо просматривалась. Немецкая артиллерия била по леску, но не прицельно, по площади.

   Солдаты моего взвода были распределены по фронту около километра, в центре высота, где сидело отделение сержанта Халиулина. Немцы вели себя агрессивно, если кто появлялся в поле зрения их наблюдателей, немедленно начинала бить беглым артиллерия и минометы. А по высоте, где сидело отделение Халиулина, они вели методический огонь, ежедневно и почти постоянно. Во время одного из артиллерийских налетов, когда я перебегал через поляну, погиб мой ординарец, а меня вновь контузило. В госпиталь ехать отказался, отлежался в своей землянке. Головная боль и шум в голове длились около недели, временами тошнило, а потом прошло.

   Однажды при проверке службы мною был подслушан разговор двух солдат. Один из них – Олейник, украинец по национальности, уговаривал другого бежать вместе с ним к немцам. Когда я проверил его вещмешок, то обнаружил там пропуск, которые немцы как листовки сбрасывали с самолетов, где обещали все блага и призывали переходить к ним. Олейника сдал в контрразведку, через несколько дней трибунал судил его.

   Такая временная задача по обороне рубежа позволила: во-первых, проверить солдат, во-вторых, мы, командиры, использовали это время для обучения солдат владению оружием, особенно в стрельбе из автоматов, пулеметов.
   В один из дней командир отделения Иванов доложил, что солдат Горшков пьет воду с солью, чтобы вызвать отеки. Из беседы с ним выяснилось – факт имел место, сам он сознался. У него были больные почки и служить в строевой части, какой стал наш батальон, не мог. Решили мы с Николаевым отправить его в госпиталь, на комиссию. В общем пожалели его, старик он уже был в нашем понятии, около пятидесяти лет.

    Немцы в конце июля, начале августа, готовили наступление на нашем участке с целью ликвидировать вклинивание советских войск в треугольнике Юхнов, Киров, Белев. Операция имела кодовое название «Ураган», но осуществить ее они не имели сил и была предпринята  частная операция, названная «Смерч».
Сосредоточив имевшиеся силы, немцы начали наступление в начале августа (2 или3 числа) в направлении Козельск, Белев.

    На участке нашей дивизии, где мы держали оборону, они не наступали, но у соседей справа прорвали оборону и возникла угроза окружения. Мы начали отход. Два корпуса армии оказались отрезанными, лишь через два дня они прорвали кольцо и вышли из окружения. Наша дивизия, которой был придан батальон, с боями отошла на 10-15 км. Немцы потрепали ее, но прорваться на оперативный простор не смогли – сил у них тоже было мало, так как вынуждены были снять часть войск под Ржев, чтобы держать начатое на этом участке наступление наших войск.

  Батальон отходил скачками, минируя за собой дороги. Остановили немцев на подходе их к реке Жиздра. Во второй эшелон в затылок нам встала Пролетарская дивизия, подошли «катюши». Из леса, в 4-5 километрах от деревни, где когда-то мы стояли весной, вышли и развернулись танки, за ними пехота и начали продвижение к реке и деревне (по-моему Кретово). Картина была интересная, как в кино.

   Выждав некоторое время, когда выползет вся эта армада из леса, ударили «катюши» термитными снарядами несколькими залпами. Все поле впереди за деревней превратилось в сплошной костер, много сгорело танков, остатки добила артиллерия, открывшая также огонь. И все же немцы на отдельных участках вышли к реке, попытались форсировать, но были отбиты.

  На следующий день наши части сами пошли в наступление. Одновременно с прорывающимися из окружения частями они нанесли удар, форсировали реку и немцы отошли на свои прежние позиции. Так закончилась попытка немцев нанести отвлекающий удар под Москвой, смысл которого заключался в том, чтобы не дать отвести наши войска на Южное направление, где начиналась невиданная в истории войн битва за Сталинград.

     Когда обстановка стабилизировалась, бои прекратились, вызвали меня в штаб бригады – в прокуратуру, началось следствие по делу о подрыве солдата на взрывателях. Дело обострялось тем, что вышел приказ Верховного №247, где было приказано ни шагу назад, создать штрафные роты и батальоны, где солдаты и офицеры искупали свою вину кровью.
    Прокурор и следователь пытались доказать мою виновность в нарушении техники безопасности. Посадили меня в землянку, отобрали оружие, несколько дней был как подследственный-обвиняемый. Выручил меня командир бригады полковник Зимин, потребовавший создать экспертную комиссию. Солдат, который подорвался подтвердил свои самовольные действия в нарушение проведенного мною инструктажа. Так что в этом направлении обвинение было снято. Тогда обвинили в нарушении безопасности, заключающееся в подрыве противопехотных мин шестом. В беседе с комбригом я заявил, что если нужно, могу продемонстрировать и докажу абсолютную безопасность этого способа. Когда в присутствии экспертов было подорвано несколько мин, они согласились со мной, но пропагандировать нельзя – не по инструкции. Когда доложили командиру, он сказал, что вся война не по инструкции, и приказал завтра же отправиться в часть.

   Обрадовавшись такому «благополучному» исходу дела, я за один световой день прошагал 62 километра и к вечеру был в своей роте в 3-4 километрах от передовой, а может и меньше. После такого марша болели пятки, ступни и мышцы ног, ходить не мог.
    Через несколько дней после возвращения меня вновь вызвали в штаб бригады и направили командиром взвода в созданную временно учебную роту, где собрали со всей бригады командиров отделений для обучения минно-подрывному делу. Разместилась рота в районе монастыря, в лесу, в нескольких километрах от Козельска.

    Занимались очень много: днем 6-8 часов теоретических занятий с практическим показом и отработкой отдельных приемов, ночью минирование, в следующую ночь разминирование установленных другим взводом полей и т.д. Почти два месяца натаскивали мы младших командиров. Каждое утро наше начиналось с ознакомления со сводкой информбюро. Всех волновало положение под Сталинградом.

    В учебной роте мы вновь встретились с Казаковым и Бескокотовым, которые тоже были назначены командирами взводов. Казаков недели через две заболел желтухой и был отправлен в тыл, а Бескокотов и Устинов вскоре погибли. Первый подорвался на противотанковой гранате, второй убит при проделывании проходов. Из пяти направленных в бригаду молодых лейтенантов к осени 1942 года осталось двое.

    По возвращении из учебной роты в часть меня назначили командиром взвода управления. В связи с переформированием в инженерно-минный в батальоне был создан такой взвод. Командиром батальона назначили майора Губко, замполитом  капитана Моргачева, помощником начальника штаба лейтенанта Гришина Василия Федоровича, с которым мы до самого конца войны были большими друзьями, начштаба еще не было.

   Задачей моего взвода было обеспечить инженерную разведку и связь батальона, поэтому он состоял из двух отделений разведки и двух отделений связи. Кроме того, на взвод была возложена охрана штаба, для чего к нему прикомандировали из рот 4 человека.

    Батальон же получил задачу прикрыть управляемыми и неуправляемыми  минными полями танкоопасные направления. Саперы  группами 3-4 человека охраняли установленные поля, их же задачей было в случае прорыва немцев включить управляемые мины и подорвать пехоту и танки. Жили в землянках, тщательно замаскированных, для обороны подготовили окопы полного роста.

   Об эффективности этих минных полей свидетельствует случай, произошедший с сержантом Халиулиным, бывшим командиром отделения моего взвода. На его участке немцы проводили разведку боем, прорвались через первую траншею и спустились в лощину, где было установлено минное поле. Халиулин запустил немцев на минное поле и поднял несколько 152 миллиметровых снарядов, установленных как прыгающая мина. Взрыв был настолько неожиданным, что оставшиеся в живых немцы бросились бежать назад, а на минном поле осталось несколько десятков трупов, кроме того пулеметным огнем было уничтожено несколько человек. Халиулина и еще бывшего с ним солдата  наградили орденами «Красная звезда» ( это были первые награжденные в нашем батальоне).

   Все роты простояли в обороне до весны 1943 года. Осенью нашу 61-ю Армию охватила эпидемия туляремии (свинки), распространителями которой были полевые мыши, в великом множестве из полей ринувшиеся в землянки. Борьба с мышами стала боевой задачей. Для этого специально разработаны «инженерные» мероприятия. Вокруг землянок копали канавы-ровики глубиной 60-70 сантиметров с вертикальными стенками. По стенкам и дну намораживали гладкую ледяную корку так, чтоб мышь не могла вылезти из ровика. Насколько эта проблема оказалась серьезной свидетельствует то, что в отдельные дни до 25-35 процентов личного состава оказывались неспособными нести службу, воевать. Поднималась температура до 39-40 градусов, железы опухали, появлялась слабость, и в течение нескольких дней солдат был не боеспособен. 
    В моем взводе были случаи заболевания, но массовой, одновременной, вспышки не было, так как сразу изолировали больных и приняли меры для уничтожения мышей.

   До января месяца 1943 года мои разведчики несли службу на оборудованном НП на переднем крае. Иногда я сам по нескольку дней тоже сидел на переднем крае и вел наблюдение за противником. Жил со своими солдатами в землянке. Задача была одна – определить созданные инженерные заграждения и оборонительные сооружения немцев, где и что они делают по укреплению своих позиций. Целый день, меняясь поочередно, с биноклем и стереотрубой наблюдали мы за противником. Параллельно с нами вели наблюдения пехотинцы и артиллеристы. Через неделю отделение на переднем крае сменялось другим, «отдыхавшим» до этого на КП батальона. Такая «легкая» жизнь продолжалась два месяца. Вообще-то это физически легкая жизнь, если не считать постоянного нервного напряжения, так как нельзя высунуться за бруствер, иногда артиллерийские и минометные налеты по твоему НП и траншее и ходу сообщения, где ты идешь. Потерь мы не имели, за два месяца был ранен один разведчик и то легко. Осколок вытащили ему на медпункте стрелкового батальона, и в госпиталь он идти отказался.
    Хотелось бы рассказать еще о двух эпизодах, произошедших со мной в 1942 году.

Эпизод первый.
   В начале августа, когда немцы нас потеснили, осуществляя свою операцию «Смерч», батальон срочно был поднят по тревоге и получил приказ передислоцироваться в район Козельска, в лес, что южнее города в 6-7 километрах.

     Приказ вызвал у всех недоумение. Немцев еле остановили и вдруг идти в тыл. Но приказ есть приказ. Шли всю ночь и часам к 4 дня пришли в заданный район. За все это время отдыхали по 1-2 часа после приема пищи. Командир батальона беспрерывно подгонял. Солдаты и офицеры были настолько утомлены, что спали на ходу. Я шел впереди колонны роты и приходилось оглядываться для подачи команд и видел такие картины: идет, идет солдат, засыпает, его начинает уводить в сторону. Если сосед успеет одернуть, просыпается и становится в строй, а если не успевает или дремлет сам, то падает в кювет. Раздается смех и на некоторое время все встряхиваются, идут бодро, затем все повторяется сначала.

    Оказалось, что мы должны были помочь в оборудовании фронтового наблюдательного пункта. Командующий Жуков уже приехал, а НП не был готов. Нам поручили окончание маскировочных работ, взводу – одерновку бруствера хода сообщения и закрытых накатом участков, дерн готовили другие взводы роты.

       Из любопытства и для осмотра накрытых участков хода сообщения спустился в траншею, прошел до блиндажа, где должен работать командующий. Сделано добротно, несколько накатов бревен, обсыпка одернована, внутри стены из бревен, обшитые струганными досками. Инженеры спорили в блиндаже, не выжечь ли по немецкому типу рисунки-разводы по обшивке. По-моему они это не успели сделать. Наблюдательный пункт – вышка, довольно большой высоты. В нескольких десятках метров – дом лесника. Видимо это был запасной  НП на направлении возможного удара немцев. Основные планы нашего командования были у Ржева и Вязьмы, где начали наступление наш и Калининский фронты.

   Когда возвращался к своим солдатам, то столкнулся с Жуковым. Охрана меня оттеснила к нише, но командующий увидел и спросил: «Кто такие?». Я доложил. Он же посмотрел на меня своими оловянными глазами, пожалуй даже мимо меня. На вид это был очень уставший человек, с массивной челюстью, плотный, среднего, может быть чуть выше среднего роста, целеустремленный и очень твердый человек. Такое сложилось у меня мнение, конечно не только от мимолетной встречи, но из разговоров с офицерами штаба инжвойск, которые также были на НП.
    К следующему дню все было закончено, и батальон вновь ушел к переднему краю между Козельском и Белевым.

Эпизод второй. Как я учился верховой езде.
   До войны я всего несколько раз сидел на лошади. Мальчишкой дед меня садил на старенькую смирную-смирную лошадку и, конечно, без седла. Несколько раз гонял ее на водопой – вот и все мои кавалерийские навыки.

    Вызвал меня майор Губко и говорит: «Нужно отвести пакет в штаб инжвойск в город Белев». На мои возражения, что никогда не ездил в седле, сказал: «Это нужно уметь делать, учись, на войне пригодится».

   Ездовой оседлал лошадь замполита майора Моргачева, помог мне сесть, посоветовал ехать не торопясь, рассказал, как облегчаться. Время было ограничено, а до городка 20 километров. Сначала ехал шагом, а потом галопом. Через несколько километров начал пробовать перейти на рысь, но ничего не получилось. Вроде делаю все правильно, а лошадь сбивается с шага. Много раз делал такую попытку и все неудачно. Стало немного получаться, когда показались окраины Белева.

    Нашел пункт сбора донесений, слез с лошади, а меня качает. Через силу отдал пакет и думаю, как же ехать обратно. Все попытки сесть на лошадь не привели ни к чему, уже любопытные солдаты стали собираться около меня. Что делать? Увидел высокое крыльцо, подвел лошадь и вполз в седло. Моя кобыла, вообще-то спокойная, начала нервничать. Почему? Стало понятно, когда приехал в часть. Кое- как доехал до штаба, вылез с седла и ноги подгибаются, идти не могу, коленки и выше все потерто, да так что кожа слезла. А у бедной кобылы холка тоже сбита до крови. Последствия этого  «путешествия» в Белев были долго предметом смеха всех штабных офицеров, писарей и ездовых. Но ездить после этого научился. Впоследствии уже выполнял различные задания, в отдельные дни делал до 70-80 километров и ничего.

  В январе месяце 1943 года отозвали нас с переднего края, и командир батальона поставил новую задачу – прикрыть минными полями передний край перед двумя стрелковыми бригадами. Необходимость в этой работе была вызвана постоянными нападениями немецкого штрафного офицерского батальона на обороняющиеся подразделения этих бригад. С немецкой точностью и методичностью этот батальон то на одном участке, то на другом внезапно, практически без артподготовки врывался в первую траншею, уничтожал все, что было живое и неживое, и отходил обратно. Чтобы пресечь эти нападения, я со своим взводом и должен был заминировать передний край. Участок, который обороняла одна из бригад, проходил через стык трех областей: Тульской, Орловской и Смоленской (ныне Калужской). Солдаты смеялись, что один петух поет на три области.

   Работали мы без перерыва больше месяца. Каждую ночь уходили на задание и возвращались утром. Особенно тяжело было мне, потому что я еще днем должен был составить схему установки минного поля, провести рекогносцировку участка для работы в следующую ночь, указать, куда должны подвезти мины, договориться с пехотой о прикрытии нас и сигналах на случай нападения, о размещении и питании солдат и так далее.

     Через 2-3 дня, закончив минирование перед одной ротой, мы переходили на участок другой. Землянки нам правда давали, но сменить солому, лапник часто времени не было. Вши заедали нас. Тяжело было и солдатам. Целую ночь ползали они перед передним краем в 50-100 метрах от первой траншеи. В снегу, на морозе, да еще в темноте собирать взрыватели, устанавливать мину, вставить взрыватель, замаскировать. Все это можно сделать только без рукавиц, а чтобы взорваться достаточно всего одного неосторожного движения.

     Кроме того, ни одна ночь не проходила без обстрела пулеметным, минометным иногда и артиллерийским огнем. Опасен был обстрел еще и потому, что нами на переднем крае складировались мины – в овражках, воронках, траншеях – которые могли сдетонировать в случае взрыва снаряда даже рядом. Но нам везло. За все время не было ни одного несчастного случая. Минометным и пулеметным огнем ранено только 2 солдата.

     Однажды пришлось участвовать в отбитии атаки штрафников-немцев. Пока они выдвигались для атаки, мы их заметили и ушли в траншеи, пехота тоже обнаружила их, и поэтому на рубеже атаки  немцев накрыла наша артиллерия. Отдельные группы, которые успели выскочить к нашим траншеям, были уничтожены. В этих рукопашных схватках участвовали и мы.

   В одну из ночей вдруг началась ожесточенная перестрелка. Мы отошли в овраг, который подходил к переднему краю. Пошел к командиру стрелковой роты узнать, что же произошло? Он мне объяснил – захватили одного немецкого разведчика, остальные убежали. Работать нам все равно нельзя было, шла перестрелка, немцы открыли минометный огонь и вели его довольно долго. Отправил солдат отдыхать, а сам направился в штаб стрелкового батальона, где присутствовал на допросе разведчика. Он оказался русским, с Урала, видимо из «бывших», а может быть уже завербованный. Пришел я, когда допрос уже шел, поэтому не могу утверждать из каких он. Солдат довольно здоровый, награжден «Железным крестом» (так он заявил). Комбат приказал отвести его в штаб полка, но через несколько минут конвоировавшие его солдаты  вернулись и доложили, что пытался бежать и они его убили.

    Дней через пять после начала работ, когда мы уже минировали, к нам прямо на передний край приполз командир батальона майор Губко. Он поджидал меня на откосе оврага у склада мин. В это время немцы начали минометный обстрел чуть в стороне и не задели нас и работавших в темноте солдат. Комбату было уже за пятьдесят и ползти за мною довольно трудно, но все же пополз. Проверил установленные мины, оказалось все в порядке. Остался доволен и приказал днем объявить от его имени всем благодарность. Вообще-то нас проверяли саперы бригады, такую задачу им поставил бригадный инженер, мы это знали и работали на совесть.

    Своеобразным был день Красной Армии – 23 февраля 1943 года. Утром прослушали в штабе пехотного батальона приказ Верховного Главнокомандующего И.Сталина, там же узнал о введении погонов для всей армии.

    Часов около одиннадцати с ординарцем вышли на рекогносцировку. Из траншеи было плохо видно, мешали остатки кустов и воронки. Решил выдвинуться в кусты, и только выскочил из траншеи, у ног чиркнула пуля, упал и перевалился в воронку. Следом за мной упал в воронку ординарец. Решили проверить: случайность или снайпер? Ординарец выставил шапку, которая тут же оказалась простреленной. Сомнений не было – снайпер. Праздник был испорчен. До сумерек лежали мы в воронке. Маскхалат, телогрейка, ватные брюки, валенки отсырели и смерзлись. Нас так трясло к вечеру, будь-то внутри вибратор работает.

    Вернулись мы в батальон в начале марта месяца. Встречали нас как героев комбат, замполит и врач, но в землянки не пустили и направили в баню, обмундирование сожгли на костре, выдали все новое.

    Через несколько дней немного отдохнув, мы вновь ушли на передний край на НП.
     Взводом была проделана большая работа, основной результат которой в том, что немцы безнаказанно уже не могли нападать, да они и не пытались больше до весны. Установлено было в общей сложности 5-6 тысяч штук противотанковых мин и еще больше противопехотных.

 Начальник инжвойск 61 Армии объявил нам благодарность, а командир бригады от имени Президиума Верховного Совета наградил меня медалью «За отвагу» и нескольких солдат и сержантов «За боевые заслуги». Награды вручал полковник Зимин, только уже в апреле месяце, а после этого состоялся концерт артистов (батальон был выведен на отдых), настроение приподнятое, праздничное.
   Через несколько дней батальон получил приказ погрузиться в железнодорожные вагоны и выехать на переформирование, а 12-я  инженерно-минная осталась на Западном  фронте.

    Во второй половине марта месяца (возможна ошибка в датах из-за давности) батальон совершил большой переход из-под Белева в лес северо-восточнее Юхнова. Шли долго, в основном по проселочным дорогам и большакам. Получили задачу совместно с другими саперными частями оборудовать командный пункт Западного фронта. Юхнов запомнился тем, что по центральной улице, где проходил батальон, не было ни одного целого дома, стояло несколько каменных скелетов с подтеками сажи на стенах, провалившимися перекрытиями и висящими лестничными маршами. Сохранились дома только на западной окраине и то в рощах и лесах. Города не было – одни развалины. Бои были видимо жестокие.

   На КП батальон строил блиндажи, дороги, вел маскировочные работы. Мне со взводом досталось очистить от пней лесные просеки, которые затем превратили в дороги. Просеки располагались очень удобно, отходили они под углом от шоссе Москва – Бобруйск – Брест и в нескольких километрах в лесу пересекались. Получалось два выезда. Несколько дней делали шурфы под пнями, затем приступили к взрывам.

    Очень здорово приспособились к этому, и отдельные, наиболее шустрые, солдаты поджигали до десяти и даже двенадцати зарядов один за другим и успевали уйти в укрытие, пока начнут рваться пни. Для этого брали бикфордов шнур, надрезали через 4-5 сантиметров (иногда и менее, в зависимости от расстояния между пнями) до пороховой сердцевины и зажигали с одного конца. Подрывник должен, пока горит сердцевина в промежутке между надрезами, приложить надрезом к бикфордову шнуру заряда, зажечь его, перебежать к следующему и т.д. Получалось очень эффектно, особенно если одновременно поджигали два человека,- взрывы следовали один за другим, как настоящий артиллерийский налет. Засыпку воронок, выравнивание производили вручную, техники не было.

    После выполнения задачи, даже еще не были работы закончены полностью, всех солдат и сержантов моего взвода, с которыми уже воевал около года, а с некоторыми и более года, начальник инжвойск фронта забрал и направил на выполнение какого-то ответственного задания. Тяжело было прощаться, но служба есть служба, а тем более война. Ушел помкомвзвода Носков, сержант Даньшин и все до одного солдаты. Больше их я уже никогда не встречал.
   Через несколько дней батальон отвели на отдых и отправили на переформирование под Москву.

Переформирование, бои под г. Духовщина Смоленской области и освобождение города Невеля.
     В конце апреля месяца эшелон, состоящий из двух десятков теплушек и 10-15 платформ с техникой прибыл в Подмосковье (ныне это в черте г.Москвы) и остановился на одной из станций окружной железной дороги. На платформе, где стоял эшелон, все время толпился народ. Женщины, старики, узнав, что прибыли с фронта, разыскивали знакомых, а может посчастливится – своего родственника. Так повезло нашему начфину, младшему лейтенанту Мурашеву, его разыскала жена, проживавшая в это время в Москве. Пришлось счастливчику нанимать на 2-3 часа квартиру ( заплатил он за 2-3 часа за кровать какой-то старухе). Этот факт в течение нескольких дней был предметом шуток над ним.

     За те несколько часов, что стояли на станции, мы, молодые офицеры, успели сходить на танцплощадку, познакомиться с девчатами. Под вечер эшелон пошел дальше, а ночью остановились на какой-то станции, прозвучала команда – «выгружайсь». Оказалось, это станция Истра. Выстроились в походную колонну и по проселочной дороге направились в деревню, что в 3-4 километрах от станции. Здесь остался штаб батальона и одна рота, а две другие разместились в следующей деревне.

      В округе деревни в основном остались целыми. Как рассказывали жители, наступление наших войск было для немцев неожиданным и стремительным, поэтому сжечь дома немцы не успели, а вот Иерусалимский монастырь и многие постройки в городе были разрушены, частью сожжены.

      Жили в этой деревне несколько дней, а затем вновь погрузились в вагоны и прибыли в город Егорьевск.
      В лесу, в районе этого города, сосредоточилась вся будущая бригада. Наш батальон прибыл последним, четыре батальона уже были на месте и занимались устройством лагеря. Бригада получила название – «Пятая штурмовая инженерно – саперная бригада 
Р Г К», а батальон – «25-й отдельный штурмовой инженерно-саперный».
      Первую ночь провели у костров. На следующий день приступили к устройству лагеря. Палаток не было, поэтому решили строить шалаши. Нижнюю часть шалаша на высоту 60 сантиметров, нары и обрешетку сделали из жердей, кровлю – из коры елей, сверху покрытых лапником. Получалось довольно приличное жилье. Протрассировали и посыпали песком дорожки, поставили грибки для дневальных, сделали переднюю линейку – все, что положено для летнего лагеря. Офицерам рот и штаба также построили шалаши, командиру – срубили домик.

  На устройство лагеря потратили почти неделю, после чего приступили к занятиям.
На первом этапе она сводилась к сковыванию немецких войск и обеспечению правого фланга наступавших войск. Отсюда бесконечные бои местного значения за отдельные высоты, деревни, очень кровопролитные при практическом равенстве сил. Необходимо было не дать немецкому командованию отвести с противостоящих  фронту соединений 3-ей танковой, 4-й полевой и части 2-й  танковых армий для отражения наступления наших войск под Орлом и Курском.

  На втором этапе предусматривалось овладеть городами Духовщина, Ярцево, а затем г. Смоленск усилиями двух фронтов – операция «Суворов».
  Особенностью этой операции было то, что оборона немцев на этом направлении во-первых , создавалась около года и особенно интенсивно с весны 1943 года, поэтому имела большую глубину до 100 километров и состояла из трех полос.
 Особенно хорошо были оборудованы вторая и главная полосы. На каждый километр фронта приходилось от 5 до 8 бронеколпаков «краб» и дзотов, проволочные заграждения в несколько рядов, сплошные минные поля, рвы, эскарпы.

  Во-вторых проходила она по высотам Средне-Русской возвышенности, которую иногда называют Смоленскими воротами России, с хорощо развитой сетью дорог, и оборонялась частями, полностью укомплектованными, имевшими большой опыт войны.
  В третьих, Верховное командование не могло выделить достаточно сил и средств, так как все было направлено на Юго-Западное направление, поэтому войска испытывали недостаток в снарядах, в авиации, танках, зачастую были вынуждены останавливаться, делать паузы для подвоза снарядов - так пишет маршал Еременко в своих мемуарах.

  Все это сказалось на темпах операции и предопределило большие потери, понесенные нашими войсками.
   Первая полоса была оборудована тремя траншеями: первая сплошная полного профиля, в 50-150 метрах блиндажи для укрытия солдат и отдыха, вторая траншея в 200-300 метрах от первой и третья – 400-500 метрах. Такую оборону нам предстояло прорывать.

   К середине июля месяца четыре батальона бригады получили задачи и были приданы стрелковым корпусам. Наш батальон остался в резерве и занимался разминированием дорог, поддержанием их и прокладкой колонных путей, по которым войска выходили на исходные позиции.

   С 22 июля войска фронта вели частные наступательные операции на Духовщинском направлении за улучшение своих позиций, как первый этап в подготовке к наступлению.
 В этих боях наши батальоны  также, как и 4-я штурмовая бригада, отличились.  Приезд Еременко

    Наступление началось 13 августа, но развивалось очень медленно. Главный удар наносился с востока на Духовщину по ближайшему направлению, несколько южнее города, на Гришино.

  Противник оказывал упорное сопротивление, наши части продвигались буквально прогрызая оборону. 17-18 августа немцы начали контратаковать и наступление было приостановлено. 29-30 августа наши войска вновь начали наступление и опять безрезультатно.

   Новое наступление было назначено на 13 сентября. Направление главного удара было изменено и теперь наш батальон оказался на направлении главного удара, который наносился с севера и с северо-запада на Духовщину, причем на самом острие этого удара.
   Батальон был придан по-моему 234-й стрелковой дивизии 84 СК 39 Армии и получил задачу обеспечить прорыв обороны на участке вдоль большака  Вердино-Духовщина.

  Части дивизии в ходе наступления подошли к главной оборонительной полосе, к опорному пункту – деревне Маевское, заняли оборону и начали работы по инженерному оборудованию рубежа. Опорный пункт в районе деревни Маевское был серьезным «орешком». Все попытки дивизии взять его окончились неудачей. Теперь эту задачу мы должны были решить совместными усилиями.
  В период переформирования батальон был полностью укомплектован дичным составом: командиры взводов заменены молодыми, выпущенными из училищ, с запаса осталось всего несколько человек, прибыл начальник штаба, заменили двух командиров рот, солдат пополнили в основном, из бывших на фронте, обстрелянных.. Правда, были среди пополнения и не саперы, но все фронтовики.

    Вооружили нас отлично, выдали автоматы, каждому отделению ручной пулемет, роте – ПТР и, кроме того, всем стальные нагрудники – стали мы «панцирники».
   С момента получения боевой задачи батальоном до начала наступления времени осталось 2-3 дня. Мне приказали срочно связаться с дивизионным инженером, уяснить обстановку, уточнить оборону противника, а когда задача конкретизировалась – проверить и уточнить с НП полка и первой траншеи огневые точки, которые должны были блокировать наши саперы.

  Опорный пункт в деревне Маевское  прикрывал большак на Духовщину, а поэтому, исходя из местных условий, имел определенное значение для немцев. В первой и второй траншеях через 200-300 метров установлены бронеколпаки «краб» и ДЗОТы, на обратных склонах блиндажи с несколькими накатами из бревен, противотанковый ров местами переходил в эскарп, система огня организована довольно хорошо. Опорный пункт состоял из двух частей: высоты «Грушевидной» и собственно деревни, расположенной уступом чуть сзади и левее высоты, если смотреть от нас. Слева была лощина и высота, с которой противник мог фланкирующим огнем прикрывать опорный пункт.

  Командир дивизии принял решение провести на день раньше до наступления  разведку боем и попытаться занять «Грушевидную» высоту и этим нарушить всю систему обороны, облегчить выполнение задачи 14 сентября. Для этого выделялся один из лучших взводов батальона – первый взвод 2-й роты, командир – лейтенант Бабинцев Алексей, и одна стрелковая рота. Намечалось, чтобы не раскрывать систему артогня, в артподготовке – налете будут участвовать только полковая артиллерия и минометы.

   В 4 часа дня после 5-минутного артналета, а вернее во время него, взвод ворвался на высоту, уничтожил три ДЗОТа, очистил ее от немцев и, совместно с подоспевшей стрелковой ротой приступил к подготовке к отражению контратак.

   Вот как об этом писал маршал Еременко: «Заслуженно получили благодарность командования инженерные части, они обеспечили успех прорыва укреплений противника на новом направлении. Саперы не только прокладывали дорогу через заграждения врага, но и сами геройски дрались, вступая в рукопашные схватки. Саперный взвод лейтенанта Бабинцева успешно штурмовал ДЗОТы противника, занял высоту, отразил шесть контратак гитлеровцев и уничтожил более ста человек.  Лейтенант с возгласом: «Вперед за Родину!» повел своих солдат в траншеи врага, взвод взорвал три дзота. Рядовой Волков первым ворвался в дзот и огнем из автомата расстрелял несколько сопротивлявшихся врагов. Герой был ранен, но остался на поле боя и лишь после второго ранения согласился отправиться в тыл. Старший сержант Таратухин, бойцы Сулейманов и Ульянов, несмотря на ранения также остались в строю» - «Годы возмездия 1943-1945 годы»

   Гитлеровцы через некоторое время опомнились, начали ожесточеннейший  артиллерийский и минометный  обстрел высоты. К пяти часам высота вся была окутана дымом. Шестиствольные минометы дали несколько залпов, наконец, была вызвана авиация. Несмотря на весь этот ад, атаки немцев были отбиты.

    Находившийся на НП стрелкового полка командир нашего батальона майор Губко не выдержал, вызвал меня и приказал провести его на высоту. Вчетвером мы прошли по лесу более километра и вышли к подошве высоты, осталось метров 200-300, но вся поляна в разрывах. Как только мы показались на опушке, немцы дали по ней залп из шестиствольных минометов. Каким-то чудом успели упасть в оказавшийся вблизи окопчик, и как в нем вместились вчетвером – непонятно.

Ближайшая мина взорвалась в двух метрах от окопа и, лежавший на мне ординарец получил несколько синяков от ударов комьями земли, а всех нас волной приподняло, тряхнуло, но не засыпало. Взвесив все мы решили не рисковать, на завтра назначено наступление всего фронта, поэтому лучше вернуться на НП. Все шесть контратак гитлеровцев разбились об стойкость солдат, сержантов и офицеров. Погиб Бабинцев, как рассказали оставшиеся в живых несколько солдат, от почти прямого попадания снаряда, так что когда подползли к нему, то узнать его было невозможно, тело разорвало на несколько частей. Атаки немцев прекратились к утру и перед рассветом на высоту выдвинулись стрелковые подразделения, которым предстояло развить успех и наступать дальше
   Чуть-чуть забрезжил рассвет, началась артподготовка. Стоял сплошной гул, в голове звенело, ушам больно, а что творилось у немцев?

   Внезапно наступила пауза и штурмовые группы1-й и 3-й рот устремились вперед, каждая к заранее определенной огневой точке. Нужно было проскочить 300 метров по ровному полю, засеянному пшеницей и нескошенному, а дальше – овраг и на склоне первая траншея гитлеровцев. И вот когда шли по пшенице, обе роты были накрыты артиллерийским и минометным огнем, но не останавливаясь проскочили линию огня, хотя и понесли большие потери (спасла их хорошая выучка, подготовка, а если бы залегли, то погибли бы все). Несколько групп проскочили в овраг и приступили к выполнению своей задачи, в первой траншее шел рукопашный бой. Воспользовавшись этим, группы взорвали несколько точек, оборона врага оказалась нарушенной. Занять вторую траншею сходу пехота не смогла, поэтому бой как-то размельчился, то одна наша группа прорвется, то вторая, и во второй половине дня заняли вторую траншею. Немцы отошли к деревне, но удержать ее уже не могли, господствующие высоты были в наших руках. К сумеркам мы были уже в деревне, где собралось самое разнообразное «воинство»: остатки наших двух рот, остатки стрелкового батальона, дивизионные разведчики, артиллеристы. Часов в десять-двенадцать вечера разведчики ушли вперед и довольно быстро вернулись и сообщили – немцы начали отход.

    Подробности боя сейчас уже не помню, только отдельные эпизоды сохранились в памяти. Например, когда проскочили в овраг, то пулеметом, открывшим огонь справа, были прижаты к земле, наступила тягостная передышка, пока кто-то не уничтожил этот пулемет. Вновь поползли вперед группы: то одна, то другая, затем стали слышны взрывы – это, наконец, наши саперы добрались до дзотов.

   Командир батальона очень нервничал, время шло, а задача полностью не выполнена, несколько раз посылал моих солдат с приказаниями к командирам рот.
   После «обеда» с разрешения комбата я пошел в первую траншею противника, чтобы определить, почему остановились. Перебегая через пшеничное поле, наткнулся на своих, убитых офицеров и солдат. Эту жуткую картину вспоминаю уже после стольких лет с содроганием.  Лейтенант Каширин, любимец девчат, веселый, дышащий здоровьем, лежал на спине, зажав рукой осколочную рану на груди, глаза открыты и смотрят в небо; лейтенант Туманов – ничком, уткнувшись головой в землю, скорчившись; многие солдаты и сержанты, которых знал по службе более одного-двух лет лежали в разных позах. Невольно вспомнилась картина «На Куликовском поле». Сколько сразу смертей…

   К концу боя в 1-й и 3-й ротах осталось по 30-40 человек, а вторая – без взвода Бабинцева. Такой дорогой ценой досталась победа под деревней Маевское.
    Особенно отличилась группа под руководством сержанта Безюкова, бравого, с усами, лет 45-48 командира отделения, взорвавшая два дзота и один «Краб». Все участвовавшие в бою солдаты и сержанты были награждены командиром дивизии орденами и медалями. Лейтенант Бабинцев посмертно был награжден орденом «Отечественной войны» первой степени и вручили его матери.

   Под утро наши части начали преследование отходящих немцев. За день прошли около 20 километров. Наш же батальон сосредоточился в лесочке в немецких блиндажах, чтобы привести себя в порядок.

    А я целый день занимался составлением схемы обороны гитлеровцев в районе Маевское, где были нанесены все сооружения, заграждения, минные поля и т.д. – для истории, как шутил Губко. Лазил по бывшему переднему краю, осмотрел «Крабы» и дзоты, особенно взорванные, чтобы понять, как все происходило.

   На следующий день батальон, вернее его остатки, получил задачу по обеспечению наступления на Демидовском направлении и поэтому, совершив переход, приступил к прокладке колонных путей, разминированию маршрутов на этом направлении. А через несколько дней, когда наступление приостановилось, вновь по бездорожью, пешком двинулись на север, на сей раз в район юго-восточнее города Невеля, где сосредотачивались войска для новой армейской операции.

    Нас придали 3-й ударной армии, (командующий генерал Галицкий) которая готовилась к удару на Невельском направлении и имела задачу освободить город Невель.
  Войска Калининского фронта завершали серию ударов: Духовщина,Демидов, Велиж и,
 наконец, Невель - вот направления последовательно нанесенных ударов летом и осенью 1943 года. Задуманная Невельская операция имела ограниченную цель и являлась частью наступательных операций фронта на основном – Витебском направлении. Войска армии должны были овладеть узлом дорог в районе Невеля и удерживать его, обеспечивая наступление с севера главных сил на Городок и затем Витебск.
  В намеченный район батальон пришел за несколько дней до наступления. Остановились в жиденьком лесу задача была получена обычная – проделать проходы в минных полях наших и немецких, а одна рота придавалась танковой бригаде для сопровождения в глубине обороны.

   Я со своими саперами – разведчиками занимался выбором (уточнением) и проверкой маршрутов движения подвижного отряда, который вводился в бой, по замыслу, после прорыва первой оборонительной полосы для стремительного движения к городу Невелю. По сути дела весь батальон был занят обеспечением прохода войск через передний край, дальше за передним краем рота, которая была в десанте на танках. Остальные подразделения  должны были  расширить проходы в минных полях и сделать дороги проезжими, точнее - маршруты, бывшие стержнем, стволом, расходясь от которого подразделения, части, создавали боевые порядки дивизий, корпусов.

   Что меня вновь поразило, как и под Духовщиной, это сосредоточение артиллерии на направлении главного удара. Сколько было стволов на километр прорыва – не знаю, но наверное, если бы сказали поставить еще столько же пушек, то наверное не смогли бы установить – им было бы тесно. Минометы, орудия разных калибров, особенно 76 миллиметровые, 122,152 миллиметровые стояли вплотную, позиция к позиции.

   Артиллерийская подготовка началась в семь часов и длилась около трех часов. В десять часов пехота пошла в атаку и очень быстро начала продвигаться. Мы же сразу приступили к прокладке дорог через передний край и в глубине, чтобы пропустить подвижный отряд.

       Начальник штаба меня с группой разведчиков направил по основному маршруту вперед за пехотой. К обеду нас обогнала подвижная группа, которая пошла вперед – к Невелю. К 16 часам авангардный танковый батальон с десантом ворвался в Невель.   

      Немцы не ожидали такого стремительного наступления и, как рассказывали впоследствии наши саперы, ехавшие в десанте, отдельные группы солдат, офицеров разгуливали не торопясь по улицам, на перекрестках стояли регулировщики, немцы и не думали, что в город вошли наши войска. Все склады, автомашины и вооружение досталось целым и невредимым. К вечеру в город вошли пехотные части, которые двигались пешком, своим ходом.
    Наше командование также не ожидало столь успешного продвижения. Об этом свидетельствует, например и то, что батальону на день была поставлена задача обеспечить маршрут только до шоссе Усвяты – Невель. Когда мы с группой разведчиков достигли шоссе, то вынуждены были вернуться в штаб, так как дальнейшей задачи не имели.
  Вечером батальон собрался в месте сосредоточения и после небольшого отдыха (ужина), всю ночь шли в новый район – к Невелю. Гитлеровцы угнать жителей не успели, и они встречали нас очень восторженно.

   Мы с Гришиным и ординарцами жили несколько дней в доме у сельского попа. Священнослужитель оказался очень разговорчивым, и мы часто в свободное время разговаривали с ним на разные темы. Это был довольно начитанный и развитой человек, очень интересный собеседник. В частности он рассказал, что немцы его особенно не притесняли, что верующих стало больше, чем до войны за счет молодежи, что в церкви он служит молебны и читает проповеди во славу русского оружия.

     Несколько дней шли кровопролитные бои за город, немцы не хотели мириться с потерей Невеля и любыми средствами пытались вернуть его.  В первую неделю были дни, когда противник несколько раз врывался в город, но вновь был отброшен.

   Батальоны нашей бригады и наш каждую ночь минировали передний край, иногда и днем ставили мины на танкоопасных направлениях. Затем положение стабилизировалось, и мы вновь начали готовиться к наступлению, но уже с рубежа город Невель – озеро Невель – озеро Еменец – озеро Ордово.

    2 ноября войска 3-ей ударной прорвали оборону южнее города Невеля в межозерном  дефиле и вошли в партизанский район. Прорыв был осуществлен сначала на очень узком участке – всего  три километра по фронту и несколько позднее расширен до 10-12 километров. Горловина простреливалась непрерывно артиллерийским и минометным огнем.

    Наш батальон не участвовал в прорыве, а получил задачу обеспечить проход дивизий, двигавшихся в направлении  к городу    Пустошке через реку Ущу, для чего надо было сначала собрать паромную переправу, затем построить деревянный мост.

      За сутки до выхода батальона я с четырьмя разведчиками ушел вперед для выбора места переправы. С 5 на 6 ноября ночью мы прошли горловину и по лесным дорогам пробрались в намеченный район. Часов с 4-х дня мы уже не встречали ни одной души – бой шел в нескольких километрах правее, здесь же была тишина. Даже случайная встреча с какой-либо группой отходящих немцев могла кончиться для нас трагически. Но пронесло. Двигались мы не очень быстро, так как производили проверку нескольких дорог, по которым могли бы пройти наши старенькие ЗИС-5 с понтонами, и выбрать одну-единственную, по которой могли бы пройти войска с наименьшими затратами труда для нас.

   Часов в 9-10 вечера вышли в заданный район к деревне. С ординарцем подобрались к крайнему дому, чтобы проверить, нет ли немцев. Когда еще подходили к дому, то казалось, что он гудит. Заглянули в окно – дом полон людей, вплотную лежат на полу, сидят, стоят, коптилка стоит на печке, немцев нет. Вошли в дом вдвоем, трое остались на всякий случай для прикрытия. Когда я спросил, есть ли немцы в деревне, то поднялось такое… На полу началась свалка, потому что десятки людей вскочили сразу. Раздался возглас: «Наши пришли!». Нас окружили женщины, дети, старики, все что-то кричали, смеялись, плакали, нас тискали, обнимали, целовали. Оказалось, что мы – первые советские солдаты, вошедшие в деревню.

   Деревенька маленькая, домов двадцать – тридцать, названия уже не помню ( не то Пастухово, не то Петухово), а располагалась на берегу реки Уща среди леса, окружавшего ее с трех сторон, и только с востока за деревней тянулись поля. Жители сбежались со всех окрестных деревень и под жилье были заняты не только дома, но и сараи, риги, гумна, бани. С помощью местных жителей нашли дом, где поменьше народу и разместились в одной комнатушке.

   Утром еще раз обошли всю деревню, наметили, где разместятся штаб и подразделения, выбрали место для понтонного моста, сделали промеры ширины и глубины, вычертили профиль реки.

  В обед пришел батальон и сразу же начали  сборку понтонного моста. Еще не были полностью оборудованы подъезды к мосту, как подошли колонны артиллерии, минометы, пехота, автомашины с боеприпасами – это дивизии 3-ей ударной армии начали выдвижение через партизанский район к городу Пустошке.
    На следующий день роты приступили к строительству деревянного моста на сваях. Построили его довольно быстро, сваи били непрерывно день и ночь, благо погода была нелетная. К концу вторых суток мост закончили, а через несколько часов подошли танки.
   Когда пропустили несколько Т-34, очередная машина провалилась в реку – механик-водитель оказался молодой, резко затормозил и сдвинул все пролетное строение с опоры и вместе с ним свалился в реку. Танк вытащили, основную трудность при этом составляло зацепить тросом за крюк, танкисты – ремонтники оказались мастерами и выполнили все довольно быстро. Мы же приступили срочно к усилению продольной жесткости моста и восстановлению пролета. Прошла танковая бригада – снялись и мы.

   Теперь основной задачей на несколько недель стало восстановление дорог. В условиях осенней распутицы, при отсутствии улучшенных дорог, в лесах и болотах, где много речек и ручьев, обеспечить движение транспорта – задача непростая. Поэтому несколько бригад саперных было брошено на строительство и ремонт дорог. И все же снабжение войск было отвратительным, не хватало боеприпасов, горючего, иногда, хоть и редко, солдаты даже оставались без пищи, в общем, условия были тяжелые.

   А немцы подтянули несколько свежих дивизий и начали наступление с целью окружить войска 3-й и 4-й ударных армий в Невельском  «мешке»  и уничтожить. Первый удар противник нанес по горловине, но, пройдя 1-2 километра, был остановлен и отброшен на прежние позиции. Второй удар был нанесен из района южнее Усть-Долысы, который с трудом, но был отбит.

  В это время в конце ноября батальон получил задачу вновь собрать понтонный мост через озеро Язно. Тогда было не совсем ясно, зачем это? В течение нескольких недель собранный мост никем не эксплуатировался. Немцы обнаружили его не сразу, а потом начали систематический обстрел. То мы боролись со льдом, чтобы понтоны не вмерзли, теперь это делала немецкая артиллерия. Я был назначен комендантом переправы.

   5 декабря в День Конституции, при обходе моста, попавшим в настил снарядом меня сбросило в воду. Утонуть сразу я не мог, так как был в шубе, валенках, ватных брюках, и пока намокала одежда, солдаты выловили меня. Потом всем взводом сушили мою одежду, мне же в чужой шинели, чужих валенках пришлось сидеть у костра и ждать.
   Теперь, читая мемуары, стало ясным, что, видя тяжелое положение, командующий армией с согласия командующего фронтом, хотел вывести войска из «мешка», и эта переправа сыграла бы очень большую роль.

   Основная дорога проходила, огибая северо-восточную оконечность озера, и после попытки немцев окружить нас днем простреливалась артиллерией. Отвести войска по этой дороге было бы невозможно. Вот для этого и был собран нами мост и проложен второй маршрут.

    Но Ставка не утвердила этот план и выделила свежие соединения для пополнения армий. Озеро замерзло, наш батальон и все другие части бригады выщли по нему из мешка и сосредоточились севернее города Невеля. Правдa до этого еще раз участвовали в попытке прорваться на север, пересечь Ленинградское шоссе, но окончилась она неудачно, с большими потерями. Наш батальон обеспечивал в инженерном отношении наступление свежей дивизии, первая рота сопровождала танковую бригаду, с этой ротой действовал и я со своими солдатами. Дивизия в один день потеряла больше половины своего состава и успеха не добилась, танковая бригада также понесла большие потери. Соответственно в 1-й роте были большие потери. Командиру роты лейтенанту Дуганову оторвало осколком кисть руки, и меня временно назначили на его место.

    С 30 на 31 декабря, в основном, все батальоны бригады делали проходы в минных полях. А в ночь под Новый год наши войска начали наступление, которое оказалось неожиданным для гитлеровцев и развивалось довольно успешно – пройдя между озерами: Большой и Малый Иван, форсировав их, наши прорвали оборону.  Наши рота и батальон обеспечивали быстрое восстановление мостов через речки и ручьи, устройство гатей, чтобы быстрее ввести в бой танки.

  Во время этого наступления впервые по моему проекту, если можно  назвать так схемку, которую я нарисовал, был построен за несколько часов мост через овраг, и строила моя рота. Длина моста 20 метров, четыре пролета по 5 метров, на рамных опорах, средняя сдвоенная пространственная для жесткости. Смех смехом, а меня заставили залезть под мост, когда проходил первый танк – все оказалось в норме.

  Немецкие части начали отход к Пустошке и войска 6-й гвардейской армии успешно продвигались вперед. Участок Ленинградского шоссе теперь от Невеля и почти до Пустошки оказался в наших руках. И вот рота получила задачу – разминировать шоссе на участке бывшего переднего края и второй полосы немецкой обороны.

Разместились в немецких блиндажах. Вся земля кругом была буквально начинена взрывчаткой. Чувствовалось, что ставили мины очень опытные саперы. Много мин было установлено на неизвлекаемость, по траншеям и брустверам разбросаны кардонные круглые противопехотные мины. Отыскивались мины довольно легко, так как снежный покров был небольшой, местами его сдуло совсем, по ложбинам, траншеям снег осел и лежал плотным слоем, но  мины вмерзли в землю, и снимать их было очень трудно.

     На противопехотной кардонной мине подорвался лейтенант Карпов, но ему повезло, - валенки были мокрые и замерзли, поэтому взрывом оторвало задник и вывихнуло пятку. В медсанбате ему вправили и он вернулся в роту на другой день и некоторое время ходил с палочкой.

   Затем подорвался лейтенант Агеев на неизвлекаемом 3-х килограммовом заряде. Похоронили мы его со всеми почестями на вершине бугра, который прорезало шоссе, дали залп из автоматов, сделали и установили деревянный памятничек со звездочкой.

   Буквально на следующий день батальон, а соответственно и рота, получили задачу на проделывание проходов в минных полях перед передним краем юго-западнее станции Новосокольники. Совершив марш вдоль фронта, прибыли на место сосредоточения за день до наступления. На этот раз нас передали 10-й гвардейской армии, с которой в последующем батальон воевал около четырех месяцев.

   Десятая гвардейская армия сосредоточилась западнее станции Новосокольники, сменив оборонявшиеся части. Заняла исходные позиции пехота, артиллерия, танки. Задачей ее было, наступая на север, срезать образовавшийся в обороне гитлеровцев выступ, разгромить группировку в Новосокольниках.

   Саперной роте, которой командовал тогда  я, было приказано проделать проходы в минных полях перед нашим и немецким передним краем в нескольких километрах западнее деревни Станьково. Предварительной разведки и даже рекогносцировки сделано не было, так как приказ получили во второй половине дня, а от района сосредоточения баталона до полка около 15 километров. Решил немедленно, взяв с собою два взвода, двигаться в полк, с которым предстояло действовать.

  В январе темнеет быстро, поэтому нашли свой полк, когда уже стемнело. C полковым инженером развели взводы по батальонам, на месте увязали порядок действия, сигналы, договорились с прикрывающими подразделениями, поставили задачу каждой группе. Казалось бы  сделано было все, что делается в подобной ситуации. Ночь была темная, безлунная, и когда время было около полуночи, наши группы вышли из траншей и поползли в сторону противника.

     Сразу ушло около сорока человек, а в траншее остались командиры взводов и несколько человек – резерв на случай, если какая-то группа будет обнаружена. Через час-полтора вернулся один солдат и доложил, что наших мин не обнаружено, и группа ждет, что делать? Даю команду проверить перед немецкой траншеей. Уполз солдат, но вдруг раздался взрыв, затем крик. Подорвался он в нескольких десятках метров от нашей траншеи. Вытащили, немец ведет себя пока спокойно.

     Послал другого сапера в группу, но и он не дошел – подорвался. Немцы забеспокоились, бросают осветительные ракеты, начали пулеметную стрельбу, пока на звук, неприцельно.  Пополз сам с одним солдатом, общупал воронку и все понял. Мины стоят под ледяной корочкой, образовавшейся после очередной оттепели. Щуп натыкается на корку, а мины остаются не обнаруженными. А это значит, что возвращающиеся группы, которые обязательно будут ползти по своему следу, проломят корку и неминуемо подорвутся, что уже случилось с двумя саперами.

   Решил послать навстречу группам еще по солдату, предупредить, чтобы возвращались по непроверенному, ненарушенному снегу. Но к этому времени одна из возвращавшихся групп уже вышла к минному полю и вновь взрыв. На этот раз немцы открыли такой огонь, что все кругом заплясало. В общем, больше половины солдат были ранены, несколько человек убито, остальные укрылись в воронках в нейтралке, а когда стихла стрельба, вернулись и вытащили раненых. Утром похоронили убитых. Проходы в нашем минполе мы сделали во время артподготовки. За эту ночь я лично повзрослел видимо сразу лет на десять.
  Наступление развивалось успешно, немцы огрызались, но вынуждены были отходить, и к вечеру наши части перерезали железную дорогу Новосокольники – Пустошка, а назавтра продолжали продвижение на север.

 Задача ротой в этой операции после расширения проходов в минных полях была выполнена и разместились мы в немецких блиндажах во второй полосе обороны в ожидании нового распоряжения.

   Вечером, когда уже темнело, собрались мы, командиры, и решили посмотреть расположенную в 2-3 километрах от нас деревню. Деревня горела, ярко освещая снег на хлебном поле и опушку леса. Когда мы подходили уже к окраине, нас обогнали танки, развернувшиеся в боевой порядок, и пошли в атаку.  Оказалось, что в деревне еще немцы, а мы четыре дурака с ординарцами, не зная обстановки, шли к противнику.

   По танкам ударила тяжелая артиллерия, и мы оказались как раз в зоне огня. Разбежались по воронкам, а лейтенант Кишкин Николай отстал, и когда окончился налет, мы вернулись, начали искать его, но безуспешно. Расспросили санитаров, которые с собачьими волокушами подбирали раненых, и они сообщили, что лейтенанта ранило в ногу, и его увезли в медсанбат. Так по молодости, безрассудно, мы потеряли еще одного боевого товарища, воевавшего с нами почти два года.

  Через несколько дней, когда рота совершила очередной переход вдоль фронта вокруг Пустошки, которую 10-я гвардейская армия никак не могла взять, приехал новый командир батальона майор Кравченко, ранее служивший в кавалерии и соответственно одетый: длинная шинель, шпоры, кубанка, башлык и т.д. Среди нас выглядел он попугаем. Подполковник Губко получил назначение на должность дивизионного инженера и убыл в свою дивизию. Погиб он под Ригой, при этом наш батальон воевал почти рядом с ним.

  Кравченко ознакомился  с ротой – офицерами и солдатами и приказал мне роту  сдать старшему лейтенанту Евстигнееву и прибыть в штаб батальона  для выезда в командировку.
  В штабе бригады собрали группу из четырех человек и направили нас во фронтовое Управление оборонительного строительства в качестве инструкторов по обучению разминеров.
    Подразделение, которое мы должны были обучать, размещалось в лесу, в знакомых мне местах в районе деревни Большое  Таланкино. Этот район освобождали во время наступления в Новый год, и даже оказалось, некоторые жители помнили меня. Соседняя деревня была сожжена дотла, люди жили в землянках на своих пепелищах, а в лесу разместились мы.

   И все же жизнь брала свое. Несколько стариков, объединившись в бригаду, начали рубить первые срубы для домов. Председатель колхоза, вернувшийся раненый, бегал, собирал инвентарь, жители готовились к посевной. А сеять было негде, все поля вокруг – сплошное минное поле, а сколько еще снарядов, гранат, минометных мин – нет числа. Очистить их – это и было нашей задачей.

   Дали мне сорок человек бывших солдат, у которых то рука не действует, то нога короче – в общем, все калеки, негодные к службе из западных, еще не освобожденных, областей Белоруссии, Украины, ехать которым было некуда. Командование фронта собрало таких бывших солдат, которые ждали освобождения своих областей, а чтобы они приносили пользу, решили научить их разминированию.

    Учили мы их показом на выхолощенных настоящих минах. Тренировали каждого в отдельности, выводили в поле, сами ставили мины с боевыми взрывателями, показывали, как разряжать и тренировали в снятии. Это, конечно, риск, но времени было мало, да и люди, в основном, опытные, фронтовики. Был даже один случай в соседнем взводе, когда вставили боевой взрыватель, и инструктор прыгнул на крышку противотанковой мины – произошел взрыв взрывателя и хорошо, что тол был выплавлен.

   Во второй половине марта месяца вывели своих питомцев на практические дела. Мне достался участок бывшего переднего края, где сплошь стояли мины разных типов, иногда даже поле на поле. Передовая установилась в ноябре, поэтому в земле мин не было, элементы неизвлекаемости крепились к колышкам, гвоздям, забитым в землю, проволочки вмерзли в ледяную корку.

   Дней десять – пятнадцать работали, отыскивая мины в снегу, потом он растаял и мины оказались на виду, но снимать их было также трудно. Сначала мины мы сдергивали кошкой с места, а затем, если не взрывалась, разряжали.
   За март-апрель месяцы взводом моих питомцев-разминеров было снято 28 тысяч различных мин, очищена для обработки очень большая территория пахотных земель и , главное, без потерь.

   К концу апреля Гришин мне сообщил, что часть выводят на переформирование и мне необходимо прибыть в батальон. Местное начальство отпускать нас не хотело, но мы категорически настаивали. Кто из фронтовиков не мечтал пожить в тылу, поспать на кровати с простыней. Они вынуждены были согласиться, так как начальник инжвойск не разрешил меня оставить.

   Нашел я свой батальон на плацдарме за рекой Великой(?). назначили меня снова командиром взвода управления и я включился в подготовку к передислокации. Через несколько дней, совершив переход, погрузились в вагоны и эшелон отправился в тыл – в Подмосковье, в Ногинск.

  Новый командир батальона не понравился офицерам, вел он себя как-то легкомысленно, не вникая глубоко в суть дела. Майор Моргачев морщился, командиры рот старались иметь дело с начальником штаба. Лично ко мне Кравченко относился по-панибратски, пытался завязать дружбу, но я старался уходить от его внимания. Чувствовалось, что долго он не продержится, к тому же во время движения эшелона он несколько раз напивался, устраивая скандалы.

  Как только приехали в Ногинск,  командир бригады снял его с должности, и вместо него прибыл майор Балакин и новый начальник штаба  - капитан Волох. ( Нашего начштаба перевели с повышением).

   Балакин был уже совершенно другой человек, чем-то напоминавший Губко внешне и характером: лет тридцати пяти-тридцати семи, роста выше среднего, плотный, с русским лицом (о таких говорят, что похож на медведя). Всем своим видом он внушал уверенность, решения принимал, взвесив все «за» и «против». С ним мы подружились довольно быстро, и он впоследствии часто брал меня с собою, советовался иногда, как поступить в том или ином случае, кому поручить выполнение того или иного задания.

 Формирование в Ногинске.
  Наш батальон прибыл в Ногинск в первых числах мая месяца. Временно обязанности командира исполнял заместитель по строевой капитан Касатиков, с разрешения которого, пока часть устраивалась, я жил несколько дней в Москве у матери лейтенанта Кишкина, недалеко от станции метро Бауманская.

   В Ногинске бригада разместилась в лагере, где раньше формировались какие-то части, в сосновом лесу. По соседству с снами стояла прожекторная часть войск ПВО, охранявших Москву, где все солдаты и сержанты были девчата.

  Дней через десять, закончив сосредоточение и работы по благоустройству, приступили к занятиям. Пополнение получили, в основном, с освобожденных территорий, поэтому обучать их пришлось с азов, и все это надо было сделать  за месяц – полтора. Больше времени, как мы понимали, нам не дадут.

Программа обучения и расписание занятий примерно соответствовали периоду первого формирования в Егорьевске, но с учетом опыта, приобретенного в боях на Смоленщине и под Невелем.

  В моем взводе изменений практически не произошло, недостающих до штата нескольких солдат подобрал из старых опытных саперов со всех подразделений – командир разрешил брать  любых, кто подойдет.

   Батальон вновь, в отличие от других, специализировался кроме основной своей работы на устройстве понтонных переправ, и мы больше недели отрабатывали это на реке, что очень потом пригодилось на фронте.

  К многим оставшимся в живых солдатам и сержантам, призванным из Подмосковных городов: Коломны, Раменское, Воскресенск, Мытищи, Егорьевска и других, приехали родственники. К Василию Гришину приехала жена и прожила несколько дней. Затем перед нашим отъездом на фронт снова приехала и провожала нас на станции. У меня же не было никого.

   От города Ногинска никаких впечатлений не осталось, его я не видел по-настоящему – с вокзала – в лагерь, из лагеря – на вокзал – все знакомство, в увольнение нас не отпускали.

   Операция Багратион.

В первых числах июля, около 10 числа, мы вновь погрузились в эшелоны и уехали на фронт. На этот раз нас везли очень быстро, эшелоны шли безостановочно по знакомым местам: Великие Луки, Невель и выгрузились где-то в районе города Городок. Сразу же 21,22,23,24-е батальоны получили задачи и ушли в свои корпуса и дивизии, а наш 25-й был оставлен в резерве командующего 43 армии для наведения переправы через реку Западная Двина.

  Наступление началось 22 июня, символично, в день начала войны через три года. Оборона гитлеровцами готовилась долго, более двух лет, поэтому считалось, что прорвать ее армии будет нелегко. Однако на деле оказалось, что в первый же день части прошли 8-10 километров, и к концу вторых суток подошли  к реке.

     Не отрываясь от пехотных частей, за артиллерией двигался и наш батальон с понтонным парком НЛП. 23 июня вечером, часов в 7-8 батальон сосредоточился в лесу, и к нам приехал член Военного Совета, чтобы побеседовать с личным составом и поставить задачу на форсирование. После беседы мне было приказано с группой саперов-разведчиков выйти к реке и разведать намеченное место переправы, пути выдвижения машин с понтонами, определить место сборки паромов, возможность маскировки их, подъезды к переправе для войск и выход от реки на противоположном берегу.

    Впереди у реки пехоты еще не было, только армейские и дивизионные разведчики «прощупывали» берег. Судя по карте, дорога упиралась в реку Западная Двина, где раньше существовала паромная переправа. Пройдя по лесу  вдоль дороги километров 8-10, вышли на опушку, впереди в метрах 300-400 – река, справа в километре – деревня, впереди – выемка и спуск к парому. Все оказалось как на карте, но когда вышли к берегу – парома нет, лодок на берегу  тоже – пусто. Начали двигаться вверх по берегу реки, натолкнулись на лощину, поросшую кустарником, осмотрели ее – выходит к реке, по опушке кустарника – полевая дорога, спуск к реке плавный, никаких работ не требуется. Место оказалось почти идеальное, один недостаток – противник может не дать выехать машинам к реке и уничтожит артогнем.

  На берегу у выхода с лощины столкнулись с дивизионными разведчиками, которые хотели переправиться на противоположный берег и садились в две лодки. Во вторую лодку командир группы пытался посадить разведчиков, не умеющих плавать. Они упирались,и мы помогли силой втолкнуть их и отчалить от берега. Выждали, когда они будут на противоположном берегу – тихо, выстрелов нет.

    Срочно двинулись назад, одновременно проверяя дорогу на наличие мин, правда не тщательно, а визуально, и прощупывая подозрительные места. Мин не оказалось. Когда вошли в лес, на том берегу началась стрельба, но вскоре стихла. Дальнейшая судьба этих разведчиков мне осталась неизвестной.

    Вернувшись в батальон, доложил командиру, оставил сопровождающих и вновь к реке. Перед опушкой леса оставил солдат, чтобы встретить машины с понтонами. Командир принял решение машины на берег не выводить, разгрузить понтоны в лесу и нести их на себе, замаскировать в кустах и сборку начать с артподготовкой.

   Но форсирование началось без подготовки, подошедшие к рассвету пехотные части сходу на подручных средствах начали переправляться. Наши саперы одновременно начали сборку паромов. Немцы изредка били из минометов, видимо выход наших войск к реке для них был полной неожиданностью.

   С группой разведчиков я переправился на правый  берег и начал проверку берега и выхода на шоссе. Когда посмотрел на реку, то она вся была покрыта головами плывущих на бревнах, досках и т.д. солдат. Солнце только-только начало всходить, и половина реки была в тени. То там, то здесь поднимались фонтаны взрывов – била немецкая артиллерия.

    Внезапно вдоль по берегу в направлении нашей переправы контратаковали немецкие автоматчики. Общими усилиями с расчетом, переправленной на пароме пушки, атаку отбили ,и немцы разбежались. Мы с ординарцем одного эсесовца обнаружили в реке под кустом. Оказался очень здоровый детина лет тридцати. Возиться с ним было некогда и  мы отправили в штаб. До вечера наши паромы перевозили артиллерию, боеприпасы, тягачи; несколько понтонных лодок – солдат и офицеров. Ни налеты артиллерии, минометов, а затем и авиации, остановить форсирование наших войск не могли. Часам к одиннадцати подошли немецкие танки, но поздно: уже десятка полтора пушек стояло на прямой наводке, пехота, ПТРцы занимали оборону. Когда же немцы пошли в атаку, то и мы, саперы, приняли участие в отражении ее. При этом саперы дрались не хуже пехоты. Старшине, (фамилию уже забыл) из нашей бригады, подбившему несколько танков из противотанкового ружья, за этот бой присвоили звание Героя. Потеряв несколько танков, противник отошел.

   К обеду пехота пошла вперед, немцы, не имея больше резервов, начали отход. Вместе с пехотой пошел и я вперед. В нескольких километрах за рекой мы наткнулись на лагерь, видимо пересыльный пункт для военнопленных и гражданского населения, которых угоняли в Германию.

  До войны, как я предполагаю, было лесничество, так как стояло несколько домов в лесу и рядом на поляне огороженный колючей проволокой истоптанный прямоугольник со сторожевыми вышками на углах. Охрана сбежала, а около домов и у проволоки толпились женщины, измученные,  в изорванной одежде. Вместе с нами подошли несколько, откуда-то взявшихся, наших танков. Женщины окружили нас, целовали, плакали, смеялись – вобщем  это была незабываемая встреча.

    Вечером мы вернулись в батальон к Западной Двине, так как нужно было двигаться вперед к Березине, в партизанский край. Попутно наловили трофейных лошадей и все приехали верхом. Одна лошадь, как оказалось, кавалерийская, английской породы.

   Батальон разобрал свои паромы, погрузил на машины и по левому берегу реки, через мост в районе Бековичи начал двигаться в общем потоке наступающих, постепенно обгоняя колонны, благо регулировщики пропускали нас беспрепятственно.

   Пехоты как таковой не было: по дорогам двигались сплошные конные обозы – это ехали целые полки на трофейных, брошенных у реки, лошадях. Окруженная под Витебском немецкая группировка осталась левее, а мы двигались в направлении к Лепелю.

   Дорога, по которой двигались части,  проходила среди трудно проходимых болот. Верхом на лошади проехать невозможно. Огневые точки, построенные немцами для обороны от партизан, были сделаны на земле из двух срубов, заполненных в середине грунтом и камнем, выкопать траншею невозможно, кругом вода. Разрозненные группы немцев бродили в этих болотах, иногда выходили на дорогу и сдавались, другие пытались нападать, но их тут же уничтожали или брали в плен.
    На второй или третий день, вновь обогнав всех, мы вошли в партизанский край. Помню деревню совершенно целую, жители готовились заранее к встрече Красной Армии и все высыпали на улицу. У многих жителей был припасен самогон, а другие тут же гнали его. 

           Остановились на отдых и пообедать. Кроме того, нужно было делать мост на выходе большака из деревни для прохода тяжелой артиллерии и танков. Справились с этим быстро, жители показали, где взять бревна и на своих лошадях подвезли.

    Одна рота пошла вперед, прокладывать маршрут для движения войск, так как по дороге ехать было невозможно, весь большак оказался перекопанным поперечными траншейками глубиной 50-60 сантиметров через каждые два метра. Пришлось рядом с дорогой прокладывать путь.

  Прошли мы севернее Лепеля и устремились к Березине. Когда подошли к реке, пехота уже дралась на противоположном берегу, обозы и артиллерия ждали нас. Срочно навели мост для легких грузов, и поток войск вновь хлынул вперед. Порыв был настолько высок, что немцы не смогли сдержать наши войска на реке Березине и начали поспешно отступать.

    Сопротивление немецких войск начало возрастать при нашем подходе к литовской границе. До этого наши колонны шли по живому коридору  бурно встречавших нас жителей окрестных деревень. Нам совали самогон, табак-самосад и просили хоть немного соли и мыла. Все, что мы имели, сразу же раздали жителям.

    Когда пересекли литовскую границу – обстановка изменилась, жители уже не встречали, а прятались, деревень почти не было – хутора и помещичьи усадьбы. В местечках – асфальтированные дороги, дома, не похожие на наши, и только у бедноты, работников – полуразвалившиеся халупы. Это внешнее отличие как-то настораживало, подтягивало и дисциплинировало солдат.

  Подошли к границе с Литвой 4 июля и наступление несколько затормозилось: во-первых был выполнен первый этап операции и во-вторых – необходимо подтянуть тылы, подвезти боеприпасы и горючее.
   Вновь начали продвижение 6-7 июля и, не смотря на отчаянное сопротивление противника, двигались быстро.
    Первый литовский город, через который проходила наша часть, был Утена. Брали его с боем, и он оказался частично разрушенным. Когда проходили по его улицам, несколько домов догорало, у десятка других остались одни коробки и трубы, летали обрывки газет, журналов, всюду разбитое стекло. А хутора, господские дворы, деревни в окрестностях города сохранились полностью.

   Впереди нас отступали потрепанные в предыдущих боях немецкие части и серьезного сопротивления не оказывали. Как только подходили наши части, развертывались в боевой порядок, немцы не выдерживали и отходили.

    Дня через два после взятия города Утены нашу бригаду вывели из состава 43 армии и передали подходившей с тыла 51 армии, которая должна была наступать западнее, в направлении Паневежис – Шауляй.

   По пути к месту сосредоточения колонна нашего батальона натолкнулась на целое стадо коров, голов 300-400, которых угоняли немцы. Когда же наши части их догнали, они постреляли всех коров, и большая поляна возле дороги была завалена распухшими трупами животных.

    По приказу комбата я со своими солдатами обогнал батальон с целью заранее выйти в район сосредоточения и выбрать место для размещения. Двигались мы по дорогам, где войск не было. Ночь застала  в районе господского двора, так значилось на карте. Решили заночевать. Когда вышли к строениям, оказалось – это помещичья усадьба, совершенно целая и со всеми жителями. Сбежал только сам помещик, увидев проходившие мимо советские танки, и встречала нас очень любезная хозяйка. Мы, правда, не очень церемонились, и не ожидая ее приглашения, осмотрели все постройки, поговорили с работниками и затем вошли в дом, выставив охрану.

   Хозяйка и две дочери сначала очень перепугались, а затем осмелели и повеселели, когда поняли, что плохих намерений мы не имеем. Нам приготовили хороший ужин, накрыли стол и сервировали его, по тогдашним моим понятиям, шикарно. Мы заставили мамашу и дочерей опробовать приготовленные блюда, эта мера вынужденная, но необходимая, так как были уже случаи отравления наших солдат, и принялись поедать все, что было на столе. Солдаты мои вели себя по-джентльменски, даже несколько чопорно. Утром, очень рано, когда еще все спали, мы двинулись дальше, конфисковав на время помещичьих лошадей.

   Прибыли мы к месту дислокации,  так и не встретив ни одного советского солдата. Выбрали место для штаба в одном из хуторов рядом с шоссе Каунас-Даугавпилс.
   Подошедший батальон несколько дней не имел боевой задачи, отдыхал, приводил в порядок личный состав. Мне же лично с ординарцем отдыхать не пришлось, так как было приказано найти штаб корпуса, с которым предстояло действовать.

   Найти штаб, расположение которого обозначено точкой на карте, дело нелегкое. Осложнялось выполнение задания еще и тем, что корпус был в движении, выходил на исходные позиции. Кроме того, местность совершенно незнакомая, хутора есть хутора, деревни тоже похожие друг на друга, на развилках дорог столбы с распятым деревянным Христом, посеревшим от времени.

   Нашли мы штаб уже вечером, а когда вернулись и вручили комбату распоряжение с задачей на Шауляйскую операцию, было утро. Почти сутки провели в седле и, как подсчитали на следующий день, проехали с ординарцем более 70 километров. Но это по карте, а в действительности было сделано значительно больше. Такое под силу только молодым.

Ближайшей задачей батальона было оборудовать один из маршрутов для корпуса и навести понтонный мост, если не изменяет память, через реку  Нявежис, пропустить дивизию с приданными частями. Танков на нашем направлении не было.

  Задачу эту батальон выполнил и дня два – три стоял в прекрасном господском дворе. Жили, правда, в саду из-за возможности налета вражеской авиации, пытавшейся бомбить двигавшиеся к Шауляю колонны наших войск.

  В связи с этим во взятии города мы не участвовали и другие батальоны бригады тоже, так как действовали восточнее под Паневежисом и затем Иелгавой. Двум батальонам бригады, участвовавшим в освобождении этих городов, было присвоено наименование «Паневежского» и «Иелгавского».

   Когда батальон подошел к Шауляю, мне было приказано определить положение наших войск и противника. Срочно с разведчиками направился в город, где, как оказалось, пехотные части только сменились и начали укрепляться. Однако часа через два, когда, выполнив задание, мы решили возвращаться, началась ожесточенная перестрелка. В районе кладбища, где оказались в это время мы, командир дивизии – генерал, со штабными офицерами организовывал оборону, причем всех, независимо от рода войск, сажали в траншею. Там же оказались и мы. Едва успели занять оборону, как около десятка гитлеровских танков подошли к кладбищу, развернулись и пошли на нас.

  Первую атаку отбили довольно легко, танки после первых же залпов артиллерии и пушек прямой наводки скрылись за кладбищем. Потом была вторая атака уже с пехотой – тоже отбили, уничтожив большинство атаковавших солдат, а артиллеристы подожгли несколько танков. Через некоторое время подошел наш резервный полк и немцы отошли. Оказалось, что это был передовой отряд немецкой танковой дивизии.

   В последующие дни развернулись ожесточенные бои против пытавшихся отбить Шауляй подошедших немецких частей 3-ей танковой армии.
  В батальоне было организовано несколько подвижных отрядов заграждения с задачей минирования направлений удара немецких танков, определившихся в ходе боя. Остальные подразделения направлены на минирование дорог, мостов и танкоопасных участков.

   Установленные минные поля охраняли и обороняли наши же саперы, по одному отделению и 1-2 ранцевых огнемета на каждом. Сплошного фронта не было, и если с танками наши группы могли бороться, то с пехотой одними автоматами сделать они ничего не могли. В результате на минных полях и огнеиетчиками было уничтожено несколько танков, но и саперы понесли большие потери. В некоторых отделениях осталось по 2-3 человека, особенно много погибло огнеметчиков, которые после расхода горючего становились мишенью, а прикрыть их было некому.

  Атаки немецких танков постепенно становились все менее эффективными и  вскоре прекратились вовсе. Саперы нашего батальона тоже внесли немалый вклад в отражение этих атак. Наступило временное затишье, но ожидался повторный удар немцев.
  В связи с этим в один из дней к нам приехал начальник разведки бригады с распоряжением прикрыть новое направление минными полями и предложил Балакину выехать на рекогносцировку. Решили, что едет комбат, начальник разведки и я, но вдруг начальник штаба капитан Волох решил тоже поехать и поэтому меня оставили – не хватило места в «Виллисе».

   Вся группа из пяти человек на автомашине проскочила через наш передний край в одном из разрывов в обороне, оказалась у немцев, и вырваться никто не смог. К вечеру нам сообщили о случившемся, и я со своими разведчиками направился на поиски, но все принятые меры ни к чему не привели, никого обнаружить не удалось. По рассказам пехотинцев, они очень долго отстреливались, а затем все стихло.

  В результате такой нелепой оплошности погибло три отличных офицера и два солдата.
  Капитан Волох – очень интеллигентный, начитанный, прекрасно знавший инженерное и штабное дело офицер. Он очень любил свою жену, ежедневно писал ей письма и также почти ежедневно получал ответ, хорошо играл на фортепиано, пел и нам, огрубевшим на войне, казалось – это человек с другого мира.
   Начальник разведки – очень боевой офицер, воевавший с самого начала войны, награжденный многими орденами. А Балакин – чудесный командир.

  Батальон наш срочно сняли с этого участка и, пройдя пешком километров сто пятьдесят, вновь вернулись в 43 армию на Рижское направление.
   Отходившие под ударами 43 армии немецкие соединения закрепились на берегу реки Лиелупе, а в районе города Бауска имели плацдарм на южном берегу. Бауска расположен на слиянии двух рек: Муса и Мемле, поэтому в городе имелось три железобетонных моста. Два - на северных выходах дорог, один - на южной окраине через Муссу, перед которым немцы и удерживали плацдарм. В конце августа командующий армией приказал ликвидировать плацдарм, захватить город и , если будет нужно, взорвать два моста на Мемле.

   Для выполнения этой операции был выделен штрафной батальон, рота ПТР и наша 2-я рота. Командир роты заболел, у него воспалился геморрой, и, командовать ротой было поручено моему хорошему товарищу «дяде» Ване Кривенко. Для оказания помощи Кривенко  как молодому командиру роты, комбат направил меня, и в случае выхода из строя его я должен был принять командование ротой.

  Затемно все участвующие сосредоточились в траншеях, и после пятиминутного артналета штрафники пошли в атаку. Немцы не ожидали такого нахальства и в одних кальсонах бежали в город, некоторых замешкавшихся вытаскивали из блиндажей. Взорвать мост противник не успел, и батальон ворвался в город.

  Мы, прежде всего, отрезали провода и  перерезали сеть из детонирующего шнура, заряды в минных колодцах и на опорах оставили, поставили задачу двум группам для взрыва мостов на северной окраине. Однако выдвинуться к мостам не смогли, штрафники растворились в городе и бой шел везде. Несколько раз, меняя маршруты, мы с Кривенко пытались направить группы, но немцы, засев в каменных дотах, встречали ожесточенным пулеметным огнем. В общем командир батальона видимо потерял управление своими подразделениями, и все приданные подразделения стали группироваться вокруг нас: присоединился командир роты ПТР, командир артдивизиона, связисты тянули связь за нами, а вот пехоты не было.

  Роту ПТР выдвинули вперед по расходящимся улицам для прикрытия моста, а командир артдивизиона был с нами и корректировал огонь по пулеметчикам, мешавшим продвижению. Пока мы возились у моста, а штрафники в городских кварталах, немцы опомнились и начали принимать меры.

   Меня до сих пор удивляет, почему же ни от полка, ни от дивизии не было представителей, даже связи телефонной мы с ними не имели, а прямо с заместителем командующего армией. И еще, почему-то нас не поддерживала артиллерия, и когда продвинулись вперед, то ни одна пушка не двинулась с места. А ведь вытащить бы несколько пушек на прямую наводку, итоги этой операции могли быть совершенно другими.
Часам к десяти немцы окончательно опомнились, наши наблюдатели доложили, что через мосты прошли несколько танков и больше десятка автомашин с пехотой. В городе бой развернулся с новой силой, штрафники отдельными группами начали отходить к мосту, а немцы, прикрываясь танками, быстро двигались вдоль по набережной и по улицам, выходящим к мосту.
  Несколько залпов дал дивизион и задержал на некоторое время противника, ПТРовцы танки остановить не смогли, так как впереди шли «тигры», а ружья их броню не брали.
    Кривенко доложил заместителю командующего обстановку и попросил разрешить взорвать мост, но тот упорно требовал взорвать мосты на Мемле. Затем я доложил через некоторое время об обстановке, но разрешения также не получил. Посоветовавшись между собой, решили взрывать этот мост, иначе его захватят немцы.
    Командир артдивизиона сказал, что уйдет в крепость и оттуда будет корректировать огонь и задержит на некоторое время танки. Так он и сделал, но задержать танки долго не смог, несколько «тигров» и «фердинандов» подошли к мосту.
   Наша группа перешла на противоположный берег и заняла оборону в окопах немецкой охраны моста. Старшине Черкашину и сержанту Ананьеву было приказано по сигналу с землянки – платок на палке – зажечь зажигательные трубки на средней опоре.
   Немецкая артиллерия открыла огонь по предмостной площади, но он нам не мешал, помогали траншеи, и тогда противник начал бить шрапнелью, от которой укрытий у нас не было.
    А через реку вплавь, вброд и по штурмовому мостику бежала наша пехота.
 Когда поток людей уменьшился и первый танк подошел вплотную к мосту, Кривенко дал сигнал. Прошло несколько томительных минут и, наконец, Черкишин и Ананьев впрыгнули в траншею, а еще через несколько секунд грохнул взрыв. Всех стоявших в траншее обдало теплой волной, потом второй удар – это рухнул в воду пролет моста. А затем наступила тишина. Немцы прекратили огонь и наши солдаты тоже. Так несколько минут стояла непривычная тишина.
   Потом вновь началась перестрелка в городе, а мы, как могли, поддерживали переправу остатков штрафного батальона, да и артиллеристы довольно точно били по танкам и не давали им стрелять по пехоте.
  Пехоту тут же собирали и сажали в траншеи. Кривенко и я охрипли, бегая по берегу, и организовывали оборону. Но немцы не пошли на наш берег. Затем подошли пехотные подразделения и основательно заняли оборону.
    А ведь все это можно было сделать раньше. Кто виноват?
 Читая мемуары бывшего командующего 43 армией генерала Белобородова, я наткнулся на описание этой операции, где он признал ошибки, допущенные командиром, и о мерах, принятых после к командованию дивизии. Тогда же нам легче от этого не было.
   Черкишина командующий наградил орденом «Красного знамени», Ананьева – орденом «Отечественная война II ст.»
 
                На Ригу.
  Немцам удалось закрепиться на промежуточном рубеже по берегу реки Лиелупе. Бои под городом Биржай носили ожесточенный характер и шли с переменным успехом. Для противника нависла угроза прорыва наших войск к городу Рига, и тогда группа войск «Север» оказалась бы отрезанной от Восточной Пруссии, поэтому немецкое командование не жалело своих солдат, бросало одну дивизию за другой лишь бы остановить наше наступление.
   В этих условиях командованием было принято решение тщательно подготовиться, прорвать оборону на узком участке и ввести в прорыв для развития успеха 3-й механизированный корпус генерала Обухова с задачей взять город Иецава и выйти к пригородам  Риги.
   Задачей батальона было обеспечить форсирование корпусом реки Лиелупе, а конкретно – собрать мосты из заранее заготовленных элементов. И это в условиях, когда противник сидел в траншеях в 20-50 метрах от берега.
   Разведку места строительства в течение нескольких суток вел я со своим взводом. Ширина реки 120 метров, глубина до 2 метров. Детали моста батальон готовил в лесу, километрах в 4-5 от переднего края, и в ночь перед наступлением их подвезли к переднему краю. Для сборки моста на каждый пролет, каждую опору были назначены расчеты.
   Наступление началось утром 14 сентября. Во время артподготовки я сидел на НП, сделанном на чердаке кирпичного дома с черепичной кровлей, и не сразу заметил, что за домом артиллеристы вытащили на прямую наводку 302 миллиметровую гаубицу. После первого же выстрела волной снесло часть черепицы, а в стене господского дома  на противоположной стороне реки появился большой проем. После нескольких выстрелов от дома остались одни развалины.
   Как только артиллерия перенесла огонь в глубину, мы бросились к реке и на берегу оказались даже раньше пехотинцев. Натянули ось моста и оказалось, что данные, которые мною были доложены и приняты за основу при заготовке моста, не соответствуют фактическим.
   В ночь, когда мы промеряли ширину реки и глубину, не было видно ни зги, и ефрейтор Дикун вышел на противоположный берег ниже оси и наткнулся  на песчаную косу, которую принял за берег. Понял я это и доложил комбату капитану Касатикову. После небольшого раздумья он приказал послать в тыл одного солдата, чтобы все резервные детали везли к мосту, а моему взводу, раз допустили оплошность – собрать один пролет, первый от немецких траншей, материал изыскать на месте.
  Собрал солдат и довел до них распоряжение командира, они заявили, что приказ будет выполнен. В господском дворе мы еще раньше видели штабель леса, он оказался цел. Солдаты дружно подносили их к обрыву и катали к месту будущего моста. Все делалось настолько быстро, что свой пролет и даже часть следующего мой взвод собрал раньше других расчетов.
   А немцы беспрерывно обстреливали место строительства из орудий. Прямым попаданием раскидало уже почти собранный пролет, но тут же другие расчеты без всякой команды начали его восстанавливать.
   У меня потерь не было, мы работали в «мертвом» пространстве, нас прикрывал высокий берег. Снаряды падали в основном на нашем берегу и посредине. Периодически то в одном, то в другом месте слышались вскрики, падали в воду солдаты, но другие с ожесточением продолжали работу.
  По дороге же, растянувшись на несколько километров, стоял изготовившись к броску вперед, мехкорпус. Через 1 час 40 минут мост в основном был собран. Приехавший командир бригады и начинж армии похвалили батальон. Разговаривать времени не было, налетело несколько немецких самолетов и сбросили бомбы. Истребители, охранявшие корпус и мост, прозевали, а зенитчики открыли огонь вовремя, но не попали.
   Вся группа офицеров попадали по кюветам дороги. Бомбы взорвались совсем рядом, меня подбросило, обдало газом от взрыва и засыпало землей. Другие тоже оказались невредимыми, в мост тоже не попали.
  Корпус тронулся вперед, многокилометровая змея машин, танков пришла в движение. Мимо прошли по мосту танки, мотопехота, артиллерия, а саперы, сидя в траншейках, смотрели на свой труд, радовались и были готовы восстановить в случае попадания снаряда или бомбы, свое детище – мост.
   Чуть ниже нас, в километре, дорожники уже приступили к строительству постоянного моста
   Курляндский загон

  Уходили мы из-под Риги одними из первых, попутно должны были усиливать мосты на своем маршруте, оборудовать броды, ремонтировать дороги и т.д. Маршрут проходил через город Бауски, где мы с Кривенко не так давно руководили взрывом моста. Два пролета с железобетонными балками лежали в реке, а рядом дрожники построили деревянный мост, по которому шли сейчас наши войска.

  День был пасмурным, очень низкая и плотная облачность позволяла двигаться в светлое время. Дальше же шли только ночами, автомашины и танки с потушенными фарами, поэтому было несколько случаев наезда на уснувших на обочине солдат. Почти двести километров прошли мы, пока вышли в район севернее Шауляя. По 30-40 километров в сутки и , кроме того, еще несколько часов работы на маршруте – приходится удивляться, как такую большую физическую нагрузку выдерживали наши солдаты, да и офицеры, которым только чуточку было легче.

      Наступление началось 5 сентября (намечалось 4-го, но было отложено из-за тумана). Перед наступлением занимались своим обычным делом: делали проходы в минных полях, строили НП и т.д. В период первого этапа наступления наши роты сопровождали танки, и вслед за ними двигался штаб батальона. На второй день наступления были введены в прорыв 5 танковая армия и 19 танковый корпус, и началось безостановочное  движение вперед. Мы ехали на автомашинах и еле успевали за танками, а роты были в десанте и ехали на броне. Корпус, который обеспечивал наш батальон, действовал дерзко, но будучи на правом фланге в полосе 6 гвардейской армии, нес довольно большие потери, так как ему приходилось отражать контратаки, прикрывать остальные соединения от наседавших с северо-востока немецких частей.

   Движение вовсе застопорилось, когда вышли в район Прекуле. В нескольких километрах от города на хуторе за обратным скатом высотки с левой стороны собрались остатки почти всего корпуса, две танковых бригады – 8-9 танков, самоходный полк – 4 или 5 машин, несколько автоматчиков, я со своим взводом – 9 человек, а пехоты не было – они где-то сзади  на полсотни километров, командования корпуса тоже не было. Подумали сообща и решили в город не входить, ждать подкрепления. Я же со своими саперами проверил дорогу и обочины с обеих сторон на наличие мин, вышел к окраине города, но был обстрелян из пулеметов, затем минометов и вынужден был вернуться. Когда же подошли отставшие части, то было поздно – противник успел подтянуть свои войска и начались затяжные бои за город.

  К этому времени соседние  слева армии вышли к морю: 5-я танковая в районе Паланги, 51 армия  - южнее Руцава, 43-я армия – в районе Мемеля. Частью сил 51 армия, наша 6-я гвардейская, 4-я ударная армия встали на пути хлынувших из-под Риги немецких войск, пытавшихся прорваться в Восточную Пруссию и не считавшихся ни с какими потерями.
Ожесточенные бои развернулись как раз а районе Прекуле и восточнее его, здесь немецкое командование рассчитывало сделать коридор для вывода войск, но все попытки оказались тщетными. Но несколько попыток 6 гвардейской армии взять Прекуле и выйти к Либаве, основному порту на Балтийском море в Курляндии, тоже окончились неудачей.
   Таким образом в «Курляндском загоне» или иногда называют в «Курляндском мешке» оказались отрезанными две немецкие армии – 16 и 18-я.

     «Группа армий «Север» в период с 14 по 26 сентября была отведена на предмостное укрепление в районе Риги с целью быстрой  дальнейшей ее переброски к группе армий «Центр». Этот план провалился из-за противоречащего  ему решения командующего группой армий генерал-полковника Шернера. Последний задержал свои бронетанковые силы в районе Риги, Митавы вместо того, чтобы вывести их в район западнее Шауляй, что окончательно отрезало группу армий от главной группировки войск. Группа армий состояла из 16 и 18 армий, т.е. в этом районе у нас были вначале 26 дивизий, а затем после неоднократных эвакуаций осталось 16, которых так сильно не хватало для обороны Рейха…» - Гудериан , «Воспоминания солдата», стр.365.

     Но нужно отметить, что число дивизий, как выяснилось при капитуляции, значительно уменьшил – их было более 30.               
      Во второй половине октября была сделана очередная попытка наступления. Наши роты сопровождали танки и вместе с танкистами оказалась отрезанной одна рота нашего батальона, по-моему 3-я рота. Комбат приказал мне найти роту.

    Направился с двумя саперами в предполагаемый район. Путь проходил через лесной массив, довольно густой, со старыми высокими деревьями. До опушки леса оставалось не более километра, как налетели наши Илы и начали обрабатывать сначала высоту, что была справа, а затем и лес. Мы попали как раз в полосу их огня и спрятались за стволами  деревьев, прижавшись головами к корням, и остались живы. Впечатление осталось жуткое, на чистом поле не дай бог оказаться под их огнем. Нам еще повезло: реактивные снаряды и бомбы Илы сбросили на высоту и лес обстреливали из пушек и пулеметов.

   В кустарнике за лесом нашли мы своих, они очень удивились, как это мы сумели пробраться.   Рассказал командиру роты все приключения, показал на карте, как можно пройти, и передал приказ командира батальона. Вечером в сумерках рота вышла в район сосредоточения батальона, не понеся при этом потерь.

   К концу октября и ноябре месяце наступила распутица, дороги стали непроезжими, автотранспорт встал, даже трактора не проходили. Обычной картиной стала бесконечная колонна солдат, несущих на проволоке через плечо два снаряда, и лошадей, везущих продукты въюком.

  Все инженерные части, вплоть до дивизионных батальонов, дорожники, химики, несколько стрелковых дивизий были брошены на строительство колейных дорог. Днем и ночью, только давая солдатам и себе выспаться, почти беспрерывно велось строительство дорог. Несколько десятков километров построила и наша бригада. Постепенно дороги налаживались, вместе с тем налаживалось и снабжение боеприпасами, продуктами частей, сидевших в обороне на передовой. А нас, саперов тоже постепенно снимали, и уходили мы к передовой для выполнения своих обычных дел.

   Части 6 гвардейской армии вели оборонительные работы, в которые включился и наш батальон. По ночам строили НП, блиндажи, минировали передний край, изредка участвовали в местных операциях.
  Это необходимо было делать еще и потому, что немцы не теряли надежды прорваться вдоль моря и соединиться с Восточно-Прусской группировкой. 5 января 1945 года они попытались сделать это, продвинулись на несколько километров, но 9 января были остановлены, все их атаки отбиты, и больше до конца войны они их не предпринимали.

     Во второй половине ноября, декабре я лично занимался в основном разведкой маршрутов и обороны немцев – их переднего края. Оборона противника интересовала командующего армией во всех мелочах, поэтому разведку вели все рода войск. Наша бригада начала засылать свои разведгруппы в тыл противника по разным направлениям. В пропуске одной  из групп участвовал и я со своими ребятами. Группа из 4 человек разведроты бригады благополучно прошла передний край на уточненном нами участке, выполнила задание и вернулась вовремя, принесла очень ценные данные по тыловым оборонительным рубежам.

    Вспоминается из этого периода один курьезный случай. Я с группой проверял шоссе на Либаву, и на рассвете мы подошли к переднему краю, где встретились со взводом лейтенанта Андреичева, возвращавшегося с нейтралки после минирования. Солдаты отошли за обратный скат высотки, а мы сели покурить и поговорить на бровке дороги. Рассвело еще не полностью, и мы так спокойно расселись. Андреичев попросил дать, если есть что-либо покушать. У меня был сухарь, и мы его разделили и начали грызть. Немцы нас засекли, и несколько мин шлепнулось рядом.

  Мы упали в кювет, и Андреичев застонал. На мой вопрос, что случилось, ответил – ранен. Я подполз к нему и увидел – действительно, ему оторвало указательный палец правой руки, который улетел вместе с сухарем. Перевязал его, и разошлись мы с ним: он в медсанбат, а я продолжать выполнение своей задачи.
 
    20 февраля 1945 года 6-я гвардейская и 51 армии начали наступление с задачей овладеть городом Прекуле, около которого мы уже ходили три месяца. На этот раз наступление было более удачным, хотя конечная задача – выйти к порту Либава и морю – осталась не выполненной, город Прекуле взяли и продвинулись на север около 20 километров.

   Батальон сопровождал танковую бригаду из 19 гвардейского танкового корпуса и пехотные подразделения на главном направлении. Артподготовка длилась полтора часа, пехота и танки прошли две полосы обороны без особой задержки. Когда танки проходили передний край, наши саперы, ехавшие в десанте, соскочили с брони и продвигались за машинами, оставив в каждом танке по одному солдату. А когда перед сторой полосой наткнулись на минное поле, одному из взводов пришлось делать проход днем, под прикрытием огня танков и самоходок. Несмотря на сложность, задача была выполнена.

    К 28 февраля наступление выдохлось, армия понесла очень большие потери, и к концу наступали уже артиллеристы и минометчики, тащившие на себе свои орудия и «самовары», а впереди, насколько охватывал глаз, двигалась жиденькая цепочка пехоты.

3 марта, собрав резервы за счет подчистки своих тылов и фронтового резерва, вновь пошли вперед. Теперь уже с ограниченной задачей – ликвидировать немецкие плацдармы на восточном берегу реки Вартава.

    С группой своих солдат я продвигался по дороге, проверяя на наличие мин. Наступление шло довольно успешно, уже  прошли несколько километров. Шли мы несколько сзади пехоты, но потом из-за обстрела с дороги пришлось сойти, и мы догнали пехоту на опушке леса возле минометной батареи, поспешно брошенной гитлеровцами. Впереди по прямой в полутора километрах река и мост – цель нашего движения. Уберечь его от взрыва, разминировать – наша задача. Но справа, на этой стороне реки высота, на которой немцы, и ее еще пока не заняли наши войска.

   Сориентировался по карте и решил выйти к реке Вартава через лес и по берегу подойти к мосту. Вместе с пехотинцами по просеке начали продвигаться вперед. В глубине леса на пересечении просек наткнулись на немцев, судя по всему собиравшихся отходить. Наше появление для них было неожиданностью, и когда мы открыли огонь, то они, хоть и отстреливались немного, разбежались.

   Дальше наши пути с пехотой разошлись, и мы начали движение вчетвером. Вышли к реке – тихо, бой идет правее у высоты, перешли реку, лед тонкий, местами совсем нет.
 Скрытые обрывом и кустарником, направились к мосту, который оказался по размерам невелик, метров 30-32, деревянный, балочно-подкосной системы. Однако реку танки пройти не смогут, так как глубина около двух метров, дно илистое, берега крутые. Решил рискнуть – перерезать провода и не дать взорвать мост. У береговой опоры я нашел провода и перерезал, солдаты перерезали детонирующий шнур.
    В это же время на противоположный берег, увидев нас у моста, проскочило несколько СУ-76. Несколько минут посидели под мостом, немцы открыли огонь по самоходкам, да и успокоиться нам нужно было. Решил снять все детонаторы и запалы и правильно сделал, потом они понадобились для доказательства, что мы разминировали мост. Составил донесение, схему минирования и направил в штаб батальона. Как  впоследствии выяснилось, было еще два претендента на приоритет в разминировании моста, и один из них – группа разведроты нашей бригады. Меня заставили нарисовать схему действия, схему минирования, и представить в качестве доказательства снятые детонаторы и электродетонаторы.

     После этого меня представили к награждению орденом «Отечественная война», а всех солдат комбриг наградил орденом «Красная звезда»

    Через несколько дней – 17 марта на участке в 40-50 километров северо-восточнее Прекуле пошли в наступление 10-я гвардейская и 42-я  армии. Для развития успеха приняли участие и соединения 6 гвардейской армии. Наш батальон и в этот раз сопровождал танки.

   С головным танковым батальоном в десанте ехал взвод Андреичева. На одной из мыз  танк, на котором ехал Андреичев, укрылся за кирпичной стеной. Немцы начали обстрел тяжелой артиллерией, и упавшая стена накрыла танк. Николая сильно ранило в голову. Когда я подошел туда, его уже грузили в автомашину для отправки в медсанбат. Остался ли он живым – не знаю, но нам стало известно, что его самолетом отправили в тыл.

     Наступление развивалось очень медленно, войска в день проходили по 1-2 километра. Все ближе и ближе была Либава, и немцы дрались отчаянно. Сидя на НП полка, я был свидетелем, когда командир полка Эстонской дивизии плакал – его часть была уничтожена за три часа. Интересное печальное совпадение: с переднего края шла реденькая колонна раненых, а навстречу им свежая часть, тоже в колонне по одному, менявшая эстонскую дивизию.

    К 23 марта воевать уже было не с кем, пехоты практически не осталось, в ротах числилось по 15-20 человек. Задача в общем-то была выполнена, немцы не смогли больше снять ни одной дивизии, так им нужных в это время под Берлином.
    
   Весь апрель месяц в больших операциях наша бригада не участвовала. Вновь наступила распутица, не пройти, не проехать. Занимались в основном, оборудованием колонных путей, ремонтом и прокладкой дорог, строительством НП и КП, изредка участвовали в местных операциях, делали проходы для разведотрядов, минировали.

  В то же время части пополнялись, учились и готовились к решающим боям. Наступление было назначено на 8 мая.  6 и 7 мая весь батальон проделывал проходы в минных полях противника, свои   сняли заранее.  8-го мы сидели на НП и вели наблюдение за противником  как раз почти у шоссе, идущем от Прекуле на Айзпуте. Левее нас уже с 4 часов утра начали действовать разведотряды, кое - где уже была занята ими первая траншея, и началось продвижение в глубину обороны, но главные силы еще не вступали.

    На нашем участке была тишина, командование чего-то ждало. Судя по событиям в Берлине, немцы должны были капитулировать. И действительно перед обедом они выставили в траншеях белые флаги. Минут 30-40, не доверяя друг другу, наблюдали все с траншей, затем отдельные смельчаки  вылезли на бруствер – никто не стреляет. А еще через некоторое время вылезли и немцы, но никто дальше своего переднего края не двигался. К 4 часам дня появились первые колонны немцев, началась сдача. Подходили части во главе с командирами, складывали личное оружие за нашим КПП, вновь строились и шли на пункты сбора. Командиры частей материальную часть, личный состав в большинстве сдавали по спискам, но были и такие, которые распустили своих солдат по лесам в надежде, что они избегут плена, а технику топили в болотах.

   В одной из колонн мы обнаружили бывших наших солдат, захваченных немцами в плен при проделывании проходов. Они были в форме РОА и, как выяснилось потом, работали на строительстве оборонительных рубежей. Забрали их и вернули в роту, в плену они были  немногим больше двух месяцев.

    Часов около пяти на «оппеле», который был у нас еще из-под Витебска, съездил в Либаву. На пути видел выстроенную, как для парада, немецкую технику: танки, самоходные орудия, бронетранспортеры, пушки и т.д. Наши представители принимали их от немецких частей. В Либаве порт был уже занят нашими моряками, в городе же стояла настороженная тишина – немцы ушли, а жители еще не вышли на улицы и выглядывали из окон. Немного походил по городу и вернулся в часть, времени у меня не было.
    Всю ночь ликовали все мы, салюты из всех видов оружия возникали стихийно, к утру патронов не было ни у кого.

   На следующий и последующие дни продолжалась сдача немцев, и шли они по дорогам почти сплошной колонной. Параллельно с ними шли и мы к новому месту сосредоточения бригады. Ночью пришлось даже разгонять тыловиков-мародеров, которые, как муравьи, лезли со всех сторон к немецким колоннам и пытались снимать с пленных сапоги, часы и т.д.

     12 мая перед строем бригады командующий 6 гвардейской армии генерал Чистяков нескольким офицерам и солдатам, в том числе и мне, вручил правительственные награды. Я был награжден орденом «Отечественная война II ст.” За бои в марте месяце на реке Вртава.

    На этом война для нас, саперов, не кончилась. Прошло несколько дней, бригада сосредоточилась вся вместе и приступила к сплошному разминированию местности. Участок попался очень сложный, в основном в лесу, верхушки деревьев за время боев сбиты – сплошной бурелом. Как искать мины? Пытались растаскивать поваленные деревья, оказалось очень опасным и в большинстве случаев не под силу. Пришлось как всегда – щупом. Подорвался комбат 21 батальона, наскочил на мину передним колесом «виллиса», подорвалась грузовая машина с несколькими солдатами – в общем, каждый день хоронили мы своих саперов, прошедших такую войну и погибших в мирное время.
   Больше полусотни солдат и офицеров потеряла бригада на этих работах.

 Война с Японией
    В июне месяце был получен приказ на передислокацию. Куда и зачем – никто не знал. На парад Победы уехал с бригады один человек – старшина, Герой Советского Союза, а мы начали готовиться к переезду на новое место: демобилизовали старшие возраста, получили пополнение, переформировали подразделения. В конце месяца погрузились в эшелоны, и повезли нас опять по знакомым местам, где мы воевали, к Москве. Но столицу мы миновали и через Синельниково наши эшелоны пошли на восток. Теперь стало все ясно – едем на Дальний Восток, бить японцев. Потянулись дни бесконечного движения на восток. Железнодорожные эшелоны шли беспрерывным потоком. Все разъезды, станции и даже перегоны Транссибирской магистрали были забиты воинскими составами.
   Вместе с нами, догоняя, иногда обгоняя нас, шли эшелоны 6 гвардейской танковой армии, госпитали, тыловые части. Можно было на 1-2 дня отстать от части и на следующей узловой станции догнать. Двадцать дней болтались по железным дорогам и, наконец, выгрузились на станции 79 разъезд Забайкальской железной дороги, на «Манчжурке».

    Разместились в больших землянках, каждая на 120-150 человек у подножия сопки – это примерно в районе нынешнего Хараюрского  угольного разреза. Ранее стоявшая здесь часть ушла на исходные позиции к границе, а нам дали несколько дней для акклиматизации, знакомства с театром военных действий и минно-подрывной техникой противника, тренировке солдат  действиям в полупустыне, умению воевать при большой жаре и отсутствии воды. Конечно, несколько дней для этого недостаточно, но мы хоть получили представление, что нас ждет впереди.

   Приказ о начале боевых действий и задачах частей до нас был доведен 8 августа поздно вечером. Прибыл автотранспорт, ночью погрузились со всем имуществом – роты на амфибии, а штаб батальона и тылы – на автомашины ЗИС-5. Перед рассветом наша колонна подошла к государственной границе, часов около семи вошли в город Манчжурия. Пехота и танки ушли далеко вперед. Отдельные здания на заставах, на станции и в городе уже догорали, это видимо дома, где японцы оказали сопротивление, а в целом же город не был разрушен. Не останавливаясь без нужды, батальон стремительно двигался по шоссейной дороге, идущей параллельно КВЖД. Остановились на обед в каком-то белоказачьем селении и затем на ночь на окраине небольшого  городка.

   Казаки встречали нас настороженно, не было даже вездесущих мальчишек, только старики, нацепив георгиевские кресты и медали, сидя на завалинках, молча смотрели на беспрерывный поток наших войск.

  На следующий день к обеду подошли к городу Хайлар. Передовые отряды стрелковых дивизий уже вели бой за город и пытались сходу захватить первые доты и дезорганизовать оборону Хайларского укрепрайона. Параллельно с нами, каждый своим маршрутом, шли танки, пехота, артиллерия – войска стягивались для удара по укрепрайону. В нескольких километрах от Хайлара наша колонна остановилась и рассредоточилась по лощинам. Местность была совершенно открытая и просматривалась на десятки километров в тыл наших войск, противник занимал предгорья Большого Хингана и первый его хребет.
   Не успели выкопать щели, как батальон вдруг получил приказ срочно передислоцироваться в полосу 39 армии, где наметился успех, и наступление наших войск оказалось для японцев неожиданным. Еще с большей скоростью колонна батальона вдоль Большого Хинганского хребта по степи, проселочными дорогами, а где и просто по целине и верблюжьим тропам, двигалась в Монголию. Вместе с нами шли соединения 6 гвардейской танковой армии и вся степь, насколько было видно, светилась огнями от фар машин. Войска шли нахально, не применяя светомаскировки – двигалось море огня. Казалось, остановить такую лавину невозможно.

  Днем вышли в полосу 39 армии, танкисты пошли дальше на запад, а мы повернули на юг – к хребту. По дороге подобрали около 20 пехотинцев, потерявших сознание и умиравших в степи без воды. Наш врач и санинструкторы выходили их и спасли жизни.

  Весь наш маневр совершался с целью обойти Хайларский и Халунь-Аршанский укрепленные районы, которые были заняты японскими войсками, прорвать оборону на Солуньском направлении и форсировать Хинган. Солуньский укрепрайон оказался незаконченным строительством, и оборонялся очень малыми силами, поэтому пехота к нашему подходу уже захватила его. Батальон получил задачу расширить существовавшую дорогу через перевалы, сделать ее проезжей для нашей техники ( в отдельных местах на этой дороге «студебеккер» с пушкой не мог пройти и развернуться на серпантинах), убрать камни, засыпать воронки и выемки, расширить проходы в минных полях – т.е. обеспечить форсирование хребта.

  Впереди шел передовой отряд, включавший мотопехоту, артиллерию, танки и нашу саперную роту. Рота обеспечивала продвижение отряда, другие, где это было необходимо, доделывали, улучшали, расширяли.

   Особенно помнится один участок на главном перевале – дорога узкая проложена по краю ущелья, разойтись двум машинам невозможно. Если откажет мотор и тормоза, будет сбит идущий сзади транспорт, тогда катастрофа. Из танкового полка, что шел впереди на этом участке, сорвался танк в пропасть, и от него осталась бесформенная куча металла, а катки, гусеницы раскидало по дну, экипаж погиб полностью.

   Но нужно отдать должное смелости танкистов, я видел, шли танки по склонам гор с уклоном 25-30 градусов, прямо под тучами, кое-где даже в тумане. Смотреть было страшно, а они шли и шли. Пока мы работали, за несколько часов,  то шел снег, то дождь, то светило солнце. Для меня, равнинного жителя, в горах все было интересно и впервой.

   Наиболее трудным оказался спуск – машины старые, тормоза ненадежные, дороги разбитые. Амфибии у нас к тому времени отобрали, они ушли вперед для обеспечения форсирования. У машины, в которой ехал я со взводом, отказали тормоза, и спас нас только большой опыт шофера, успевшего включить скорость. Дальше спускались на моторе и побаивались, как бы не заглох.

  Перед хребтом, севернее его – сухая полупустынная степь, воды нет, озера соленые. Изредка через 30-40 километров встречались небольшие китайские деревни, правильнее бы назвать их хуторами. Один из таких хуторков мы увидели километрах в ста от Хайлара, жило там всего две семьи, а кругом на десятки километров никого. Фанзы и огород были отгорожены глинобитной стеной, там же колодец. Огород в идеальном состоянии: огурцы, помидоры уже созрели. Всех нас поразили огурцы – длиной 60-70 сантиметров, такого сорта большинство из нас раньше не видели.

    В предгорьях Хингана  селения встречаются чаще, они все также отгорожены глинобитными стенами и вплотную к ней посевы чумизы, кукурузы и гаоляна. Нас всегда удивляло, куда исчезали женщины, как только мы входили в селение? Там оставались только любезно раскланивавшиеся китайцы, кричавшие: «Шанго  капитан!»

 Секрет оказался прост: женщины, приученные бесконечными войнами и  распрями между феодалами, при малейшей опасности убегали и прятались в гаоляне или чумизе.

  Вообще-то китайцы, в большинстве своем, живут бедно, особенно в горах. Толпы, стоящих вдоль дорог жителей кричали: «Шомго!», а у половины из них не было даже штанов, срамное место прикрыто куском шкуры, тряпки. Халаты настолько заношенные, что наши русские женщины немедленно сожгли бы его. Дети и старики выпрашивали у наших солдат ненужные вещи и неистово радовались, когда им удавалось получить тряпку, прятали ее.

    Посевы в горных селениях по долинам и террасам, разработанным по склонам. Причем плодородный слой крестьяне корзинками таскают с лощин.
    12 августа наши части прошли хребет и начали спускаться. Японцы были деморализованы, части разбежались, изредка оказывали сопротивление «смертники», да блуждающие группы. Задержать наши войска они, конечно, не могли.

   За Большим Хинганом природа изменилась совершенно. Почвы плодородные, но очень неустойчивые к воде, лессовые. Прошедшие в горах дожди сделали реки бурными, непроходимыми, дороги непроезжими. Нам, саперам, пришлось потратить много усилий для обеспечения движения техники. Танки успели пройти, а артиллерию и транспорт с боеприпасами пришлось перетаскивать, зацепив тросом, меняя место брода, так как вода размывала берега, и в случае остановки машины ее моментально замывало песком. Иногда реки меняли даже русло. Через несколько дней вода спала, солнце сразу же высушило землю, а бушевавшие потоки стали маленькими ручьями.

   В районе города Солунь наш батальон наткнулся на продовольственные склады с мукой, рисом, затем нашли и вещевой склад с верхней одеждой, обувью, амуницией. На каждую автомашину погрузили по несколько мешков муки, а хозвзвод – несколько тонн. Началась блинная эпопея – все пекли блины, кто как умел, а кто и лепешки.

   В это же время нашу роту направили на проверку  параллельного маршрута, где мы проработали несколько дней и отстали от штаба и других рот. Догнали часть после выполнения задания уже в городе Таоань и дальше шли, уже не задерживаясь, до Харбина. Японские войска остались сзади в горах.

    Обстановка была очень интересная. Император Японии сделал заявление, что признает поражение, но приказа о капитуляции не дал. Поэтому наши войска продолжали движение, каждая часть стремилась выйти на намеченный ей рубеж как можно быстрее. Японские части вели себя по-разному: одни сразу же сдавались, другие пытались сопротивляться. Но судьба войны уже была решена. В Харбине, Чанчуне и Мукдене гарнизоны  капитулировали, наши танки подошли к Корее и Порт-Артуру.

   Нашу бригаду срочно погрузили в эшелоны и направили в Чанчунь, куда должен был передислоцироваться штаб Забайкальского фронта.
   О Харбине осталось впечатление, что это большой русский город. В центре города русских больше, чем китайцев, очень много рекламных витрин, объявлений, вывесок на русском языке. Китайское население оттеснено на окраины, в центре города иностранные компании, банки, японские учреждения и жилые кварталы, русские эмигранты. У меня тогда сложилось впечатление, что 30-40 процентов населения – русские.

  Несколько иное положение в городе Чанчуне. Там русских было 5-6 процентов, живших в обособленном районе, русской слободе. Город же был разделен на две части: европейского типа – японская и традиционно китайская, с узкими улочками, глухими стенами и низкими зданиями, где стоял специфический запах чеснока, укропа и еще каких-то трав. Наши солдаты говорили, что «пахнет китайцем».

   Первые несколько дней в Чанчуне я со взводом работал в арсенале. Это огромные склады Квантунской армии тянулись на несколько километров. Здесь были сосредоточены запасы всех видов вооружения, боеприпасов, продовольствия и амуниции. Мы проводили проверку части арсенала, где стояли танки, на наличие мин, а затем было дано распоряжение начать уничтожение танков. Попробовали их рвать, но тут же прекратили – приехали представители 8-й китайской армии и им их передали.

   Меня с моими солдатами срочно перебросили в центр города на проверку бывшего штаба Квантунской армии, куда должен был вселиться штаб фронта. Проверку делали очень тщательно, но мин не было. Обнаружили мы диверсионную лабораторию – вот где каких только фокусов не насмотрелись: магнитные мины, мины-консервы, мины замедленного действия, шкатулки, коробочки и т.д., которые должны были взрываться при определенных условиях, в определенное время.

   Закончив эту работу, мой взвод был вызван в батальон, где сосредоточились уже все подразделения.
     2 сентября Япония подписала акт безоговорочной капитуляции – Вторая мировая война закончилась.

   В Манчжурии 5 штурмовая Витебско-Хинганская краснознаменная инженерно-саперная бригада находилась еще 2 месяца. Это время мы потратили на демонтаж военных объектов, имеющих большое значение с точки зрения производства оружия и стратегического сырья. Батальон же имел прозаическую задачу – демонтировать ТЭЦ в городе Фаусине, с которой успешно справился. Мой взвод с батальоном пленных японцев и под руководством  инженеров, командированных из Москвы, демонтировал паровые турбины. По-моему они были фирмы «Сименс» из Германии. Это были очень мощные по тем временам машины, наша промышленность таких еще не выпускала.
  По окончании этой работы нашу часть вывели в район Читы, на этом кончился военный период в моей жизни.