На века

Она снова была полной и снова улыбалась. Луна проливала свой белесый свет сквозь открытые окна и покрывалом ложилась на их оголенные плечи, руки, сердца. И вот в такие моменты она обычно открывала глаза и перебирала в памяти обрывки воспоминаний – скомканных, забытых, стертых, будто бы и не существующих вовсе.

Тесно прижавшись к его спине и слушая ровное дыхание, она скользила по временным параллелям, сама еще не зная, как далеко способна забраться память на этот раз. Она знала, что уже два или три раза Тот, кто наверху, не посылал им такой возможности. Просто Он и Она. Мужчина и женщина. Они ходили одними и теми же дорогами, меняли деньги на необходимое в одних и тех же магазинах, брались за ручки одних и тех же дверей, порой садились в одни и те же маршрутки, смотрели одинаковые передачи… Да, она всегда молилась, чтобы они родились хотя бы в одной стране.

А однажды они сделали это в одном доме. Брат и сестра. Двое из одного целого. Он был тогда старше ее лет на 10, наверное, она уже сейчас и не вспомнит, не подымет все временные пласты, которыми покрылось то индейское племя на границе двух континентов. Он всегда как-то очень бережно опекал ее маленькую. Потом ревностно бросал взгляды на ее возможных женихов. И когда пришлось бежать от плохих людей и спать в глухом темном лесу, тесно прижавшись друг к другу, пришло то полнолуние. И она опять все поняла…

Она любила, когда вот так вот просто – мужчина и женщина. Радовалась этому осознанию, и от того, как оно растекалось по ней, она вертелась рядом с ним всю ночь, боролась с мыслями, пыталась сдержать счастливый смех, слизывала языком из уголков губ соленые слезинки счастья.

А как она плакала тогда, когда, попав с мужем-британцем в колониальную Индию, столкнулась с тем мальчиком. И снова это ровное дыхание и знакомое тепло в заброшенном доме на окраине деревни. Сейчас для нее уже оставалось загадкой, как она уговорила мужа на авантюру. Но смогла же, смогла. Поэтому у них стало одним сыном больше. А по-другому же никак.

Иногда она угадывала в нем женские повадки. Учитывая, что как минимум один раз, тогда, еще в начале времен, они приходили в этот мир наоборот, это можно было понять и принять. И тогда он был ведомой, а она – ведущим, но как так получилось, что знание каждый раз приходило только к ней – не понятно. Каждый раз, просыпаясь после полнолуния, она намеками, жестами, неуловимыми вопросами пыталась выдать себя, обнаружить его. Но никогда не получала прямого ответа.

Только в последний раз, если она правильно помнила, потому как она не всегда была уверена в датах, странах и событиях. Только тогда он, перед тем, как уйти с той войны на Дальнем Востоке, уйти ненадолго для нее, но навсегда для всех, только тогда он проронил что-то вроде «Все проходит, а мы с тобой остаемся на века…» Но ведь она могла просто не помнить предыдущих смертей. Либо он тогда родился чересчур сентиментальным, поддаваясь тому женскому, которое накопилось в нем неизрасходованное, осталось не забытое.

Она тесно прижималась к его спине, слушая ровное дыхание. В этот раз он совсем немножечко, но все-таки опоздал, и это пугало ее. Пугало, что придется ждать понимания, взросления, узнавания. Что появится кто-то более легкий и беззаботный, кто отвлечет его на годы, а то и на десятилетия. И тогда снова, как однажды в середине их пути, придется глотать дружбу жадными порциями, дергаться от задевания родственных ниточек и верить в то, что еще можно что-то изменить. Впрочем, раз уже не впервые, значит, она сможет это пережить. Ведь знание выбрало ее и это наверняка неспроста. Не случайно. На века.©

9.12.2009 г.