Прикосновение

Ласковое утреннее солнце пробивается сквозь листву многолетних кленов Нескушного сада, яркими пятнами заполняя комнату. Вместе с прохладой в открытую форточку влетает воркование голубей. Они слетаются к окну этажом выше, где ежедневно им насыпают крупу. Словно крупный дождь ударяется  просыпанное  пшено о карниз окна.

За стеной послышался бой старинных часов. Раз, два…

Я обернулась на тихие шаги в прихожей. 

В коротенькой футболке, едва прикрывая верх изящных женских трусиков, прошла Зинаида. Ее осанка и сегодня выдает бывшую танцовщицу. Правда, волосы острижены уж слишком коротко, под мальчишку. Не то, что на портрете, висящем в ее комнате над кроватью.

Часы пробили девять раз и затихли.

Во дворе за столиком уставился в книгу пожилой мужчина. Рядом с книгой кипа газет и смятая шляпа. Солнечные пятна играют и с ним.

Пока я наблюдала за стариком, мой чай совсем остыл.

- Ты чего там одна притаилась, - слышу голос Зинаиды. – Пойдем ко мне.


Ее просторная спальня заполнена все теми же яркими пятнами солнца. Они и на стенах, и на полу и на широкой разобранной кровати.

- Моя еще спит, а ты ранняя пташка.

- Да куда уж там, я встала в восемь.

Зинаида подошла к своему окну.

- Все сидит, - увидела она деда. – Вторую неделю все ночи на пролет.

- Как все ночи?

- Ну да, читает, кроссворды разгадывает. А вчера смотрю часов в шесть утра, положил под голову шляпу, и спит.

- На бомжа, вроде, не похож.

- Да он и не бомж. Приехал к брату, что под нами живет, в коммунальной. Ну, уж не знаю, что его там не устраивает.

Потирая поясницу, Зинаида подошла к кровати, поправила одеяло, взбила подушку.

- Эх, Надежда, как надоело болеть…

Она села на кровать. Я подсела рядом.

- С моим-то характером лежать и ничего не делать. Я с ума схожу от этого… Сейчас бы побежала, переделала кучу дел, а тут…

- Ничего, - успокаиваю я ее, и глажу похудевшую морщинистую руку. – Все будет хорошо…

Она усмехнулась.

- Надя-Наденька… Думаешь я не понимаю, что я уже кладбище… мне не поможет никакая химия, никакое лекарство. Я просто медленно потухаю…

- Все мы с каждым днем приближаемся к смерти…

- Все… Но не все знают когда и как это произойдет. А я на финишной прямой. И покину мир в этой кровати, может сегодня, может через месяц…

- Никто не знает когда, и вы тоже… Вон мои родители не болели, и ждать не ждали, и ведать не ведали… Однако, оба ушли в один миг. Маме было 58, а ее мать, моя бабушка в 92 года живет… Говорит Бог про меня забыл уже, забирает все сверху, молодых…

- Знаешь, я завидую твоим родителям… Я тоже хотела бы также. Мгновенно…

- Но уж слишком рано…

- Будь им за семьдесят, ты бы сказала тоже самое…

- Наверное… Близким всегда тяжело…

- Но разве лучше жить в ожиданий смерти?

Зинаида задумалась, словно размышляя поделиться ли со мной своими мыслями.

- Я никогда не думала, что со мной приключиться такое… Всю жизнь в разъездах, на гастролях…


Из комнаты Люды послышалось покашливание.

- Проснулась красавица, - заметила Зинаида и посмотрела на часы. – Пол двенадцатого, когда успеет в больницу?

Запахивая коротенький пестрый халат, Людмила вошла в комнату матери. Простоволосая, улыбаясь спросони, она пожелала нам доброе утро и плюхнулась в плетенное кресло.

- Ну чего, как ты? – привычно спросила она мать.

- Да сегодня что-то прострелы в правом плече…

- Мамочка, это погода… Посмотри что творится, здесь и здоровый заболеет.

- А я что, я ничего… Ты спросила, я ответила.

Людмила перебралась на кровать к матери, прилегла на взбитую подушку.

- Время уже двенадцать доходит, а сегодня ты собиралась за рецептом.

- Я помню…  Там работают до четырех…

Людмила сладко зевнула.

- Цыпленок, - мать ласково потрепала дочь по голове. - Иди кофеек свари.

- Ага…

Людмила съежилась и прислонилась к матери.

Сегодня нужно носок довязать…

- Сколько можно, уже третью пару ты вяжешь своему Сашке.

- Тепленькие, на зиму, чтоб ножки у него не замерзли.

Людмила приподнялась, взяла с тумбочки пакет с вязанием и достала незаконченный носок размера сорок второго.

- Вот… - расправила она его и любовно принялась разглаживать. – Моему усатенькому тепло будет зимой.

Она смерила его со вторым носком, посчитала, сколько осталось вязать.

- Еще рядов семь, и можно закругляться…


Вдвоем с Людмилой мы пошли на кухню. Выбрав из трех жезлов самый большой, она взяла его с полки. Взглянув на серебренный жезл, я невольно представила времена, когда он появился в этой семье. Люда, верно, была еще подростком и купалась в любви обоих преуспевающих родителей. Вечные гастроли, многочисленные гости, поклонники.

Подруга словно уловила мою мысль.

- Никогда не думала, что с нашей семьей произойдет такое, - вздохнула она.

Она поставила жезл на плиту, и безвольно опустив руки, села на табурет. Я ободряюще положила руку на ее плечо и подсела рядом.

- Человек никогда не знает, что его ждет. Разве я думала, что мои родители уйдут так рано.

- У тебя все по-другому…

- У каждого своя судьба.

Людмила подошла к плите и через секунду сняла жезл с огня.

Аромат крепкого кофе  витал над столом.

- Как надоела эта нищета...

- Нищета? – я не смогла скрыть своего удивления.

- Чего-то хочется такого…

Она открыла холодильник, достала из него масло, сыр, колбасу.

- Давай яичницу поджарим… - предложила она. – Ты уж извини, всегда, когда ты приезжаешь, у меня шаром покати…

- Ничего себе…

- Да это что, обыденно… А хочется чего-то такого… Я ж тебя очень люблю…

- Все хорошо… - провела я рукой по ее волосам.

На небольшой сковородке зашипело масло. Людмила разбила яйца, и они затрещали, словно живые.

- Надеюсь, в скором все-таки удастся продать ружье, тогда я и тебе дам денег…

- Перестань…

- Но сколько можно, должно же оно когда-то продаться…

- Люда, меня страшит то, что ты совершенно не работаешь…

- А когда? – она нарезала хлеб. – Я не могу никуда устроиться, потому что ее состояние очень изменчиво, сегодня лучше, завтра хуже, а послезавтра, вообще, труба…

- Я не о том…

Горячая яичница  красивым полукругом легла на тарелку. Вторая половина на другую. Кругляшами томата и огурца хозяйка украсила блюда, и подала их на стол.

- Бог не обделил тебя талантом, тебе дано много больше, чем мне, да и любому нашему сокурснику… А ты свое дарование растрачиваешь на носки…

- У меня нет времени писать.

- Ты просто не пытаешься. Ты смотришь сериалы, футбол, всевозможные соревнования, но что они тебе дают?

- Я отдыхаю у телевизора.

- Извини, от чего?

- От обыденности.

- И тебе вовсе не кажется, что этим ты загоняешь себя в угол еще глубже?

Плотный завтрак мы ели не спеша.

- Понимаешь, - заговорила Люда после молчаливого позвякивания ножом и вилкой. - Можно пять, десять лет ничего не писать, вынашивать в себе, а потом выдать… И не важно, что это будет единственное произведение, но это будет то… Думаешь мне не обидно… Я знаю как надо снимать кино, нутром чувствую это, его ритмику, интонацию, запахи, но не имею возможности снимать, - она развела руками. – У меня нет блатного папы, обеспеченного любовника… А какие-то секушки снимают, находят под это деньги… Да, что говорить…

- Ты жалеешь себя и упиваешься этой невозможностью. Но пойми, мы начинающие, нам никто просто так не даст денег, прежде чем мы не покажем, на что способны.

- Я не собираюсь ничего писать, пока со мной не заключат договор.

- Но этого не произойдет, пока ты что-то не напишешь…

- Люда, - послышалось из комнаты Зинаиды.

- Вот видишь, а ты говоришь… - корочкой хлеба она обтерла тарелку и проглотила последний кусочек. – Сейчас будут опять новые домыслы, задания, обвинения.

Она встала и пошла к матери.

- Ты опоздаешь… -  я прислушиваюсь к разговору из комнаты.

- Мамочка, мы уже идем… Должны же мы позавтракать…

- Ты не забыла, что надо зайти и за снимками?

- Солнце мое, не забыла.

Она вновь поцеловала мать и вышла из комнаты.

- Снимки, они уже давно дома, - поведала мне Люда под журчание воды. Она нарочно включила ее, дабы ее голос не стал доступен Зинаиде. – И в них ничего хорошего. Врачи сами не поймут, то ли это кровяные сгустки, то ли новые метастазы…

Договорив фразу, Люда выключила кран и пошла одеваться.

- Вся поизносилась… Одевать нечего.

Она влезла в джинсы, натянула футболку.

- Слушай, а ты опять поправилась, - заметила я.

- Да ты ж знаешь, я за два дня могу поправиться, за три похудеть.


Солнечный день принял нас словно нежная волна ласкового моря. Мы шли по дороге тенистого парка, путаясь в тени сочной листвы. Шли не спеша. Людмила курила сигарету.

- Знаешь что обидно? Она даже не задумывается, что я молодая женщина, у меня своя жизнь. Я полностью принадлежу ей. И она воспринимает это как должное. Да, она мать, но ведь так нельзя… Иногда она бывает настолько эгоистична. Гонит меня в клинику… Но у меня уже вот где сидят эти кабинеты, врачи, осмотры…

- Она целый день в постели наедине со своей болезнью.

- Да… Это я тоже понимаю… Но она никогда не была столь эгоистична. «Люда, сходи туда», «Люда, поговори с тем»… Но сколько можно. Мне не удобно перед врачами. Ведь мы все понимаем, выход только один. И она понимает, но как будто издевается. А я не могу ей сказать напрямую: «Мамочка, тебе уже ничего не поможет… Разве только чудо». Вот так ухожу из дома и брожу, а потом начинаю лгать, что не было врача, было много народа и тому подобное… Когда все же добираюсь до врачей, они смотрят на меня, как на ненормальную, дескать, чем мы можем тебе помочь.

Людмила замолчала, затянула сигарету.

Мимо проходят люди. Кто-то выгуливал собак, иные спешили по делам. Молодые мамы катят коляски.

Год назад мы шли теми же тропами, и также говорили о родителях. Она была расстроена обострением болезни мамы. Я обеспокоена положением своего отца, здорового мужчины, который потерял к жизни всякий интерес. И вот на днях мне предстоит зачеркнуть в календаре сороковой день со дня смерти моего отца. Не жалуясь ни на какие болезни, он умер в одиночестве, повторив уход своей жены, моей мамы.

- Не знаю, что сказать тебе… - перетянула я разговор в свою сторону. – С одной стороны я завидую тебе, ты делаешь все, чтоб продлить ей жизнь, и тебе нечем будем упрекнуть себя  в последствии. Я же не  продлила жизнь родителей ни на секунду… Они ушли скоропостижно, не болея, не мучаясь, не ожидая смерти. Я часто корю себя в этом…  С другой стороны я не видела агонии насильного продления жизни…

- Понимаешь, я даже не могу никуда выйти. Я как кормящая мать, которая привязана к своему ребенку. А ты говоришь работать…

Мы дошли до набережной, присели на лавочку.

- Еще весной здесь мы гуляли с ней каждый  день. Сидели часами на этой лавочке, были свидетелями ледохода, набухания почек и появления листвы. А сегодня она уже месяц не выходит на улицу, боится, как бы не отказали ноги… А что будет завтра…

С реки донеслась музыка, приближался прогулочный катер. Он проследовал мимо нас, и мы вновь уставились в окна на противоположном берегу. Везде идет жизнь, привычная обыденность, и быть может кому-то от этого становится грустно.

- Господи, надо было родиться в счастливой семье, чтоб стать несчастной, - Людмила потирает лицо.

- Ностальгия опасна нам… - признаюсь я. – Поэтому я смотрю на прошлое, будто это было не со мной. Хотя иногда явственно представляю, что было в такой же день несколько лет назад. В ушах звучат голоса родителей, их смех и мои домыслы, что так будет вечно…
Люда встала с лавочки и вздохнула, будто только что сбросила тяжеловесный груз.

- Ладно, пошли… Действительно надо дойти до клиники.


Мы шли тенистыми аллеями, и, наконец, влились в шумный людской поток. Сигналы машин, шум и крики, огни светофоров. Мы возвратились в ту самую обыденность, где все спешат, гонятся за своей судьбой и не могут догнать своего счастливого шага.

- Ты извини, просто наболела… Засиделась я дома, а сказать не кому. Не буду же я об этом плакаться Сашке. Тем более он и так все понимает.

- Как, к стати он?

- Работает… Много больных, операций. Он остался единственным хирургом в отделении.    

- Но вы видитесь?

- Да, приезжал… Но он тоже меня избегать стал...

Я вопросительно смотрю на подругу.

- Он же врач, понимает, что происходит с мамой. А сказать мне прямо не может. Вот и…занят всегда.

Мы перебежали дорогу.

- Мне кажется, случись с ней что, он меня не бросит и будет рядом… Только это его и держит.


В клинике мы долго не задержались. Стоило нам туда войти, и я поняла, Людмилу знает здесь каждый.

- Как здоровье мамы? – спрашивали врачи и медсестры. Кто-то спросил - Как самочувствие у самой?

- Ты здесь и впрямь своя, - подметила я.

- Еще бы, два года хожу. Все же на их глазах, они все видят.

Пока Людмила была у врача, я сидела в коридоре. Но ждать пришлось не долго.

- Тебе повезло… Обычно я по три часа провожу здесь. И чего только не наслышишься, о каких только болезнях, бедах, человеческих судьбах. Вот где энциклопедия жизни. Однажды я познакомилась с женщиной, которая постоянно приходит в больницу с дочкой. Маленькая девочка поводырь своей мамы, которая практически ничего не видит. Год назад ей сделали операцию, опухоль головного мозга. Все вроде успешно, но… Она начала слепнуть. А сейчас у нее пошли метастазы, и она уже не знает, как бороться. А бороться надо, потому что у дочери кроме нее никого нет…
 

Мы вновь шли тенистыми аллеями. Люда рассказывала, переживала, очищалась. Возле дома мы свернули в магазин, купили три бутылки пива.

- Да ты не суди меня… Это мое лекарство. Выпьешь, вроде становится полегче, а так, я бы давно с ума сошла. Стресс ведь тоже надо чем-то снимать.


Дома Зинаида отчитала дочь за долгое отсутствие.

-    Ну, мамочка, что я сделаю, если там очереди…

-    А лекарство мне купила?

-    Да.

-    А свечи.

-    Я ж тебе их недавно покупала…

Люда взглянула на мать, словно хотела спросить, куда ж их деваешь, и та поняла этот взгляд, принялась оправдываться.

-    Хорошо, хорошо… Вечером займу деньги, куплю…

- И шприцы не забудь, - добавила Зинаида.

Она отнесла в кухню купленные нами бутылки.

- Вот алкоголичка, ни дня без пива, - нарочно протягивая слова, говорила она. - И не стыдно тебе перед подругой?

- Нисколечко…

- Ну, значит, будем гулять, - Зинаида явно не скрывала своего хорошего настроения. Она даже подплясывала и улыбалась

- Чего это ты растанцевалась?

- Радуюсь, вы ж пришли… Я тут картошки приготовила, салатик. Сейчас мы с вами перекусим.

- Господи, ты опять за свое.

- Что ж я должна валяться, если чувствую себя более-менее.

- Ну ты осторожней, осторожней.

- Ладно уж, порадоваться не даст, - Зинаида шутливо, словно ребенок надула губы. –
Кстати, Влад звонил, скоро перезвонит…


Пиво уже пенилось в наших стаканах, когда зазвонил телефон. Влад предложил Людмиле развеяться, и она с удовольствием приняла это предложение.

- Поедешь с нами? – спросила она. – Посидим, пивка попьем. Может заедем к его ребятам, актерам… Кстати именно там я встретила Волкова.

- Он не бросил еще пить?

- Нет… Причем пьет по черному.

- Жалко, хороший актер был, но водка сгубила.

- Эх Надя, Надя, ты не понимаешь, что порой людям так хреново жить…

- А ты думаешь, от выпивки им становится легче?

- На время!

- Вот именно…

- Владка вон тоже золотой парень, талантливый, но мыкается.

- Поэтому вы и бродите каждый вечер в поисках приключений, - встряла Зинаида.

- Мамочка, каких приключений. Просто Влад любит посоветоваться со мной, поболтать.

- Ага, думаешь ему это от тебя надо?

- Ой, мы с ним уже разговаривали на эту тему. Он прекрасно знает, что я люблю Сашку, и отдам за него жизнь.

- Вот-вот, за мать ты жизнь не отдашь.

- Мама, перестань… Ты же знаешь, что ты для меня значишь…


Люда ушла, оставив нас с Зинаидой в тихой обители трехкомнатной квартиры.
Пристроившись на кухне за обеденным столом, я засела за свои книжки. Из комнаты Зинаиды доносился громкий звук телевизора. Новости, интервью, концерты, реклама, все это пробегала сплошным потоком.

За окном темнело. Какого-то Стаса позвали домой.

- Еще пол часа, мама, - послышался в ответ умоляющий мальчишеский голос.

- Я кому сказала…

Пацаненок, опустив голову, заковылял домой. Он прошел мимо старика, который все сидел на излюбленном месте. Где-то громыхнула сковородка, послышалось старческое ворчание. А в воздухе почувствовался запах жаркого. Я принюхалась. Где-то что-то подгорело.

- Надюшь, ты чего примолкла? – услышала я за своей спиной голос Зинаиды. – Пойдем ко мне, там телевизор

- Я не люблю…

- Удивляюсь, как ты живешь? Тебя не интересует то, что происходит в мире?

- За всем не угонишься…

Взглянув в окно, Зинаида заметила деда.

- Во дает! Днем куда-то уходил… Смотрю идет с сумкой на колесиках, наверное на рынок ездил. Интересный фрукт.

- А что если с ним познакомиться, поговорить?

- Да ты что, пошлет тебя…

- А если нет? В любом случае, с меня не убудет.

- К нему небось не подойти, вонючий наверное…

Накинув джинсовую рубаху, я вышла на улицу.
 

- Здравствуйте! Можно с Вами познакомиться…

Старичок приподнял голову.

- Владимир Захарович!

Я села за столик напротив. Дед внимательно посмотрел на меня. Морщинистое лицо, легкая небритость, а в глазах мудрость и проницательность.

- Вы тут сидите сутки напролет, вот мне и стало любопытно, - напрямую призналась я. – Говорят Вы к брату приехали.

- Да, старшой слег, вызвал меня, потому что я единственный кто у него есть.

- Вон как? Издалека пришлось ехать?

- Из Одессы, мы там родились. Но брат уехал учиться… Так и остался здесь.

- Что ж Вы на улице дни коротаете?

- А что, лето ведь… Я дома так… Дом он для чего, чтоб можно было укрыться от стихии, неприятности. А так на свежем воздухе лучше…

- А что Вы читаете?

- Люблю литературные журналы, моя слабость…

Он одел очки.

Стекла увеличили морщинки вокруг его глаз. Ему от силы шестьдесят, значит не давно на пенсии. И точно…

- Первый год пенсионером стал.

- Непривычно, наверное, еще?

- Да что… ели дождался… Хочется пожить для себя, книжки читать, писать, ни куда не спеша.

- А что Вы пишете?

- Поэму… Хочу на будущий год издаться.

Вон оно как. Еще я узнала у Владимира Захаровича, что долгие годы он работал преподавателем в техникуме, а лет пять назад его сократили, и учителю литературы предпенсионного возраста не нашлось другого места, как ночного сторожа.

- Не выдержал я это, ушел… Последние пять лет работал в жилищной конторе.

- А дети у вас есть?

- Да, две дочки осталось. Одна разбилась, когда ей было двадцать. До сих пор корю себя за это.

- Но вы-то не виноваты.

- Слишком многое я им позволял… Вот отпустил в горы…

- Судьба! – сказала я, не найдя других подходящих слов.

Необъявленной минутой молчания мы помянули ушедших. 

Я заметила, с каким любопытством смотрит из окна на нас Зинаида. Она, верно удивлена, что дед не прогнал меня.


- Вот тебе и дед! – заключила Зинаида, выслушав мой рассказ о знакомстве.

Она отошла от окна. Скрипнув дверцей шкафа, достала коробочку одноразовых пакетиков чая.

- Давай-ка, мы с тобой чай попьем…

Зинаида быстренько выложила на поднос две красивые чашечки, поставила сахарницу, блюдце с печеньем.

- Ну что, хватай поднос и пошли.

Каждый шаг Зинаиды, словно штрих кисти художника, плавный и просчитанный. Она движется будто под музыку, вытягивая носок и получая от этого удовольствие. Я иду не спеша, у меня  в руках поднос, и я боюсь уронить хрупкие чашечки. Да, в общем-то, и торопится некуда.

- Если нужны бутерброды, бери все в холодильнике…

Она взглянула на часы, затем на темное окно. На улице зажгли фонари, и Захаровичу, видно, вновь стало уютно. Он склонился над журналом. 

- Что-то моя пропала, - сказала Зинаида, усаживаясь в уютное плетенное кресло. – Как уйдет про все забывает.

- Они же с Владом…

Не нравится мне это. Парень с ума по ней сходит, а она: Сашеньку люблю… А этот гавнюк, позвонит когда ему надо, напомнит о себе и вновь пропадает на месяц. А потом рассказывает, было много работы и не нашлось свободной минутки, чтоб позвонить.  Жалко мне Людку, вроде не дурна собой, а сохнет по какому-то… Они ж нигде практически не бывают вместе. Она у него запасной вариант. Я ж это понимаю. Иногда бы все высказала, но она меня возненавидит.

- Хорошо хоть Влад все понимает.

- Он смирился. И потом, что хорошего, они ж время проводят в пустую. Развлекаются. Разве это годится. Там погудеть, с теми встретиться. У ней нет даже подруг, ты да Анютка, школьная…

Отглотнув чай, Зинаида продолжила:

- Думаешь я не понимаю, Люда ждет моей смерти?…

- Что Вы? - возразила я. Но Зинаида, словно не услышала меня, продолжала.

- Обидно лишь то, что я могу проваляться так и год, и два, и десять, а могу и месяц… А у нее годы идут. В свои двадцать восемь она нигде не работала, ничего не видела… жизни не знает…

- Да что вы, она вас любит.

- Да, конечно, я не в праве жаловаться. Но откладывать жизнь на потом… в этом нет смысла. Вот сейчас сидят в каком-то баре и что? Трепятся в пустую. А уже десятый час. Придет в двенадцать, заляжет спать, а на завтра все с начала.

Она сняла телефонную трубку, набрала номер.

- Люда, ты не загуляла? – возмущенно спросила она. – Ты мне купила свечи?… Аптека уже закрыта, поезжай в центр и купи шприцы.

Положив трубку, Зинаида сказала:

- Вот, пожалуйста, она даже не думает, что мне надо делать укол…


Людмила вернулась ближе к полуночи. Повеяло легким амбре спиртных напитков, но сама она явно была не в духе.

- Что случилось? – с ходу интересуюсь я…

- Я… я хотела приятное вам сделать, - неожиданно разрыдалась она. - Купила бутылку Джина… Думаю, сейчас с девчонками разопьем… И… я заходила в подъезд и кокнула бутыль.

Я засмеялась.

- Что ты смеешься?.. Я так хотела посидеть с Вами.

- Мама уже, кажется, спать легла, - напомнила я.

- Мамуль, ты спишь? - Людмила направилась к комнате Зинаиды. И вдруг: - Ты чего?

Обняв подушку, Зинаида плакала. Людмила подошла к ней, обняла:

- Ты чего, мой хороший? Все же хорошо… Ну… моя маленькая…

- Я твоя обуза, ты устала от меня… - сквозь слезы говорила Зинаида.

- Перестань, ну… чего ты? Давай поднимайся, я сейчас приду?

- Ты купила мне свечи…

- Конечно, мы с Владом специально заехали в ночную аптеку… Будешь плакать позову деда, вон он опять на своем месте…

- Да… Хороший дед, зря мы про него думали.

- А кто говорит что плохой? Сейчас мы джина купим и пригласим его.

- У тебя же нет денег. Вчера ты заняла только на лекарство.

- Я заняла, у Влада… Да ты не переживай, он хорошо заработал, поэтому смог дать на долгий срок… Вот продадим ружье… Ну, я пошла…

Зинаида еще всхлипывала, когда Людмила вновь исчезла из дома.

- Я умру, я должна умереть, - причитала она. – Помоги мне, Надечка…

- Как же так, Зинаида Кузьминична… Все будет хорошо… Все…


За окном забрезжил рассвет. А мы цедили Джин с тоником и смотрели видеозапись выступлений Зинаиды.  Она комментировала, вспоминала, радовалась. В зеркале гриммерки виден оператор закулисного эпизода – Людмилин отец. Он обходит любимую женщину со всех сторон, любуется, как та наносит макияж.

- О, это снято в тот день, когда мне выщипали брови… Он присматривался, присматривался, а потом, наконец, спросил…

- Зина, что с твоими бровями, - доносится вопрос оператора с экрана.

- Я… я…

Крупный план глаз Зинаиды оператор прокомментировал:

- Мне не понять этих женщин, они вечно стараются бежать от естественного, природного, что и привлекает нас, мужчин…

На экране вновь пошли пляски всего коллектива, и Зинаида отозвалась на предшествующую реплику:

- Людям никогда не дано понять друг друга до конца. Сама я полагала, что хорошо чувствую мужа, и только после его смерти вдруг поняла, я его совершенно не знала…

Старинные часы в соседней квартире пробили пять раз. Удары словно напомнили нам о наступившем новом дне. Где-то подымаются трудяги, в домах появляются редкие огоньки. А мы разбегаемся по комнатам, чтоб встретиться вновь где-то ближе к полудню.


Наргиз Нур