Монолог 26

26.

Летнее утро на Главной Улице. Солнце еще не заполнило зноем Город, но уже проскальзывало между листвой деревьев в верхние этажи домов, освещая спящие пока квартиры так, что через открытые окна можно было разглядеть персидские ковры на стенах, серванты с хрустальными бокалами, искрящимися в солнечных лучах, подрагивающие подвесками чешского стекла люстры, фикусы с неестественно большими глянцевыми листьями и многие другие предметы быта горожан. Недавно проехавшая по Главной Улице, поливалка (машина с цистерной воды)  омыла не только цветы в клумбах, но и асфальт, наполнив выбоины и скаты у бордюров водой, которая отдавала прохладу и распространяла запах Реки, поскольку поливалки наполняли свои огромные брюха прямо из нее. Непривычные тишина и безлюдье создавали ощущение, что это совсем другая улица, не имевшая ничего общего с Бродом, всего лишь восемь – девять часов назад бурливший толпой. Казалось, она уже не оживет, не станет прежней – многоязыкой, шумной и безалаберной.

Но, вот, скрипели двери открывающихся магазинов, поднимались щиты ларьков и киосков, а из поперечных улиц начали выезжать продуктовые машины, мотоциклы, мотороллеры, везущие  продукты на день. Следует сказать, это был единственный транспорт, не считая милицейского, которому позволялось касаться своими колесами мостовой Главной Улицы. А еще некоторое время спустя появлялись и первые прохожие, неторопливо идущие купить свежий хлеб, молоко, сметану и прочие продукты для семьи. И, наконец, улица заполнялась людьми, спешащими на работу, но их поток быстро иссякал и  устанавливалось шаткое равновесие между покупающими и торгующими, впрочем, чаще в пользу торгующих. А солнце уже припекало и продавщицы, с осоловелыми глазами, скучали за прилавками в ожидании редких посетителей.

Как правило, в это время на Главной Улице появлялся Петюня. Во все времена в различных районах Города были свои юродивые, вносящие в жизнь обывателей некоторое разнообразие и веселую кутерьму. Я часто спрашивал себя, почему издревле наш народ так любил убогих дурачков и всякого рода юродивых? Очевидно, глядя на них, даже самый последний глупец и забулдыга чувствовал себя этаким вместилищем ума и средоточием мудрости. Как знать, как знать... Но Петюня долгое время был местной достопримечательностью, я бы сказал, украшение дневного быта Главной Улицы. По виду он был типичным  жителем Города, -  коренастым брюнетом с широко посаженными синими глазами, слегка выбритым лицом и странной белозубой улыбкой, блуждающей на лице всегда, а  потому, говорящей о некоторых отклонениях сознания от общепринятых норм. Одет он был в морскую форму, - очевидно, курсанты мореходки одаривали Петюню старыми вещими, которые он носил с истинно флотским шиком и большим удовольствием.

Наискось через плечо, за спину был закинут бильярдный кий на веревке, его Петюня использовал как гитару, под аккомпанемент которой проникновенно пел романсы продавщицам ларьков, а они, в ответ, угощали его – кто пряником, кто папиросой. Курил он забавно, по-детски не в затяжку и больше для форсу, но с большим удовольствием, пуская дым из ноздрей и радостно посмеиваясь.

Когда же у Петюни заводились деньги, их давали продавщицы за помощь в погрузо-разгрузочных работах, он гордо шел к фирменному табачному магазину и покупал целую коробку папирос «Казбек», очевидно ассоциирующихся у него с принадлежностью к настоящим морякам, и вот тогда начинался цирк, точнее даже театр. С победным видом Петюня выходил из магазина, задумчиво останавливался и, хитровато оглядевшись по сторонам, доставал из кармана суконных клёшей  папиросы. Держа коробку на ладони левой руки, правой он откидывал верхнюю крышку, брал двумя пальцами папиросу, медленно разминал ее, постукивал мундштуком по крышке  и, замяв гармошкой отправлял в уголок рта. Затем небрежно прятал папиросы в карман и, доставши спички, подкуривал, пропуская дым через нос и оглядываясь по сторонам, наслаждаясь всеобщим вниманием зрителей, как правило, наблюдавшим за ним на протяжении всего спектакля. Заметив, как опытный актер, что внимание ослабевало, Петюня бросал недокуренную папиросу в урну и снова извлекал из кармана коробку, закуривал новую, бросал и снова, и снова – пока коробка «Казбека» не пустела. Тогда, радостно засмеявшись, отшвыривал  коробку подальше и, извлекши из-за спины кий-гитару, начинал петь один из своих романсов без начала и конца. Зрители расходились, а Петюня  вновь  шел от ларька к ларьку, искушая продавщиц томными завываниями и доводя их до гомерического хохота.

Частенько встречая Петюню в Городе, я с удивлением наблюдал за его жизнерадостным лицом – никогда даже тучка не омрачала улыбающийся лик, ни тени скуки не проплывало по нему, ни тоски, ни страданий. Каюсь, но, порой, я ему завидовал...

Круглый, веселый, солнечный встречный,
Ты улыбаешься  смехом освеченный,
Мысли чисты и, как лужа, прозрачны,
Все тебе кажется очень удачным.

Мир, даже в сумерках, солнечно вытканный
И под ногами хихикают рытвины,
Мусором ветер играется весело,
Тучами небо все занавесило.

Мимо проносятся черные «Волги»,
В них восседают важные волки,
Смачно плюют в боковое окошко
И на тебя попадает немножко.

Из-под колес вылетают прохожие,
Между собою чем-то похожие,
И, отряхнувши одежду от грязи,
Тут же вступают в интимные связи.

Ты же идешь широко и беспечно,
Будто бы жить собираешься вечно;
Все хорошо! И пожар лишь пожариком...
А потому, что не все в тебе шарики.
****