Сильфиада 21. Опера

Опера.

Назир не зря сказал Нади, во сколько принесут ей посылку – он рассчитывал, что она не выдержит и убежит с последнего занятия; и это будет началом её конца – казалось бы, такая мелочь! Но для Нади, одержимой идеей, даже эта крохотная трещинка, это небольшое отступление от цели стало бы началом разрушения; ведь позволив себе послабление ради чего-то или кого-то, второй раз позволить себе это будет куда легче. И даже намного большее.

Но Нади не так-то просто было завоевать; занятия окончились в половине третьего, и в три ровно велосипед Нади на полном ходу влетел во дворик её дома.

Коробка – большой и с виду громоздкой, тяжелый ящик, - стояла посередине прихожей. Мать, наверное, нарочно оставила её здесь – как улику, как немой вопрос, как упрек в чем-то. В доме царила напряженная тишина – какая-то гнетущая, неприятно царапающая мысль витала в воздухе, ползла по стене…Нади, захлопнув входную дверь и вдохнув этот ядовитый воздух, словно воочию увидела постное, отчужденно-ледяное лицо матери, говорившей: «Это твои вещи, ты и убирай. И вообще – ты же мне не докладываешься, что у тебя за дела». Нади ощутила знакомый легкий болезненный укол совести, словно она совершила что-то постыдное, но тут же прогнала это неприятное ощущение. В конце концов, она ни в чем не виновата!

Вцепившись в жесткие веревки, перетягивающие серую почтовую бумагу и скрепленные яркими лепешками сургучных печатей, она взбежала наверх по лестнице, торопясь в свою комнату. Возбуждение и волшебное чувство предвкушения чего-то необычного совершили невероятное: в клочья разлетелась паутина скуки и напряжения, сплетенная паучихой-матерью, и сама хищница, выскочившая из-под лестницы, опоздала.

- Нади? – окликнула мать, задирая окутанную газовым прозрачным платком голову вверх (наверное, она накручивала бигуди, у неё вся голова была в этих ядовито-розовых барашках). – Нади, от кого это? Что это такое. Нади? Я с тобой разговариваю, слышишь? Нади!

Паучиха, наверное, пожалела о том, что выжидала, когда жертва покаянно приползет в её логово на кухне и обо всем расскажет, как всегда облегченно и покорно позволив ей разорвать упаковку и первой облапить своими лохматыми лапами то, что паучихе   не предназначалось и не принадлежит. Паучиха привыкла к мысли, что имеет какое-то право на все, что касалось жизни дочери – для неё было естественно быть в курсе всех дел, всех тайн, залезть в девичий дневник, разболтать какой-нибудь посторонней тетке тайну Нади, и уж конечно она имела право влезть в посылку. Но, конечно, как воспитанная Паучиха, она была должна дождаться, когда дочь сама с униженным поклоном притащит и будет умолять её смилостивиться и посмотреть, доведенная до отчаянья шантажом и дурным настроением. Но не тут-то было!

Какой черт попутал Нади?! Она и не думала делиться своей тайной!

Однажды Нади – ну, не то, чтобы утаила,- просто не сказала, ну, не упомянула, что ей на день рождения кто-то сделал подарок, и вечером того же дня получила скандал – думалось, она навсегда его запомнит, и так же думалось, что он навсегда отучил её прятать от матери деньги (да, деньги подарили тогда).

Но это…

Мать торопливо поднялась по лестнице, заметая ступени полами длинного розового халата, и постучалась в дверь. Тишина – и дверь, разумеется, на замке. Только шуршит оберточная бумага.

                ******************************
Серую грубую почтовую упаковку Нади восприняла как должное, но в душе, все же, её немного покоробило, и она была разочарована такой невзрачной оболочкой, ведь не так должен подносить подарки волшебный принц. Многие годы вместо сверкающих блесками подарков на праздники она получала практичные, нужные вещи, и научилась смиряться с этим.

Но на сей раз её ожидала приятная неожиданность: ободрав оберточную бумагу, она обнаружила глянцевую яркую коробку, развернулся чуть помятый шелковый бант, перевязывающий её, запахло дорогими духами…

- Ах! – бант был сделан из такого гладкого атласа, что Нади даже не тянула  - нет, она лишь тронула его, и он развязался, соскользнул с коробки. Она сняла крышку – и новое, еще более сладкое облачко духов наполнило комнату. – Какая прелесть!

В коробке, кроме платья и туфелек, были так же сумочка и даже чулки – подняв их, Нади покраснела, в тайне утешая себя тем, что он этого не покупал, точнее – не выбирал, это сделала какая-нибудь продавщица. И платье, и туфли, и сумочка были приятного голубого цвета; в маленькой бархатной коробочке лежал очаровательный цветок из голубых драгоценных камешков с подвесками на тонких золотых цепочках – украшение в волосы.

Дрожащими руками Нади перебирала вещи, трогала сияющие лепестки цветка, принюхивалась к аромату, пропитавшему насквозь и одежду, и коробку, и атласную подстилку, и уже всю комнату (если не целый дом). Боже мой, это не могло быть правдой!  Она, Нади, книжный червь, вечно зарывшаяся  в работе, несчастная мечтательница в зеленой хламиде и уродливых тяжелых желтых ботинках – сегодня она была Золушкой из волшебной сказки!

Зазвонил телефон, и Нади, прижимая к груди платье, с которым до сих пор самозабвенно кружилась перед зеркалом, схватила трубку:

- Да, слушаю!

- Нади? Здравствуйте, - от радости она, наверное, потеряла дар речи, потому что вместо ответа лишь кивнула, переводя дух, абсолютно забыв, что собеседник не может её видеть. – Ну как? Вам как раз?
- О, да, да! Я вам так благодарна! – выдохнула Нади, совершенно позабыв, что еще вчера ничего не хотела принимать от него.

- Ну и прекрасно. Извините за внешний вид посылки – но это была вынужденная мера. Видите ли, я нечаянно встретил вашу матушку, и у неё было такое лицо… Бр-р!  Я решил, что ни мне, ни вам не нужны лишние вопросы, и не рискнул отдать ей коробку  без маскировки, опасаясь, что она присвоит её… Извините, если обижаю вас, или как-то задеваю ваши родственные чувства, но у вашей матери лицо человека, который думает, что весь мир ему должен.

- Ничего, - весело отозвалась Нади. – Вы абсолютно правы.

- Знаете, мне пришло вдруг в голову… ваша матушка – настоящий хаккаран. Вы знаете об этом? Как вам удается с ней уживаться?

- Ну, никакого особого секрета тут нет, - улыбнувшись, ответила Нади. О, Боже! Этот человек само совершенство! Он читал её мысли, самые сокровенные и потаенные, он… был создан для неё!

- Но что это мы болтаем? – оживился Никита. – Я же звоню узнать, готовы ли вы. Готовы?

- Ой, еще нет! – пискнула Нади, сообразив, что уже часа полтора просто глупо вертится перед зеркалом в своей зеленой хламиде, так и не надев ничего из того, что подарил ей он. – Боже, я даже не причесалась!
 
- Так скорее! Будьте готовы к полседьмому, я заеду за вами.

- Хорошо! Одеваюсь!

Нади… глупышка Нади!

Привыкшая к скудной мелочи в кармане, к нехитрым бутербродам в сумке, к постоянной заботе и тревоге о своем завтрашнем дне, к непробиваемому равнодушию самого, казалось бы, родного человека, она вдруг оказалась в центре чьего-то (и весьма лестного) внимания, чьей-то заботы, и тут же растаяла. Она поверила, она очень хотела верить в эту участливую доброту, ей очень хотелось тепла и уюта, и чтобы кто-то был рядом, и был сильнее её, и чтобы не надо было просыпаться вместе с одержимой идеей  - бежать, бежать отсюда! Ах, как хотелось бы поверить…
 
И вместе с верой во что-то лучшее появилась почти детская вера в сказку. А в сказке должны быть чудесные превращения, не так ли?

Поэтому ровно в половине седьмого из комнаты Нади вышла не Кубышка в зеленой жалкой хламиде,  а похорошевшая и немного повзрослевшая девушка в голубом длинном вечернем платье на тоненьких бретельках, в лакированных, изящных, как цветок Венерина Башмачка, туфельках на высоких каблучках и с кожаной крохотной сумочкой на золотистой цепочке через плечо. От волнения у неё разгорелись щеки и губы, чуть тронутые прозрачным блеском, на трогательном детском носике тонкой белой пудрой были запудрены веснушки, а над взволнованными, блестящими от возбуждения глазами дрожали подкрашенные в первый раз реснички.

- Нади! – паучиха выглядела довольной и дружелюбной; кажется, она старалась придать себе вид союзницы и любящей заботливой мамаши. – Ты выходишь замуж?

- С чего ты взяла? – с холодком произнесла Нади, и сама удивилась своему окрепшему, уверенно звучащему голосу.

- Ну как же, - придавая себе радостный, какой-то ненастоящий, противный вид, произнесла мать. На лице её уже читалось радостное предвкушение того, как она сейчас опустит Нади с небес на землю. – Такие дорогие подарки делает только близкий человек! Ты не боишься, что он может потребовать расплатиться? – глаза паучихи, словно ощупывая Нади, скользящие масляным взглядом по складкам платья, тонким чулкам, украшениям, остановились на цветке в волосах  дочери. – Это ведь очень дорогие вещи!

- Дорогие, - лицо Нади даже не дрогнуло, голос звучал холодно и жестоко. – Но далеко не все такие расчетливые, как ты. Отчего бы тебе не представить, что человек сделал мне подарок от чистого сердца, чтобы порадовать меня, а не для того, чтобы потом что-то с меня поиметь? Или сама по себе я ничего не стою?

С неприязнью Нади оглядела мать; та тоже приготовилась к приезду Никиты – причесалась, подкрасила губы и вместо едкого розового халата надела костюм, темно-синий, в тонкую жилочку. На миг Нади показалось, что она видит, как в голове матери копошатся мерзкие, скользкие, шипящие гнусными голосами мысли.

«Если он человек обеспеченный, - пела одна такая скользкая мерзость, - то Нади переедет к нему… а может, и я вместе с ними.»

« Можно будет попросить у него помочь обменять мне квартиру… потом… и помочь уладить кое-какие дела с работой,» - шипела другая.

«А вдруг он не совсем сопливый мальчишка? – заговорила третья, самая мерзкая. – Я еще тоже ничего. Может, мне..?»

Нади яростно затрясла головой, прогоняя  видения этих мерзких тварей. Открыла глаза – вот она, мать. Приторно ухмыляющаяся пухлыми накрашенными губами, в глазах – умильная щенячья любовь и преданность, за которой прячется холодный, стальной по крепости и цепкости свей рассудок, внимательно наблюдающий и ищущий выгоды, выгоды себе…

- Все, мне пора! – Нади впервые за многие годы ощутила, как наступает истерика. – Поговорим потом!

Нади мигом скатилась с лестницы мимо матери, не успевшей вставить ни слова (её лицо перекосилось от злости и досады, она яростно сорвала с шеи кокетливо повязанную косынку и оправила кружево белья, как бы ненароком выглядывающее из глубокого декольте на груди), и пулей вылетела на улицу. Темнело; кажется, собирался дождик, потому что для сумерек было еще рановато, но небо уже было черным. Нади, озираясь, стояла у обочины дороги, и её тщательно уложенные волосы теребил, ерошил ветер.

Больше всего ей хотелось убежать – она боялась, что мать с её лисьей сладкой улыбочкой и голой грудью выскочит сейчас из дома и предстанет перед Никитой с холодом, лютым холодом в глазницах и гадкими черными мыслями в голове за этими ненастоящими, стеклянными глазами. Но как тогда Никита сможет найти её, Нади? В отчаянии металась она по тротуару, теребя в руках нарядную сумочку и чуть не плакала, а потому машину Никиты – ярко-синий, странно и красиво сверкающий в дождевых сумерках лимузин, - она восприняла как спасение.

- Нади? – дверца перед ней распахнулась. – Еще раз здравствуйте. Я Никита. Садитесь скорее, не то мы опоздаем!

Шофер с непроницаемым лицом, в униформе, помог ей залезть в машину – кажется, она заторопилась и споткнулась, шофер вежливо поддержал её за локоток, и она покраснела от собственной неловкости. Нади, наконец, уселась на кожаное белое сидение, дверца за ней захлопнулась и она с замиранием сердца оказалась лицом к лицу с Ним.

Начнем с того, что Никита совершенно не был похож на Принца Льда, как того ожидала Нади (но мы-то с тобой знаем, кем он был на самом деле), но легкое чувство разочарования сейчас же сменилось мощнейшей волной обожания, и Нади снова покраснела.

- Да вы совсем ребенок, - пробормотал Никита словно бы для себя. – Но ребенок прелестный.

Он взял её маленькую ручку и поцеловал – очень естественно, ненавязчиво и совершенно ни к чему не обязывающе. Нади это очень понравилось. Она ощутила себя… как бы поточнее выразиться? Она ощутила себя одной из них, из тех людей, для которых такие жесты были естественны, которые не следят друг за другом жадными глазами, ожидая проявления слабины, чтобы потом напасть, напомнив о долге, и обобрать до нитки! Это были другие люди, не такие, как её мать. Они делали друг другу приятное просто так, не за похвалу и не за деньги. И они не потребуют платы от неё, Нади, нет.

Ах, как она хотела в это верить!

Никита был старше её лет на восемь, а то и десять. Конечно, дорого и стильно одет – в полутьме лимузина была видна его белоснежная грудь и темно-синий, почти черный костюм. Темно-русые волосы шапкой лежали на голове, несколько тонких ухоженных прядей  спадали на лоб и брови. Большие глаза  в полумраке  казались темными и яркими, большой хорошо очерченный рот, ироничная улыбка… Где-то Нади его видела, она не могла отделаться от мысли, что ей знакомы и хитрый прищур, и темные дуги бровей, и даже форма рук – где же она могла видеть его?

- В какой-нибудь газете, - отвечая на её немой вопрос, сказал Никита, глянув в окно. – Я раньше частенько там появлялся вместе со всем моим старинным барахлом.

- Сильфиада – не барахло, - робко возразила Нади, и он серьезно кивнул.

- Она – нет. Но боже мой, как вам идет! Да вы просто красавица, черт побери! – Видел бы вас мой… друг – он вас раскритиковал.

- Меня?! – поразилась Нади. – То есть… извините… конечно, меня можно критиковать, но где он меня мог увидеть?

Никита кивнул головой в сторону окна.

- Мы с ним остановились в «Башне», - Нади перевела взгляд с его лица на стекло, за которым смутно виднелись укрытые дождевой завесой дома, и темный силуэт самой высокой в городе гостиницы показался ей мрачным и жутким в редких вспышках молний. – Ваш дом стоит чуть ли не в гостиничном дворе, и вашу зеленую накидку видно, наверное, с самого высокого этажа, - Никита улыбнулся, и Нади с замиранием сердца отметила, какие у него густые шикарные ресницы. Ах, как он хорош!

Дождь зарядил сильнее; за плотной пеленой «Башня» угрюмым черным размытым прямоугольником то удалялась, то приближалась, покачивалась влево-вправо, а вокруг нее  загорались и гасли огни. Она точно танцевала для них суровый и неуклюжий танец – темная и тяжелая громада.

- Это дорога спирально расположена вокруг «Башни», - угадал мысли Нади Никита и ободряюще улыбнулся. – Неужели вы никогда этого не замечали?

… Опера встречала гостей светом – сиял вход, словно колонны,  поддерживающие крышу, были из хрусталя,  а внутри горел непостижимый золотой фонарь. Сотни, тысячи сияющих, блещущих шаров облепили черные мокрые фонари вдоль короткой подъездной аллеи и перед фасадом огромного праздничного дворца, и даже  падающий дождь превращался в золотой и огненный, пролетая от крыши Оперы до мраморных ступеней.

Даниил выскочил с зонтом из такси и поспешил раскрыть перед Терезой дверь – и зонт над её головой.  Дождь длинными серпантинными нитями накрыл его голову и плечи, пролился за  поднятый ворот джинсовой куртки, но лицо его сияло.

- Прошу! – он ловко предложил Терри руку, и она, перестав дуться, вылезла из машины.

- Ах, какая красота! – в её глазах отразилось по золотому сияющему зданию; она была в полном восторге, несмотря на заранее данное себе обещание быть строгой с Даниилом. – Все-таки ты молодец, что достал билеты именно сегодня… Спасибо. О, сколько народа!

По парадной лестнице поднималась нескончаемая толпа, блестя осколками света, отражающегося от тонких дорогих украшений. Тереза попыталась привстать на цыпочки, чтобы разглядеть нет ли в толпе знакомых лиц, но никого не увидела ни из своих подруг, ни недругов.

- Жаль! – вслух произнесла она. – А то держались бы вместе…

Фойе совершенно ослепило её своим величием, блеском огромных зеркал и обилием цветов, стройный гул голосов, словно шум прибоя то накатывал, то отступал. Горела огромная прекрасная люстра, позвякивая хрустальными подвесками и цепями, свет её отражался на зеркальном натертом полу, и всюду, куда не кинь взгляд – свечи, свечи, трепещущие портьеры.

- А? – Тереза насилу оторвала взгляд от красивых нарядных женщин, которые неспешно, словно лодки по водной глади скользили по блестящей поверхности пола и казались частью убранства зала, словно райские птички. – Куда ты меня тащишь?!

- Идем! – нетерпеливо повторил Даниил, увлекая её за руку по лестнице, покрытой ковровой дорожкой, наверх.

- Но вход внизу! – запротестовала Тереза, оглядываясь на праздничную толпу, вливающуюся куда-то внутрь театра – туда, где были слышны отдельные несмелые звуки музыки.

- Наверху тоже есть места, - возразил Даниил озорно, и физиономия его стала редкостно пакостной. Преодолев лестничный пролет, они оказались в длинном коридоре – свет здесь  был приглушен, изящные настенные светильники чуть разгоняли таинственный полумрак, декоративные деревья чуть шевелили лапами от невесть откуда взявшегося сквозняка, а стены были обиты королевскими шелками.

- Но это же вход на ложи! – догадалась Терри. – Ты с ума сошел?!

- Отнюдь, - ковровая дорожка заглушала их шаги и они благополучно прошмыгнули мимо задремавшей на своем посту хрупкой пожилой дамы. Даже с закрытыми глазами её спящее лицо с забавно приподнятыми бровями сохраняло по-детски удивленное выражение, словно она даже во сне не переставала восхищаться красотой и величием искусства.

- Вот она, - Даниил распахнул дверь и быстренько втащил Терезу  вовнутрь. -  Близнецы влезли в базу данных и узнали, что её никто не заказал. Здорово, правда?

- А если нас поймают? – с дрожью в голосе произнесла Тереза.

- Скажем, что тупые. И перепутали места – у нас с тобой места в 2-б ряду, а это 2-б ложа. Не бойся, здесь люди культурные, бить не будут. По крайней мере, ногами.

Вид открывался на весь зал, словно смотришь с обрыва в пропасть. Воздух, теплый и ароматный, был наполнен целым миллионом разных запахов – цветов, духов, пудры, - дрожал и звенел, шелестел тысячами разных звуков – шуршанием упаковок цветов, стуком кресел, шелестом тканей, щелчками маленьких складных перламутровых биноклей. Тереза тоже взяла бинокль – о, да его можно настраивать, как микроскоп! Щелк – и полностью видна вся сцена, щелк – и в объективе крутится взъерошенный затылок маленького подвижного дирижера.

- Потрясающе! – Терри мигом забыла о тревоге, что они заняли чужие места, и направила свой бинокль в зрительный зал. – Ну-ка, ну-ка… а вот и Марта, вырядилась, как новогодняя елка – и совершенно одна… а где же, где же… ой, вот она - Полли! Боже мой, толстуха Полли! Что-то немного скисла, но все равно читает кому-то мораль, кажется – случайному соседу… обычные фиолеты, волосы подвязала двумя бантиками, вот смех! Новая оправа, весит, наверное, килограммов пять. И довольное жабье лицо.

- Не очень-то красиво рассматривать людей в бинокль, - небрежно заметил Даниил, вальяжно развалившись в кресле и закинув ногу на ногу.

- Да я же только знакомых, отмахнулась Терри. – А интересно, где этот молодой миллионер, о котором столько разговоров?

- Наверное, тоже в какой-нибудь ложе,- предположил Даниил.

- Марта, бедняжка, тоже строила ему глазки, так  кривлялась, когда брала у него интервью. Наверное, влюбилась в него с первого же взгляда.

По залу пронесся какой-то неясный гул, оркестр заиграл увереннее, громче – кажется, это называлось «настраиваться», Терри не была сильна в терминологии. Начали гаснуть светильники, волшебный полумрак накрывал зал, и дамы в ложах превращались в темные силуэты с яркими  или туманными гирляндами звезд на шеях и в волосах. Терри на миг подумала, что и она выглядит так же загадочно, как и они – под нависшей тенью тяжелых портьер с бахромой из перевитых толстых шнуров, и тоненькая цепочка на её шее лежит бледным лучом, а кулон вспыхивает, как одинокая звезда.

- Я – королева! – в полном восторге прошептала Терри, ощутив необыкновенный внутренний подъем, словно все вокруг – это её царство, и весь этот праздник затеян в её честь. И  тут она отыскала взглядом ложу, где сидел тот загадочный молодой человек, который так понравился Марте.
- О, вот он… Да не один, а с дамой! – Терри настроила бинокль, чтобы получше разглядеть лицо спутницы Никиты. – Интересно, кто она? В любом случае, сердце Марты будет разбито вдребезги.

Девушка в ложе на миг обернула свое лицо в сторону Терри, и у той глаза на лоб полезли, бинокль чуть не вывалился из её рук. Ротик её удивленно округлился, и с минуту она не могла и слова вымолвить – так была потрясена увиденным.

- Кубышка! – выпалила она, когда дар речи вернулся к ней. – Да это же Дама-в-зеленом! Невероятно!

Она снова уставилась в свой бинокль, но тут погас последний луч света, падающий на лицо Нади, и на сцене началось представление.