БЗ. Глава 2. Оскар. Параграфы 5-7

2.5. Знакомство с городом и новая причёска


В пасмурный февральский день я бродила по улицам незнакомого города, мёртвая и свободная. Задумчиво падал крупными хлопьями снег, и мороз был не очень крепкий: пахло весной. Шагая по сонной и пустой улице со старыми домами дореволюционной постройки и с голыми засне­женными деревьями, я дышала воздухом свободы, хотя и была мертва и похоронена. В моём кармане хрустела пачка денег: Оскар выдал мне на мелкие расходы. (В отличие от Эйне, он деньгами пользовался, и у него их, по всей видимости, было много.) На мне красовалась короткая курточка на меху, бе­лая вязаная шапочка, джинсы и высокие сапоги – всё это тоже оплатил Оскар, так как доступа домой, где остались мои зимние вещи, у меня больше не было. Там остались все мои книги, мой стол и стул, моя кро­вать, мой компьютер и мои диски с музыкой и фильмами; всё это стало прошлой жизнью, но я ещё вспоминала её. Алле досталось не­дурное наследство от двух покойников – вся наша квартира целиком.

Я зашла в маленькое кафе и взяла чебурек, чашку кофе и пирожное. Во флакончике, который дал мне Оскар, скрывалось поистине адское зе­лье. «Умирала» я в страшных муках, всё у меня внутри как будто разрыва­лось – Алле доставило бы мстительное удо­вольствие увидеть мои страдания. И они были пострашнее тех, которые я испытала, когда «переламывалась». Пришла в себя я уже на свободе, хотя, строго говоря, вполне свободной ещё не была. У меня не было документов, для всех я считалась мёртвой. Я не могла никуда поехать, и вся моя свобода ограничивалась прогулкой по улицам города, который я совсем не знала и где меня никто не знал, да небольшой суммой наличных денег, которых, впрочем, хватало на мои скромные нужды – поесть и одеться.

Перекусив в кафе, я продолжила прогулку по заснеженным улицам. Проходя мимо парикмахерской, я замедлила шаг и потрогала свой длин­ный «хвост». Щекотное чувство жажды новизны заставило меня открыть дверь и войти. Парикмахерская была крошечная, переделанная из одно­комнатной квартиры на первом этаже; работали два мастера, а в ма­леньком вестибюле на стульях ждали три человека – два пенсионера и де­вушка. Я спросила, кто последний, и стала четвёртой.

Сев в кресло, я распустила свою шевелюру и сказала:

– Пожалуйста, коротко.

Девушка-мастер улыбнулась:

– А не жалко? Такие долго отращивать.

– Мне так надо, – сказала я твёрдо.

– Что ж, желание клиента – закон.

Длинные русые пряди упали с моей головы, затылок подровняла машинка, а сверху осталась аккуратная шапочка. Открывшаяся шея каза­лась длинной и тонкой, я стала похожа на мальчишку. У меня было такое лицо – упрямое, мальчишечье, а короткие волосы довершили сходство. Выглядела я непривычно, но результат мне понравился. Я расплатилась, оделась, покрыла стриженую голову шапочкой и вышла на улицу. Ин­тересно, что скажет Аделаида, когда увидит меня. Наверно, будет в шоке.

Гуляя по городу, я приобрела комплект белья, тушь и помаду (вся моя косметика тоже осталась дома); охваченная жаждой, купила бутылоч­ку минералки и сразу выпила половину. Потом мне захотелось курить, и я, сунув деньги в окошечко ларька, получила взамен пачку сигарет и зажи­галку. Пересчитав остаток денег, осталась довольна: их было ещё много. Они мне не принадлежали, и я тратила их легко, тем более что Оскар сказал, чтобы я себе ни в чём не отказывала. Я изрядно отхлебнула из чаши страданий, а потому считала, что имею право себя немножко побаловать.


2.6. Предостережение и опасный танец


Никем и ни в чём не обвиняемая, никому не знакомая, я бродила по городу, изучая его и ко всему присматриваясь. Как часто случается в не­знакомом месте, я немного заблудилась, кое-как нашла обратную дорогу и вернулась домой только вечером, когда уже начало смеркаться.

– Долго вы гуляли, милочка, – сказала Аделаида, впуская меня. – Я уже начала немного беспокоиться. Заблудились?

– Да, чуть-чуть, – ответила я, стряхивая с плеч куртку, снимая ша­почку и поправляя непривычно короткие волосы. – Я впервые в этом городе, мне здесь всё незнакомо, но было очень интересно.

– О! – воскликнула Аделаида, увидев мою новую причёску. – Вы остриглись! Как неожиданно!

– Вам не нравится? – спросила я осторожно.

– О нет, нет, что вы, напротив! Вам очень идёт так! Совершенно как мальчик. Очаровательный сорванец! Прелестно, прелестно!

И Аделаида продолжила свои восторги на французском языке. Я спросила, можно ли здесь курить, и она ответила, что можно, и что она сама курильщица. Она выкурила трубочку со мной за компанию – малень­кую, дамскую, с длинным изящным чубуком. Забавно и любопытно было наблюдать, как хищница попыхивала ею, выпуская из круглой чёрной дырки рта маленькие колечки дыма. Мне она подарила мундштук, сказав, что без него даме курить не комильфо, и что это дурной тон.

– И ещё я бы хотела вас предостеречь, милая, – сказала она, выпу­стив колечко и наблюдая за его полётом. – Я не против того, чтобы вы гу­ляли – гуляйте, если вас это развлекает, но постарайтесь возвращаться за­светло. Когда темно, вам лучше оставаться дома: так безопаснее для вас. Оскаром мне поручено вас беречь, деточка, поэтому я даю вам такое предостережение.

– Хорошо, я постараюсь, – сказала я.

Если не принимать во внимание, что за существо была Аделаида, она показалась мне весьма занятной, хоть и не без чудинки. Она завела старинный патефон, и под дребезжащую, забавно звучащую мелодию при­нялась кружиться по комнате, а потом, остановившись передо мной с том­но полузакрытыми глазами, церемонно-грациозным жестом протянула мне руку:

– Осмелюсь просить вас оказать мне честь, милочка...

Я поняла, что она приглашает меня на танец, и вложила руку в её холодную ладонь. Вальсировать с ней было странно до мурашек по коже, а временами и жутковато, и мне казалось, будто она играет со мной, как кошка с мышью. В глазах хищницы вдруг зажглись хорошо знакомые мне красные огоньки, верхняя губа приподнялась, и я увидела, как удлиняются её клы­ки. Я рванулась от неё и отскочила за диван, а Аделаида, опомнившись, расте­рянно заморгала. Дьявольские огоньки в её глазах угасли, клыки спрята­лись, и она, сделав шаг мне навстречу, протянула ко мне руки.

– О мон дьё! Нет, нет! Простите меня, милочка... Не бойтесь! Не бойтесь меня. У меня просто закружилась голова от тепла вашего тела, от вашей юности и свежести... Я вас не трону, клянусь. Я обещала Оскару вас обере­гать, и я не нарушу своего обещания. У него относительно вас есть планы, и он мне не простит, если с вами что-то случится. Я уже совладала с со­бой, видите? Я не поддамся искушению, сколь бы велико оно ни было, и не причиню вам зла, дитя моё. Я не хотела вас напугать. Ну, скажите, что вы меня прощаете и не сердитесь на меня!

Она говорила так горячо, искренне и убедительно, что я, хоть и не без опаски, но всё же решила ей поверить.

– Всё в порядке, Аделаида Венедиктовна, я на вас не сержусь, – ска­зала я.

– О, – произнесла она, засияв нежнейшей улыбкой. – Тогда подой­дите ко мне, милочка, и обнимите меня. Я ужасно сожалею, что напугала вас... Этого не повторится, клянусь вам. Подойдите, дорогая, не бойтесь.

Хоть я и предпочла бы держаться от неё на расстоянии, меня всё же вполне убедили её заверения, и никакого подвоха я не чувствовала. Я подошла к ней, и она поцеловала обе мои руки, приложилась губами к мое­му лбу и заключила меня в объятия. Приложив палец к своим губам, она дотронулась им до моих.

– Ну, вот мы и снова друзья... Вы можете мне доверять, милая, я не наброшусь на вас, поэтому спите спокойно и дверь можете не запирать.

Но всё-таки, лёжа в постели с томиком Пушкина 1857 года издания, я чувствовала себя не совсем уютно. Прислушиваясь и пытаясь угадать, что делала Аделаида, я ничего не слышала, и это меня беспокоило. Опу­стив взгляд на страницу, я прочитала одну строфу «Онегина», немножко спотыкаясь об особенности старинной орфографии, а когда снова подняла глаза, передо мной стояла Аделаида. Я не слышала её шагов, не видела, как она открыла дверь, хищница просто оказалась передо мной непонятным об­разом.

– Простите, милочка, если я опять вас напугала, – сказала она с улыбкой. – Я пришла только пожелать вам доброй ночи. Уже поздний час, а у вас всё ещё горит свет... Что вы читаете? – Она заглянула в книгу. – О, «Евгений Онегин»! Ах, Александр Сергеевич... Саша! – Аделаида вздох­нула, и взгляд её стал нежным, томным и грустным. – Какой был милейший, остро­умнейший человек, какой даровитый поэт, и такая нелепая, ужасная, тра­гическая смерть!.. Сколько прекрасных строк он мог бы ещё написать! Ведь я тогда ему говорила...

Аделаида умолкла на полуслове, предавшись грустным воспомина­ниям, а у меня отвисла челюсть.

– Вы знали Пушкина?! – вскричала я, роняя книгу на одеяло. – Сколько же вам тогда лет?

Аделаида поморщилась и устало улыбнулась.

– О нет, нет, милочка... О возрасте я не желаю говорить. О чём угод­но, только не о годах. И вообще, уже очень поздно, вам уже следует отойти ко сну, моя дорогая. Если вы не спите, потому что опасаетесь меня, – доба­вила она, словно прочтя мои мысли, – то совершенно напрасно. – Она склонилась и поцеловала меня в лоб. – Доброй вам ночи, дружок, а я... А мне нужно на некоторое время вас покинуть. Постараюсь отсутствовать не слишком долго. А вы засыпайте, моя голубка. Закрывайте ваши усталые глазки и ничего не бойтесь.

Она направилась к двери, а я пробормотала еле слышно:

– Удачной охоты.

Она услышала и обернулась, и её глаза на миг снова тускло замер­цали. Послав мне воздушный поцелуй, она ушла.


2.7. Цена освобождения


Оскар позволил мне подышать вольным воздухом неделю, а потом раскрыл свои карты. Слова Аделаиды о каких-то его планах относи­тельно меня не выходили у меня из головы, и вскоре он назвал цену моего освобождения.

Аделаида разложила пасьянс и мудрила над ним уже битый час, а я увлечённо рылась в её библиотеке, находя такие старинные издания, что иначе, чем с восхищением и благоговением перед их возрастом и анти­кварной ценностью, я их брать в руки не могла. Я с головой ушла в это за­нятие и вздрогнула, услышав голос Оскара:

– Ну, как ты себя чувствуешь, детка? Тебе нравится здесь?

Он стоял у меня за плечом, в длинном чёрном пальто и белом каш­не, в тугих чёрных перчатках и серебристом галстуке. Он ещё ничего не сказал, а я уже кожей почувствовала, что настал час расплаты.

– Ты увлечена чтением? – проговорил он с улыбкой. – Что ж, весьма похвально. По глазам вижу: тебе лучше, ты немного оттаяла... Я рад. Я специально дал тебе отдохнуть и насладиться покоем и свободой: ты столько вынесла, что тебе был просто необходим такой отдых. Но ты, наверно, задаёшься вопросом, как тебе быть дальше, не так ли?

Разумеется, было бы наивно с моей стороны полагать, что я вечно буду сидеть здесь под присмотром Аделаиды, гулять по городу, тратя день­ги Оскара, и читать старинные книги. Это были только маленькие канику­лы, и они, как видно, подошли к концу.

– Да, в самом деле, пора подумать о том, как я буду жить дальше, – сказала я. – Вы вытащили меня из-за решётки и ничего с меня за это не взяли. Я осталась вам должна.

Он сжал мои пальцы руками в перчатках.

– Ну что ты, детка, ты ничего мне не должна. Я сделал это по прось­бе Эйне.

– Но просто так вы ничего не делаете, – сказала я. – Вы сами так сказали.

Оскар улыбнулся.

– Да, я так сказал. Я бы не стал ничего делать для тебя, если бы не имел на тебя виды.

– Виды? Вы что, хотите, чтобы я вышла за вас замуж? – воскликну­ла я.

Он засмеялся и погладил меня по плечам.

– Нет, ну что ты! Хотя... Это мысль. – Он поднёс мою руку к губам и поцеловал. – Ну, а если серьёзно, дорогая, то я имею на тебя виды в том смысле, чтобы обратить тебя в нашу веру.

– Веру? – Я ощутила холод в кишках и невольно попятилась, но Оскар крепко сжимал мои руки в своих, затянутых в тугие перчатки. – Что за вера?

– Эйне уже познакомила тебя с её основным постулатами, – сказал Оскар. – Хищники и жертвы, помнишь? Но она не успела довести дело до конца, потому что ты оттолкнула её... Она больше не хочет приближаться к тебе, потому что её сердце ранено твоей жестокостью. Но, несмотря на это, её заботит твоя судьба, и она попросила меня стать её преемником в отношении тебя. Она сказала, что чувствует в тебе задатки, и она права: я тоже их почувствовал, встретившись с тобой. Если нас с Эйне не обмануло чутьё, на твою долю уготовано много интересного... И нам всем тоже – с твоим приходом в наши ряды.

Я попыталась высвободить руки, но не смогла: так крепко Оскар их держал. И чем дольше он их держал, тем сильнее я чувствовала его влия­ние на меня. Не то чтобы он подчинял меня своей воле – такого жёсткого воздействия я не ощущала, скорее он очаровывал меня ласковым взглядом.

– Какой смысл протестовать и противиться, детка? Что тебя ждёт, останься ты с людьми? Для них ты умерла, тебя нет. Воскреснуть ты уже не сможешь: свидетельство о смерти – твоя могильная плита, из-под кото­рой тебе не выбраться. Тебе никогда не доказать, что ты – это ты, уж по­верь мне как специалисту. Даже если допустить предположение, что это тебе удастся, то тебя снова ждёт тюрьма. Идти тебе некуда, дома у тебя больше нет – Алла вряд ли примет тебя с распростёртыми объятиями. Если уж она отказалась от тебя мёртвой, то живой ты ей будешь нужна ещё меньше. У тебя никого нет на целом свете, детка, никто тебе не помо­жет, не приютит, не накормит и не согреет.

Оскар помолчал одно мгновение. До сих пор он говорил негромко, спокойно, рассудительно и грустно, в своей обычной, слегка усталой ску­чающей манере, а теперь продолжил отчётливо и сурово, со всё нарастаю­щей громкостью и жёсткостью:

– У тебя есть выбор: либо остаться с людьми и опуститься на самое дно жизни, стать никому не нужной, бесправной и бесприютной бродяж­кой без документов, либо присоединиться к нам и стать сильной и свобод­ной, обзавестись парой прекрасных крыльев и летать куда угодно, не зная границ!..

Он говорил это, стискивая мои руки до боли, обжигая меня взгля­дом, а я с каждым его словом всё больше вжимала голову в плечи. Его сло­ва, раздаваясь, приобретали какое-то странное эхо, металлически холод­ное, царапающее и колющее, как шип. Последнее его слово, стихнув, ото­звалось звоном в моих ушах. И всё-таки я попыталась протестовать.

– Лучше бы я села в тюрьму, но осталась бы человеком, – прошеп­тала я чуть слышно.

Губы Оскара искривила горькая усмешка, он смотрел на меня с жа­лостью, почти с презрением.

– Тот, кто попадает в пенитенциарную систему, перестаёт быть че­ловеком в настоящем смысле этого слова, – сказал он, делая веские паузы между фразами, словно для того чтобы лучше втолковать мне их значение. – Вышедший оттуда человек уже не тот, кем он был раньше. В большинстве случаев все его социальные связи рвутся. Того, кто побывал там, люди выбрасывают из своего общества. Клеймят. Шарахаются от него, как от прокажённого. Не принимают на работу. Человеку, отбывшему тюремный срок, трудно найти понимание и восстановить доверие к себе окружающих. И часто, к сожалению, он снова попадает в неволю. Порочный круг замыкается. Жалкое, жалкое существование! С людьми тебе делать нечего, детка. Ты уже вырвана из их общества с корнями.

– Это вы вырвали меня, – сказала я. – Чтобы у меня не было выбо­ра.

Оскар привлёк меня к себе и положил руки мне на талию. Когда он заговорил, его голос звучал мягко, грустно и ласково, обволакивая и оку­тывая меня клейкими чарами.

– Девочка... Если ты вспомнишь ещё раз, какая судьба тебя ожида­ла, если бы ты осталась в этих застенках, то ты по-другому бы взглянула на моё вмешательство. Всё шло к твоему осуждению. Десять лет, не меньше. Возможно, ты выжила бы там... Но лучшие твои годы были бы загублены, и то, что от тебя осталось бы, трудно было бы назвать человеком. Десять лет за преступление, которого ты не совершала! Зачем, зачем тебе это? А потом ведь есть ещё риск стать добычей. Об этом ты забываешь? Раньше ты жила и не подозревала о нас – точнее, не верила в нас, но теперь ты знаешь, что мы существуем, мы рядом с вами, мы среди вас. Нас немного, и это помогает нам оставаться незаметными. Но мы есть, и опасность не исчезнет никогда. Терять тебе нечего, потому что у тебя ничего нет, зато приобрести ты можешь очень много.

– Что? – спросила я.

– Нашу силу, – сказал он. – А имея её, ты можешь приобрести всё, что захочешь. Было бы желание.

Аделаида в глубокой задумчивости склонилась над своим пасьян­сом, как будто её всё это не касалось.

– Дайте мне подумать, – сказала я.

– Не вижу в этом смысла, – сказал Оскар. – Но, если тебе так угод­но, изволь. Я приду завтра.

Он достал из внутреннего кармана тонкую пачку денег и бросил на столик.

– Пополни свой гардероб чем-нибудь приличным, – сказал он. И до­бавил с усмешкой, окидывая меня взглядом: – Пока что из всего твоего внешнего вида я могу одобрить только стрижку.



продолжение см. http://www.proza.ru/2009/12/14/1316