Алешкины рассказы. Жизнь продолжается

  Немец, врач полевой комендатуры, осматривавший Женьку, всё цокал языком, всё мял его жалкую кровоточащую ягодицу. Затем обратился к немного стоящему позади него в позе уважительного почтения, офицеру и что-то быстро проговорил по-немецки. Тот вскинул брови и попытался что-то возразить. В ответ врач разразился гневной и непонятной тирадой и что-то стал выговаривать офицеру. Вскоре оба ушли, а
 к Женьке  пришла медсестра из числа наших  военнопленных и сделала тому укол, по - новой его хорошенько перебинтовала и рассказала матери, что сама она из-под Пскова, что немцы к ней хорошо относятся, что немец-врач только что  приказал ввести Женьке противостолбнячную сыворотку, жутко дефицитную и непонятно, что это он так расщедрился.
 Вскоре медсестра ушла, а Алёшка взял кошелку и отправился уже привычным маршрутом на поле по-над Доном, где в земле все местные жители рыли картошку, которую так и не успели убрать. Ею, это самой картошкой, питалось всё население города. Вообще, жили голодно. Алёшка, например, узнал, что такое похлёбка из лебеды, что такое суп из коры липы, как  жарится картошка на солидоле. Особенно он не любил эту самую похлёбку из лебеды и крапивы - ешь, ешь, а сытости всё нету, уж и брюхо под самый нос, а уже опять есть хочется.
  Размышляя о еде, Алёшка и не заметил, как со стороны Придонского по полю, где он копал картошку, наши открыли миномётный обстрел. Мины уже нешуточно рвались неподалёку.
  «Надо бежать!»- подумал Алёшка
 Перед ним расстилалось всё изрытое, где минами, где снарядами, поле…. До дома далеко, никого в поле не видно, только мины рвутся всё ближе и ближе. Алёшка сильно перепугался и побежал в сторону небольшой балки, там можно было отсидеться. Грубая рука неожиданно повалила Алёшку и потянула вниз. Алёшка  кубарем скатился  в окоп, который он сначала и не заметил - так искусно тот был замаскирован.
 Перед ним сидел здоровенный немец с карабином на коленях. Чуть поодаль сидели ещё трое немцев и о чём-то переговаривались. Сидя в окопе, они наблюдали за воздушным боем, идущим над Подклетным. По выражению их лиц можно было понять, что бой шёл с переменным успехом . Когда «мессер»  заходил в хвост нашему истребителю или заваливал того в дымное пике, немцы возбужденно переговаривались и хлопали в ладоши. Когда побеждал наш - удрученно цокали языками и сокрушённо качали головами. Мордатый немец, затащивший Алёшку в окоп, сначала сидел неподвижно, потом полез в карман, достал оттуда шоколадку с нарисованной коровой на обёртке, половину отломил себе, а остальное протянул Алёшке - мол, на, ешь. Затем жестами приказал тому сидеть и не высовываться из окопа - пусть  сначала обстрел закончится. Алёшка ещё какое-то время посидел, с удовольствием съел половину шоколада, а половину завернул в фольгу и спрятал в карман- это Женьке.
  К полудню он был уже дома и рассказывал о пережитом маме, которая в это время  кому-то шила на заказ телогрейку. За пошитую телогрейку ей обычно давали полбуханки хлеба, иногда хозяева телогрейки расщедривались   и тогда дома появлялась она - вожделенная картошка, целых полведра! Мама в шутку говорила, любовно поглаживая полированный ,блестящий бок своей машинки-« Кормилица ты наша!»
 Отобедав кашей, Алёшка был выпущен во двор, где тут же стал верховодить стайкой малышей.
  Но в этот вечер Алёшка стал свидетелем сцены, о которой и сейчас,60 лет спустя, он рассказывает, волнуясь и с дрожью в голосе.               
 «Алёшка! Айда с нами - там пленного привели! Ща допрашивают. Пошли, поглядим» - во дворе появился соседский Петька и сразу собрал вокруг себя толпу пацанов. 
 Хорошо, что мать не слышала этого «айда», она спустилась в погреб, а то бы Алёшке вновь пришлось бы  целый час выслушивать причитания матери, регулярно чередующиеся оплеухами и подзатыльниками, на тему -  «сиди дома, как бы чего не вышло! Один, вон, уже лежит в бинтах! И ты туда же?»
 Пользуясь отсутствием матери, Алёшка пулей выскочил во двор, провожаемый завистливым взглядом «Суслика». Они гурьбой направились к одиноко стоящему дереву, служившим им «наблюдательным пунктом».
 С дерева отлично был виден двор комендатуры и его окрестности, примыкавшее к нему здание бывшего заводоуправления и сараи. Во дворе, действительно, стоял  человек в красноармейской форме, без пилотки, без ремня и, почему - то, босиком. Роста он был маленького, коренастый и какой-то весь изможденный. Глаза его выражали покорность и страх. Он совсем не походил на тех красноармейцев, которых Алёшка сотнями видел на плакатах довоенной поры - решительных и смелых, уверенных в своей правоте и потому ни в чём не сомневающихся.
 Рядом с красноармейцем стоял полицай-хохол с винтовкой. Он о чём-то оживлённо разговаривал с немцем- переводчиком, который высунулся из окна и , коверкая русские слова, разговаривал то с полицаем, то с кем-то в глубине комнаты. За тем, видимо, считая разговор оконченным, переводчик махнул рукой в сторону Девички, небольшой речушки, впадающей в Дон, и захлопнул окно. Пленный, опустив голову, молча продолжал стоять, пока его не вывел из оцепенения толчок полицая - пошли, мол, всё ясно…
 Мальчишки быстро слезли с дерева и пошли за ними - интересно же, чем всё кончится!
  Близко не подходили, шли метрах в 30, как бы всем своим видом показывая - « идём на речку, по своим делам, а что тут такого?»
  Через 15 минут подошли к обрывистому берегу Девички.
  Полицай остановился, закуривая, и махнул рукой пленному -  мол, иди…
 Пленный, было, пошёл вниз по тропинке, потом, видимо, почуял что-то неладное, вернулся к хохлу, 2-3 минуты они о чём-то разговаривали. Потом пленный  взял из его рук самокрутку,  медленно ста л спускаться, жадно и как-то поспешно затягиваясь.
 Полицай передёрнул затвор винтовки, поднял её, целясь пленному  прямо в затылок. Алёшка, наконец, поняв, что перед ним разыгрывается, почувствовал, что каждый волос его кричит и протестует. Он мгновенно покрылся холодной испариной
 Хлопнул выстрел.
 Несчастный парень с разворочанной головой скатывался под откос Хохол, даже не перекрестив лба, спокойно закинул винтовку за спину и пошёл в сторону комендатуры, так же легко и степенно, словно только что закончил нудную и надоевшую ему работу.
 Любопытство заставило мальчишек, что называется, досмотреть весь спектакль до конца. Они бегом спустились к месту падения расстрелянного, к самой реке.
 Тот лежал, раскинув руки, словно хотел кого-то обнять, невидимого. Глаза его были открыты. В них застыло выражение  полного покоя.  Огромное скопище зеленых мух уже облепило его развороченный пулей затылок. Пахло свежей кровью и ещё чем-то речным.
 Мальчишки молча возвращались в город. Всё, только что увиденное ими, не располагало к обычной болтовне. Расходились по домам тихо. Дома Алёшка целый час просидел молча, на расспросы брата не отвечал или отвечал автоматически. Ночью Алёшку бил озноб, он раз за разом вспоминал последние движения осуждённого, его суетливые затяжки последней папиросой, как он катился под откос, его широко раскрытые глаза - там, когда он уже лежал без движения. И этот постоянно преследовавший Алёшку запах- запах крови и чего-то речного.