Роман глава сорок четвёртая

1
Стажировка курсантов подгадана так, что в войска они попадают на начало учебного года. Есть, оказывается в Вооружённых силах такая серьезная дата. О том, что в армии существует учебный год, можно догадаться только в мизерный промежуток: с первого по второе декабря. В частях, где старт к военным знаниям сопряжён с особой лихорадкой, признаки нездорового оживления можно разглядеть ещё и третьего, но никак не дольше.

Армейский учебный год – совсем не то, что школьный. Начинается он, как говорится в народе - ни к селу, ни к городу. Ни первого сентября – как во всей стране учебный, ни первого января – как во всём мире обычный. Впрочем, в армии много чего подобным образом устроено.

Ни учебный год, ни его начало военные не любят. Категорически. В мало-мальски размеренную жизнь с устоявшимися плюсами и минусами вдруг вносится невообразимая суета: все обвешаны полевыми сумками, портупеями, флажками, бегают взад-вперёд с озабоченными лицами, с тревожными чемоданами. Команды, крики, мат стоят над местами скопления шумной канонадой.

В эти дни офицеры пропадают на службе по двадцать четыре часа в сутки, с них без конца требуют какие-то планы, конспекты, схемы построения по тревоге, списки получения и ведомости выдачи. Как рядовой воин, так и офицер живут в эти дни только ожиданием неизбежной вздрючки, поскольку проверено: за причиной у хорошего начальства никогда не заржавеет.

Для начала получите строевой смотр – самый ходовой ритуал по наглядной демонстрации ничтожности, тупости и разгильдяйства личного состава. Горькая правда тут всплывает через осмотр внешнего вида и экипировки, перетряхивание вещмешков и тревожных чемоданов, выслушивание сбивчивых заиканий о должностных обязанностях.

Без вещмешка и тревожного чемодана военному никак: каждый миг он готов отправиться на войну или учения. Хоть с плаца, хоть от любовницы. Потому обязан запастись вещами (бритва, фонарик, носки…), скрашивающими ему жизнь в полевых условиях и придающими бравый ухоженный вид. Положенную чемоданную тряхомудь на высокое обозрение вываливают все – от солдата до командира части, красиво раскладывают на земле, вежливо показывают, при нужде объясняются, при получении нагоняя - каются.

Проверяющие - полковники, подполковники и даже майоры, ходят вдоль рядов, перебирают «тревожное нутро», выискивают недостатки. Без недостатков в советской армии нельзя: недостаток нашёл – словно клопа-кровопийцу ногтём раздавил. Или кровожадное щупальце мирового империализма в тиски зажал. Полное облегчение и чувство исполненного долга.

Офицер в здравом уме понимает глупость пристального изучения чужих вещей, поскольку дело это интимное и должное непосредственным начальником требоваться. Но не всякий большой чин дорастает до такого озарения. Попадётся ходячий «рентген» с тремя большими звёздами, для которого «учёт» и «социализм» - близнецы-братья, и начнёт копаться с повышенным пристрастием: осмотрит марку одеколона, подсчитает иголки, измерит длину нитки. Заглянет, верно ли шинель подписана и есть ли в документе печать о закреплении оружия.

Святым делом полагается вопросить о жалобах и предложениях, выслушать их с умным, сострадательным лицом. Предложения местного инициатора проверяющий мысленно посоветует засунуть куда подальше, хотя для порядка достанет листок и карандаш (ручка на морозе не пишет), что-то черкнёт.

От проникновенного вида и начальственного карандаша у неопытного жалобщика рождается надежда на исход своей челобитной. Совсем напрасно. Листок с накарябанной жалобой непременно потеряется в глубоких карманах, а если не потеряется, то почерк через неделю не разберётся, а если и разберётся, то начни проверяющий суету по факту жалобы, его тут же наверху и спросят: «Оно тебе надо»?

Потому предлагать, например, оборудовать возле КПП стоянку на три личных автомобиля, всё равно, что предложить слетать на макете грозного оружия, что на всю округу торчит из-за забора соседей-ракетчиков, на Луну, в разведку.
Матёрый кляузник пустопорожность псевдо-чуткой суеты на плацу знает и потому за результатом спешит в могущественную тишину партийно-политических кабинетов. Так вернее. Мудрый воин вообще не тешит себя надеждой на высочайшее вмешательство – жизнь всё разберёт сама. И потому с каменным лицом докладывает: «Жалоб и замечаний не имею»! После долгожданного «не имею» всем становится хорошо: и проверяющим и опрашиваемому субъекту и его командирам.

Суета, которая к счастью со скоростью метеорита превращается в пшик, в эти декабрьские дни одна не ходит. К ней в друзья набивается невообразимый глубокоэшелонированный пафос. Выражается он в том, что высокие начальники и политработники покидают тёплые кабинеты и устремляются по воинским частям – к людям.

Людей собирают где только могут, и с напускным душевным трепетом вдувают в уши одну и ту же передовицу журнала «Коммунист Вооружённых Сил». О священном долге перед родиной и коммунистической партией, о важности текущего момента, которая никогда раньше не добиралась до таких высот, о неусыпных происках проклятого империализма и пр. пр. Впрочем, есть одна вещь, что претерпевает изменения - номер последнего съезда КПСС. С ним надо не сесть в лужу.

Как ни странно, вместе с исходом одного-двух дней, на нет сходит и весь «новогодний» энтузиазм. Не потому, что так хочется разгильдяям, вредителям, а тем паче врагам Советского Союза. Нет. Срабатывает самый, что ни есть объективный закон - в режиме идеально-уставного функционирования любая воинская часть не протянет и трёх суток. Ввиду удивительного парадокса, что сродни революционной ситуации: чем выше верхи, тем больше они на устав плевать хотели (в части себя касающейся). А низы в дисциплинарном и нравственном разложении всегда готовы не только поддержать верхи, но и превзойти. Горячо, незамедлительно.

Солдат с такой напастью, как жизнь строго по уставу справится день, неделю, даже месяц. Он, служивый, всего на два года призван. Первыми «залюфтят» офицеры – и чем выше звание, тем циничнее и быстрее будет послана к чёртям система уставных требований. К себе самому, конечно.

Логика в этом железная - не для того человек наверх с таким трудом ползёт, чтобы по чужим указаниям в разные позы раскорячиваться. Каждый начальник – существо земное, со слабостями. Ему отдохнуть хочется от забот праведных, подышать вольным воздухом, личную пользу из высокого положения извлечь. Словом, «расслабуха» – штука неизбежная и начальственных особ она себе в жертву выбирает первым делом. А уж вниз эта безобразница по цепной реакции побежит, никуда не денется. По всем законам физики.

2
Капитан Кречетов - командир мотострелковой роты, куда присунули Тураева и Круглова, принял стажёров благосклонно. Что для строгого, не понимающего шуток офицера, оказалось редкостью. Но для милости причины были. Два взвода из четырёх болтались у Кречетова без командиров. Полгода назад Родина срочно затребовала одного взводного в Афганистан, и того в сторону Кушки отправили как из пушки. (Задержку могли расценить как измену социалистическим идеалам!) Зато с обратной заменой родина дремала, выпускника училища рота так и не дождалась.

Другой взводный – лейтенант Горихватов, неразговорчивый субъект с криво посаженной челюстью, чрезвычайно быстро измучился тяжёлой службой на оренбургских просторах и с погонами решил распрощаться. Однако спокойного расставания с Советской армией никто никому и никогда не обещал, потому бороться с глупым заблуждением лейтенанту предоставили неограниченное время. А на период борьбы предложили ходить в форме и свято исполнять обязанности.
Как показала жизнь – не на того с полезными рекомендациями напали. Лейтенант в первом отпуске отрастил бороду, которую планомерно довёл до состояния всклоченной, и стал уныло, но взвешенно бродить по лезвию ножа: делал всё, чтобы не перетрудиться, но и за безделье не попасть военному прокурору на зубок. Несмотря на микроскопический вклад в боеспособность, бородатую голову в кассу батальона лейтенант просовывал регулярно. А когда горе-офицера попробовали наказать рублём, сам побежал к прокурору с претензиями.

Кречетов просто истерзался Горихватовым. Допустить, чтобы на строевом смотре его партизанские заросли разглядывал какой-нибудь полковник, было равносильно добровольному восхождению на эшафот. Лейтенанту-ловкачу приказали схорониться в общежитии и дальше туалета бороду не светить. Что тот с удовольствием и сделал, запасшись десятком бутылок водки, и вывесив над кроватью охранную грамоту своим нечесаным зарослям - медицинскую справку о посттравматическом дефекте челюсти.

3
Погода первого декабря не подвела - выпала суровая. С календарным началом зимы (вот оно, главное совпадение!) и мороз ухнул ниже двадцати, ветер как следует припустил. Залетал недобрый гость и в военный городок: одаривал хлёсткими порывами в лицо – словно пулял мелкой дробью, запросто пробирался сквозь шинели.

Тоцкая мотострелковая дивизия выстроилась на огромном утоптанном плацу. Снег по такому случаю разгребали всю ночь и укладывали в «военные» сугробы – в форме гробов. Вдохновить соединение на ратный труд приехал начальник штаба округа генерал Плотников. Он же и держал полагающуюся речь. Длинную, пафосную.

Праздничный строй заледенел сосульками после трёх минут митингования, а начальственная речь ни счастья, ни тепла, ни воодушевления замёрзшим воинам не принесла. Наоборот, большая очередь желающих крикнуть в микрофон что-либо патриотическое, отозвалась в народе преждевременным параличём.

Дальние ряды, впрочем, беспокойно топтались, трясли плечами, руками. Офицеры покачивались на носках, чтобы согреть ноги. Покойники в морге внимали бы выступающим лучше, чем приволжские мотострелки – меньше всего сейчас хотелось слушать про направляющую и руководящую роль коммунистической партии, про Константина Устиновича Черненко, про героическую Тоцкую дивизию, которой прямо в лицо злобно и смрадно дышат империалисты.

Когда приступили к долгожданному смотру, солдаты от покойников почти ничем не отличались, разве что с третьего раза выполняли команды и чуть-чуть шевелились. После показательного выворачивания вещмешков и чемоданов, после бормотания каждым воином заветной фразы - «Жалоб и замечаний не имею», ибо только последний идиот мог сейчас вынашивать в себе жалобы, части дивизии разбрелись по местам дислокации.

4
Если солдатика сразу посадить на машину или в бэтээр, на пальцах рассказать куда ехать, жизнь тут же подтвердит железное правило: «Гладко было на бумаге…»  Выйдет конфуз - от неумения, перепуга, суеты. А если к боевым машинам рванутся сто необученных человек, то дело закончится катастрофой. Потому первые два дня навык вбивается старинным верным способом - пешим по конному.

Безопасно и доходчиво. Вроде как на машинах, на самом деле на ногах. Водителю - табличку с номером на спину и грудь, чтобы чувствовал себя бэтээром; отделение пехоты рядом, будто на колёсах, под крепкой бронёй. Тут можно маршрут перепутать, рот раскрыть и потолкаться друг об друга – не страшно. Последствия - тычок в шапку, да трёхэтажный мат.
Через пару дней организованной беготни, убедившись, что каждый сверчок знает свой манёвр, экипажам дозволяют занять места в боевой технике. Для начала в светлое время суток, потом и ночью. И это уже не игрушечные перетряски, тут за ошибки расплата другого фасона.

Потому Кречетов своих взводных и помощников инструктировал тщательно:
- Следить, чтобы солдат ЧП не допустил. Главное – его жизнь и здоровье! Норматив – сегодня не влез, завтра догоним! Двойку на тройку переправим, а жизнь воину не вернёшь. Полезет в запарке под колёса – за ремень его! С сигаретой к бензину – по морде, для просветления! Быть начеку! Советский румын способен отчудить что угодно. Потом нам объясняться, почему этого урода папка спьяну зачал, а мамка стоя родила! Страна присылает идиотов, а народ думает у нас тут солдатик как на плакате. Честный, преданный и исполнительный! А он тупой, ленивый и паскудный!
Тураев, Круглов слушали Кречетова во все уши, писали в тетради. Антон только удивлялся, сколько подводных камней таит в себе с виду простое дело – тревога.

Капитан хлопнул ладонью по столу.
- Без воздуха в тормозной системе – не трогаться! Накачать шестёрку! А то влупят то ли от счастья, то ли от страха – по газам, а тормозов в машине нет! И давит это тупое создание людей насмерть и сносит всё, что под колёса попадётся.

5
Тревога зимой – что конец света в отдельно взятом месте: прыжки, гонки, паника, пинки, нескончаемые крики, начальственные молнии и преисподний дым от прогреваемой техники. И всё это - на жутком холоде.

Забот по тревоге – целое море! Подскочить с кровати и одеться, получить личное  оружие и экипироваться, прибыть в парк, завести технику, загрузить вооружение и боеприпасы, построить колонны установленным порядком. Лишь потом – прощай, Тоцкое!

А двигатель без аккумулятора не заведёшь. Аккумуляторы в аккумуляторной – подальше от холода, поближе к зарядке. Надо получить, притащить, поставить, прикрутить. Благо, что боевой дух творит чудеса: в обычный день солдатик согнётся под аккумулятором в три погибели – как-никак сорок килограмм, и топает со скоростью ежа. По тревоге самый тщедушный рядовой несётся с тяжёлой ношей, словно с пустой картонной коробкой.
Долгожданный аккумулятор на месте. Теперь прогреть двигатель, поскольку с холодным маслом его не заведёшь. А если и заведёшь, никуда не уедешь: коленчатый вал и вкладыши можно сдавать в металлолом. Разогревается двигатель специальным котлом. Котёл хоть и называется мужским родом, штука капризная как кисейная барышня: то бензина мало, то бензина много, то воздуха мало, то воздуха много, то свеча не горит, а то и гляди вспыхнет пожар.

И везде очередь – порой сосредоточенная, угрюмая, чаще злая, беснующаяся. За оружием, валенками, шинелями, касками, аккумуляторами... Сбившийся с ритма человек сразу рождает толкотню и гнев сослуживцев. Но самый отвратительный фактор – время! «Быстрей»!- кричат командиры. «Быстрей»!- торопят стрелки секундомеров. Время враг! После команды «Тревога!» оно работает против каждого солдата, против каждой роты, против батальонов, полков, против всей дивизии.
И, наконец, результат – открываются какие только есть ворота, и колонны машин, бронетехники устремляются вон, подальше от брошенных казарм и каптёрок, складов и подвалов, домов офицерского состава и магазинов – все того, что составляло неприхотливый гарнизонный быт.

Если бы была возможность посмотреть на гарнизон сверху, он в декабрьские дни напоминал бы круглую бомбу времён Александра Суворова. А выскакивающие в разные стороны колонны войск придавали бы схожесть с разлётом осколков. Разве что без огненных всполохов.
К счастью, звучал «Отбой», и тренировки принимали обратный ход: колонны стекались в парки своих частей, техника загонялась в боксы, солдаты возвращались в казармы и разоружались! Слава Богу, что всё это игра!
Среди могучих отливов-приливов бронированных волн метался и взвод Тураева. Когда его бронетехника встраивалась в колонну, Антона распирало от счастья. Вот она – боевая сила! Три бэтээра, тридцать солдат с автоматами, гранатомётами. И он – командир! Кому показать, каким способом раки зимуют?!

Одно плохо – зима! После очередной тренировки батальон отогревался в расположении. Тураев сидел со взводом, блаженно предавался теплу.
- Товарищ курсант, к чему такая суета? – совершенно серьёзно спросил стажёра рядовой Михайлов – круглолицый приветливый сибиряк. - Что, противник возле Куйбышева за пятнадцать минут окажется? Не успеем отразить? Или не заметим?

Вопрос заключал здравый смысл. В самом деле, если дивизия старается оказаться за воротами своего же городка через каких-нибудь двадцать-тридцать минут, какого противника мы там собираемся встретить? Который за полчаса преодолеет две тысячи километров? Где же тогда глаза и уши у армии? Или вся беготня опять по принципу – чтобы служба мёдом не казалась?

Тураев над прессованием тревожного времени к разумному пределу тоже задумывался, но тогда нужду в лихорадочных сборах разъяснил подполковник Лялин. И он повторил солдатам то, что говорили ему:
- Покинуть место постоянной дислокации в норматив требуется ради одного: вывести часть из-под ядерного удара. Двадцать минут – определено не желанием из людей мыло выжать, а сроком подлёта ракет противника. 
- А семьи? – вдруг спросил командир отделения сержант Косогоров. – Жёны, дети. Они-то по тревоге не собираются. Под ядерный удар?

Повисла тишина. Мысли о ядерном оружии всегда наводили на Тураева если не ужас, то ощущение тупика, нелепой безысходности в планетном масштабе. Вот и вопрос Косогорова - честно ли военным близких бросать, а самим спасаться?
Просто замкнутый круг! Спасаться надо, чтобы потом воевать. А за кого воевать, если по твоему очагу нанесён смертельный удар? Мстить в безумной ярости, стирать с лица земли то, что уцелело после встречных ядерных атак?!

Нет! Лучше о таком кошмаре и не думать. Да здравствует мир во всём мире!
- Тут спасайся, не спасайся, - тихо прошептал большеглазый – словно девица-красавица, рядовой Шустов. - Спасение в другом.
Тураев шёпот разобрал. Что сидящему рядом солдату известно спасение, ради которого голову ломают учёные и военачальники, Антона заинтересовало.
- В чём же?
- Смеяться будете, - недоверчиво посмотрел на него тот.
- Не буду.
- Спасение истинное на небесах, - огромные глаза Шустова с трепетом вознеслись кверху, а тихий голос наполнился сладостной надеждой. - А грешникам там огонь будет – страшнее ядерного! Геенна огненная!   

Тураев еле удержался, чтобы не «хрюкнуть» от откровенной иронии: ядерные взрывы он видел по телевизору, в кино, на плакатах и фотографиях. Их жуткая и разрушительная сила была проверенной реальностью. Реальностью, способной лишить человека счастья и покоя лишь одним воображением, ожиданием, вероятностью воплощения, не говоря уже про само воплощение. 

А небеса? Кто видел на них спасённых, кто видел наказуемых? Разве что спели Led Zeppelin про лестницу на эти небеса. И то, только друг Слава знает, куда по их разумению эта лестница ведёт. А толком и он не знает – там с его слов вообще какая-то женщина золотишком озабочена!

В конце-концов, почему бы в песне и не спеть про лестницу на небеса? Про жёлтую подводную лодку сочинили! Самый раз и про лестницу – хоть на небеса, хоть на свинцовый дирижабль! Наверх куда-нибудь!

В жизни-то где ответ? Ведь шарахнут паразиты-американцы, у которых всё руки чешутся социализму кислород перекрыть, по родимой стране атомной бомбой! Побегают советские люди и Тураев с ними в ОЗК и противогазах сутки – и прощай, землица! Потому как дальше – не выжить!  Ох, невесело!!!

Глава 45
http://www.proza.ru/2010/01/08/440