На острове

Рассказывают, что несчастный Робинзон попал на необитаемый остров и, измученный «Нарзаном», одиночеством и тяжёлым физическим трудом, только о том и мечтал, чтобы за ним прибыла прекрасная бригантина и унесла его, наконец, туда где есть много людей, говорящих с ним на одном языке!
Ау!!! Люди!...
Поплачь, Робинзон. Оглянись вокруг. А ведь ты никуда и не уезжал.
Так когда же с тобой произошло кораблекрушение?

Настоящий Робинзон с рождения живёт на необитаемом острове, но сначала не догадывается об этом.
Сначала ты играешь в песочнице и уже тогда чувствуешь, что с тобой что-то не так, потому что чаще всего ты играешь один… А потом обнаруживаешь себя на берегу моря, и не с мячиком, а с какой-то книжкой в руке… Ты на Острове.
Ты живёшь и растёшь. Все говорят - и ты говоришь. Все поют несложные песенки - и ты поёшь: «Ветерок, на вид крылатый манит в лес…».
- Постойте! Вы неправильно поёте! – наконец не выдерживаешь ты, - не «на вид крылатый», а «надев крылатку»!
- И откуда ты такой дурак, Робинзон, вздыхает Старшой, - бери сетку, пойдём кроликам траву рвать… И ты идёшь рвать траву.
А потом ты ходишь по улицам – может быть Гадяча, а может быть Гаити, это неважно - а улицы тоже ходят… мимо тебя. Ты начинаешь уставать, и тебе кажется, что каждое вновь сказанное слово не имеет смысла. Вдруг тебе навстречу выскакивает гаитянка-ню, сбежавшая с полотна Гогена и говорит: «Скажите пожалуйста, как пройти в туалет?». Ты поднимаешь на неё невидящие глаза и отвечаешь вопросом на вопрос: «Как пройти в библиотеку?».
Ни одна нормальная гаитянка не выдержит такого обращения, поверь.
Ты производишь то же самое количество механических действий и телодвижений, что и все остальные вокруг. Но идёшь ты или сидишь, а у тебя появляется такое ощущение, что ты становишься прозрачным. Тебя почти никто не видит!
Потом ты чувствуешь, что в жизни нужно что-то поменять.
Ты подсаживаешься за столик к Зосе Синицкой, которая кажется тебе добрее многих, и говоришь: «Поедем на турбазу в эти выходные. Чуден девственный лес при тихой погоде! Готовить будем сами на костре».
Зося явно стесняется ехать.
- У вас зарплата сорок рублей, - говорит она, - а у меня искания…
А тебе уже лень спрашивать – откуда у неё такая секретная, но непроверенная информация.
Тебе становится очень грустно. Ведь ты на острове совсем один! Ты вдыхаешь морской бриз и мечтаешь посмотреть в глаза настоящего друга. И вот они, эти глаза.
К тебе подбегает запыхавшийся Пятница, роняет тебе почти на ноги ведро картошки и кричит: «Смотри – посевная! Стопроцентная всхожесть! Бери сетки и побежали, пока её не разгребли!!!». Ты вздыхаешь, хватаешь сетки и бежишь вслед за другом. С вопросами пропитания шутить нельзя.
Со временем ты понимаешь, что жить на необитаемом острове не так и плохо. Ты спокойно сидишь на берегу, по привычке поглядывая на горизонт, и читаешь истёртую книжку. В это время тебе не нужно ничего – ни пятниц, ни суббот. Ни Таити, ни Гаити. Здесь тебе не нужна даже хижина дяди Тома. А главное - тебе не нужно ни с кем разговаривать!
И вдруг на этот солнечный берег море с грохотом выбрасывает огромный сундук. Нет, там не «Нарзан», как ты скромно рассчитывал. Сундук открывается и из него выходят трое полупрозрачных существ … трое из ларца? Их лица пока нечёткие, но ты подходишь ближе и ближе.
- «Фаллехов гендекосилаб есть сложный пятистопный метр…», - начинает один.
- «О, прикрой мои бледные ноги», - продолжает другой,
- «Голова моя – фонарь с перебитыми стёклами…», - подхватывает третий.
Книга из твоих рук падает в море, а сам ты бросаешься навстречу этим существам, вы обнимаетесь и ты кричишь: «Наконец-то, дорогие мои! Наконец-то…».