Монолог 28

28.

Цветы мне прошуршат, что смерти нет
(Они давно засохли в этой вазе)
                ***
Разваливаясь, огромная Империя увлекала за собой в тартарары все свои провинции, города, села и веси. Процесс этот не обошел и Город, поскольку покидать его начали самые умные и талантливые люди. Наиболее ощутимым уроном, по моему глубокому убеждению,  был, практически, массовый  выезд Древнего Народа, который вносил в палитру Города очень экзотические краски, и в целом, и в частности, соответствуя характеру этноса, возникающего, как правило, на перекрестке цивилизаций путем взаимопроникновения и органического единства корней народов совершенно разных рас и культур. Это напоминало исход из Страны Пирамид, когда, бросая нажитое имущество, целыми семьями и родами, люди бежали в неизвестность, подчиняясь какому-то стадному чувству самосохранения. А те, кто оставались, не желая подчиниться зову толпы, через некоторое время, оглядевшись и оценив ситуацию в стране, обреченно махали рукой и со словами: «Это будет длиться вечно!», -  брели вслед за уехавшими. Однако, кроме Древнего Народа, из Города продолжали уезжать молодые и сильные, поскольку нигде не могли приложить свои способности. Народ Города грубел, мельчал, озлоблялся; его улицы заполнили стаи бритоголовых молодых людей с пустыми глазами и вызывающе одетых девиц с кляксообразными губами и клочьями торчащих волос самых невероятных оттенков. Сам Город в ужасе смотрел на происходящие перемены и отказывался верить своим глазам.

А я ничем не мог ему помочь, так как давно потерялся в дебрях Чужого Города, а мой Город жил лишь  в  памяти и, как во сне, видя гуннов, заполнявших мой Город, я пытался выхватить меч и рвался им навстречу, но рука сжимала пустоту, а ноги не слушались, теряли опору и, повиснув над землей, мое тело становилось прозрачным и бесформенным, растекаясь в пространстве; и только до слуха едва доносились все удаляющиеся и затихающие призывы Города, зовущего на помощь. Пытаясь прорвать оцепенение, весь в холодном поту, я, казалось, возвращался к реальности, но она ускользала из моего сознания, куда-то смещалась и вновь я не мог различить Сон и Бодрствование, Жизнь и Смерть...

Как в зеркале кривом
Деянья и слова
Извращены и пущены по свету.
Но лишь брови излом
Да черная канва
Заката и надрывный голос ветра.

Как больно наблюдать,
Когда твои стада
В беспамятстве подобны сонму бесов,
Да мог ли полагать
В те давние года,
Что сменит глас молитв и звуки мессы.

О Боже, пощади
Безумных и слепых,
В отчаяньи танцующих над бездной,
Без святости в груди,
В канун часов лихих,
Склонившихся в молитве бесполезной.