Замок Эльсинор и вечный Гамлет. Дания - В. Шекспир

Дания
Вильям Шекспир

Замок Эльсинор и вечный Гамлет

Осень… дождь… но даже сквозь его серую вуаль тихо сияют золотом купола нашей древней Обыденской церкви, ведь когда-то в далекие, прекрасные времена Илья Обыденный – Мастер, сказал: «абы дён был» и построил в один день из дерева и без единого гвоздя церковь. А сегодня в белой, каменной церкви – Обыденской церкви, в ней, озаренная мерцающим светом множества свечей – икона «Нечаянная Радость», а великий наш поэт сказал:

…и нечаянно Радость придет,
И пребудет она совершенной!
Александр Блок

И я хочу не забыть, запомнить навсегда о Радости встречи с прекрасной Родиной Гамлета, о радости даже сегодня, в дни, наполненные тщетной суетой, горечью, жалкими, ущербными суждениями, бьющими по сознанию булыжниками слов и расточительством душевных ценностей. В чем же причина, спрашиваете вы? Совершен побег актрисы театра в день возвращения, полета Копенгаген–Москва…
И все же о Нечаянной радости – наших счастливых гастролях театра для юных, о поездке в Данию.
В тот бесконечно длящийся и раздвинувший границы часов день, последний радостный день в Дании возник сквозь сумерки, туман и дождь незабываемый Эльсинор, замок Эльсинор…
Сумерки, непрерывный шум моря и ветра. Волны набегали на огромные белые валуны, белесая трава ложилась до земли и было второе море именно этой травы, стелившейся по другую сторону белых камней…
И в темнеющем замке все время слышен был шум моря и шелест травы и ветер… и хотелось тишины, но чтобы только эти голоса ветра, моря, травы и тайные голоса этих белых камней… да, да, камней. Они помнят всё… Но молчать вместе люди не умеют, почти никто, и когда настали сумерки и прекрасные гобелены из кружевного Брюсселя таинственно мерцали в глубине ниш, и в огромном зале, где тогда в этом почти фантастическом для нас «тогда» давали представления бродячие актеры, наверное, похожие на моих любимых вагантов, поэтов, голодных, нищих, в рваных одеждах, но дерзких, но вдохновенных… и когда хотелось, просто было как-то необходимо тихо пройти по этим холодным, бесчисленным залам, заглянуть в окна и встретить там зеленую бронзу пушек, черный вал и шторм… но именно тогда ворвались голоса, говорящие, что темно, холодно, неуютно и пора уходить…
Уют… О, эта опасная химера с атласной шерсткой и сонной зеленью глаз… уют – закрытое пространство, теплое, усыпляющее и знакомое… но как прекрасен этот ветер, этот замок, хранящий тревогу, это холодное море, полумертвая трава, белые камни и барельеф вечного Гамлета, и эта площадь двора замка, хранящая пестрые тени актеров мира, играющих «Гамлета» даже в наш жестокий век, каждый год, каждый год; и среди камней Эльсинора, как ласточки затаились их голоса, говорящие языком Гения о вечных загадках жизни и смерти. Иногда наивно, но всегда мудро и так отстраненно от наших дней, наполненных, задушенных лавиной, потоком, быть может, не очень нужных миру дел.
Но я снова вернулась к этому барельефу… Гамлет… и услышала… и я вспомнила…

Я – Гамлет. Холодеет кровь.
Когда плетет коварство сети,
И в сердце – первая любовь
Жива к единственной на свете.

Тебя, Офелию мою,
Увел далеко жизни холод,
И гибну, принц в родном краю,
Клинком отравленным заколот.
Александр Блок
И теперь настали сумерки и легкий туман окутал барельеф вечного Гамлета на стене замка Эльсинор, и память подарила мне еще Гамлета, рожденного поэтом жестокого века, истинного поэта с трагической судьбой…

Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль,
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.
Борис Пастернак

И потом шел легкий дождик, и он так шел этим сумеркам, этим островам, этому замку. И мы подъехали к длинному домику, крыша его заросла травой и низко спускалась на его желтые глазки-фонарики, мягко светившиеся в тумане рядом с выпуклыми, радужными, как глаза стрекоз, стеклами окон. В домике пылал камин, и один из наших «суперменов» из «сопровождающих» нас в гастролях, заслонив живой огонь, опустился в мягкое кресло и начал задумчиво курить… Быть может, он почувствовал себя лордом Генри загадочного Уайльда… и не с кем было посмеяться и некому было рассказать о темном золоте каштанов, мягко мерцающих на аллеях легендарного кладбища Парижа, про узорные тени листьев, про розовые и голубые мраморные распятия, лежащие в овале зеленых и белых фарфоровых роз на высоких могилах, и рассказать о божественной статуе белого сфинкса с прекрасным лицом и сложенными в трагическом изломе крыльями на могиле Оскара Уайльда.
Но здесь, в этом домике, с окнами, похожими на радужные глаза стрекоз, я просто любовалась черными барельефами дилижансов на золотистого дерева стенах, ведь это был дорожный трактир с давних времен, и еще здесь было множество свечей в удивительных подсвечниках, и темные в прекрасных рисунках керамические блюда, и я пыталась как-то «отключить» резкие голоса, громкий смех и все-таки, все-таки услышать шорох дождя по травяной крыше и ветер…
В этот счастливый день был еще прекрасный замок и там бесчисленные гербы и нежный блеск серебра, и блеск бронзы, и великолепный орган, и его голос в пышной, какой-то покинутой церкви внутри этого торжественного замка…
Но Баха хотелось слушать одной в тишине, но не «хором» с множеством громких, веселых голосов и потом, потом, уже в отеле, было очень трудно войти в привычный круг общения, в этот ритм, но как-то мягко переключились какие-то внутренние тайные и таинственные рычажки, и они отодвинули в другое пространство море, ветер, замки, дождь, и осталась какая-то безмятежная радость этого дня, этого вечера и просто жизни