Русалочка. Порт Копенгаген

Копенгаген

Порт Копенгаген
Русалочка

…И когда мы приехали в порт, опять шел дождь, шумел ветер и тревожно трепетали черные флажки в порту – их было множество, и паруса рыбацких лодок были рядом с океанскими лайнерами, как будто встретились два века, почти не было свободной воды, лишь маленькие островки серой поверхности моря. И вот здесь мы увидели, на сером, огромном, шершавом валуне Русалочку – знаменитую Русалочку в порту Копенгагена. Путь любви по остриям ножей. Странный и, конечно, великолепно безумный, немного безумный, как считали рассудительные люди – Ганс Христиан видел душу Мира даже в его осколках, в немых и мертвых для нас предметах. Видел каким-то немыслимым зрением душу вещей. Великий Андерсен знал душу жалкой штопальной иглы, склеенного китайского болванчика и, конечно, конечно, душу отважного оловянного солдатика. Ведь это – нам грозное предостережение, нам, подчас в слепоте наших душ.
Но здесь какой-то безумец или какой-то новый Герострат, в туманной ночи, в сполохах синего шипящего огня новой гильотины, и это было совсем недавно, похитил прекрасную головку Русалочки! Она претерпела и это… но вновь возникла под руками великого скульптора Дании и снова неповторима грусть, нежность и обреченность этого взгляда…
Но что прочел в этой душе Ганс Христиан Андерсен?
Путь на Голгофу любви… немота и босые, окровавленные ноги и каждый шаг ранящая боль. Прекрасная, смертельная болезнь любви – этот светящийся, пылающий магнит, этот бешеный вихрь, этот вакуум, втягивающий в себя весь мир с его синими метелями и безмятежными алыми рассветами… эта единственная сияющая точка среди рева огня и убивающего холода вселенной… Обреченность молчания.
Но Божественный и погибший поэт почти, почти прорвал это тайное кольцо.

Пойми же, я спутал,
Я спутал страницы. И строки стихов
Плащом твои плечи окутал,
Остался с тобою без слов…
Александр Блок

Русалочка, рожденная писателем, поэтом, Мастером Гансом Христианом Андерсеном, его талантом человека с некрасивым лицом и тяжелым восхождением на Эверест Славы, Русалочка покорно и нежно всматривается в серую гладь моря, холодного моря, где впервые для нее возникла погибельная красота земного.
Принц красив, это грозная сила, магнит для пылких душ… это нетерпение сердца толкает нас прикоснуться к Красоте, всё глубже погрузиться в это зыбкое очарование, Бог знает как возникшее на земле в потоке серых лиц, потухших глаз, оплывающих тел и жестоких химер с узкими зелеными глазами…
Принц красив. Красота всегда права. И забыты зеленые, теплые волны, пронизанные солнцем, и ночь, когда в волнах качаются звезды и можно стремительно нестись по серебряной стреле лунного отражения, и нет ни времени, ни земного притяжения… Но принц погибельно красив и вечно продолжается путь на Голгофу любви… идет дождь и уже настали сумерки.

Дания. Копенгаген. Порт
Флоренция
Рафаэль – музыка великой Тишины

…На эти таинственно-мерцающие в нежном сумраке клетки, на эти тончайшие сплетения серебристых паутинок нервов, вибрирующих от малейшего звука, обрушился ныне поток, вернее, шквал скрежетов, чудовищных тресков, визгов, воплей… Эти бури звуковых волн терзают сжавшиеся от ужаса, от потрясения серебристо-серые клетки мозга, и они в судорожном порыве отчаяния бросаются в неравный бой и гибнут миллиардами ежесекундно, навечно и стремительно несут нас к пределам, за которыми тишина…
Воют мощные моторы реактивных самолетов, ревут сигналы океанских лайнеров, визжат стремительно брошенные в статику тормоза машин… Кричат, безумствуют люди на стадионах, в метро, на рынках, в толпах, заливающих улицы и площади наших городов, городов планеты «Земля».
Гремит медь оркестров, завывают саксофоны и кричат умирающие и идущие в атаку солдаты на полотнах художников… стоны, вопли, всплески этих немых звучаний… Странно, но мы их слышим, странно, да? Но это так, это так… и еще, и еще гремит радио – речи, речи… музыка… соло ударных… Голубые экраны включены руками безумцев на полную мощность, и снова, и снова полегшие, безымянные полки бесценных, невидимых, перламутрово-нежных клеток божественного творения таинственного серого вещества мозга.
Как жаль, как мне жаль, как жаль…
Как мне хочется напоить их, умирающих в потоке грохота и скрежетов мира, напоить их нежные тела гранатовым соком и погрузить их в мерцание музыки Благословенной тишины…
И вот… тишина… наконец, наконец я услышала ее, как это ни странно, в шумных картинных галереях Флоренции и Рима…
Эти тихие Мадонны, склоненные над обреченными своими младенцами…
Эти тихо струящиеся одежды, эта тихая гармония движений…
Эта тихая музыка, рожденная дымкой знаменитого  sfumato, нежного тумана, в дымке тумана, этого пейзажа, где далекие голубовато-серые, мягко поднимающиеся холмы и одинокие, странные деревья тихо плывут в светлом, высоком небе…
И эти чистые глаза поющих Ангелов, их нежные, удлиненные пальцы, берущие аккорды, конечно, только piano и pianissimo, и еще это dolce на золотистых мандолинах… фаготах… флейтах…
И тихо играющие дети, то с щегленком, то с рукой матери, то со складками ее одежды, и всё, всё звучит piano и pianissimo…
И эти благовещения в целомудренной тишине звучат неповторимой Радостью – Он будет рожден, она станет юной матерью… и сияют крылья Ангелов. А все обручения совершаются в потоке Света в тишине, в музыке тишины…
Все кроткие глаза Мадонн – излучают мир, кротость, но видят неотвратимое будущее – Его, своего дитя, и снова звучит прекрасная музыка, музыка постижения великой тайны – Его прихода в этот мир. И молчание постижения глубже, чем шум и ассонансы мира. Но божественный Рафаэль, весь как чистейшая кантилена – умер, умер, истекая кровью, в жестокой чахотке, в подземельях Рима, но сотворил великую Тишину, прекрасную музыку тишины, которую я услышала в потоке диалектов мира, в галереях Флоренции и Рима.

Флоренция
Венеция
Площадь Сан-Марко – фантастическая композиция

Поверьте, это кажется просто невероятным, кажется какой-то фантастической композицией: и почему этот маленький оркестрик в оранжевых костюмах играет нашу «Катюшу»?! И почему она звучит, как наивная и сентиментальная баркаролла? И мы оказались в центре какой-то великолепной декорации, и за двумя белыми колоннами поблескивает канал, и по «Большому Каналу» (так его называют в Венеции) скользят неслышно черные блестящие, узкие, как «милые рыбы» Хема, гондолы и орехово-золотистые яхты?
И как случилось, что именно сейчас, внезапно, над нами зазвучали какие-то серебряные, чистые, звонкие удары, и возникли они оттого, что высоко на башне, где на лазурном, усыпанном золотыми звездами фоне гордо стоит золотой лев, и это герб прекрасной Венеции и сейчас там на площадке башни ожили два металлических стройных гиганта и, плавно размахнувшись, ударили молотами в темный бронзовый колокол и мгновенно с каменных плит площади Святого Марка вспорхнули сотни сиреневых голубоватых и серых птиц, тех, кто короткими ночами спят на узорных гранях, украшениях, статуях, на бесчисленных барельефах золотой и лазурной шкатулки – Соборе святого Марка…
…И когда из-за Большого канала выплывает солнце, шелковый шум крыльев пронзает тишину, и плиты площади Сан-Марко вновь, как и вчера, как и завтра, покрываются живым трепещущим ковром… И как мог возникнуть рукотворно фейерверк сияющей эмали, золота, фарфора, мрамора бесчисленных статуй и золотых роз, невиданных зверей, этих переливающихся форм, блистательно соединенных в сказочно прекрасную гармонию Собора Святого Марка – Сан-Марко.
И кажется, что там, в этом Соборе, невозможно молиться, пронзенному предательством, бледному, окровавленному Христу, скорбным апостолам, озаренными сполохами его угасающего света, апостолам с мрачными глазами людей, осознавших невозвратимость вечной утраты…
Но кажется, что там в соборе должны родиться ликующие, языческие песнопения, пламенные поцелуи, что там орхидеи, похожие на маленьких леопардов, будущих грозных хищников джунглей и зовуще-нежные ландыши далеких русских лесов, и аромат их, сладостный аромат кружит головы тем, кто вошел.
И я вошла в Золотой мир мозаик, мельчайших частичек, брызгов остывающего солнца, и я увидела, что здесь печальные Ангелы и скорбные распятия, и грозные следы недавнего наводнения… эти следы, как глубокие шрамы на розовых и зеленоватых колоннах мрамора из Равенны и Флоренции. И потом, эта блистательная замкнутость площади белой колоннадой, эта сентиментальная музыка оранжевого оркестрика – музыка, сплетенная из вальсов, баркаролл и итальянских нежных песенок, эти танцы на Сан-Марко, эти юноши в развевающихся плащах и летящих шарфах, эти девушки в бархатных накидках, девушки с длинными цветными волосами, и танцы всех со всеми…
И еще ряды витрин в колоннадах, с мерцающими драгоценностями, цветным очаровательным венецианским стеклом – это вазы, бокалы, гроздья винограда… еще там маленькие гондолы, сверкающие серебристой мишурой и светящимися фонариками на лакированной корме.
А светлым вечером, на закате праздник – встреча военных друзей, встреча бойцов сопротивления, встреча итальянских партизан… и как-то мгновенно возникли тонконогие столики из яркого цветного пластика, и высокие узкие бокалы с темным, терпким и легким вином, и, конечно, появились золотистые плетеные кресла. И снова звучит «Катюша»… Оказывается, это был гимн итальянских партизан, гимн «Сопротивления». И рядом сияющий белым мрамором и легким ажуром фасад дворца, пронзенный удлиненными глазами окон, и вся эта красота – это Дворец Дожей.
И когда стемнело и поднялся прохладный ветер, с остывающей воды канала, у причалов зажглись рубиновые огоньки фонариков, в каждом из которых сияла миниатюрная Мадонна с младенцем, и нежные розовые блики ложились на лакированный блеск черных гондол, привязанных к многочисленным белым столбикам причалов, и на алый бархат подушек, и на золото инкрустаций были наброшены изумрудно-зеленые покрывала, и гондолы, тихо покачиваясь, мягко ударялись длинными, узкими телами, и нежный, деревянный звук сливался с тихим звуком прибоя, и эти темные узкие тела гондол были похожи на стройных оленей, положивших темноглазую головку на плечо подруги.