кто победит?

     Война и жизнь боролись за его душу. Был июль. Время белых слив. Где-то вдалеке от людского глаза у него была избушка. Ручей. Ель. Кормушка для белки. На кормушке надпись: "Кормушка номер 5".
       Война целилась в него уже тогда, когда он шел по тропинке к этой кормушке номер 5, неся в кармане орешки и семечки для белки. В такт шагам на ходу он сочинял. А может, и не сочинял, а просто бормотал вслух мысли:
      "В далеком будущем, когда я подрабатывал у дядюшки Эхо дешифровщиком...эх...какие
      там рифмы водились в лесах и болотах...там шел над макушками елок шершавый и
      солнечный ветер, взбредая по радугам к кухонным окнам, а маленький нежный такой
      домовенок подножки им ставил...дул ветер...дождем увлекались окрестные
      псевдопринцессы...им так не хватало двух книжек из детства и пары кассет, в
      которых все мультики дарят тепло и добро, и совсем ничего, что натерли штиблеты,
      что в кармане куда-то туда в безвозвратье билеты, и связь обеспечит простой
      телефон...тот самый дешевый...с тарифом двухдневным...и черствые крошки, как
      камни, швыряют пока непонятные, пока неприятные, пока безответные, но облака...и
      солнце их делает тучами с градом...и кот...а ему-то в сем царстве что
      надо?...неужто из крынки небес облаков молока?...забавный котенок, а смотрит как
      тигр...и столько уже исполинства в усах...и даже с глазами из солнца волчица не
      в силах упрятать обыденный страх...Велком...как забавно, я думал, "велкоме"...и
      где-то задворки исследует сон...я буду английский учить, ведь балконы такими
      интимными делает он...успеха...конечно, конечно, успеха...мне нужно в
      дорогу...туда, где в горах, ждут мой барвинок,добрый дядюшка Эхо, и тот - вместо
      ланча - твой мед на губах..."
       Война не злилась. Опыта ей не занимать. Аккуратно выбирала позицию. Пристреливала тот изгиб тропинки у ручья, где он останавливался и припадал к ручью губами...Пил долго с наслаждением. Потом садился на камень и долго смотрел на воду. Что ему виделось там? Прошлое? Настоящее? Через некоторое время тишины вдруг начинал говорить. От первых звуков его голоса вздрагивали листья, трава и цветы. Потом начинали прислушиваться. Что-то было завораживающее в этом плавном голосе, хотя и много незнакомого рассказывал он листьям и травам, ручью и цветам. Им вдали от всех была неведома Венеция, но они слушали завороженно:
      "Ей видилась Венеция иная...
      Гондолы, мишура...оставь, оставь...Энрико Дандоло...четвертый
      крестовый...она...нет, об этом оставь...
      Дворец дожей...блондинка в пику власти...борьба за власть и красота Святого
      Марка (туристов ни вдохнуть, ни умереть)...
      а умереть нельзя: Страстья Христовы ведут в бессмертье тех, кто верит
      им..."Здесь, Марк, ты обретаешь Рим..." И множество могил...без имени, без
      вести...так надо и на том стояла власть...быть первым...так недолго...и
      пропасть...без имени, без звания, без мести...иные уходили просто так...Сан
      Дзаниополо...Бертуччо, Валиеру...кто помнит их...туристам нет нужды...
      Их отвлекает гид к легенде двух Пьяцетте: путь к власти и к секире - тот же
      путь...о том ты, всяк тут бывший не забудь...
      Мосты бывают разные...И в Питере , и в сладостной Венеции ведут к ненужным
      вздохам...как тут быть...ответ романтика поверхностен: любить...а ваш ответ,
      сеньора?..."
       Война, притаившаяся неподалеку, невольно вздрагивала. Ей вдруг казалось, что это самое слово "сеньора" предназначалось ей. Всего мгновение война забыла о своей цели. Она вдруг вспомнила себя переодетой девушкой. Тогда он был студентом. Но и тогда ей вспоминалось иное:
      "...а когда у бедного студента истекли все слюни по литературному поводу, он
      собрал в котомку, заложенную в прошлый четверг лохматому старьёвщику в обмен на
      право чего-то еще не придуманного...да хотя бы за первую строку стиха..., все
      свои пропитые слова в давно снесенном кабаке, на месте которого потом было
      кладбище, а чуть позже построили дом, и теперь в этом доме существуют люди, а им
      так хочется жить...слова не умещались в котомке, лезли из прорех, цепляясь
      шшшипящщщими согласными словно лапками засушенного таракана или колючками со
      стерни за края холщины, было неудобно перед встречными прохожими за их
      выпирание, ладонь пыталась их скрыть, умостить по делу, это получалось
      неуклюже...бедолаге казалось, что встречные девушки улыбаются не ему, а смеются
      над ним, над его неклюжестью...и что пишет он не паркером, а огрызком луны на
      черном небе, как кусочком мела на школьной доске, и что тень его так немодно
      одета, а котенок, спрятанный в его ладонях от холода давно забыл о нем и просто
      наслаждается неожиданно наступившей весной, и не ладони любит, а тепло...
      так казалось глупому студенту, потому что был он слишком влюблен...а с
      влюбленными это случается...я спрашивал у тех девушек, почему они улыбаются,
      глядя на встречного студента...знал бы он их ответы, никогда бы ему не стать
      поэтом...а пока он ищет рифму к строке...я тебя люблю...
      
      спят-спят внучата...идет-бредет студент, а девушки все улыбаются, принцессы
      плачут, а луна висит, зацепившись за прочерк, и ей хочется тоже свернуться
      клубком в его ладонях, побыть в весне...баю-бай..."
       Студент подрабатывал в пионерлагере. И каждую ночь рассказывал младшей группе сказку на ночь, сочиненную тут же...Война стояла под окнами класса, переоборудованного на лето в спальню пионерлагеря. Светила луна. Обстановочка совсем не подходящая. Но у войны своя работа. Борьба за душу - это не прогулки по лунной дорожке. Вот когда свершится задуманное, можно будет и прогуляться в полнолуние по лучу.
       Он совсем не думал о войне. Так много было жизни вокруг. Никакого повода для плохих мыслей.
       "Шам-парам-тарарам...
      Трубадуры в очередь, трубадурши, тихо...
      Слушайте, слушайте, слушайте, слушайте...
      То ни звон колокольный над стольною, не колеса вагонные лязгают...а то гусли
      поют славну песенку...о добре поют, деревянные...так неужто мы стали каменны,
      так неужто все заасфальтились...если струн вы песнь не услышите, то и Рим для
      вас - тень порожная...грохот-шорох -то не услышите, пыль дорожную не увидите, а
      когда у вас комом станется что-то вешнее, что-то талое...и придет Она к вам во
      снах иль вьявь...да надолго там и останется...
      Ша, внучата, ша...слушать вас учу я не гром, а снег..."
       Если вдруг кто-то встречный спрашивал, как дела, он часто отвечал невпопад. Например сегодня он озадачил дворника дядю Гришу:
      Я спрашивал у старой и усталой вороны, чего ей больше всего хочется...она
      ответила: выпасть из гнезда птенцом...и чтоб спасли...
      Ну? - остолбенел дворник,- и что?
      Ничего. Пойду поищу, кого можно спасти...
       Да, Война выбрала хорошую позицию. Промахнуться было невозможно. Вот только непонятна цель, ведь не убивать она собралась, а душу его заполучить. В таком случае позиция больше походила на зрительный зал: было все хорошо видно и слышно...
      "Ходим в гости...нас ждут...или нежданными вдруг заявляемся по пьяни...вчера рано
      утром позвонил Художник...спросил, приду ли я на его выставку...вежливо
      подтвердил визит...а потом вдруг вспомнил, что я уже был у него...там, в гараже,
      что вместо мастерской...там под тремя крышами (чтобы небо не беспокоить раньше
      времени?)длилось таинство...никто не знает, как было в Начале...что было
      раньше...кто-то решил, что Слово - Бог...мудрец не зря к молчанию привык - он
      приравнял слова к мгновеньям жизни...кто-то фантазией назвал это слово...а моя
      Прекрасная Женщина пытается его спеть...нет, не слово, не троп, не
      агиографическую сказку...гм, даже имени этому я не придумал...а Она уже слышала,
      слышит...и Ей очень нужно, чтобы и я услышал (трудно Ей, я знаю...глухой я)...да
      имеющий душу услышит...сумерки гаражные настигают на полу слове, на
      полу ноте...где провода, что подарят свет...да вот они...толстые
      многожильные...но случилось вдруг чудо - свет и тепло исходят от Нее на весь
      мир...мир замер, внемлет чуду...боже, как трудно быть солнцем...как Ей трудно и
      больно...но нет любви обезболенной, новокаиновые блокады не для обнаженных
      нервов...замер мир...он хочет, чтобы это чарующее оцепенение длилось и
      длилось...
      Челка упала на глаза, мешает...я подойду тихонько...все-равно меня никто не
      видит, и поправлю упавший локон...бережно...губами...пусть длится...
      Спят мои внуки, и снится им Ее песня..."
       Послала война демона к нему, так тот встретил того улыбкой и рассказал сказочку про ослика:
      "...суп с котом или с осликом...все же суп...и окурок в период юности был элегантен,
      но скуп на задумки своей судьбы и карьеры...манили портьеры окна, что лазейкой
      для взгляда в спальню...кто в спальне?...бестселлер ночи...он живет там
      давно...откуда он взялся и кто его выдумал, спросим у ослика, если захочет
      услышать, ответит...может, добавить горячего, ослик?...С Онегинских времен ищу
      две пары стройных ног...Россию всю исколесил, в Израиле бывал, в Америке искать
      не стоит - там иная метрическая система...стройность ног представлена занудным
      сериалом о чем-то скромном в городе большом...следы не целовал, но был на
      грани...остался гордым, значит, не любил...бывает...ипостась же женских
      философий постиг безропотно, она давала сласть...а сладкое приятно на
      язык...бывает ядом чаще, чем хотелось...но мы истории не пишем, а просто в луже
      изучаем небо..забавненький рефлектор эта лужа...в Архызе есть шестеметровый
      чудо-глаз...а тут простая лужа - глас вселенной пытается понять, чтоб
      полюбить...зрачок не справился с таким напором мира, и кега пива резкость
      нарушает до самого что ни на есть нуля...пора домой возвращаться устало, чтобы
      жизнь полюбить...на взаимность не хватит стыда...ну, тогда, милый ослик, отведай
      окрошки, молочком все запей и ложись, если сможешь, бай-бай...- а помолчав, добавил,- демон - это тоже ангел...кто виновен, что в служенье приходится одеваться по
      случаю...просто, весть нужно доставить, а очередь его посыльным быть..."- после этого демон куда-то запропал...
      
      
       Война, не дождавшись возвращения демона, попыталась изменить тактику. Она научила предавать. Предательство тех, кому доверял, было очень болезненным. Гордыня толкала в бок, мол, расскажи всем, какие они плохие, раскрой глаза людей на истинность произошедшего. Он не слушал своей гордыни. Шел к кормушке номер 5 и кормил белку. Разговаривал с папоротниками и терновником. А время шло. И ставило все на свои места. И с новым утром в душу приходила Любовь. У войны не было шансов, когда в душе у него жила Любовь. Когда он встречал утро сказкой для своей Любви:
       "Ты искала дорогу к звездам? Или звезды шептали тебе, с губ срывая мечту, а признанье покидало уста неприкрытого нежного сердца...сон бросало ничком в суету...и предутренний крик восхищенья возносился...не к звездам, а выше...там гуляли - в непознанном мире - чьи-то души. .. и даже любили...а в не узнанных листьях мерцали лики нам незнакомого неба...хлеб уже не казался наградой за разлуку, и боль, и лишенья...только зори алели, да маки... и так ласковы были собаки, что носились по лугу борзыми...мы ходили по звездам босыми...нам приятен был ночи луг...а разливы истомы и неги укрывали нас в чудо-ночлеге... Мы с закатами путали утра...нам текилу сладила соль...нас банальною долькой лимона удивлял забулдыга-месяц...мы ж всему удивлялись как дети...это счастьем, наверно, звалось... Ты искала дорогу к счастью? Ну, так слушай: Когда на Остров ты ступила и молвила - мой, через время и бездну пространства улыбнулись далекие звезды своей девочке - старой знакомой, что когда-то заливистым смехом удивляла мечты и цветы... Та дорожка, что Милки Веем, кто-то метко прозвал, уводит не к богам, а в счастливое детство, ну, а может, та тропка к любви?... И оранжевым лучиком солнце нежит губы и щеки твои... Значит, счастье, пора просыпаться, и кричать: 'С добрым утром, Любовь!!!!'
      
      
      Средь людей тоже есть изотопы...
      Дай же Бог тебе, брат мой, в пути...
      Как же трудно по узеньким тропам
      Столь широкую душу нести...
      
      
       Зло всегда успешно применяет маску на потребу своей похоти. Так и война. Обрядившись в костюм с пафосным названием "Родина", война объявила мобилизацию, предъявила "долг". И пошел студент в армию...
       Зима в пору, когда он еще шуршал, подчиняясь неуставным законам, господствующим в ту пору в армейском быту, выдалась холодной и снежной. В полк завезли большое количества угля. Углем назвать такое не поворачивался язык не только у Васи Шахтера, отработавшего до армии четыре года в забое угольной шахты, но и у среднестатистического солдата пытающейся воевать армии. Черная масса, на доставку которой ушли огромные средства, представляла собой на три четверти каменную породу, которая не годилась на топку, угольную пыль и немногочисленные включения угля. Добычей угольных включений из этой массы и занимались молодые солдаты, как правило по два от роты, назначенные истопниками. По сути это было похоже на добычу угля первобытными людьми. Толкаясь и матерясь друг на друга солдаты раскапывали черную гору смеси руками. Выискивали заветные куски антрацита и, озираясь, прятали их в мешки. За мешками надо было следить. Часты были случаи воровства и разбоя со стороны представителей других рот. Участвующие в процессе добычи угля истопники быстро превращались в черных чертиков. Одним из таких чертиков в этот февральский вечер был и наш знакомый студент. Вместе с Сорокой они шли, пыхтя дыханием, груженные мешками с добытым углем. Растопив буржуйку, студент присел на табуретку. Пристально, но спокойно он смотрел на сполохи пламени. Потом взял карандаш, листок бумаги и стал писать письмо Махе. Война заглянула через плечо, прочла это письмо, и с досады громыхнула канонадой артдивизиона. Он писал, словно не было позади длинных месяцев лишений и унижений, выпавших на долю молодого...
      
      
       "Маха знала, почему ее так зовут...когда колибри напивались нектара и не успевали его переварить, нектар превращался в желудках в волшебную брагу-медовуху, которая превращала молчаливых и серьезных птичек в гомонливых воробьев, которые донимали девчонку...расскажи-расскажи, почему у тебя такое имя, ты разбойница-Машка...или ты вкусно готовишь махУ по-калмыцки (откуда птички знали о калмыках и о разновидности шулюма ума не приложу)?...а на самом деле Маха - это маха, малышка, кроха... Внезапное ненастье (ну, как в сказке о Железном дровосеке, помнишь?) застало Маху в гараже, он находился под домом...но дома не стало...нет, с улицы проходящие курицы видели силуэт...но дом исчез...а маха осталась запертой в гараже...как ей выбраться?...тяжело...крик...охрипла...стала Маха петь...и просовывать в щель под воротами снимки из прошлых снов...они были разными - цветы и солнце, звезды и океан, березовый лес (совсем подмосковный, откуда?)... Порой мимо проходит Волшебник, он собирает эти снимки в папочку, он потом отдаст ей эту папочку, когда кончится ее страшный сон и она снова будет счастливой...это обязательно будет...Волшебники знают все... эх. калибрята, опять храпят посреди сказки...ну, до утра...до доброго..."
      
      
       Сказочник, бля...
      
      
       Инфекционное отделение располагалось в половине модуля полковой санчасти. Темные палаты. Без окон. Стены выкрашены темно-зеленой краской. Коричневые халаты. Синие кальсоны. Желтушно-тифозный воздух. Зараза везде - на полу и в воздухе, на ручках дверей и спинках кроватей. От нее никуда не деться. Надо просто выжить. А чтобы выжить, приходилось мечтать, представляя несбыточно-красивое и фантастически сказочное:
       "Дедушка Век был счастлив в тот момент, когда его постигало это желание. Оно зудило во всех клеточках, оно перекрывало все клапаны, и заполняло все существо дядюшки.Даже тараканы переставали бояться и свободно бесчинствовали и на кухне ("мы закружимся в маленькой кухне, а ты вдруг заметишь, что осень листочно за окнами кружит..."), и за печкой, даже на крышу забирались, чтобы вишневой косточкой запулить в проходящее облако. Облако возмущенно темнело и извергало гром и молнии. Тараканам это было в кайф. Им казалось, что их заметили. И изголялись еще изысканней и извращенней.И ничего, что кот презрительно не замечал их потуг, зато нутро их наполнялось тщеславием.А дядюшка Век брал свою тетрадку с простой надписью:"Общая" на обложке, карандаш и уходил в свою каморку, где никто не мешал ему. И начиналось таинство. Он брал слово. Такое, что никто до этого не трогал. Добавлял к нему ассоциаций и немного приправ из метафор, все это сдабривал Хмели-сунели мотивчика...и все воробьи слетались на спину Коронадо-моста...чтобы послушать, чтобы услышать о способе перевода стрелок на восход....и много...много...много... Вот только мемуаров дядюшка Век не писал. "Рано еще, - отмахивался он от назойливых внуков,- я слишком молод еще...я еще не все песни сочинил...будут еще... а мемуары пусть студент пишет...о встречах со мной..."
       Война ли была причиной его ранения? Или неопытность. Все случилось банально и глупо. Он шел по бетонному полу ружейки. Направлялся к шкафу, где обычно хранился его автомат. Они вернулись из колонны. Всех заставили разрядить оружие. Его автомат проверил командир отделения. И вот он проходит мимо этого сержанта. Тот устало кладет автомат на деревянный каркас с пропилами - место чистки оружия - передергивает затвор и нажимает на спуск. Магазин при этом предварительно не отстегнул. Выстрел прогремел в тот момент, когда студент поравнялся с дулом автомата. Пуля прошила на вылет мягкие ткани бедра. В палате он оказался рядом с тяжелым сапером, которого привезли с поля, расположенного неподалеку с санчастью. Там производились работы по прокладке прохода в минном поле до выносного поста. Вертушка будет завтра, саперу надо в Кабул, а пока они оказались на соседних кроватях. Саперу вся кровать не требовалась, он стал короче. Ему было больно. Но он просил: "Пиши, студент, пиши все, что я буду тебе диктовать. Жжет нестерпимо место выше культи. Постоянно хочется пить. Во рту нет слюны. Часто кружится голова.Я не помню себя в некоторые моменты после головокружения. Тогда боли не слышу. Не понять, что лучше. Быть без сознания или бороться за жизнь..."
       Ночью сапер бредил:
       "Смерть прожита...ее холодные волны описаны не мореманом...помнишь, он был и слесарем, когда правил и изобретал культи в пыли-грязи Первой мировой...потом стал понимать природу, чтобы понять боль...потом он стал умирать и требовал: пишите...стал диктовать сценарий своей смерти...себя уже не было жалко...осталось понять последний пустяк - как все это, почему..."пишите..."- хрипел он...
       Под утро студент забылся сном. Сколько спал, не знает точно. Когда проснулся, соседа не было на соседней кровати. Медсестра сказала коротко: " Умер"- и отвела взгляд. Потом она поспешно вышла из палаты...
      
      
       Тихо в палате, никто не бредит. Спит студент. Неслышно склонилась смерть над тумбочкой. Читает, потирая руки запись, появившуюся сегодня в его блокноте: "Сердце... Разные картинки рисуются в воспаленном мозге моем...узнать бы имя художника, морду б набил... Темой занятий было что-то о рефлексе торможения, или что-то в этом роде...Обычно лягушку просто обезглавливают и чем-то похожим на шило разрушают спинной мозг, тем самым избавляя от мучений...все остальное - с мертвым неостывшим телом-трупом... А тут все было иначе... Мне попался огромный самец, возможно, был он воином, атлетом...хорошо развитая мускулатура,сильный... Фиксировал его на специальной доске, прокалывая на сквозь конечности и вбивая заостренные стальные штырьки в дерево...Потом вскрытие брюшной полости, грудной клетки...все на живую, без наркоза...от боли он гнул штыри...мой напарник вбивал их глубже... И вот сердце...оно тренированное, сильное, боль вызывает дозы адреналина, и сердце рвется из страданий...целью опыта было достичь временной остановки сокращений сердечной мышцы путем сильного удара в сонное сплетение...одним словом - садизм... Возможно, он стал святым в своем болоте...а кем стал я?..."
      
      
       У войны появилась надежда. Перевернув страничку, вдруг срывается война с катушек. Виной тому приписка: "Когда вода в лужицах становится похожа на арбузный крюшон с кусочками арбузной же мякоти, очень хочется стать арбузной семечкой и упасть в это предчувствие весны...вдруг прорастет...и начнутся чудеса, которых не было ни в одном сценарии, когда задумывался миг...тот самый миг, что жизнью оказался...каким же зернышком упал я по весне...не на проталинку, а прямо в темный сахар с настом...и прошковчав железом по стеклу, упал...кто был тот великан, что след оставил на теле серого сугроба в перелеске...мне не узнать...замерзнув, замерев, дожил до солнца...стал его кумиром...на память конопушки получил...я не ношу очков, я не хочу скрываться от ясных глаз любимых и иных...крюшонницу оставь, арбуз безмерен...в него ведро вина вольешь и не увидишь смысла, а истины тем более, ведь небо не тонет ни в сугробах, ни в морях...как ты права, какой тут на хрен тормоз... я буду сегодня кухонным, можно? кухонный я сегодня...приду и останусь...буду сидеть во главе великого кухонного столика...о сколько он помнит, этот столик...он мудр до того, что ему совсем не хочется писать стихи и петь "ой, мороз, мороз...", и посуду держит - не бьет, и крошки хлеба собирает...и молчит...вот и я сяду тихонько в уголке...и буду слушать...тишины на кухне почти не бывает...то пыхтит, то звенит, то шаркает, то хлопает дверь холодильная...даже поздно ночью - и то ходики...а сколько тут мудрости...куда там стене плача...на кухне - весь мир...и ему не тесно...под звяканье ножей и вилок начинается и кончается жизнь отдельного человека - обитателя временного...а в промежутках...и плач, и текила, и чай, и слова...и ходики...вот только тискам нет места на кухне...их оставляют...сюда, как в храм, входят за пищей...кому достаются объедки, хот-доги, а кому и от Богов перепадает...кухни бывают разные... Мне ли, кухонному, об этом не знать...и только счастливые кухни бывают разными, несчастные - все на одно лицо...и ни каким ремонтом несчастья не скроешь...и Анна Каренина тут ни при чем, и фирма "Уютный дом" тоже...все старались...я сижу на краешке столика и слушаю тебя...а ты молчишь...и так здорово нам вдвоем, что мы хотим, чтобы ужин длился вечно..."
      
       Романтик, бля...
      
      
       У войны были помощники. Ночью, когда студент был в наряде дежурным по роте, в расположение пожаловал старшина. Студент удивился, с чего бы? Ранее такого не бывало. Прапорщик начал с обычных вопросов, которые задавались проверяющими: личный состав по списку и по факту, рассчеты, прочие нудные типа обязанностей дежурного...Потом вкрадчиво прапор прошептал на ухо:
       - Пойдешь во второй модуль, там кабинет справа от входа, спросишь майора Ушакова...
       - Ночь же, я на дежурстве...- попытался сопротивляться...
       - Это начальник особого отдела, все согласовано, он тебя ждет...
       В кабинете ярко горел свет. Предложили сигарет и чай. Отказался. Спросили о родителях, правда ли, что мать награждена медалью и стала депутатом...Потом спросили, что бы сделал, если б кто-то поднял руки в бою. Потом спросили, кто так может поступить из сослуживцев. Потом предложили сообщать о подобных и "других" отклонениях в роте. Обещал подумать. Отпустили.
       Шел назад в расположение с огромным желанием помыться, словно в дерьмо макнули, и оно засыхает на коже.
       Утром война тут как тут. Сразу к блокноту. А там:
       "От востока до запада, от севера до юга, от зеленых светляков до звезд небесных, от дождя до радуги, от реки до моря, от пути до перепутья, от половодия до зимника, от хрипа козодоева до песен соловьиных и далее, и далее пролегла путь-дороженька, всем тропкам, дорогам старшая, всем большакам большая, да по той дороженьке шли мысли мои бесприютные, беспокойные, да свободные, несли они во руках бесплотных прутики вербные, да пруты ивовые, да букеты зверобойные, да ягоды земляничные, да росы студеные, да зори прохладные, во тумановы шали укутаны, а шли они в мир кости сушить...тело знобить...недугами мучить...
       От востока до запада, от севера до юга, на путях и перепутьях, в тепле тумановом, в росах зоревых, под песни соловьиные вырастала травушка с муравушкой...а на травушке да муравушке сидела тоска с кручиною...сиднем сиживали, думу думали...дума серая, дума тошная: как людей крушить, да сердца щемить, чтобы свет мирской был не люб, не мил...
       От востока до запада, от севера до юга, от реки до моря, в деревеньке райской стоит терем боярский, в том тереме боярском сидит в тоске красна девица, в злой тоске сидит, по беде да незнаемой...
       Ой, вы мысли мои не ходили бы по пути по дороженьке на миру кости знобить, тело сушить, людей мучить...шли бы в поле вы, да на травушку, на муравушку...где сидит тоска, со кручиною...да велите им зло-тоску изгнать из сердечка-то красной девицы...а нейдет тоска, бейте прутьями, да без робости и без жалости...вам тоску иссечь без остатка всю...и кручину тож...будет, будет так...этот заговор крепкий крепостью...крепость крепкая...непокорная...одолев ее каждый свалится...да во бездны дна он провалится..
      
       ** тебе надо там что-то зажечь...вот, пожалуйста, сердце и спички.
      
       ** ...велик нам мир...навырост безлекально в раскрой его на позы...на слова...и пешками обратно на е2...чтоб бить поклоны королям опальным...и капелькою встречи, та что робко прильнет мгновеньем выше подбородка...и этими мгновеньями жива, храня нас от величия, земля...и где-то ближе к краешку Вселенной две буковки...и крепок их союз...и богом стать, упавши на колени, и грех с ним разделить, и тяжкий груз...себя прочесть до буковки всего...
      
       ** В этом проклятом мире, который зову я собою...и не мир, а мирок, меньше дырки от шила в кармане...не найду изумрудов и злата, которые скрою...их там не было...стразы тебя не обманут...В этом мелочном мире, что смог так жесток оказаться...не ищи пропитания воздухом, полно, сорока...посмотри, скачут полем лимонно-патлатые зайцы...они ближе и звонче...и с ними так мало мороки...В этой дырке не надо ногтем ковыряться - не скроешь...все, что было, давно утекло серым светом...это просто болезнь...ну, почти что такая как коклюш...сколько рядом заплаток, готовых с готовым рецептом.
      
       Мыслитель, бля...
      
      
       Накануне его отлета из полка домой на дембель война, отчаявшись получить его душу, замахнулась, было, он был у духа как на ладони, нажми спуск, и все кончено. Но призадумалась на мгновенье и отпустила. Не в этот раз...
       А он, дурень, знай себе строчит в блокнотик. Смотрит война на эти строки, и все более они ей нравится начинают. Никому невдомек пока, почему...
       "...не чуй ветер...трава, не видная трава...она растет зимою у озер...тот человек, кто вырвет ее с корнем, становится всевластным над ветрами...ладони сложит, крикнет: "Ветер, стой!" - и станет ветер над волною, и умрет волна...и судно станет вечным и не тонет...и девочка с зелеными глазами выходит собирать траву...не томным летним вечером, не в осень...в Васильев вечер, в полночь по сугробам...безумна ли она?...слепа?...дано почувствовать траву под снегом лишенным зренья и любви...наступят на траву, и кто-то колет в глаза и в души...льдинки снега?...люди?...идет девчонка, веря в чудо...там, где корабли..."
       Ой, как приятно войне, как права она была, помиловав его. Пусть до поры порезвится.
       "...давно,или не очень...знал я красивую девушку...мудра и ветрена...ей мало было рая, она пыталась построить свой...в нее влюблялись, требовали взаимности...не могли понять, бедняги, что остановившись и прильнув, она потеряет себя, потому что не сможет предать, но и летать уже не сможет, поэтому и прячет, бережет крылья...крылья бабочки...никогда не пытайтесь ловить бабочек или касаться, пусть и лаская, крыльев их...любуйтесь, любите...но только мертвой бабочка сможет стать вашей и вам придется проткнуть ее тело булавкой...а значит, и не было любви у вас, а только природное мужланство руководило вами...любуйтесь, любите...но не приручайте..."
      
       Лаокоон, бля...
      
       "Кстати, о бабочках..."- усмехнулась война...
       Он шел ранним утром от железнодорожного полустанка домой. После дождя асфальт был мокрым. Дышалось легко. Мечталось улетно. Планов было громадье...
       Прошло время. Жизнь предъявляла все больше прагматизма к оплате. Платить становилось нечем. Прирученные хотели кушать. Случайно увидел листок рекламы о контрактном наборе в армию. Война подсуетилась...
       В этом месте дневниковые записи обрываются...
      
      
       Грязные, голодные и уже доведенные до состояния пофигизма к своей шкуре, они ринулись из укрытия к окнам подвала, откуда по ним за мгновение до того поливали свинцом. Крик зверя вырывался из их глоток. Он швырнул две оставшиеся гранаты в проем окна, потом выпустил из автомата все, что оставалось в рожке. Наугад. В дым от разрывов гранат. И они прыгнули в это исчадье. Стояли, прижавшись спиной к спине, пытаясь вглядеться и распознать, откуда придет смерть. Смерти не было. Дым вперемешку с пылью стал рассеиваться. Глаза стали привыкать к полумраку. По цементному полу подвала были раскиданы окровавленные тела. Женщины.
      
      
       Взрывом девочку отбросило к стене. Кусок арматуры штырем торчал из стены. Девочку бросило на этот штырь. Девочка умирала молча. Бабочка, пронзенная иглой.
      
       Война торжествовала...
      
       Вы кому-то покажетесь тут в одеянье от "ангела в черном", Обреченностью на невозможность предписанность Богом пресечь. И жалели, жалеете, будете каяться в оном... Но уже не отринуть ни крыльев, ни вести той с плеч...