Жизнь продолжается

Огромная-огромная вселенная, внутри её огромная-преогромная галактика, внутри этой Г огромная солнечная система, внутри огромной солнечной системы огромная-преогромная планета. На этой планете огромное-преогромное озеро и. На берегу этого огромного озера сидел я, и размышлял: а нафига мне все это надо?!
Сидел я на бережку у водицы. Грелся солнышком. Евачка в это время шастала по цветастому лужку, что-то вынюхивала, прыгала в радости как ребёнок, впервые осязательно увидевшего многообразие всякой всячины в море света и тепла. О воздухе Ева ничего не знала, и даже не предполагала, что такое может быть. Да и не нужно этого ей.  А убери его – воздух этот, то она и не заметит, как зеленеет, выпучив глаза, шлёпая своими большими некрашеными губами, как ребёнок во сне ища титю - это будет для неё также нормальное состояние. Да и никто бы, ни когда бы и не узнал, что это было? То, что возникло на мгновение в краткой вечности будет прожито и впоследствии пережито мелькнувший тенью, пролетевшей перед глазами птицы, породы которой разглядеть не удалось.  Это  все похоже на сон. И допустимо сказать: живая жизнь - это  сон природы. Мы являемся природе во сне, и уходим, когда сон её заканчивается. А повторимся ли мы в следующем сне? так это зависит от того, насколько мы запомнимся этой природе, произведём ли неизгладимое впечатление на неё. Она может забывать в суете мегадней и, в следующем сне к ней придут другие образы, порожденные мегапространством.
И вот по этому поводу я, сидя у огромной лужи,  размышляю. И тут ко мне подходит ещё один двуногий. Я его раньше не видел. Наверное пришёл из другого сна и наверное из плохого сна: смотрел на меня подозрительно, с задержкой, как заевшая старая киноплёнка с попорченной перфорацией, ещё чуть-чуть и плёнку прожжёт, но дефект наконец протащило через шаткие зубчатые шестерни хлюпкого механизма и – изображение пошло, ожило и даже заговорило, что редко для призраков.
       - Ты кто и что тут делаешь? – спросил меня лысеющий призрак.
       - Наверное как и ты – из сна. Вот размышляю.
       - О чём?
       - Что вот есть я, а теперь вот и ты, светлый диск наверху шастает, растения и Ева. Да, кстати, ты не видел её там на лугу?
       - А что это?
       - Ну, такая же, как мы с тобой, но лучше, и на месте не сидит, всё время что-то надо ей, постоянно пристаёт, размышлять мешает.
       - Значит моя теория усложняется.
       - А, да ты теоретик?
       - Да. Я Дарвин. Пойду изучать Еву.
       - Только осторожней, привяжется как  клещь, и пока своё не получит, не отвалится, - но великий сын природы уже пропал в аромате пространства. Пропал учёный.
Одиночество вернуло меня к размышлениям. Но как хочется жрать! Бананы, абрикосы, ананасы – как надоели, до тошноты. Пробовал корешки, один  съел, так к Еве стало тянуть. Теперь обхожу их стороной. Как бы чего не получилось.
Нагнулся, что бы посмотреть отражение себя в зеркале воды: - У-у!  На банан похожим стал. И вдруг увидел рядом со своим отражением другое. Обернулся. Стоит лупоглазый, небритый,  не умытый и рот открыл:
       - И давно тебя сделали?  - спросил он, ещё больше выпучив глазищи.
       - Никто меня не делал. Приснился я тебе. И тебя вижу в страшном сне.
       - Ну да, как бы не так: там на горе сидит один и делает всех нас – Творец одним словом. Говорят, что женщину сделал одну на троих, Евой звать. Не видел где она пасётся?
       - Там где-то, только следопыт её уже изучает, познаёт. А что  творец ещё задумал?
       - Налаживает серийный выпуск зверья разного. Комаров издал, кровососов, скоро здесь будут бесчинствовать.
       - Да! Забава у творца. Совета бы спросил у нас, я бы поделился.
       - Ещё издал  клопа и энцефалита, и в пищу им человека сотворил. Похоже мелочь надоела, гигантов начинает выводить – каких-то Завров.  Жизнь усложнилась, береги себя, на энцефалита не напорись, - и убежал Еву искать.
       Сижу я и, что-то тревожно стало, мир показался беспокойным, чужим, злобным. То  излишеством Ева была,  теперь же нарасхват. А я только клопу нужен. Плохой мой сон. И вдруг - что-то руку обожгло. Глянул, а там сидит, задрав задницу, по описанию похож на комара и мой продукт качает, месторождение открыл на мне, и  не спросит. Подлец!  Ну я и трахнул его. Громко получилось. На шум прибежал этот, с горы, седой такой, белый как лепесток ромашки, я так и подумал, что ромашек наверное объелся.
       - Ты пошто модель сломал убогий? Убивец! Не искупить тебе греха, ты будешь вечной жертвой ползучих  тварей. Жди  страшного суда, - сказал Творец и экзотическую пищу перевел, оставив лишь банан, да любовный  корень.
       И  началось. Сначала мы друг другу морды били. Дубасились,  на радость Еве. Но тут Завр пришёл и всех покусал. Но Дарвин сообразительный был: сунул он в его огромную пасть наш любимый корень. Убежал Завр куда-то, теперь и не видно, только стоны раздаются издали.
Пуще обозлился Творец, бананы из рациона исключил. Те двое с голодухи напоролись корней и  теперь друг от друга не отходят. А распалённая Ева стала принадлежать только мне.
Творец со злости теперь все седину свою пощипал и заболел. Творить перестал. На Канары какие-то уехал. Лечиться.
Прошёл слух, что там энцефалит его покусал во сне, теперь он память потерял, ничего не помнит, только слово Ева произносит.
С тех пор так и живём с Евой. А те двое все не отходят друг от друга. Дарвин только вегенетацией занялся, творца заменил.