двести 38

Когда Жан выходил с Софочкой на променад, шел он, разумеется, рядом с нею – но бывало, размечтавшись, увлекшись эфемерностью воображения, он начинал опережать ее на несколько шагов; случалось, напротив, впав в яму задумчивости, отяготившись пылью воспоминаний, он отставал на пару метров, – проходило несколько минут молчания, и он, догнавший Софочку, или же укоротивший шаг, брал вновь ее за руку – осторожно, почти не дотрагиваясь, -  в ожидании тепла ее руки,  в дерзновенной надежде на ответный взгляд, в желании смотреть, не переставая, на ее разметавшиеся рыжие кудри.
- Софочка...

...С той мечтательной, восторженной поры минуло несколько ничего не значащих лет - тех, которым изредка была присуща негодная манера пред зеркалом надевать маску значимого события или происшествия, манера изображать солидность и запоминаемость, - Жан по-прежнему выходил на променад, он все также то ускорял шаг,  то замедлял его – но делал он это лишь по привычке, а не по воле теперь почти оставивших его в покое желаний и мечтаний.
Случалось, Жан, как и раньше, на прогулке тянулся своей рукой к ладони, от которой ждал мягкого тепла, - но бывали то всегда пальцы не привычного изящного изгиба и осторожной нежности, а резкой испуганности и нервной брезгливости – пальцы случайно встреченных на улице людей, мужчин и женщин, которых Жан не замечал обычно, но иногда, как прежде, впав в яму воспоминаний, любил брать за руку – поначалу просто шагая рядом с кем-нибудь из них.
Нет, Жан не надеялся на то, что в ответ на его негромкое: «Софочка...» вновь прозвучит: «Да, милый...», но втайне он ждал, что его изредка случающееся волнительное забытье обернется когда-нибудь ответом: «Да...», он верил, что неизведанной, мистической дорогой станут его полуобморочные попытки вновь найти то единственное, близкое сердце - и, как ни странно, так однажды и случилось – в один из променадных вечеров, после произнесенного – выдохом, шепотом – родного имени, Жан услышал:
- Да. Да хоть Февочка. Дорогой, ты только плати. Буду тебе Софочкой.
- Это действительно... ты?.. – голос не задрожал даже, его перебило дыхание, ставшее резким, обрывистым.
- Я. А кто ж еще? Чего желаешь, дорогой?
- Хочу, чтоб ты меня простила. Искал тебя так долго... ради этого, - Жан желал, но отчего-то страшился подойти чуть ближе, или же совсем близко к той, с которой разговаривал. – Не смог попросить прощения до того... как ты умерла... За то мое недолгое увлечение... Ну, помнишь... Та девушка... Прости.
Некоторое время возле Жана висела тишина, или же ему то, скорее всего, казалось, потому как шум уличный – машинный, говорливый, ветреный – и не думал смолкать.
- Да, дорогой... Я, конечно, прощаю.
- Правда, милая? Ты... Ты действительно... - дотоле рвущееся, бьющееся дыхание теперь, похоже, остановилось вовсе.
 
- Конечно, Жанушка, конечно.