корона Кинира и перстень Менелая

Отказать царю я не смела, жрица любви обязана выполнить ритуал – того требуют от неё богиня, устав храма и верховная жрица святилища. Хотя всё это в прошлом, и браком с Сетом я освобождена от жертвы и нет надо мной надзирателей, но если женщина попробовала разных партнёров, её постоянно тянет, как повара, снять пробу с нового блюда. Избавить меня от тяги к различным кухням способна только Афродита, а она, похоже, будет еще долго использовать мой сосуд для собственных прихотей. На ночь меня отлучили от юношей и приставили стражу, но серебряный «ключ», вложенный в руку охранника, позволил мне провести время в обществе моих мальчиков.
Они и рассказали, что в Энгоми коротает жизнь один знатный сиделец – Великий царь хеттов. Я была поражена этой тайной.
– Как же такое возможно?– Спросила шёпотом. – Кто мог арестовать царя и отправить в ссылку?
– Его дядя Хаттусили, – сказал Адонис, разливая вино по кубкам.– Ему показалось мало должности военного министра, и он турнул Урхи-Тешуба на Кипр. Когда я займу трон, то освобожу Тешуба, и с помощью ахейцев посажу на престол.
О, Мелькарт, никакие титулы, должности и боги не могут избавить абсолютно невиновного человека от неволи.
– Ты не боишься ахейцев? Они свободно могут превратить в узника Кинира.
– Отец получил от Агамемнона разнарядку на постройку пятидесяти монер, мы в союзе с волосатыми.
– Неплохо быть другом двух господ: Хаттусили и Агамемнона. Вот я – игрушка двух мальчиков, Тешуб в миниатюре, и господа мои освободить меня не могут. Да стоит мне забежать в египетское посольство, как Великий Рамсес, невестой которого я числюсь, возьмёт и отрежет носы большим господам и их маленькому дружку Киниру.
Мальчиков задела моя шпилька. Адонис вскочил и разошёлся: – Твой Рамсес ещё не так давно в плетеной корзине плавал, он мореход никакой, у него рука не дотянется до ахейского носа.
– Хаттусили уж точно не отрежет,– ответил на мою шутку Эшмун. – Царь Египта поклялся ему в вековечной дружбе.

На царскую дачу отправились на диере, которая доставила меня с Кития. Китий тоже управлялся царём, и его дозорные старались не пропустить знатных путешествен-ников, чтобы пригласить их в гости. В Энгоми размещалась казна Ахейского Союза, Кинир управлял ею, поэтому царьки Кипра всячески обхаживали Кинира, чтобы получить ссуду, чем изрядно надоели банкиру. На зазывы дозорных диарх по приказу царя дал отмашку мелким судам и прошел мимо Кития.
В Старом Пафосе (потому что на Крите был Новый) имелись причалы, и нам не понадобилась лодка. Мы с Киниром пересели в колесницу, и возница доставил нас на дачу. Мощеную дорогу от пристани до дачи поливали пресной водой, и никакой пыли я не заметила, но всё равно Кинир повёл меня в баню, где любезно сам и помыл чуть тёплой водой. Баня представляла круглую терму с бронзовыми головами зверей, держащих в зубах медные кольца, дёрнув за которые, вызывали воду из ноздрей, глаз и пасти. В качестве моющего продукта применялась паста – вываренный в древесной золе жир. Этой грязью натирались, как свиньи в болоте, и смывали жирные пласты, затем умащались благовониями и, измарав несколько льняных кусков, выходили из термы благоухающие.
Капельно-влажную провёл меня царь через ряд украшенных резьбой по кости дверей, расположенных на одной оси, в самую дальнюю комнату, где и стояло ложе любви. Сев перед ложем, я приняла позу нищенки с протянутой рукой, так как платья, чтобы собрать в подол плату за любовь, на мне не было. Царь разгадал жест, но с собой у него ничего ценного, и благородный Кинир снял с головы царский венец и вручил его мне. Каково! Это же символ, который я могу использовать как пропуск в любой город. На венце было выгравировано «КNR» – Кинир.
Не знаю, справился ли с Мефармой целитель, но Кинир распалялся долго, подогреваясь вином и жареными перепелами. Обед сопровождался игрой на систре, барбитосе, двуствольной свирели. Знатоки напишут, что Кинир научил киприотов танцам и музыке. Скорее всего, он научился от местных этому искусству, ведь музыкантам и танцорам Кносса, величайшей островной столицы моря Заката, явно не хватало ушей и глаз на небольшом Крите. Критяне, как морской народ, не могли не разнести превосходство своих исполнителей по соседним островам. Вот и сейчас новые «народы моря» убирались крылатыми парусами, чтобы распространить молодой олимпийский дух на застывшее, не раз скрещённое и сочлененное из разнородных, противоречивых и несовместимых воззрений, тяжеловесное мировоззрение старых мировых держав. Нарморы уже вошли в азарт от тавромахии и сами участвуют в дуэлях с потомками Минотавра, памятуя о том, что их земляк Тесей свернул шею этой бычине.
Не прекращая возлияний, Кинир потребовал оргиастиче-ской музыки, мелодичные инструменты сменились ударными: кроталон, кимбалон, тимпанон вели нас ближе к ложу. Но все равно, сколь не бил Кинир кресалом по огниву, разжечь огонь никак не мог.
– Твоё величество,– обратилась порядочно измотанная,– не старайся, жрица любви обязана сделать всё сама. Сделай язык дудочкой. Так, хороший мальчик, теперь помести его туда, куда бесполезно пытался проникнуть кресалом.
Старый пень заупрямился, сурово сдвинул брови. Я же подошла и повесила кое-что на его финикийский руль, и дудочка страстно заиграла. Афродита была довольна, она дико хохотала и поощряла Кинира. Вдруг, не дождавшись главной ноты, вышла из меня. В это время щетинистый вепрь вспорол клыками живот Адонису. (От бессилия помешать отцу отправиться со мной на дачу Тесея, он решил забыться охотой на кабана). Я потянулась за Афродитой. На колеснице Кинира, как была обнажённая, помчалась к горе Троодос, будто знала место трагедии.
«Ну, сучка-внучка,– кляла бабка дочь своего племянника Зевса, так как никто больше, как она, не способен на такую подлянку,– медведица волосатая, вымя не сосанное, морда усатая, урод не целованный, чрево заклёпанное. Найду на тебя бугая с железной пикой».
Последнюю угрозу помыслила от бессилия пробудить в богине-девственнице хоть толику телесной тяги к мужскому полу. Того Буфала, впоследствии возбуждённого Афродитой, стрела Артемиды поразит в глаз и вывалит половину черепа с другой стороны.
Увидев растерзанного Адониса я заплакала, и слёзы, капавшие на землю, превращались в анемоны.

...когда ж увидала с Эфира
Труп бездыханный его в своей же крови распростертый,
То соскочила, и тут же одежду и волосы стала
Рвать, и в грудь ударять безвинными в этом руками,
И, ропща на судьбу, говорила...

Чем помочь? Просить всесильного племяша Афродиты? Проклятая семейка! Брат её Крон сверг отца ещё до её рождения, отец вставил член свой в рот Крону, чтобы напитать того сексуальной энергией, самой мощной жизненной силой, а тот, наущенный матерью, откусил его. Из пены семени и родилась красавица Киприда, а не из пены морской. Морская пена только соль может родить. Они жили тогда в Финикии, когда ещё и названия такого не было, кроме фиников, а теперешний каменный Тир состоял из шалашей. Крон вырезал своему сыну Зевсу сухожилия, чтобы тот, неподвижный, не смог стащить его с трона. Жизненной силой Крон сына не пи-тал, наоборот сам питался от него, так как сексуальная энергия зарождается в семилетнем возрасте, а затухает в 15 лет. Но Рея, мать Зевса, отняла соску у Крона и спрятала мальчика на Крите. Семейка что надо. Уран и Крон сейчас глубоко под землёй у Гефеста орудуют кочергой и временами открывают у гор заслонки, чтобы выпустить огненные фекалии из Аида. Гефест – законный муж Афродиты, хромой на обе ноги (его два раза сбрасывали на землю, раз мать Гера, за то, что он приковал её к трону, вторично – Зевс, за защиту Геры перед ним же), лицо в бородавках, но мощный, потому что кузнец. Так удоволить, как муж, богиню любви не мог никто. Его умилостивить!
Шесть секунд и костёр уже пылал, и я молилась богу: «О, терпеливое и любящее меня сердце, прости слепую твою супругу, видящую только внешнюю красоту, которая есть тлен. О, великий мастер и художник, творец грозных перунов, доспехов, медных быков и венца Пандоры, сияющий на небе, под землёй и в космосе. Молю, снизойди ко мне, недостойной, воскреси этого юношу, он рано ушёл, попав в немилость незаконнорожденной твоей жестокой сестры».
И огненный бог явился, опалив деревья. Он был громаден, как гора и золотист, как солнце, и я достигла его размеров, и с наслаждением, какого никогда не испытывала, уселась на его прямостоящий  палец без ногтя, сбросила с предохранителя божественный клапан, и Гефест облил семенем раны Адониса. Порванное клыками вепря тело затянулись, и юноша очнулся.
– Он будет оживать весной и умирать осенью,– сказал Гефест. – На Кипре меня не славят, на большее чудо здесь я не силён. Прощай Афродита-Астарта!
Гефест махнул на прощанье петасом, дорожной шляпой, и растаял в эфире.
Афродита была ещё во мне, и мы кинулись обнимать и целовать Адониса и умолять его построить жертвенник Гефесту, своему спасителю.
Адониса доставила на дачу. Когда Кинир услышал о несчастье на охоте, он сказал, что Афродита заплатила долг, и распорядился построить храм Гефесту на месте оживления сына. Древние не щадили давние руины, они не помнили каким богам поклонялись в минойское время, какой-то Великой матери, оплетённой змеями, и то что от неё осталось, использовали как строительный материал, поэтому на храм богу ремёсел пошла старая кладка.
Как персону нон грата для Мефармы, меня быстренько спровадили. Однако «финикиец», груженный доспехами и прочей военной амуницией шёл не в Тир, а на Киферу. К ахейцам! Финикийцы с ахейцами дерутся, а купцам хоть кресалом по горшку. Когда кормчий объяснил, что Кифера в другую сторону, и до неё втрое, нежели до матушки моей, я сказала: «Такова, значит, воля богов». Догадалась, что Афродита ведёт меня в своё святилище, откуда богиня начала чувственный поход против ахейцев. Эшмуна тоже репатриировали вместе со мной. Теперь я «невеста двух царей» и ни одним не запечатанная. (По прошествии нескольких недель догадалась о том, чего не сумели сотворить мужи, то удалось мальчикам.) О, Мелькарт, заступник моряков, наполни наш парус.
Кинир отвесил кормчему серебра и на обратный путь в Финикию, и капитан поместил нас в своей каюте. Слава сестре моей Афродите, пока кеп рулил веслом, мы с Эшмуном истощали себя любовными оргиями. Пять дней посылал владыка моря нам ветер, на шестой парус обвис, как кресало Кинира, но кормчий сказал, что нам повезло, так как Кифера рядом. Хватит лентяйничать, навались на весла! И заухало бухало, отбивая такт. Торгаш не военный корабль, на нём нет сменной команды гребцов, поэтому мы часто «сушили весла», а ночью вообще телепались в дрейфе. Кормчий хотел даже Эшмуна задействовать, заменить им ослабшего вроде гребца, но я-то понимала, что он ко мне желает подкатиться, и показала ему венец Кинира, и сказала, что в Эгноми ему путь будет закрыт, если он использует пассажира.