Конвергенция

Владимир открывал для себя здание Научно-исследовательского института Биоматериалов как нечто новое, совершенно чуждое прошлому и приоритетное будущему. Высокие башенки НИИ напоминали шпили старинной крепости, высящейся над убогими домишками этого района. Несмотря на свою патриархальную внушительность, это здание было олицетворением своего времени: преемственность и совершенство из стекла, стали и углепластика. Вот такое здание настоящего, таково его величие и незаурядность.

Журналисту Ларцеву доводилось множество раз открывать двери разных научных учреждений, множество раз проходить контроль на входе и выходе в разных лабораториях и центрах, ходить по коридорам институтов и научных баз, обивать пороги исследовательских станций, но такого унижения, как сейчас, он никогда не испытывал. Он стоял в ста метрах от великолепного стеклянного гиганта, чувствуя себя лишь очередным «биоматериалом», выпущенным в этот мир для удовлетворения своих биологических потребностей, справления нужны и досрочной кончины в возрасте до пятидесяти… Много странного он слышал о НИИ, но никогда внутри не был. Сейчас его звездный час: «Научный вестник» посылает своего человека, чтобы написать информационную статью об очередном малоизвестном эксперименте, которых полдюжины проводят в стране.

Задача проста, алгоритм поведения выработан годами. Ты приходишь на объект, смотришь, что там происходит, слушаешь комментарии научного руководителя, кушаешь бутерброды, потом пишешь что-то псевдо- или околонаучное, но понятное простому обывателю, провоцируешь множество кухонных разговоров, а сам получаешь деньги и отдыхаешь до следующего номера.

Именно поэтому таких людей, как Владимир Ларцев называют «бутербродниками». Дело не в философии жизни или каком-нибудь стремлении быть лучше и выше: он просто приходил как на лекцию, записывал и истолковывал, как он понимал или как это могли понять читатели. «Бутербродник»! Почему в разных научных лабораториях и центрах кормили журналистов только бутербродами? Было бы здорово, если бы это были сочные на поджаристом хлебце ломтики сыра или ветчинки, но это лишь копченая колбаса. Ломтик на кусок хлеба, причем хлеб обязательно треугольником, продуктом разреза от одного угла прямоугольного ломтика к другому.

А потом куда идут эти бутерброды? Потом они, влекомые обменом веществ, попадают в мозг, где нейроны и переходные связи между нейронами выполняют свою работу, охлаждаемые мозговой жидкостью. Для Ларцева это все теория, практикой такая вещь была для людей из НИИ Биоматериалов.

Стеклянная дверь открылась сама собой. Так и должно было быть – в самых перспективных направлениях науки и техники, в этих зданиях, в этих метах и складах – там всегда были такие двери. Без ручек и без петель, всегда прозрачные, но небьющиеся, в меру современные, но не авангардные.

Не успел Владимир сделать шаг внутрь, как его обогнала высокая стройная сероглазая девушка на своей неизменно высокой цельной платформе и обязательно в зеленом. Где-то на полпути между дверью и Владимиром она слегка повернулась и подарила «бутерброднику» озорную, слегка ироническую улыбку и кое-что еще:

- Спасибо…

- Засранка! – выпалил Ларцев старой знакомой, сторонясь влево.

Он вошел следом за ней, только после этого двери автоматически закрылись.

Высокие потолки напомнили журналисту о его скрытой и загнанной куда-то далеко в подсознание рудиментальной агорафобии. Даже на улице было куда теснее, а небо виднелось только маленькой бесконечно далекой полоской вверху, между сводами зданий. Здесь же дорические колонны, не совсем удачно стилизованные, но, несомненно, красивые, поддерживали высокий свод, поднимающийся над полом метров на пятнадцать-семнадцать. Где-то в основании дальней стены холла толпились такие же неудачники-«бутербродники» как и Владимир без различий в своем возрасте, полу и вкусовых пристрастий.

Но сначала регистрация. Научного обозревателя вывел из состояния размышления приятный хрупкий (и потому звонкий) голос регистратора.

- Извините, я смотрю, вы пришли на эксперимент. Вы аккредитованы?

- Сотню раз, - он хмыкнул, довольный своей тупой шуткой. – Вот аккредитация. Я обычно в списке в конце. Так получилось, что из моих коллег-журналистов, все эти ваши дела освещающих, я заканчиваюсь на последнюю букву.

- Игнатенков, Ильина, Коваленко, Ларцев… Простите, Владимир Янович?

- Он…

- Спасибо, проходите пожалуйста, располагайтесь.

Гул журналистов разносился по всему холлу, хотя о чем они так активно рассуждали: о синтетических волокнах или вкусе колбасы – разобрать было почти невозможно. Шум шагов, цоканье по керамическим плиткам, выложенным на полу в форме расходящейся модели вселенной Тумакова, сливался с голосами дальнего конца помещения и почти переставал существовать. Но если бы сейчас Ларцева спросили бы почему, он, скорее всего, вспомнил бы что-нибудь о теории звука, может даже про пересекающиеся волны…

Аня в зеленом сидела на диванчике с надкушенным бутербродом в правой руке и ручкой в левой, которую она ловко крутила, не опасаясь уронить. Напротив нее расположился Максим Алехин, бездельник и настоящий «бутербродник», который даже приходил-то на эксперименты с пустым фотоаппаратом. Вот жизнь – пощелкает и покушает.

Всего было человек двенадцать, Владимир был тринадцатым, что ему очень понравилось. Не каждый день тебе приходится доказывать сумасбродство разного рода суеверных атрибутов нашей грешной жизни. Боюсь, что тот факт, будто Ларцев тринадцатый, никто не заметил. Значит, идет прогресс общества. С другой стороны, был бы сейчас тут Ларцев или нет – этим людям все ровно. Они так близко знакомы, что даже не приветствуют друг друга при встрече.

К научному обозревателю подошел Рома Игнатенков.

- Ты не знаешь, кто пустил «утку» про эксперимент?

- Говорят, сами сотрудники и пустили, - неуверенно ответил Владимир, - Но кто его знает. Я слышал самые разные версии пока добирался сюда: начиная с того, будто пришел пресс-релиз из НИИ, и кончая тем, что Симыхиной рассказал её любовник из Министерства науки и образования. Отгадай, какая версия мне нравится больше…

Роман скривился в ухмылке, но это плохо у него получилось, наверное, он и сам это понял, потому действовал по принципу: «не можешь нормально – делай смешно!» - и скривился еще сильнее, эпатажно-пафосно. Потом он повернулся и пошел к столику, куда положили бутерброды и немного минеральной воды.

Люди, которых мы привыкли по обстоятельствам называть безумными, гениями или сумасшедшими, по точному наблюдению Кузьмы Пруткова действительно однобоки подобно флюсу. На посеребренном подносе с выдавленными на нем слониками и пирамидками а-ля Египет лежала горстка бутербродов с колбаской по два кругляша на каждый кусочек хлеба и три бутылки газировки «Blue Water». Название воды Владимир в виду семантической некорректности не желал произносить вслух, но именно её подавали к каждому приходу журналистов.

Кому вообще пришло в голову подавать газировку к бутербродам? Это все ровно что огурцы к мороженному или сметану к арбузу. Но не сочетание букета вкусов, а экономическая политика определяла приоритеты скромных угощений. Денег не хватает всегда!

Когда Ларцев подошел к столику и взял пару бутербродов, к нему незаметно, как она обычно делала, подошла Аня. Должно быть, она получала какое-то сомнительное садистское удовольствие, подшучивая над Владимиром, но сегодня этот номер не прошел. Она что-то съязвила, но Ларцев постарался не реагировать на ее нелепые остроты. В конце концов, он сам себя ругал за то, что его язык не так подвешен, тягаться с Аней в остроумии и остроязычии ему не под силу. И он выбрал новую тактику – молчание. Может, само отвалится?

- Опять брюшко набиваешь? – не унималась она. – Смотри, располнеешь!

- Думаю, «Науке и молодежи» не хватает денег на хорошего специалиста, потому тебя и взяли, - огрызнулся Владимир. Избитая отговорка, он говорил ей это раз десять на разных конференциях и обозрениях, а это достаточно часто, чтобы у нее появилась толерантность.

- Не глупи, «утиный» король, я написала больше интересных материалов, чем ты съел бутербродов.

- Кроме той, о новых синхрофазотронах, я ничего нормального не читал.

Призрачная, слегка задумчивая улыбка скользнула по её алым губам, а потом исчезла, оставался только задумчивый взгляд куда-то вдаль. Владимир тронул Аню за плечо:

- Не переживай, я пошутил. У тебя ОБЫЧНО неплохо выходит…

Прожевав немного своей добычи, Ларцев отошел от журналистки и приблизился к группе спорящих о чем-то коллег. Один из них был хорошо известный Владимиру Сергей Батюшкин, второй – Игнатенков, а с третьей Владимир даже учился на одном курсе – Таня Ильина. Но, несмотря на то, что они учились вместе, в этой тройке она была Владимиру особенно чужая.

Спор, как и любой спор ни о чем, шел о высших материях вроде клонирования или антигравитационных двигателях. Скучные минуты ожидания если и можно было скрасить, то только так. На этот раз спорили об имплантантах…

- Вот у меня… - начал было Сергей, но Рома оборвал его на полуслове. Это его характерная черта.

- У тебя ничего нет, чего врешь! – Голос Ромы был слегка укоризненным и снисходительным, каким обычно обращаются к ребенку. – У меня искусственное сердце и часть диафрагмы. Это, если хотите, уже норма. Хотя мне тридцать два. Наш мир болен модой на имплантанты: их вставляют в глаза, ноздри, легкие, двенадцатиперстную кишку даже в задницу… иногда…

- Хватит, Рома! – не выдержала Таня, но тот отстранил её невольным уверенным жестом.

- Имплантанты вообще вошли в моду в начале века. Конечно, и в двадцатом их тоже использовали, но сейчас их используют по поводу и без повода. Этот храм науки, по-вашему, чем занимается? Биоматериалы заменяет на имплантанты. Проще сделать пластиковое легкое, чем выращивать в пробирке органическую ткань, возможно, позже нежизнеспособную.

Он подошел к стене, посыпанной люминесцентной крошкой.

- Все эти роскошные вещи, которые дала нам природа, несовершенны. Есть старение и смерть. И покуда мы будем знать, что механизмы работают дольше органики, мы будем подменять органику пластиком и железом. Вопрос: на сколько мы останемся при этом людьми?



Стекло разделяло лабораторию на две части. Первая – собственно лаборатория, в ней происходят сами операции, подготовки к операциям и уборка после операций. А еще кварцевание, которое на протяжении уже целого века является наиболее дешевым и удобным способом дезинфекции. Вторая представляла собой небольшое помещение, освещенное хуже, но оборудованное удобными креслами без подлокотников, выстроенными в три ряда, и небольшой доской для рисования маркером: мало ли, пригодится чертежик накидать. Вполне логично, что лаборатория была в два раза больше этой «наблюдательной» комнатке, в комнатку-то и привели журналистов. Народу оказалось чуть больше, потому некоторые стояли у стены.

Стекло тоже было необычное. Прежде всего, надо отметить, что это стекло-хамелеон. Не в том смысле, что оно темнело на солнце, как очки-хамелеоны. Оно было прозрачным, не искажающим свет, а вот со стороны лаборатории оно ни чем не отличалось от стены. Такое же шершавая, с нанесенными якобы жидкими обоями и плинтусом, стена. Только те, кто находился за ней, могли смотреть сквозь него, сквозь огромный прозрачный экран, идущий от стены к стене, от пола до самого потолка. Хитро и не совсем корректно.

Неизвестно, знали ли хирурги и технологи о существовании этой «как бы» стены, но вели они себя вполне естественно. Готовились, протягивали шланги к каким-то установкам, соизмеряли температуру и влажность в лаборатории с нормами и стандартами работы над высокотехнологичными механизмами. И совсем не нервничали. Можно подумать, они не волновались за то, что увидят журналистские глаза, а может, и правда не догадывались об их присутствии. Всего в лаборатории шесть человек: двое наладчиков оборудования в специализированных сине-оранжевых костюмах, они были явно лишними и должны уйти – очень не гармонировали с окружающими их зеленовато-розовыми тонами лаборатории, трое специалистов, держащихся особняком и о чем-то тихо рассуждающих, не делавших обширные и шикарные жесты, как это делают аспиранты или новички, и еще один, видимо, как раз тот, кто на подхвате.

Четырнадцатым в «наблюдательной» был научный руководитель проекта, представившийся как Андрей Юрьевич Степаненко. Было что-то такое в этом человеке, чего не описать ни словами, ни образами. Достаточно высокий – метр восемьдесят, но не долговязый, улыбчивый, даже слегка дурашливый, иногда, на первый взгляд, беспричинно подхихикивающий. Должно быть, таким и должен быть Человек науки. Он не отращивал бороды, молод и смугл – явное разрушение старых стереотипов.

От вошел в холл как хозяин, как хозяин он вывел чертову дюжину журналистов в коридоры, к лифту, на котором они поднимались бесконечно долго, к профильному контролю, а после в эту комнатку, заняв при этом место у доски для рисования маркером.

Его руки с тонкими аристократическими пальцами набрасывали на доске какой-то сложный, не совсем ясный чертеж. Хотя было достаточно хорошее освещение, свет падал удачно на доску, Андрей Юрьевич излишне тщательно выводил каждую линию и стирал её, если она была хоть слегка кривовата. Что поделать, у всех у нас свои тараканы в голове.

Владимира больше привлекал накрытый простыней лабораторный стол. На нем что-то лежало и, как показалось Ларцеву, слегка колыхнулось, когда один из технологов прошел мимо. Вряд ли что-то тут удивительное: скорее всего, стол именно для этого и предназначен. Ведь не рыбку кушать и не пить портвейн он создан, а резать и сшивать, как цинично это сейчас не прозвучало. Только когда подошел момент, технологи убрались, а кварцевые лампы были погашены и убраны, один из хирургов, на которого надели специальные перчатки, убрал простыню с мужчины – ровесника Владимира.

Зачарованный, Ларцев смотрел на человека, лежащего ниц, чья голова была закреплена в специальном штативе. Игнатенков, который видал и не такое, принялся судорожно раз за разом спускать кнопку фотоаппарата, а небольшой моторчик только успевал перематывать кадр за кадром. Послышалось жужжание и позади Владимира, там фотографировал Алехин. Он мог не беспокоится о переизбытке или недостатке пленки в фотоаппарате – её там никогда не было. Был даже такой спор: коллеги поспорили, сможет ли Максим вставить в аппарат пленку за полминуты. Наверное, он давно этого не делал. Оказалось, что смог, но с неким опозданием. Такое опоздание мог бы допустить и Ларцев… при определенных условиях.

Торжественной походкой Степаненко вышел на середину комнаты, загораживая спиной на короткий промежуток времени человека на столе. Свет от мощной лампы падал ему на лицо и плечи, и второй источник света – окно в лаборатории – освещал затылок и левое ухо, которое забавно просвечивало со всеми его капиллярами и хрящами. Он склонил голову набок, пытаясь уловить реакцию Владимирова соседа – Батюшкина, который чуть сморщился, выдавая неудачное сочетание отвращения и любопытства, сдобренного удивлением. Только потом продолжил:

- Вы все, наверное, слышали про «Мертвенный янтарь». – Андрей Юрьевич сделал небольшую стратегическую паузу. Все закивали головами (здоровая человеческая реакция), хотя лично Владимир слышал об этом впервые, как и его коллеги. – Это гибридизация человека и автономных механизмов, должные почти полностью функционально заменить его биологический организм. Поясню. То, что лежит на столе – на шестьдесят процентов машина, а человек - только на сорок.

Степаненко отошел, открывая обзор для наблюдателей, позволяя им новыми глазами увидеть существо, состоящее из кожи и пластика. Это тот самый, о ком писали в «Вестнике прикладной науки» за прошлый год. Сейчас Владимир наконец-то вспомнил ту пеструю обложку, где большие буквы, рельефно выпирающие с пылеотталкивающей суперобложки журнала, стилизованные под камень, поддерживал как атлант могучий человек-машина. Это тот самый, в ком удачно сочетаются синтетические кровяные тельца и импульсы процессора, поддерживающего работу головного мозга.

Давно, когда только вышел этот номер, в котором вяло и не совсем к месту упоминался «Мертвенный янтарь» - кристаллическое вещество, начинка миниреактора, расположенного на уровне желудка у нормального человека, интервью с бывшим начальником проекта Козодоевым вызвало острую критику и осуждение в обществе. Безусловно, осуждение спровоцировали не совсем дальновидные ТЕ, КОМУ проект не казался нужным или важным. За год через телевизоры и радио, через рекламу и газеты общество приучили к тому, что сейчас должны написать эти тринадцать журналистов. Общество было подготовлено.

- Сейчас его отключат от систем снабжения реактора, он будет отключен какое-то время, пока идет работа над последним этапом. Целый год мы подбирались к самому главному, тому, что после этой операции мы сможем контролировать. Биологи это называют по аналогии с тем, что является памятью самолета или космического корабля – «черным ящиком».

Сверло в руках специалиста завертелось так быстро, что Владимиру показалось, будто оно раскалилось от трения о воздух. На самом деле это просто так неудачно падал свет на прибор для сверления. Визг заглушала частично стена-окно, но даже отсюда был слышан её хриплый вой.

- В основании черепа и в затылке Николай сделает два технологических отверстия, - комментировал происходящее Андрей Юрьевич, будто его сегодня ничего не волновало, будто он наелся уже своих бутербродов и всласть выспался. – В них будут помещены резонаторный диск, отражающий псионные эманации головного мозга, и два электродных стержня, передающие с головной и спинной мозг смоделированные сигналы, которые организм будет воспринимать как собственные.

Наверное, в том году Ларцева вырвало бы прямо тут на сидящих рядом и впереди от той картины, которую наблюдают собравшиеся как завороженные. Но общество быстро меняется, оно может изменить принципы и мировоззрение быстрее, чем когда-либо, оно готово пожертвовать ради прогресса свою архаичность. Никто не знает, плохо это или хорошо, но это ПО-ДРУГОМУ.

За год, как любая часть подготовленного общества, Ларцев тоже оказался подготовлен к тому, что увидит и напишет. Он даже строил схему будущей информационно-аналитической статьи: сперва краткая история, потом сам процесс, пару цитат из ходячей энциклопедии Степаненко, с которым еще надо поговорить, а потом выводы и бесконечные блага, которые несет эксперимент самим фактом своего проведения. Любая нормальная реакция проявляется в сомнении и соотнесении прошлого с настоящим. Но этого почему-то не было.

Мода несет в себе принцип экспоненцианального роста: так делится раковая клетка, когда одна клетка становится двумя, две четырьмя, четыре восемью. Так, поначалу незаметный рост вскоре превращается в лавинообразный. И деление начнется с него, с Владимира Яновича Ларцева, заточенного в небольшой комнатке перед большим стеклом-телевизором. Сейчас он и впрямь задумался над тем, что надо бы сделать какой-нибудь имплантант. Какой? Неважно, главное чтобы был. Например, глаз. Зачем лечить лазером или примочками, ведь можно заменить на совершенную стеклянную сферку с мощным фокусом, которая могла бы приближать предметы на горизонте и увеличивать пылинки на подоконнике.

- Сейчас он не функционирует, его оперативная память не работает, а с шлангами, тянущимися вдоль центральной нервной системы надо быть осторожнее, ведь можно пробить хрупкую оболочку, охладитель и антифриз могут вылиться наружу, а это обморожение. – Степаненко ткнул пальцем в доску. – Тут я нарисовал микросхему его нового нервного распределителя. Можете сфотографировать: тут нет ни коммерческой, ни военной, ни политической тайны.

Это очень напоминало бег на бочках. Те, кто занимался такой веселой игрой в детстве, помнят, что когда бочка двигается быстрее, тебе надо быстрее по ней бежать, а когда ты ускоряешься, бочка ускоряется еще быстрей. Общество и прогресс связаны точно такими же сложными физическими законами. Чтобы не упасть, надо бежать очень быстро, забывать о своих отвращениях или невзгодах сознания, помрачая свой рассудок. Ты можешь думать, что ты развиваешься, но чувствовать по-настоящему ты этого не можешь: развитие – состояние закономерное. Все, кто не желал развиваться и меняться – уже досрочно мертвы. Но, в конечном счете, ты все ровно падаешь с бочки, и это дает тебе сил снов на нее забраться.

- Сейчас они делают распил вдоль красных концентрических линий, которые мы нанесли вчера. Они помогут добраться до карбюратора. Это не совсем обычный карбюратор, дело в том, что он смешивает немного… иные продукты сжигания. Тем не менее, сейчас отворят крышку, и вы увидите реактор, капсулу охлаждения, карбюратор и мышечную массу, стягивающую полимерные нижние ребра.

Теперь немного о выборе. Люди сами выбирают кем будут. Обычно, если они наделены волей, они действительно делают выбор сами. Даже паразиты общества предпочитают выбирать, к кому присосаться. Люди, которые стараются не проявлять своей воли или лишены оной, не заслуживают дара выбора. Владимир выбирал много раз: в школе, в университете, на работе, на отдыхе. Таня, Максим, Сергей, Аня – они все выбирали и будут выбирать до тех пор, пока будут находиться в добром светлом здравии ума и сердца. Это их средство – выбор.

Но есть люди, которые выбирают не сердцем. Иногда мы чего-то лишаемся и готовы сойти в самую бездну ада, чтобы забыть себя и забыть свою жизнь. Мы строим безумные теории, отрицающие жизнь и выбор, мы плачем над другими, но остаемся верны только себе. Когда сердце ожесточается, остальные сердца теряют над нами власть и силу. Есть люди, которые становятся равнодушными. Они равнодушны и к себе и к другим. Уже неважно, что будет дальше, время нигде не прописано, и невозможно его видеть. Оттого мы уходим в пропасть с открытыми глазами и в этом нет нам равных.

Олег Кирсанов, должно быть, был хорошим человеком, но время или он сам, а может, кто-то другой сломали его. Время бежало, а он, выпавший из обоймы, уже не был интересен как личность или сущность. Теперь он просто биоматериал. Когда мы не можем продавать свой труд или навыки, мы начинаем продавать свою биомассу: кровь, сперму, органы, волосы, кожу… Так мы приходим к состоянию, когда продаемся целиком.

- Последние штрихи сделаны, - заканчивал свои комментарии Степаненко, - Осталось заварить черепную коробку органической сваркой. Если вы никогда не видели такое, объясню. Сварка происходит в соляном растворе. Вы видите, как из колбы выливают электролит. Это специальная жидкость, которая служит для разделения ионов неоднородной биметаллической накальной нити аппарата…



Каким образом можно соизмерить жизнь? Степаненко не раз задумывался над этим когда шел в лабораторию №37. Если хотите, это можно назвать неким ритуалом. Каждый раз, а если и не каждый, то каждый второй, он останавливался на секунду между 35-ой и 36-ой лабораторией и задумывался, помраченный тупиковыми ответами так же далекими от реальности, как совершенство крыла стрекозы от вертолетной лопасти.

Жизнь. Она либо есть, либо её нет. Нельзя быть живым наполовину, если ты не тяжело больной, разлагающийся изнутри на своей больничной койке. Да и то это можно назвать именно полужизнью, а не полусмертью. Её нельзя измерить, как все объекты материального мира с помощью эталонов мер и весов. Исходя из этого, следовало бы сделать давно всем известный и очевидный вывод – жизнь нематериальна.

«С чем же сравнится тело твое, человек?

Призрачна жизнь, словно роса на траве,

Словно мерцанье зарниц…»

Уэсуги Кенсин

Жизнь? Чаще всего люди живут добровольно, некоторых принуждают жить, хоть они и не хотят этого. Принуждение к жизни – что может быть хуже, ведь жизнь не приносит радости, а избавление невозможно. Поэтому смертная казнь куда гуманней пожизненного заточения.

Жизнь! Она наполняет своими специфическими формами глубины морей и высоты гор, воздух и глубь земли, кратеры вулканов и серные лужи. Она движется, она переливается через край, расширяя все пространство, которое вокруг самого очага жизни. Нет ничего, что могло бы остановить её и вернуть в свое лоно. Для этого мы и призываем к прогрессу и совершенствованию, ведь даже простые организмы учатся чему-то, иначе просто вымирают.

Все сущее лишь танец жизни. Этому не стоит учиться.

И в этот раз он так же беззаботно открыл дверь в 37-ую лабораторию. Стоило ему войти, как не стихающая ни на мгновение работа ускорила темпы, а один из «хирургов» подошел к нему.

- Андрей Юрьевич, мы сде-лали полную анес-те-зию, поэтому трав-ма будет почти нео-щу-т-тима. - Он слегка заикался.

- Хорошо, найди мне Игоря Львовича.

Лаборатория полностью дублировала ту, где еще полчаса назад Степаненко приходилось встречать журналистов. Разница была только в том, что стекла-хамелиона в ней не было: открывался прекрасный вид на маленькую комнатку с тремя рядами стульев без ручек. Они были обиты красным сукном. А не синим, как в той лаборатории, но это не было принципиальной разницей или концептуальной задумкой сотрудников и оформителей НИИ Биоматериалов.

Второе отличие заключалось в размещении выпуклых зеркал сверху над операционным столом, чтобы люди, сидящие в комнате наблюдения могли лицезреть операцию сверху, сбоку и с правого верхнего угла по диагонали.

Есть, пить и курить в лаборатории категорически запрещалось. Именно поэтому Андрей Юрьевич скрипнул зубами и сдавил в кармане пакетик, наполненный на половину соленой соломкой, прошел в дальний угол наблюдательной комнаты и, по-детски закусив губу, сел на красный стул. Отсюда как раз было хуже всего видно, что происходило на столе, но он и так знал все, что там могло происходить: подготовку к операции осуществлял он, план операции утверждал он, инструменты подбирал он. И отчет писать тоже ему. Вот так и становится ясно, кто Большой человек, а кто простой лаборант, который никогда не перестанет вытирать продукты отходов после каждой операции. Андрей Юрьевич «дурнем» никогда не работал.

Один из людей у стола ругнулся, когда уставшие пальцы уронили на пол какой-то хирургический инструмент. Кто-то из людей «на подхвате» нагнулся чтобы поднять блестящий в полумраке под столом упавший предмет. Потом, найдя что искал, он удалился к столику с отработанными инструментами, открывая взору Степаненко лежащий на столе… не имеющий названия… смутно напоминающий… темно-серый… ОБЪЕКТ ОПЕРАЦИИ.

На пути к созданию искусственного интеллекта были выработаны две теории. По первой, интеллект можно продублировать через сложные совершенные разрозненные системы и программы. Соединяя их, возможно воссоздание нового свойства бездушной машины – обретение интеллекта. По второй, создание такого качества разума компьютеров можно добиться через дублирование нейронных сетей. Другими словами, повторяя структуру головного мозга человека, экстраполируя эту структуру на компьютеры, мы создаем интеллект машин.

Первой теорией занимаются в 29-ой лаборатории, но это уже не компетенция Степаненко. Безусловно, несмотря на то, что интеллектуальный зародыш путает «маму» с «папой», их отдел дал множество находок и разработок применительно к их проекту. К проекту Степаненко со товарищи. Благодаря этому, в частности, «Майджер 5.12» уже может заниматься самостоятельным моделированием и выстраивать сложные схемы поведения людей, а это уже прогресс в образовании. Конечно, ему надо расти, адаптироваться к условиям лаборатории, научится самому искать информацию или хотя бы какие-то условия на нее указывающие. Это вопросы роста.

А сейчас на столе лежит наиболее главный, основной, не отключаемый модуль с проводами, тянущимися из соседнего зала, где хранятся другие модули. Состояние, которое могло бы почти исчерпывающе объяснить состояние «Майджера» - глубокий наркозный сон. Наркозом были программы, блокирующие некоторые функции «мозга», без которых все процессы были зациклены.

«Майджера» нельзя было отключать. Даже если сохранить все установки и память, отключение приводило бы к так называемому травмированию, после него искусственный интеллект терял методологические установки, и приходилось развиваться заново: заново учиться, заново познавать. Это походило на амнезию. Теряешь память и учишься по-новому писать или читать, учишься поминать людей и общественные явления. Но если интеллекту без памяти подарить все, что он знал в «прошлой жизни», этот багаж знаний будет отрывочным и непонятным, как если ребенку дать труды по квантовой физике или ядерной химии.

К Андрею Юрьевичу подошел Игорь Львович. Ответственный по проектированию и реализации был сегодня такой же хмурый как обычно. Он правой рукой прижимал к телу папку с различными записями, иногда к делу не относящимися, а левой поправлял квадратные очки, в очередной раз сползавшие с переносицы.

- Привет, Юричь, - бросил он. – Как дела?

- Здоровеньки буды, - ответил без паузы Степаненко. – Ну, похвастайся, как дела идут, чего не хватает и успехи какие.

Профессор Левин тяжело вздохнул. Его руки непроизвольно сжали папку по углам, ложась на саму папку «крестом», прижимая её к животу. Он потряс головой и вскинул глаза на начальника проекта.

- Денег не хватает.

- Ну, это всегда было и всегда будет. Чем больше экономите, тем больше их не будет хватать. Успехи? Мне важны успехи.

Взгляд Игоря Львовича сменился на взгляд строгого и знающего дело профессионала. Он всегда так делал, когда речь заходила о профессиональных интересах. Наверное, эта процедура позволяла ему собраться с мыслями и похвастаться достижениями, а может, просто была актом старой привычки. Кроме того, он часто выпрямлялся и в очередной раз поправлял свои смешные очки, оправе которых лет больше, чем ему самому. Руки развернули папку и вынули несколько желтоватых листков. Там, набросанные в беспорядке рукописные буквы хранили ответы на незаданные вопросы.

- Прежде всего, мы не знали как избавиться от перегрузки «Майджера», поэтому ввели технику сна. Он отдыхает по четыре часа в сутки, а потом возобновляет работу. Наибольшее наше удивление вызвали скачки активности во время такого отдыха. Есть версия, выдвинутая нашим академиком Николаем Сергеевичем Хвойным, что это сны. Компьютер видит сны.

- Ну и что он видит?

- Есть несколько версий, но все они не проверены, - вдохновенно произнес Левин. – Мы работаем над этим. Поэтому вместе с сегодняшним установлением в теле нейтронной сетки передаточного перфоратора мы разместим датчик, который мог бы показать нам его… хе-хе-хе… «сны».

Андрей Юрьевич поднялся с кресла и прошел к двери. Профессор последовал за ним.

- Я слышал, что он называет себя «условно человеком», - констатировал факт Степаненко, вызывая очередную улыбку Игоря Львовича.

- А вы чего ждали? Идентифицировать себя можно только опираясь на подобных себе, а он единственный такой во всем мире. Да и как определить «человека». Две руки и две ноги? А как быть с калеками, которым разными противотанковыми снарядами отрывает ноги и руки? Как определить в себе человечность, если даже тот самый Олег Кирсанов более чем на половину машина? Вы заметили, его так никто уже не называет в отчетах. Только как U-248/6.

Почему-то именно сейчас он был прав как никогда. Люди все больше похожи на машины, компьютеры все больше похожи на людей. Где граница, где бесконечно далекое освобождение от познания мира? Мы исследуем реальность настолько, что уже давно не нуждаемся в защите от сил Природы, только от самих себя.

Познание началось так давно, как давно человек понял, что не защищен от произвола внешнего мира. И были созданы величайшие концепции познания. Первой была религия, которая могла хоть как-то определить и систематизировать природные явления, а иногда и прогнозировать их разрушительную силу. Второй была философия и передаточное звено в виде религиозной философии. Познание объективного мира, окончательно утверждающее место человека в системе мироздания. Третьей была наука и философия науки, которые написали варианты развития человечества и дали миру прогресс. Мы отделились от природы, но к своему великому сожалению научились управлять её силами. Четвертой же будет Ужас и Научный ужас, которые заставят нас боятся наших технологических творений.

Есть только три пути устранить врага. Уничтожить его, подружиться с ним и измениться вместе с ним. И все три имеют недостатки. Дело в том, насколько эти недостатки велики. Первый вызывает угрозу самому погибнуть от руки противника, второй не дает гарантии, кто когда-нибудь он предаст тебя и нанесет удар в спину, а третий делает тебя не похожим на себя самого.

Признаки уже сошлись, уже почти удалось вывести нечто среднее между двумя великими расами: биологическими особями людьми, прошедшими все петли и повороты эволюционного лабиринта, и новой, но прогрессивной расы роботов, компьютеров, манипуляторов и нейронных систем, машин в многочисленном поколении, когда роботы делают роботов. И если у человечества было спасение от техногенного катаклизма, то только такое.

Андрей Юрьевич заперся в кабинете и прошел к столу. Время людей подходило к концу. Он предвидел это, он знал, что так случится. Степаненко поднял правую ладонь, поднес её к лицу и принялся разглядывать. Нет уже тех грубых когтей, жесткой ороговевшей кожи и жестких волос, которые были даны людям с самого начала. Это гибкая ладошка с интеллигентными длинными пальцами, украшенными золотым кольцом на безымянном пальце и вытянутыми розоватыми ногтями с большим полумесяцем в основаниях. Это тупик, который надо преодолеть. Это тупик, а единственный выход – научиться прыгать, как прыжковые двигатели звездных кораблей, чтобы преодолеть глухую тупиковую стену. Надо учиться сверлить, как сверлят буровые машины, надо научиться опускаться на глубины океанов как батискафы, подниматься выше звезд…

В дверь постучали, но Андрей Юрьевич не стал открывать глаза, не то чтобы дверь открывать. Постучали еще раз, но третьего уже не последовало. Тихие шаги уносили своего владельца далеко от кабинета. Шла работа, напряженная работа. Только когда Степаненко положил голову ухом на стол он услышал её – работу. Шум проходит в твердых телах быстрее и дальше, чем по воздуху. Это напряженный труд по превращению людей и компьютеров во что-то единое, в андроидов: это когда ты уже не человек, но еще и не машина. И шел поиск золотой середины, которая четко должна была дать понять, что ты возьмешь от людей, а что приобретешь у машин: подвеска, ходовая часть, интеллект, дыхание, совесть, ротор, кровоснабжение, ответственность – все подвергалось оценке на пригодность или непригодность.

- Безумие, которое нас окружает лишь продолжение реальности в новом качестве… - произнес он, отрывая ухо от стола.

Предстояло еще много работы: научиться жить среди машин, научиться думать как машины, сохранить творческие возможности, передавать культуру будущим поколениям, оцифровать все, что возможно, создать виртуальные пространства. Но сейчас уже поздно. Будильник прозвонил конец рабочего дня. Осталось только проверить системы безопасности и выключить свет во всех помещениях. Но сегодня был тяжелый и важный день. Сегодня признаки двух сторон соприкоснулись…



Фокусная линза выдвинулась слегка вперед, а диафрагма свернулась до небольшого зрачка, ведь света стало попадать больше. Владимир вгляделся и увидел щит рекламы на другом конце города. Совершенное зрение. Имплантант вставили взамен чуть «подсевшего» органического глаза. Сейчас он с некой таящейся грустью видел все, что вообще можно было увидеть. Он стоял на холме, потому весь город был как на ладони. И это неплохо.

Фокусная линза перенастроилась вместе с диафрагмой, вдалеке шел человек, которого Владимир знал хорошо. Тот самый, из НИИ Биоматериалов. Вот совпадение. Даже в вечерней темноте Ларцев видел его уставшее лицо. Ну да, на такой нервной исследовательской работе «устанешь» - это еще не то слово.

Фокусная линза вернулась в первоначальное состояние. Её Ларцеву вставили только сегодня. Управление новым глазом слегка отличалось от обычного глаза на какие-то сотые чего-то там. Все-таки это не природа, а вживление, но при определенной подготовке и тренировке организм привыкнет управлять линзой, быстро настраивать на какую нужно дистанцию. Дело было не в этом. На какое-то мгновение журналисту показалось, что он что-то потерял. Что-то неуловимое, что-то родное и неясное, что было сегодня утром, а к вечеру уже ушло безвозвратно. Он стал другим, изменился? Но был тяжелый день, думать совсем не хотелось. Быть может, поэтому Владимир остановился на мысли, что это просто усталость и напускное.

Надо было идти домой. Хватит экспериментировать с новым зрением. Завтра предстояло ехать в НИИ Нанотехнологий.


8 марта 2003 года