Как сказано в земном законе

КАК СКАЗАНО В ЗЕМНОМ ЗАКОНЕ

Когда торжественный закат
Царит на дальнем небосклоне,
И духи пламени хранят
Воссевшего на алом троне,
Вещает он, воздев ладони,
Смотря, как с неба льётся кровь,
Как сказано в земном законе:
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь…

В. Брюсов

Ужасное событие, произошедшее 26 июня 1913 года в уездном городе N, потрясло без исключения всех. Весть об этом богопротивном преступлении разнеслась по всему Черноземью посредством рассказов местных жителей,
(конечно, значительно приукрашенных)
однако на страницы газет сия история не попала ввиду не совсем обычной своей природы. Я, отец Георгий, приходской священник, имел к сему происшествию самое непосредственное отношение. Ибо именно я сказал безумцу слова, которые послужили для него прямым руководством к действию. Они произносились мною без всякого злого умысла, напротив, своей речью я хотел утешить этого несчастного человека, хоть чем-то помочь ему в его страшном горе… Да простит меня Господь и да упокоит Он душу раба Своего Виктора Анттиевича Киппо. Ибо так звали этого обезумившего от страданий человека…
Он скончался нынешней осенью в психиатрической лечебнице Св. Иоанна, куда его поместили сразу же после задержания ввиду полнейшей невменяемости. На допросах в Охранном отделении г. Киппо не мог ни внятно растолковать о мотивах содеянного, ни восстановить хода событий. Кроме общих деталей невыясненными остаются и второстепенные. Например, доподлинно неизвестно то, чью кровь за несколько дней до совершения преступления обнаружили на полу в  мастерской подозреваемого, а также на его рубашке. Столь же неясным остаётся происхождение чёрного следа в виде человеческой ладони, который обнаружили на коже подозреваемого чуть выше правого запястья. Однако в своём дневнике г. Киппо весьма подробно объясняет эти невероятности… И из этих объяснений следует, что уже тогда его душевное здоровье оставляло желать лучшего.
Тем не менее, несмотря на последнее обстоятельство, всё то, что будет описано ниже, почерпнуто, в основном, из личного дневника Виктора Анттиевича; частично из протоколов допросов упомянутого господина,
(которые, как я уже говорил, не отличались особой содержательностью)
а частично из заключений врачей-психиатров. Не обошлось, конечно, без некоторой реконструкции, но что поделаешь – по-иному восстановить последовательность событий до происшествия и во время оного, не представлялось возможным.
Эта омерзительная история очень хорошо показывает оборотную сторону такого прекрасного чувства как любовь; показывает, что выражение «любить до безумия» можно толковать не только в переносном, но и в прямом смысле.   
Но позвольте же, я изложу все детали в их хронологической последовательности.
Виктор Анттиевич Киппо происходил из обедневшей дворянской семьи. Его отец Антти Киппо, обрусевший финн, владел несколькими имениями в Прибалтике, но разорился, а посему все свои имения продал. На вырученные деньги он планировал обустроиться на новом месте, коим оказалось русское Черноземье. Антти Киппо вместе с женой и тремя сыновьями поселился в …ой губернии, в купленном за бросовую цену особняке. Конечно, он значительно отличался от прежних жилищ, и далеко не в лучшую сторону. Но что поделаешь – финансовое положение семьи не позволяло им жить в роскоши как в былые времена. Антти Киппо и сыновьям пришлось пойти работать. Отец и старший сын Александр отправились на чугунолитейный завод, средний сын – Николай -  устроился железнодорожником, а младший – Виктор – занялся живописью. Талант художника открылся в нём ещё в детстве, но небывалая лень маленького Витеньки препятствовала его развитию на этом поприще. Теперь же, став заложником жестокой необходимости, ему волей-неволей пришлось взяться за кисть. Картины Виктора Киппо представляли собою весьма недурные образцы. Мне лично доводилось бывать на нескольких его выставках, и полотна живописца произвели на меня самые положительные впечатления. Он писал в жанре символизма, и, судя по всему, являлся горячим поклонником Врубеля. Но в его работах присутствовало и нечто такое, что выгодно отличало художника от себе подобных. Будучи наполовину финном, Виктор Анттиевич прекрасно умел передавать настроения меланхолии, печали и хандры, свойственные сему народу. А в последнее время им владели именно эти настроения, по вполне понятным причинам.
Выставки картин г. Киппо организовывал купец г. Окунев, большой любитель живописи (символизма в частности). Но продавались картины из рук вон плохо. Вовсе не потому, что они были безвкусны или плохо исполнены, нет; талант г. Киппо не вызывал никаких нареканий. Всё дело в том, что, как я уже говорил, Виктор Анттиевич умел виртуозно передавать настроение хандры. Даже слишком виртуозно: от его полотен буквально веяло печалью и меланхолией, люди словно ощущали их физически. Конечно, мало кто хотел держать у себя дома такие картины, при взгляде на которые лишний раз понимаешь, что всё вокруг мертво и безнадёжно.
Сии обстоятельства задели г. Киппо за живое – в его голове укрепилось убеждение о своей несостоятельности как художника, и Виктор Анттиевич пытался найти утешение на дне бутылки. Зелёный змий обвил его в тридцать три кольца и не хотел более отпускать. Буквально за месяц Виктор Анттиевич изменился до неузнаваемости: некогда опрятный и аккуратный, он совершенно перестал следить за собой, его шевелюра была вечно всклокочена, лицо обросло густой щетиной, а под глазами залегли тёмные круги. Под действием алкоголя он стал писать такие фантасмагорические картины, которые обычный человек, находясь в здравом уме, создавать явно не мог. Господину Окуневу такой поворот в творчестве подопечного стал всё меньше и меньше нравиться, и он всерьёз стал подумывать о разрыве с ним.
Однако спустя, примерно, с месяц после пленения г. Киппо зелёным змием, с ним произошла ещё одна разительная перемена, которую не могли не отметить все, кто был знаком с живописцем.
Машеньку
(а в своём дневнике он называл её именно так)
Виктор Анттиевич впервые увидел на одной из своих выставок, которая, по замыслу г. Окунева, должна была стать одной из последних. Она стояла у одной из картин, не в силах  оторвать от неё глаз. Картина носила название «Демон, рвущийся к солнцу» и изображала упомянутого обитателя Геенны Огненной, летящего из подземного мира к дневному светилу на широких перепончатых крыльях. Во взгляде жёлтых светящихся глаз читалось страстное желание вырваться из темницы на волю, к солнцу, но его удерживали множество рук его собратьев и тянули обратно вниз.
Девица случайно заметила проходящего мимо Виктора Анттиевича и заговорила с ним. После обмена вежливостями, характерного для всех культурных людей, она спросила, не себя ли г. Киппо изобразил на этой картине. Виктор Анттиевич поначалу смутился, ибо она в точности угадала его замысел. А спустя некоторое время они гуляли по ночному городу и вели светскую беседу. В ходе оной выяснилось, что Машенька
(или Мария Владимировна Оболенская)
происходила из богатой семьи. Она была неравнодушна к искусству, точнее, к символизму в искусстве, в особенности в поэзии. Мария Владимировна, по собственному признанию, сама сочиняла стихи, о которых лестно отзывались на литературных вечерах, где она являлась частым гостем.
Чем чаще Виктор Анттиевич смотрел на свою новую знакомую, тем более бесповоротно становился он пленником её утончённой красоты, в особенности больших, поразительно живых глаз.
Они гуляли до поздней ночи, любуясь звёздным небом и слушая стрекотание сверчков. Когда подошло время прощаться, Мария Владимировна сказала, что будет очень рада увидеть его снова, в Николаевском саду в следующий понедельник – именно тогда она вернётся из Петербурга, где нынче живёт её папенька.
 В ожидании встречи с этой необыкновенной девицей, Виктор Анттиевич пребывал в постоянной эйфории. От былой хандры и равнодушия к окружающему миру не осталось и следа, он даже переменился внешне: стал аккуратно расчёсывать волосы, каждый день бриться - в общем, стал таким же, каким и был до знакомства с зелёным змием (которого, к слову, поборол). Господин Киппо взялся за написание новой картины: на ней он хотел изобразить Машеньку в виде ангела, разгоняющего вековечный сумрак.
Однако в понедельник, в день столь желанного свидания, его радость сменилась горьким разочарованием: Мария Владимировна не пришла, хотя он и прождал её более часа... Состояние Виктора Анттиевича на тот момент очень трудно описать. Наиболее точно он выразил его в своей новой картине, которую начал в тот же вечер. Картина называлась «Тень ворона». На ней г. Киппо изобразил упомянутого крылатого падальщика, летящего над прекрасными цветущими садами. С собой ворон приносил густой клубящийся мрак, а тень, которую он отбрасывал на землю, имела поистине огромные размеры и принадлежала вовсе не ему, а какому-то неведомому адскому существу. 
На следующее утро Виктор Анттиевич как обычно пил кофе и просматривал свежий номер газеты «…ие ведомости». Мрачное настроение не покидало живописца ни на минуту, мысли его витали где-то в иных сферах бытия, отчего он машинально листал страницы, даже не читая. Но вот взгляд г. Киппо выхватил из хаотичного нагромождения букв знакомое имя. Минуточку, да тут целая заметка… Виктор Анттиевич принялся внимательно читать:

БЛАГОРОДНАЯ ДЕВИЦА ПОГИБАЕТ ПОД КОЛЁСАМИ АВТОМОБИЛЯ

Мария Владимировна Оболенская, дочь петербургского чиновника по особо важным поручениям Владимира Андреевича Оболенского, вчера вечером погибла под колёсами новомодного транспортного средства - автомобиля. Происшествие имело место недалеко от Николаевского сада, на пересечении улиц Большой Дворянской и Адмирала Корнилова. Водитель автомобиля Емельян Кузьмин задержан полицией для выяснения обстоятельств. Из свидетельств многочисленных очевидцев явствует, что упомянутый господин в момент совершения преступления пребывал в состоянии, далёком от трезвого.
О ходе расследования читатели смогут узнать в ближайших номерах.

Едва дочитав до конца первого предложения, Виктор Анттиевич выронил чашку с кофе. Она упала на пол и вдребезги разбилась.
Так, выходит, Машенька не обманула его – она действительно желала встречи… Но трагическая случайность всё перечеркнула. Этой чудной девушки больше нет…
Надо ли говорить, что после прочтения злосчастной заметки г. Киппо снова запил. С того дня трезвым его уже не видел никто. Виктор Анттиевич практически перестал рисовать, отчего г. Окунев обозлился на него и поклялся впредь не иметь с ним никаких дел. Родители и братья не на шутку обеспокоились состоянием родственника, но всё же отнеслись к его каждодневным возлияниям с некоторым пониманием: конечно, это только временно, через несколько недель боль утраты притупится, и всё вернётся в свою прежнюю колею.
Похороны Марии Владимировны прошли на кладбище у собора Казанской Богоматери. На них присутствовал убитый горем отец покойной, специально приехавший из Петербурга, да несколько родственников. Господин Киппо не решался подходить к ним и напротяжение всей процессии держался на некотором расстоянии. Он хотел в последний раз увидеть эту милую его сердцу девушку. Машенька лежала в гробу, облачённая в чёрное платье. Её щёки были тронуты румянцем, отчего казалось, что она вовсе не мертва, а просто заснула и вот-вот проснётся. Глядя на неё, Виктор Анттиевич ещё раз про себя отметил, что она сказочно красива, и даже смерть не обезобразила эту красоту.
Несколько недель после похорон г. Киппо не вылезал со дна бутылки. Вернувшись, зелёный змий ещё крепче заключил беднягу в свои объятия. Виктор Анттиевич совершенно потерял чувство реальности: он жил в собственном воображаемом мире, где Мария Владимировна и не умирала вовсе, а их свидания изобиловали сентиментальными и романтическими сценами. А на сороковой день произошло нечто невероятное.
Время близилось к полуночи. Виктор Анттиевич сидел у себя в мастерской, что располагалась в подвале особняка, и запечатлевал на холст одно из недавних фантасмагорических видений, навеянных зелёным змием. Бутылка водки, разумеется, была при нём. Сделав очередной глоток этой прозрачной горькой жидкости, г. Киппо посмотрел на противоположную стену. Там висела неоконченная картина, что изображала Машеньку в облике ангела, разгоняющего первозданный вселенский мрак. Виктор Анттиевич почесал колючий подбородок, хмыкнул, а затем сделал ещё один глоток водки и подошёл ближе. Ангел в белом одеянии и с крыльями за спиной поразительно напоминал свой прототип, что было поистине удивительно, учитывая то, что художник видел свою натурщицу
(если, конечно, здесь уместно сие слово)
всего один раз в жизни.
Лик ангела был безупречно прекрасен и являл собою воплощение природной гармонии. Увенчанный нимбом, он излучал едва заметное сияние, шедшее, казалось, изнутри.
Тьма, клубящаяся вокруг, напротив, дышала хаосом и обречённостью, и долго на эти чёрные разводы смотреть было невозможно: ибо после нескольких минут непрерывного созерцания начинало казаться, что клубы мрака оживают и заполняют собою всё пространство.
После очередного глотка водки с изображением стали происходить непонятные и пугающие метаморфозы. Тьма, в самом деле, ожила и, словно чёрный дым, повалила в мастерскую, обволакивая и окутывая всё и вся. Лицо г. Киппо исказила гримаса ужаса. Он вскрикнул, стремительно попятился назад, но в последний момент споткнулся и растянулся на грязном, холодном полу. Меж тем мрак, сошедший с неоконченной картины, заполнил всё помещение, и Виктор Анттиевич не смог разглядеть ни малейшего предмета. Если бы он в тот момент внезапно ослеп, то, верно, и не заметил бы этого. Затем мастерскую на мгновение озарила ярчайшая вспышка света, и в остекленевших зрачках г. Киппо отразился совсем уж ирреальный образ: к нему навстречу шла Мария Владимировна в облике ангела.
Виктор Анттиевич был вне себя от ужаса. Его губы беззвучно шевелились, не в силах вымолвить ни слова. Он не мог понять, во сне это происходит или на яву; однако видение сие являлось столь реалистичным, что все сомнения художника быстро сошли на нет.
- Прости меня, - голос ангела звучал как-то приглушённо, сразу со всех сторон и одновременно ниоткуда. А может быть, это была всего лишь игра воображения, - я хотела прийти…
Нимб, венчавший голову Марии Владимировны, освещал, казалось, всё вокруг. Повинуясь какому-то невнятному порыву, Виктор Анттиевич бросил взгляд на её ноги. Машенька парила в воздухе в нескольких пядях от пола.
- Мне так одиноко там…- ангел плавно увеличил скорость и спустя мгновение уже находился в непосредственной близости от художника. Господин Киппо вжался в стену, со лба его струился холодный пот, глаза расширились от ужаса, а губы всё так же беззвучно шевелились.
- Но мы ещё можем встретиться… Там… Пойдём со мной, - Мария Владимировна ласково взяла его за руку.
Запястье Виктора Анттиевича обожгло льдом, он истошно завопил. Ангел тут же плавно отстранился, и из его глаз потекли слёзы. Слёзы эти были весьма и весьма необычны. То ли чёрные, то ли ярко-красные, они тяжело капали на пол и на пропитанную потом белую рубашку художника. Спустя несколько мгновений он понял, что это вовсе не слёзы… Это кровь!
Меж тем ангел, не переставая ронять на пол кровавые слёзы, стремительно удалялся в обратную от г. Киппо сторону. Наконец, тот совладал с собой, несколько раз позвал любимую по имени… Увидев, что та не обращает внимания на его выкрики, устремился за ней. Машенька долетела до того места, где предположительно должна была быть стена
(непроглядная тьма из картины всё ещё обволакивала комнату)
и исчезла, в последний момент обернувшись. При этом Виктор Анттиевич ясно различил две кровавые дорожки, прочертившие её щеки.
Когда ангел исчез, постепенно начала исчезать и тьма, в обратном порядке тому, как появилась. И вскоре в мастерской стало так же, как и прежде. Художник с изрядной опаской взглянул на злополучную картину. Всего лишь холст и ничего более. Затем он перевёл взгляд на пол и увидел кровавую лужу и такой же кровавый след, ведущий к стене, на которой висела картина. В ужасе Виктор Анттиевич посмотрел на свою рубашку – она тоже была испещрена кристалликами крови. А на коже чуть выше правого запястья появился чёрный отпечаток в виде человеческой ладони. Господин Киппо нервно рассмеялся.      
Без всякого сомнения, именно эта история и натолкнула Виктора Анттиевича на мысль о необходимости посетить церковь.
Я заметил его не сразу, ибо поздно вечером церковь обычно пустовала, и мне даже в голову не могло прийти, что кто-нибудь удостоит её своим посещением в такой час. Виктор Анттиевич стоял перед иконой Николая Угодника и бормотал себе под нос «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его», исступлённо крестясь и отбивая поклоны. В полумраке, где единственным источником света служило пламя множества свеч, он напомнил мне демона, с одной из своих картин. Он словно хотел взлететь и унестись на перепончатых крыльях прочь, но руки собратьев, обхватившие его ноги, не давали этого сделать. В глазах -
(которые, как мне тогда показалось, принадлежали вовсе не человеку)
то же страстное желание к осуществлению своего намерения… Только было в этом взгляде ещё что-то. Нечто такое, что вселило в мою душу тревогу. Прислушайся я тогда к своим ощущениям, то событий, последовавших вслед за этим, наверно, можно было бы избежать. Да простит меня Господь за столь преступное попустительство!
Я подошёл к ночному посетителю и, осторожно положив руку ему на плечо, спросил, что его гложет. Следом за этим, я сказал, что в подобных обстоятельствах негоже держать всё в себе, необходимо с кем-нибудь поделиться своим несчастьем,
(а я был более чем уверен, что именно несчастье привело сюда сего странного господина)
и тогда на душе станет много легче. К моему немалому удивлению, гость охотно согласился на откровения. Мы сели на одну из скамей и, когда хор отроков запел «Воскликните, Господеви», этот демонического вида человек поведал всё то, что написано выше. Я слушал очень внимательно и сосредоточено. Положа руку на сердце, скажу, что до того момента ничего подобного слышать мне не приходилось. История, рассказанная ночным посетителем, была не только бесконечно печальна, но и возвышенна, а в чём-то даже и красива. Я очень ярко представил перед своим внутренним взором облик Марии Владимировны… И тогда произошло то, за что я до сих пор себя проклинаю. Язык мой – враг мой, гласит народная мудрость. Ещё учась в семинарии, я часто говорил лишнего, за что приходилось раскаиваться… Подобное случилось и в тот раз. Как я уже упомянул, во время прослушивания сей печальной истории, моё воображение разыгралось, и я во всех деталях представил облик покойной. Чего и говорить, девица сия показалась мне ангельски красивой… И тогда я спросил, у собеседника, известно ли ему, что после смерти тела святых
(именно такой мне пригрезилась девушка из только что услышанного рассказа)
тлен обходит стороною, что они остаются в своём первозданном виде и даже благоухают цветами. Виктор Анттиевич удивлённо ответил, что впервые об этом слышит… Это сейчас я начинаю осознавать, каким недобрым огнём зажглись тогда его глаза… Но в тот момент я и внимания на это не обратил. Я всё думал, как бы молодому человеку не вздумалось покончить с собой. Ах, как я ошибался!
23 июня 1913 г. Виктор Анттиевич сделал в своём дневнике следующую запись:

Вчерашней ночью посетил церковь Св. Бориса и Глеба. Священник сказал нечто такое, что вселило в моё разбитое сердце надежду. Мой ангел покоится под толщей земли… Ей там не место! Я обязан освободить её из этого заточения… Может быть, тогда она перестанет являться ко мне по ночам в кошмарных снах?

Эта запись оказалась последней.
24 июня почти с самого утра до позднего вечера он провёл на кладбище, где обрела вечный покой Мария Владимировна. Небо сделалось белым от хмари, беспрестанно моросил не по-летнему угрюмый дождик. Тем немногим людям, что пришли в тот день навестить своих усопших родных, близких и друзей, казалось, что этот престранного вида молодой человек просто бесцельно бродит средь могил, не выказывая ни малейшего интереса к окружающему миру. Однако все его передвижения были подчинены вполне конкретной цели. Собрав воедино немногочисленные остатки здравого ума, Виктор Анттиевич с азартом исследователя изучал кладбище: каждую улочку, каждую ограду, каждое надгробие… Он вычислял наиболее частые маршруты перемещения людей, искал глухие закоулки… К концу дня он уже твёрдо знал, что ему следует делать.
Впоследствии, на допросах в Охранном отделении города N несколько очевидцев утверждали, что 25 июня с наступлением сумерек видели странного молодого человека в чёрном облачении, направляющегося в сторону собора Казанской Богоматери по улице Героев Плевны. С собою он нёс некий продолговатый предмет, не то шест, не то палку.
Однако на самом деле Виктор Анттиевич нёс с собою обычную штыковую лопату. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, он завернул лезвие в кусок материи. Злоумышленник направлялся к южной стороне кладбища, где можно было пройти через брешь в ограде, избежав тем самым нежелательной встречи со сторожем.
Господину Киппо повезло: могила Марии Владимировны находилась на восточной стороне, куда по обыкновению, почти никто не захаживал, поэтому случайных свидетелей можно было не опасаться. По расчёту Виктора Анттиевича, на то, чтобы раскопать могилу, у него должно было уйти две ночи. Расчёт сей исходил из того, что двое могильщиков управлялись с подобной работой за четыре часа; у него же уйдут все восемь, а то и девять. Учитывая короткую продолжительность летних ночей, г. Киппо прекрасно понимал, что за один раз управиться ему вряд ли удастся.
Едва ущербная луна взошла на почерневший небосвод, Виктор Анттиевич добрался до места назначения. Ветер свистел в кронах деревьев, что тянулись ввысь между надгробными памятниками; а где-то вдали сгущался туман, наверняка непроглядный и промозглый.
Могилу венчал крепкий дубовый крест. В него был вделан довольно большой выпуклый фарфоровый медальон с фотографическим портретом прелестной девушки с большими, поразительно живыми глазами. На оном виднелась гравировка:   


ОБОЛЕНСКАЯ
Мария Владимировна.
9 октября 1892 – 10 мая 1913

У подножия креста лежал фарфоровый венок и звенел при каждом дуновении ветра.
Не медля ни минуты, г. Киппо вонзил лопату в рыхлую землю…
Он работал, не покладая рук, не делая даже незначительных передышек. Около двух часов туман добрался до кладбища, скрыв разорителя могилы от возможных посторонних глаз, и от осознания сего факта силы Виктора Анттиевича утроились. Им двигала маниакальная одержимость, безумная мечта, верить в осуществление которой мог лишь такой же человек, как и он сам – сумасшедший, чьей душою овладели демоны. Так, отрицая какой бы то ни было здравый смысл, г. Киппо провёл за гробокопательством всю ночь, ни на минуту не остановившись.
Когда забрезжил рассвет, он с чувством глубокого удовлетворения оглядел плоды своих трудов: по краям могилы высились кучи чёрной земли, извлечённые из недр. Виктор Анттиевич проделал за минувшую ночь большую часть работы. Теперь дело оставалось за малым. Едва додумав сию мысль, он грузно повалился на пожухлую траву, растущую здесь же, и мгновенно заснул. То, что при свете дня его могут обнаружить, г. Киппо совершенно не интересовало.
Спал он без сновидений, а проснувшись с наступлением сумерек, сразу же схватился за лопату и принялся продолжать своё чёрное дело. К середине ночи снова сгустился туман, что было злоумышленнику только на руку. Однако около четверти третьего случилось то, что чуть не сорвало все его планы. Глаза Виктора Анттиевича отличались необычайной зоркостью, поэтому он отчётливо различил маленький огонёк, вспыхнувший на расстоянии примерно в полверсты. С каждою минутой огонёк сей приближался, всё увеличиваясь в размерах. Через некоторое время г. Киппо понял, что это светит керосиновая лампа, тщетно силясь разогнать завесу тумана. Должно быть, сторож делает обход кладбища и по несчастливому стечению обстоятельств направляется как раз сюда, на восточную сторону. Виктор Анттиевич стиснул зубы от ярости – этого ещё не хватало! Он обеими руками сжал лопату, отошёл чуть в сторону, где стал неразличим за молочно-белой дымкой, и принялся ждать. А ждать пришлось недолго: спустя некоторое время из тумана послышался глухой топот ног и тяжёлое, прерывистое дыхание. Керосиновая лампа светила  всего в нескольких шагах, и в её свете г. Киппо различил зыбкие очертания. Сторож оказался коренастым, плотно сбитым мужиком лет пятидесяти, с окладистой бородою и красным лицом. Одет он был в серую шинель, из-под которой выглядывали перепачканные грязью сапоги.
Виктор Анттиевич увидел, как он остановился у полуразрытой могилы и оторопело уставился на кучи земли, высящиеся округ оной.
- Господи Иисусе, - пробасил сторож, перекрестившись.
Ярость г. Киппо во сто крат усилилась. Этот дремучий крестьянский невежа может всё испортить! Он же ничего не понимает! Сейчас он наверняка приведёт полицию, и тогда… Нет, этого нельзя допустить!
Виктор Анттиевич вскинул лопату и стал красться в сторону некстати появившегося свидетеля, так бесшумно, как только мог, намереваясь подойти к нему сзади.
Громкий шорох заставил кладбищенского сторожа обернуться. В свете керосиновой лампы он с ужасом увидел перекошенную звериной яростью физиономию и лезвие штыковой лопаты, стремительно приближающееся к его лицу.
Первый удар раздробил жертве переносицу и опрокинул её навзничь. После этого убийца нанёс ещё с десяток ударов в голову и шею бедняги, вкладывая в каждый из них все свои силы и ненависть, тем более необъяснимую по отношению к невинному человеку. Убедившись, что сторож мёртв, Виктор Анттиевич разбил керосиновую лампу и принялся с таким же маниакальным упорством, как и прежде, разрывать могилу, механически орудуя окровавленной лопатой. Господину Киппо даже в голову не пришло спрятать тело убитого или хотя бы оттащить его в сторону.
Спустя полчаса лопата чиркнула по твёрдой поверхности. Глаза Виктора Анттиевича лихорадочно заблестели, руки затряслись… Он отбросил своё орудие, и принялся высвобождать гроб руками, швыряя на поверхность комья земли. Ещё через некоторое время гроб удалось освободить из подземного плена, и вынести его на поверхность стоило г. Киппо поистине нечеловеческих усилий.
И вот настал долгожданный момент. От предвкушения надвигающегося события Виктор Анттиевич стал совершать вокруг гроба неистовую макабрическую пляску, становясь время от времени на четвереньки и по-волчьи воя на луну. Затем, немного успокоившись, он открыл крышку… и увидел как раз то, что ожидал.
Машенька, облачённая в чёрное платье, не походила на труп даже отдалённо. Её щёки  горели лёгким румянцем, отчего создавалось впечатление, что она вовсе не мертва, а просто заснула и вот-вот проснётся. Губы Марии Владимировны были чуть приоткрыты, а высокая грудь, казалось, ритмично вздымалась и опускалась… Конечно, она жива! А все эти похороны – лишь досадное недоразумение…
Виктор Анттиевич провёл дрожащей рукой по её щеке и несколько раз поцеловал девушку в губы.
(При этом он заметил, что от неё исходит едва уловимый запах цветов.)
Затем молодой человек стал покрывать поцелуями лицо и шею любимой…
То, что последовало дальше, моё христианское воспитание описывать мне не позволяет. Скажу лишь то, что это был омерзительный акт, противный самой человеческой природе, ибо на самом деле…
Когда наваждение исчезло, г. Киппо узрел перед собою отвратительный полуразложившийся труп, скрюченный и перекошенный, застывший в неестественной позе. Тошнотворный смрад ударил в ноздри, и он был настолько силён, что Виктор Анттиевич тот час же опорожнил желудок.
Следом за этим, он ещё раз посмотрел на труп Марии Владимировны, потом перевёл взгляд на тело убитого недавно сторожа… и разум окончательно оставил его.

* * *
Его обнаружили на следующий день, примерно в одиннадцать часов.
Рабочий Афанасий Болтачёв пришёл на могилу матери, которая по чистой случайности находилась недалеко от могилы Марии Владимировны. Бедняга чуть не упал в обморок, когда его глазам открылась в высшей степени отвратная сцена. У раскопанной могилы сидел молодой человек в чёрном облачении и истерически смеялся. Радом с ним лежал открытый гроб и тронутое тленом тело. Чуть поодаль покоился труп в залитой кровью серой шинели, более свежий, чем первый. Его голова соединялась с телом лишь тонким лоскутком кожи… 
Обезумевший от страха Болтачёв тот час же побежал за полицией. Его путь пролегал как раз через церковь Св. Бориса и Глеба. Увидев этого немолодого уже человека с расширенными от ужаса глазами, бегущего со стороны кладбища, я не на шутку встревожился. Я остановил его и принялся расспрашивать, но рабочий не мог вымолвить ни слова, и издавал лишь какие-то нечленораздельные звуки.
В Охранное отделение мы прибежали вдвоём. А когда уже вместе с жандармами пришли на место совершения преступления, то я, узрев ужасную картину, потерял сознание.
Очнулся я от шлепков, коими один из жандармов осыпал мои щёки.
- Эх, батюшка, нервишки-то у вас сдали, - сказал он, когда я открыл глаза, - на службе в охранке и не такое повидаешь!
Довольный своею репликой, он принялся теребить подкрученный ус.
- Язык мой – враг мой, - только и смог вымолвить я.
   
Св. отец Георгий Кириллов
18 ноября 1914 г.

                28-30 октября 2007