Я и Порфирий продолжение...

- Порфирий, - расплылся я в улыбке. Следы уходили на гору, за которой только что скрылось солнце. В зеленоватом отсвете его, мне показалась фигура с поднятыми к небу руками. – Порфирий, - вновь прошептал я.

Кондрат привез меня к дому Порфирия уже совсем затемно. В рубленой, простой избе, с маленькими окошками без переплета, свету всегда было мало; теперь окна были темны.
- Побех, колченогий, новину топтать побех.
Кондрат никогда не жаловал Порфирия, и всей жизнью своей доказывал ему «полнейшую анафему». То ли приревновал он ретивого старца к супруге, не чаявшей в Порфирии души, то ли завидовал его популярности – определить в точности не могу, но не было случая, чтобы говоря о нем, не ввернул он словцо подковыристое и обидное. Впрочем, человек он был не злобливый, и ко всем прочим лояльный до нельзя.
Я поблагодарил дядю Кондрата за извоз поллитрой «Столичной» (другой оплаты он не признавал), и прихватив чемоданы зашел в нетопленную избу Порфирия.
Все здесь было по-старому: широкая лавка у низкого оконца, смотреть в которое приходилось, согнувшись в кочергу, стол, за которым принимались особенные гости (журналисты, иностранцы, и начальство различных рангов и отраслей), три тяжеловесных табурета из плохо-струганной древесины, да бесконечные пучочки, снизочки, кулечки и пакетики, в которых хранилась вся мудрость народного целительства за добрую тысячу лет. На столе, одиноко устроилась керосиновая лампа; злые языки говорили, что это подарок самого Паулюса. Лампа действительно была хорошая, немецкая, но утверждать факт дарения фашистским генералом не берусь. Скорее поверю, что Порфирий стащил ее у фрицев, когда те отступали в спешке, гонимые Советскими войсками.
Я огляделся, и с удовольствием отметил – все по-старому. Порфирий мог уйти на несколько часов, но мог и на неделю. Меня это огорчало. Я соскучился по своему другу. Мне совсем не улыбалось мерзнуть в его жалкой лачуге в одиночку. Но, сегодня был отличный день, и мне везло. Не успел я как следует сникнуть, как за дверью послышались осторожные шаги и, затем, громоподобная ругань:
- Кого принесли сатаны козни!? Ни покоя ни отдыха. Вот бесовы дети…
С такими словами Порфирий вошел в избу. Долго щурился он с темноты на слабый керосиновый свет старыми своими глазами, а когда пригляделся, то к грозе в лице прибавилась гадливость и трусливое отчаяние. Старый друг помнил меня. И хоть был он всецело поглощен своим божественным естеством денно и нощьно, моих шуток не забыл, и с этим приходилось, как-то жить.
На мое приветствие, несколько несдержанное и слезливое, Порфирий, по старой привычке, не ответил. Он засуетился по-стариковски, кинулся было к лавке, широко размахивая на ходу руками, но припоздал самую малость, и оказался в моих радушных объятьях.