Дед Мороз

Дед Мороз всегда приходил ночью – тихо, без понтов и дурных спецэффектов. Никаких тебе рассыпанных звезд, забытых мешков или талых следов на ковре. Никаких звонков в дверь, топотаний валенками, фальшивых бород и фальшивых стишков. Даже без шуршащей бумаги и бантов. Это был бы моветон.

Просто и лаконично.  Тусклый утренний свет просачивался сквозь пальцы украшенной ели, обозначая забытых игрушек на полу. Я знала, что они теперь мои. В широком шаге Дед Мороз, обронил, оставил их. Теперь, проведя ночь одиночества, они готовы ткнуться в любые руки.

 Я раскрывала ладони, принимая пришельцев из не нашего мира, грела холодные бока, изучала, разглядывала, пока тепло не наполняло их. Можно было включить электричество и начинать потихоньку строить отношения.

Они все были живыми для меня – игрушки из-под елки. И зеленая пластиковая черепаха, и альбом, и фломастеры, и толстая кукла Катя, и жиденький лак для ногтей. Их штампованные близнецы в ближайшем универмаге не смущали. Полки магазина – это одно, а переход миров –  другое.

Я никогда не спрашивала себя, как Дед Мороз появлялся в нашем доме. Не пыталась подкарауливать, не искала доказательств, не испытывала сомнений. Предновогоднее школьное просветительство переживала без внутреннего гнева и потребности донести истину в мир.

- Дети, вы верите в Деда Мороза? – улыбаясь, спрашивала Лидия Александровна, учительница начальных классов и завуч школы.

Ответ предполагался: «Нет!» Наши учителя не терпели неправильных ответов. Но класс наивно тянулся руками, и раздавалось:
- Верю! Верю! Верю! И я!

- Да, а какие у вас доказательства? – Лидия Александровна щурилась и начинала плотоядно, как перед обедом, шевелить губами.

Вставала Тенечка Григорьева, светленькая отличница, любимица учителей и всех наших  мальчиков:
- На прошлый Новый год приходил Дед Мороз, а папа за столом сидел. Я посмотрела, валенки у него в снегу были.
- У папы? – ехидничала Лидия Александровна.
Танечка краснела до корней изящного каре и выдавливала:
- У Деда Мороза!
- Эх ты, Таня! Долго ли валенки намочить! Это к вам сосед приходил.
- А он тоже сидел!
- Да? Ну, ты вспомни, вспомни! Кого не было?
- Тетин Лидин муж еще не пришел...
- Ну! Это он и был!
Танечка бледнела и готовилась сдать позиции:
- Но он хуууденький, Дед Мороз толще.

Лидия Александровна хохотала искренне, будто Танечка отмочила настоящую хохму, протирала от выступивших слез глаза и говорила:
- Дети! А вы знаете, как у актеров делается пузо? Берется большая и подушка и... Пррр!

Толстые пальцы падали на выпяченный живот, тело Лидии Александровны покачивало складками, что в сочетании с пердящим звуком заставляло прыснуть смехом всех, даже Танечку.

- А потом делается так... Пррр! – руки шлепали по выпеченному заду, - И получается большая...
- Жопа!
- Ягодичная часть, Цветков! В русском литературном языке нет слова «жопа», есть ягодицы. Я-го-ди-цы! Запомните это, дети. И счастливого Нового Года.

Она выплывала из класса, а мы держали животы, переживая последние приступы хохота, и существование Деда Мороза становилось таким же смешным и нелепым, как учительница, произносящая слово «жопа».

И все-таки он был. Одиннадцать лет я получала доказательства этому. Каждое первое утро года на холодном полу я находила, нащупывая чудо. И убеждалась, что у чуда пластиковые бока, цвет январского рассвета, а вкус сшибает, как мятная жвачка.

Тот год заканчивался плохо. Снег валил весь декабрь, а двадцать девятого числа вдруг началась оттепель и предчувствие праздника подтаяло. Но в лесу лежали рыхлые, прихваченные  коркой сугробы. Отец вернулся злой, и елка была с залысинами, кривобокая.

Мать полезла сама на антресоль, разбила банку компота, родители поругались. Отец заперся на кухни и застучал зачем-то молотком. Мне хотелось пройти к нему, убедиться, что все в порядке, что Новый Год будет. Мама пыталась меня увести, говорила, что все хорошо, что время включать гирлянду. Я все-таки прорвалась и увидела отца, чинящим дурацкую игру. По деревянной доске рассыпаны скобы, и пружинящим шпингалетом в эти скобы надо запердювать шарик. Как-то отдачей такого шпингалета мне отбило ноготь на правой руке. И ноготь слез, оставив вместо себя отвратительно синюшное, болезненное пустое место.

- Саша, спрячь! – резким голосом крикнула мама.
Отец дернулся и вскочил:
- Тьфу ты, дура! Ну, чего орать? Хватит ходить в розовых соплях! Пусть знает, знает!
Мать потянула меня за собой, и я плакала в рукав нового шерстяного платья, пока она звонила тете Лиде и говорила, что мы придем.

В гостях мама была веселая, и много смеялась, и тормошила, чтобы я играла с ней в нелепые комнатные танцы. Мы уснули на одном диване, на чужим домом пахнущем белье, когда сквозь стоящую у окна елку еже начало просвечивать утро. Я проснулась, когда наступил вечер 1 января.

Мать говорила по телефону. Старалась тихо, чтобы на кухне за звоном посуды не были слышны ее слова. Но голос вспрыгивал, схлипывал, потом затихал и возвращался в другом тоне – сначала ласковый, потом вымотанный, но счастливый.

Мы возвращались домой, издалека выглядывая наши окна. Я первой нашла силуэт елки, а мама – силуэт папы, курящего у раскрытого кухонного окна. Он встретил нас в подъезде, поцеловал маму, затормошил меня и потащил в квартиру.
- Ну, милые, раздевайтесь! Пойдем, пойдем, ночью к тебе Дед Мороз приходил!

В комнате горел свет. Шестирожковая люстра покачивалась над накрытым столом. И клетчатая скатерть, и графин клубничного компота, и хрустальные фужеры, и измазанные майонезом салатницы – все на месте, как положено в Новый Год.

Наряженная елка в своем углу мигала гирляндами, пытаясь соперничать с электричеством. Я посмотрела под елку.

Там лежала мертвая игрушка.