Борис лежебока

Машина выехала на шоссе, соединяющее два небольших пограничных города в  Восточной Эстонии. Промчалась мимо русского кладбища, мимо эстонского кладбища со сломанными крестами. С права на берегу реки на высоком пьедестале показался зеленый танк, более полувека угрожающий Западу.

Вдруг машина притормозила и свернула на право.

В близи военной машины на асфальте лежит человек. Словно свалившись на повороте, рядом с обшарпанным велосипедом копошится в потертой хозяйственной сумке замызганный старик. Он не похож на путника.

Бомж, однозначно подмечаю про себя, пока машина сворачивает на площадку, предназначенную для парковки экскурсионных автобусов.

Остановив машину в пяти метрах от деда, Ник выключил мотор, и, взяв фотоаппарат, вышел из салона.

Мы с Ало также зашевелились, однако Ник попросил:

- Оставайтесь на местах.

- Зачем ему этот вонючка? – заметил Ало после того, как Ник хлопнул дверцей и зашагал к загорающему.

- Вам помочь? – послышался голос Ника.

- Не видишь, отдыхаю?

- Я думал, вы упали…

- Ну, упал...

- Не ушиблись?

- Ник присел рядом и принялся настраивать фотоаппарат.

- А можно Вас сфотографировать?

- Зачем?

- Просто… У Вас хорошее лицо…

- Хотел бы я взглянуть на эту замечательную физиономию, - заметил Ало, и мне пришлось переключиться от диалога, доносящегося с улицы, к реплике Ало. – Я думал он будет танк фотографировать.

Я вновь прислушалась к происходящему за окном.

- А что, пенсию не получаешь? – с интересом расспрашивал Ник

- Нет…

- Совсем?

- Совсем.

- Он же бомж, - заметил Ало. – Весь ободранный и не мытый.

- Подожди, - попросила я.

Ник подал старику руку, помог подняться на ноги.

- А ты зачем фотографируешь? – поинтересовался в свою очередь велосипедист.

- Я фотограф… Интересуюсь людьми…

- Я тебе не интересен,  - категорично заявил собеседник.

- Почему?

- Я никто… Меня даже человеком-то мало кто считает…

- Это ты брось… Как зовут-то?

- Борис.

Он склонился над сумкой, прикрепленной к велосипеду, достал блок сигарет «Прима - Нове».

- Так почему ж ты пенсию не получаешь? – не мог угомониться Ник.

- Не дают… Говорят, где работал, там и получай?

- А где работал?

- В Питере.

- А в Эстонию как попал?

- Всю жизнь живу здесь… Просто в последние годы ездил в Питер работать по договорам.

- А до этого где работал?

- Всю Эстонию объездил. Я электрик… Запускал водоканал, гостиницу «Олимпик» в Таллинне, на спиртзаводе работал… 

- И это все есть в трудовой книжке?

- Конечно…

- Значит, ты должен пойти в социальный отдел, предоставить все документы и добиться, чтоб тебе назначили пенсию.

- Слушай, зачем тебе это? – недоуменно спрашивает Борис. – Что тебе от меня нужно.

- Ничего. Хочу покурить.

- И все?

- И все…

Борис недоверчиво засмеялся.

- На кури, - подавая блок сигарет.

Ник развел руками.

- Нет, спасибо, бросил.

- Только что?

- Давно уж,  в двенадцать лет.

- Потому и толстым ходишь.

- Есть грех.

Ник повернулся к машине, окликнул меня:

- Тася иди сюда!

Я выбираюсь из машины.

- Это журналистка из России…

- Аа… - протянул Борис.

На нем рваный грязный свитер с кольцами Олимпиады-80, вытянутые заштопанные штаны, на голове замызганная шапочка - треуголка.

Седовласая борода скрывает застенчивую хитрую улыбку. В зеленых глазах озорная искра. Ни дать, ни взять, скоморох! Еще он напоминает мне Дубовика, любимого героя из детского мультика.

Он прямо, без всяких экивоков отвечает на вопросы Ника и уже по третьему кругу увлеченно рассказывает, как строил гостиницу «Олимпик», в то же время тщетно пытаясь разорвать блок сигарет.

Я слушаю, наблюдаю и мне становится неловко, ибо я забыла поздороваться с человеком. Разве допустила бы я такой промах, если бы собеседником Ника был чистенький и опрятный клерк?

- А ты что, без вспышки фотографируешь?

- Да не нужна она…

- И получится?

- Конечно!

Дед с сомнением почесал бороду.

- Нет, брат, ты ошибаешься… Я тоже фотографией занимался…

Наконец, Борис разорвал блок сигарет.

Ник все расспрашивает его, нет-нет да фотографирует и восторгается. Он сам как большой и непосредственный ребенок, который радуется пролетевшими мотыльку и остается совершенно равнодушным к стоящему рядом политическому деятелю.

Я вспоминаю фразу, которую однажды сказали Нику: «Вы фотографируете людей, у которых такие же глаза, как у Вас». Действительно, глаза Бориса и Ника похожи, похожи по своей лучистости и чистоте.

- А с кем ты живешь? – спрашивает Ник.

- Один…

- Что, жена ушла?

- Она умерла восемнадцать лет назад.

- И ты больше не женился?

Борис смутился, словно юноша.

- Нет. Растил дочь. Ей было тогда семь лет.

- И ты ей был и отцом, и матерью?

- Да…

В смущении Бориса нет никакого кокетства или надуманного желания что-то приукрасить. Он весь такой, какой есть. Однако, когда Борис улыбается и смеется, в его глазах светится житейская хитрость, манящая все глубже  распознать этого человека.

- А сейчас дочь где? Замуж вышла?

- Нет… Уехала в Финляндию на заработки.

- Давно?

- Уже год… Обещала присылать каждый месяц по 15 марок, но видать забыла.

- Так ты напиши ей.

- Я адреса не знаю.

- Как так?

Борис развел руками, широко улыбнулся.

- А вот так?

- А кем она работает? У нее есть специальность?

- Да, я все делал, чтоб она училась… Закончила торговый техникум, работала продавцом… Но решила поехать в Финляндию, там говорит, заработки лучше.

- Слушай, а может с ней что недоброе приключилось, раз не пишет, не дает о себе знать…

- Да жива она… Каждый месяц ей перечисляют деньги за квартиру.

- За какую квартиру?

- Мою… Она что учудила? Сдала мою квартиру в аренду.

- Ничего себе!

- Я в то время с женщиной жил, вот дочь и не спросила моего согласия. Выписала меня и сдала квартиру.

- А Вам чего? – вмешиваюсь я.

- Ничего!

- Вот это дочь!

- Милое создание, - подмечает Ник.

- А где Вы живете? – я уже становлюсь полноправным третьим собеседником.

- На даче… У меня дача есть, там и живу…

- И зимой? – Ник в недоумении.

- Ну да…

- Так там хоть печка есть?

- Маленькая… Дом-то летний…

И вдруг я вспомнила своего отца. Мне хочется быстрей позвонить ему, сказать, что я люблю его, что он мне дорог и необходим. Он также остался один в моем городе, и я знаю, что кроме меня у него никого нет, что только я способна защитить его, обогреть и обласкать своей дочерней любовью, чтоб он не чувствовал свою заброшенность, как Борис. А ведь они ровесники, и с дочерью Бориса мы одного возраста.

Ник тоже очень взволнован. И я не только вижу это, но ощущаю всем своим существом. Мне хочется прижаться к нему, успокоить и самой очутиться в его объятии. Читает ли Ник это в моих глазах, впрочем, я стараюсь отвернуть их, не перетягивать одеяло внимания на себя. 

- Ну, бывай, - протягивает Ник деду руку.

Чумазая рука Бориса пожимает интеллигентскую кисть Ники.

- Ты обязательно сходи в отдел социального обеспечения, - напоминает Ник.

Я тоже подаю руку Борису. Не поздоровалась по человечески, так хоть попрощаюсь.

Грязные пальцы обхватывают мою руку. Миг отвращения и брезгливости. Но я начинаю понимать, что прав Ник – нужно смотреть и видеть.

Не будь рядом Ника, я вряд ли обратила внимание на этого грязного старика. Я даже не потрудилась бы взглянуть ему в глаза, а уж подать руку, и вовсе не посчитала бы нужным. Тем самым я лишила бы себя очередного всплеска восторга, маленького открытия, что подарил мне Борис. Грязные и опустившиеся старики бывают тоже как дети.

Мы сели в машину. Молчим.

- Замечательный старик! – наконец сказал Ник.

Борис вновь копошился в своей сумке, склонившись над велосипедом.

Ник почему-то не спешит завести машину, находится в раздумье.

Меня одолевают раздумья о судьбе Бориса, его дочери, собственного отца. А еще во мне все больше возгорается страсть к Нику. Мне хочется дотронуться до него, погладить лицо, набузшие от волнения жилы на шеи и просто прижать его мужскую руку к своей груди. Откуда идет это желание? От чувства восторга, или от необузданного потока любви, который я постоянно вынуждена сдерживать. Вот и сейчас, в салоне посторонний, Ало. И я жонглирую лишь словами, репликами, суждениями.

Ник вышел из машины, направился к Борису.

- Пожалуйста, узнай адрес дочери. Я сделаю тебе хорошие фотографии, и ты пошлешь их ей.

- Ей это не надо…

- Зато тебе надо.

- Я спешу к ним.

В руках Бориса кусок газеты, на который высыпан табак.

- Ты ж сигарету хотел курить? – подмечает Ник.

- Да не-ет, - лукаво протягивает Борис. - Я покупаю российскую «Приму» специально, чтоб делать самокрутку. Так вкусней.

Дед аккуратно, чуть дрожащими пальцами свертывает самопал.

- Ты можешь сказать адрес, мы приедем поболтать и фотографии привезем,  - говорит Ник.

- А чего же, конечно могем, - одушевление охватывает Бориса, но он вдруг спохватывается, - Да неужели тебе интересно еще со мной болтать?

- Почему нет?

Борис смущенно пожимает плечами, проводит языком по краю скрученной газеты, склеивает ее.

Из машины вышел Ало. Он как-то недоуменно смотрит на нас, не решаясь подойти. В его взгляде непонимание, холодок, может даже осуждение. Впрочем, об Ало я думаю сейчас меньше всего. Он, как и тот танк, воздвигнутый на постаменте, создает лишь фон происходящего.

- Я живу это,.. как его,.. кооператив Чайка, улица…

Силясь вспомнить свой адрес, Борис жмурится, бьет себя по лбу.

- Пень старый, забыл…

- Часто забывать стал? – спрашивает Ник.

- Нет, подожди, как же там?

- Ты ж еще не старый, подумаешь - шестьдесят…

Борис смущенно пыхтит, краснеет и улыбается. Вдруг поднимает вверх указательный палец.

- Вспомнил? – радостно вопрошает Ник.

- Да!… Э-э… это, как ее… Березка 9 !!

- О, отлично, в гости позовешь?

- А что, коль не побрезгуешь, - радостно откликается Борис.

- Что ты у себя сажаешь?

- Ничего.

- Как так? Хотя бы картофель посади, лук…

- Я это не люблю… Да и земля у меня бедная.

- Так подкорми навозом. Зато как хорошо, своя картошка, не покупать.

- Да мне и некогда, я халтурю, деньги зарабатываю, то грузчиком, то электриком, руки слава Богу пока целы.

- И то молодец… Да еще с землей немножко пообщаешься, знаешь сколько она энергии дает. У меня у самого дача, так я люблю в земле покопаться, траву скосить…

- Это не по мне…

И вновь я сопоставляю Бориса со своим отцом. Буквально недели две назад, уезжая из дому, я вела тот же разговор с папой. И он также признавался, что сажать, поливать, взращивать это не по его части.

Интересно, почему этим мужчинам, отцам двух взрослых дочерей, не нравится одно из величайших таинств природы, когда в пробужденную землю кидаешь семя, появляется росток, ты ухаживаешь за ним, наблюдаешь, и получишь благодарность земли…?

Удивительно? И этому тоже нельзя найти объяснения. Как не возможно понять, почему после общения с грязным Борисом стебель моей любви к Нику еще более наполнился влагой, как после дождя изобилия. Почему я еле сдерживаю себя, чтоб не прижаться к нему. И лишь присутствие Ало способно укротить меня и заставить молчать мое чувство.

Наша машина трогает с места.

Борис, дымящий самокрутку, остается со своими думами возле военной машины, которая, впрочем, и превратила его в человека без времени, места и цели. Вся его жизнь была подчинена угрожающей бесформенной неизвестности, которая сродни разве что танку, величественно воздвигнутого на барельефе.


А через месяц мы с Ником решили навестить знакомого. Свернув на улицу Березовая, машина ехала медленно.

- Где же тут дом девять,  ничего не написано, - недоумевал Ник.

- Нужно искать заброшенный участок. Вон, избушка на курьих ножках…

- Смотри!

Впереди основательные стены, поверженные недавним пожаром.

- Неужели сгорел?…

Мы вышли из машины. По всей видимости, когда-то Борис был хорошим хозяином. Каменные стены в двух сторон окружает каркас огромной теплицы. В доме железная лестница, ведущая на второй этаж,  две комнаты с большими окнами. Второй этаж сгорел полностью, верно он был бревенчатым. Несколько бревен так и не догорев рухнули к основанию.

- Все сделано на совесть, - осматривает рухнувшее хозяйство Ник.

Чуть поодаль еще одна каменная постройка, по видимости баня, а на втором этаже планировался деревянный сарай. Но он так и не достроен, а теперь уже полуразрушен. Дверь висит на одной петле, доски в нескольких местах оторваны.

- По всей видимости, все строилось до смерти жены, а с ее уходом, мир Бориса рухнул, - обнаруживаю я вновь схожесть ситуации со своей семьей.

- Да, ему уже ни до чего не было дело.

На старом кустарнике крыжовника замечаю зеленеющие ягоды. Деревьям близ дома не суждено было дать урожай, их молодая листва скручена и пожухла.

- А после пожара здесь уже и вовсе не было жизни, - подмечает Ник.

Не далеко от дома замечаю знакомую шапку-треуголку. Она тоже горела, прожжена в двух местах. Неужели загорелся от сигарет, быть может, не докурив те, что так рьяно разрывал при нас.

Ник стоит в дверном проеме, оглядывает стены из огромного кирпича.

- Эх, жизнь…

Соседи Бориса рассказали, что горел он недели две назад. Среди ночи ошалевший Борис  выскочил  из дома и ничего уже не мог сделать.

- Пьяный что ли? – спрашивает Ник копошившихся на участке мужчин.

- Да нет, совершенно трезвый… - не отрываясь от своего дела заверяет садовод.

- А где он теперь?

- Кто его знает, где он теперь и кому нужен… Мужик превратился в настоящего бомжа.

- Может он появится? – интересуется Ник. – Мы оставим Вам фотографии для него.

- Нет, нет… - сосед не хочет с нами больше говорить. – Я так, садовод от горя, бываю здесь очень редко…



9.05.02 - 7.06.2002