Часть 1
МЕРЕЧЕНЬЕ
«Там, где я родился, основной цвет был серый,
Солнце было не отличить от луны.
И куда бы я ни шёл – я всегда шёл на Север…»
Б.Гребенщиков «Брод»
«Какой сегодня день недели? Суббота или уже воскресенье? Наверное, всё же воскресенье… Точно, воскресенье - вчера было субботнее заседание «общества анонимных алкоголиков» у Витьки Архипова. Зря, конечно, туда попёрся, только нажрался опять до беспамятства, но теперь уже поздно жалеть. Да, в принципе, жалеть не о чем - всё прекрасно».
День и в самом деле начался замечательно.
Саня лежал, вальяжно раскинувшись на диване и заложив руки за голову. Перед ним, у противоположной стены, на экране большого телевизора мелькали кадры музыкального клипа известной группы, но он смотрел не на экран. Между ним и телевизором под музыку весело отплясывали маленькие жизнерадостные чертенята, покрытые пушистой зеленоватой шёрсткой, с забавными изящными рожками на голове. Их танец был настолько завораживающим, движения такими гармоничными, что захватывало дух и не верилось: разве бывают такие волшебные танцы, такие законченные и прекрасные движения?
Черти улыбались ему, как старому доброму другу. Они отплясывали то синхронно, то каждый из них внезапно начинал отбивать что-то своё, и, словно музыкальный инструмент, искусно вёл индивидуальное соло, не мешая при этом другим, а наоборот – вместе создавая совершенно удивительную сказочную атмосферу, не передаваемую словами. Такое можно лишь видеть и чувствовать.
И Саша лежал и смотрел, любуясь, наслаждаясь и боясь лишний раз пошевелиться, чтобы не спугнуть этих весёлых и самозабвенно танцующих существ.
«И почему люди болтают про них плохое? – думал он, поковыривая пальцем в носу. – Пляшут вот передо мной, ничего вредного не делают. Смотреть приятно. Молодцы».
Переполненный за ночь мочевой пузырь всё сильнее мешал наслаждаться зрелищем, и Александр, устав терпеть, решил отправиться в туалет. Он осторожно приподнялся и опустил ноги на пол, беспокойно поглядывая на танцоров, но они не обратили никакого внимания на его перемещения, продолжая весёлое утреннее шоу. У Саши отлегло на душе. Жаль было бы прерывать танец, рушить ту праздничную атмосферу, что царила сейчас в комнате и у него в душе. От переполнившего душу восторга он судорожно, с детским всхлипом вздохнул и стал наощупь ногами искать около дивана тапочки.
Слабое попискивание и мягкие, приятно щекочущие прикосновения к ногам заставили его посмотреть вниз.
На полу резвилось несчётное количество маленьких разноцветных мышат. Они приветливо поглядывали на него, подбегая по очереди к голым пяткам и с задорным писком щекоча их передними лапками и хвостиками. Белые, серые, голубые, розовые, зелёные мышата с глазками-бусинками превратили пол комнаты в шевелящийся яркий волшебный ковёр… Необычно и здорово.
А друг Вовка говорил: допьёшься до белой горячки и сдохнешь! С чего тут подыхать – сплошное удовольствие! Черти пляшут - устроили бесплатный концерт, цветные пушистые мышки дружелюбно щекочут пятки… Только как теперь добраться до туалета, чтобы не раздавить ненароком кого-нибудь из маленьких друзей?
На экране уже шёл новый клип, звучала новая тема: тощие девки с костлявыми попками, в гусарских киверах на головах, что-то дудели в саксофоны и маршировали взад-вперёд. Черти в точности повторяли их движения, причём в их лапках тоже, откуда ни возьмись, появились небольшие блестящие саксофончики. Они затопали по квартире, изгибаясь и оттопыривая свои хвостатые задницы, улыбаясь и с хитрецой поглядывая на Александра.
И, надо признать, у чертей получалось интереснее и увлекательнее, чем у девок в телевизоре.
Мыши продолжали щекотать. Некоторые из них, войдя в раж, начали даже покусывать Сашу за пальцы. Не больно, но внутри зародился страх: если мыши будут продолжать в том же духе, то где гарантия, что им в голову не придёт мысль попробовать его на вкус целиком? А, учитывая количество этих тварей вокруг, шансов остаться недоеденным у Александра не будет. Жуть…
Может, позвонить другу Вовке? Лучше, наверное, позвонить на всякий случай…
Мобильный телефон лежал на столике около дивана, и дотянуться до него не составило труда. Но при этом Саша неожиданно отметил усиление агрессивности со стороны мышей: частота и чувствительность укусов возросла – зверюшки явно негодовали по поводу возможного вторжения в дом посторонних. Приходилось периодически приподнимать то одну, то другую ногу, чтобы хоть ненадолго избавить конечности от проявлений назойливого мышиного внимания.
Поведение чертей тоже изменилось. Улыбки исчезли, ставшие угрюмыми рожи кривились в злобных оскалах. Движения существ теперь если и напоминали танец, то он был сродни боевой пляске вокруг костра малочисленного племени индейцев, планирующих выход на тропу войны. С нарастающим ужасом Саня заметил, что саксофоны в их руках превратились в сверкающие новенькие бензопилы.
Нечистая сила замышляла что-то недоброе...
Вовка долго не брал трубку, и Александр напряжённо слушал гудки, почти заглушаемые громким стуком своего сердца, с волнением ожидая от незваных гостей агрессивных действий.
- Привет. Слушаю тебя, - наконец раздался в трубке сонный Вовкин голос.
- Вова, выручай! Приезжай скорее! – завопил Саша в телефон, и, не давая приятелю вставить хоть слово, выпалил всю информацию разом: - Моя квартира полна пляшущих чертей и цветных мышей, которые меня щекочут и кусают. Сейчас будут резать бензопилами и, наверное, есть. Спасай, дружище!
Товарищ сразу понял, что к чему, занервничал и крикнул в ответ:
- Гружу медикаменты и выезжаю! Продержись минут десять-пятнадцать! Хлопни водочки пятьдесят капель, если есть – должно отпустить немного. Не ссы, Санёк - их нет, они не существуют! Помни об этом!
После этого телефон замолчал, и из звуков в квартире вновь остались лишь музыка из телевизора вперемешку с писком мышей и сиплым дыханием чертенят. Саша стоял, дрожа, зажмурив глаза и боясь сдвинуться с места. Всё его тело в считанные секунды покрылось холодным липким потом в таком количестве, что влага стекала вниз по спине и животу струйками, неприятно холодя кожу, спускаясь по ногам вниз, прямо на шёрстку разноцветных спин.
«Как будто тело через поры слёзы льёт…» - подумалось ему. То ли где-то раньше прочитал это выражение, то ли оно родилось сию минуту в его голове – вспомнить не смог. «Стоило бы записать, чтобы не забыть – авось, потом пригодится для какого-нибудь рассказа об алкоголиках и белых горячках».
Сердце билось так громко и быстро, как не билось даже на тех давних любительских соревнованиях по биатлону, в которых Саша когда-то принял участие, придя к старту прямо с буйной ночной пирушки. Финишировал тогда аккурат к начавшейся церемонии награждения победителей, публика со смеху валялась.
Внезапно раздался негромкий звук бензопилы – кто-то из рогатых уродцев запустил свою технику.
-А-а-а! – не выдержав напряжения, сдавленным фальцетом запищал хозяин дома и, не обращая внимания на хрустящих под ногами разноцветных мышек, бросился из комнаты. Выскочив в прихожую, он захлопнул за собой дверь и вцепился в ручку, чтобы не дать возможность чертям и мышиному стаду последовать за ним. Из-за закрытой двери слышались шорохи, стуки, какое-то бормотание и шёпот: враг что-то замышлял. Но попыток прорваться следом за Сашей пока не предпринималось, и он прислонил ухо к двери, чтобы лучше разобраться в той смеси звуков, что доносились из комнаты.
«Сата…сата…сата…» - непрерывно повторял зловещий полудетский шёпот на фоне непрекращающегося шуршания мышей снизу. – «сата…сата…»
«…Бред какой-то...Это всего лишь бред…»
И вдруг напротив самого Сашиного уха громкий бас за дверью резко и отчётливо рявкнул:
-Хангаслахденваара!
Рявкнул так, что несчастный Александр подпрыгнул и едва не отпустил дверную ручку из своих дрожащих рук.
- Пошли все вон! – истерически завизжал он, трясясь так, что даже стоять спокойно уже не получалось – началось какое-то постоянное подпрыгивание. – Я сказал: пошли вон, уроды!
И срывающимся жалобным голосом зачем-то добавил:
- Здесь я ответственный квартиросъёмщик…
За дверью громко захохотали, запищали, заулюлюкали, затопали, заскреблись.
- Хангаслахденваара, мать твою! – снова пробасил тот же голос за дверью, и наступила тишина. Наступила внезапно, будто кто-то всесильный выключил в мире все звуки. Александр даже потряс головой, поковырял пальцем в ухе и тихонько произнёс «у-у», чтобы убедиться, что со слухом у него всё в порядке. Затем опять замер, прислонившись к двери и с тревогой ожидая каких-нибудь новых откровений от неизвестного басовитого крикуна.
Но ничто не нарушало тишины, даже обычные звуки воскресного дня не доносились с улицы, как будто квартира и её хозяин очутились в совершенно другом измерении – там, где за пределами стен жилой бетонной коробки нет абсолютно ничего – ни улицы, ни машин, ни пешеходов на тротуарах, ни играющих у подъезда детей,- одно лишь Огромное Серое Ничто.
Паника снова охватила Сашу: он представил, что, возможно, друг Вовка никогда не сможет найти его, потому что в том, реальном мире, квартира сейчас пуста, и в ней никого нет! Некоторое время Володя будет безрезультатно нажимать кнопку звонка, потом, подозревая худшее, вызовет участкового и слесаря ЖЭКа, вместе они вскроют дверь – а там пусто! Он, Александр Иванович Саблин, 38 лет от роду, так и останется в другой, параллельной или чёрт её знает какой реальности, в которой скачут черти, пищат мышата и водится ещё кто-то неизвестный и отвратительный, орущий противным голосом через дверь всякие непонятные слова. И сколько времени удастся продержаться в этой реальности, пока его не распилят бензопилами, не закусают и не защекочут до смерти, или не придумают ещё чего-нибудь забавного для несчастного, затерявшегося в незнакомых мирах писателя – алкоголика?
Лучше не думать об этом…
Стараясь подбодрить самого себя, Саша осторожно кашлянул, снова тревожно замер, прислушиваясь, а затем попытался нервно насвистать какой-то неизвестный ему самому бравый мотивчик. Свист получился плохо - больше шипения и слюней, чем свиста - губы от волнения словно одеревенели и не желали собираться «дудочкой». Где же ты, Вова, друг любезный? Поторопись!
«Что это ещё за Хангаслахденваара?» - неожиданно подумалось Александру. При этом он удивился тому, как длинное и незнакомое слово легко повторилось в уме. Если честно, то «Хангаслахденваара» - не то, что выговорить, а и прочитать с непривычки сложно будет, наверное.
«Что это за слово? - размышлял он. – Похоже на какое-то заклинание. Или на название. Хорошо бы узнать, что оно означает».
- Обязательно узнайте! – вкрадчиво произнёс мягкий голос за его спиной. Сердце ухнуло вниз, Саша от неожиданности задохнулся и едва не получил инфаркт. Ноги стали ватными, и без того высокое артериальное давление подскочило до заоблачных показателей. Инстинктивно повернувшись на голос, он увидел маленького толстого человечка, стоящего в дверном проёме кухни. Толстяк стоял, уперев руки в дверной косяк, и широко расставив ноги.
Хотя выглядел он вполне дружелюбно и не предпринимал никаких попыток нападения, Саша всё же почувствовал, что балансирует на грани обморока от сегодняшних фокусов. Многодневное пьянство само по себе не укрепило здоровье, а после утренних происшествий в голове всё чаще и чаще возникал вопрос: что же случится первым – инфаркт или инсульт?
- Обязательно узнайте всё, что можно про нашу Хангаслахденваару, – повторил толстячок, улыбаясь и покачиваясь в дверном проёме. – Если удастся узнать, конечно, что-нибудь стоящее…И добро пожаловать!
- Ку…Куда пожаловать…мне? – заикаясь, спросил дрожащий Саша.
- Как куда? На Хангаслахденваару, конечно! Будете у нас, Александр Иванович – милости прошу ко мне в гости! Я всегда рад старым друзьям... Хотя, забегаю вперёд – я ведь для вас пока совершенно незнакомая личность! Что ж, всему своё время. Я подожду, пусть всё идёт своим чередом. Скажу лишь одно: вам непременно стоит заглянуть на Хангаслахденваару. Это поможет найти ответы на многие вопросы. У вас ведь есть вопросы, на которые вы не можете найти ответы? Разумеется, есть – они есть у каждого…
Толстяк, увлёкшись собственной речью, отпустил косяк двери, и шагнул вперёд, на что испуганный хозяин отреагировал отступлением вглубь прихожей. Гость заметил это и, рассмеявшись, попытался успокоить Сашу:
- Ах, да не волнуйтесь вы так, Александр Иванович! Я ведь здесь специально для того, чтобы с вами беды не случилось! А то знаете: черти эти, саксофоны, грызуны всякие, – они ведь до добра не доводят, – вот и пришлось заглянуть на минутку, навести порядок, да и вас, голубчик, заодно успокоить. Вы ведь уже успокоились? Ну, хоть немного?
Неожиданно для себя Саша понял, что действительно успокаивается. Учитывая встряску от нереальности происходящего и недавний животный ужас от событий в комнате, теперь он начал ощущать себя увереннее и с удовлетворением отметил, что способен почти трезво оценивать происходящее и адекватно реагировать на него. Прекращалась дрожь во всём теле, сердце начинало биться ровнее и тише. Но от пережитого Саша почувствовал слабость в ногах и поэтому присел на стул около вешалки.
Теперь он внимательнее разглядел незнакомца, загадочным образом оказавшегося в его квартире в самом начале злосчастного дня: круглое лицо, взъерошенные светлые волосы, заметный живот, свисающий над ремнём брюк. От появления этого человека пока были видны лишь положительные результаты. Например: нечисть, запертая в комнате, не проявляла никаких признаков активности. И Александр почему-то был уверен на все сто, что открой он сейчас дверь – и за ней будет просто его холостяцкая комната, привычная до мелочей, с вечными комочками пыли за диваном и полузасохшим кактусом на окне. И никаких чертей! И никаких мышат!
Позвольте, но если их спугнул толстяк, значит, никакой белой горячкой и не пахло, все они были в комнате на самом деле? Получается, не появись этот парень в нужный момент – ещё неизвестно чем закончилось бы противостояние двух реальностей?
Саша невольно испытал чувство благодарности к незваному гостю.
Впрочем, благодарность была быстро вытеснена подозрительностью, и возник закономерный вопрос: какого лешего самому этому гражданину здесь нужно? И отчего бы ему тоже не быть продолжением бреда? Второй, менее кошмарной, серией белой горячки, так сказать? Белогорячечным хэппи-ендом?
И толстячок, конечно, толстячком, но зовут-то его явно не Карлсон…
- Я прошу прощения, - обратился Саша к толстяку, немного волнуясь и робея, - но кто вы? И как сюда попали? Ведь входная дверь…
- Дверь была заперта! – утвердительно затряс головой незнакомец. – Заперта надёжно, никто посторонний не смог бы к вам забраться!
- А вы?..
- Не волнуйтесь, дверь и замок тут абсолютно ни причём, я проник к вам не через дверь! Я попал сюда совершенно иным путём, но об этом позже… Позвольте для начала представиться! – Толстячок неожиданно прыгнул вперёд и поклонился:
- Макар Флинковский, к вашим услугам! И прошу меня простить великодушно за такое раннее и неожиданное для вас, Александр Иванович, вторжение.
Макар смотрел на Сашу так по-детски добро и открыто, что никаких сомнений в правдивости его слов и бескорыстности поступков возникнуть попросту не могло. Такие глаза бывают лишь у тех, кого причислили к лику святых, у обитателей младших групп детского сада или у существ, возникающих перед вами в результате алкогольной интоксикации мозга.
Хозяин квартиры был стреляным воробьём, в жизни ему приходилось встречать разных жуликов, в том числе и весьма изощрённых, которые на первый взгляд казались самыми приличными людьми на свете, поэтому сомнения всё же возникли. И при этом Александру было наплевать: реален Флинковский или нет.
Саша не поверил глазам Макара Флинковского.
- Спасибо вам, Макар, за визит. Спасибо за приглашение в Хан…гас…лах-ден-ваару, - вот сказал, кажется, правильно… Как я понял, вы прибыли специально для того, чтобы меня пригласить? Как это мило, Макар! Я тронут. Полагаю, миссия не затруднила вас? Нет? Вот и славно. Значит, ваши дела завершены, не смею задерживать, и полагаю, уважаемый, что мой дом вы покинете тем же путём, каким и пришли сюда? - хитро прищурившись, задал он гостю провокационный вопрос. – К чему вам дверь, вы же прекрасно обошлись без неё! Счастливого пути, мсье Макар!
Макар внезапно запечалился, всем своим видом показывая, что подозрительность и негостеприимность хозяина его сильно задели, и грустно ответил:
- Что ж… Ваши сомнения, учитывая необычность ситуации, вполне объяснимы! Собственно, на что я рассчитывал – на то, что вы примете меня с распростёртыми объятиями? Такого незнакомого, странного и, наверное, чересчур назойливого и развязного? Что пригласите выпить чашку чая и поболтаете со мной о погоде и ваших новых книгах, которых, кстати, что-то давно уже не было? – тут толстый хитрец смахнул несуществующую слезу и украдкой взглянул на Сашу, оценивая его реакцию. - Конечно же, я покину этот дом точно так же, как и пришёл. И не стану долго утомлять вас своим присутствием, дорогой хозяин. Напоследок скажу: не пытайтесь убежать от необъяснимого, не старайтесь убедить себя, что всё произошедшее сегодня лишь пригрезилось вам. И то, что вы увидите в будущем – тоже не будет галлюцинациями, Александр, не надейтесь! Заглядывайте к нам, на Хангаслахденваару. Приезжайте, когда, наконец, поймёте, что у вас накопилось достаточное количество вопросов, на которые вы и окружающие вас люди не могут дать ответ. А количество вопросов будет расти, уж будьте уверены! До встречи, Александр Иванович!
И расстроенный Макар, пряча от Саши заполненные слезой глаза, повернулся, стремительно шагнул в темноту уборной и громко захлопнул за собой дверь.
Растерянный Саша пару секунд пребывал в оцепенении, затем бросился к туалету и, включив свет, распахнул дверь, за которой только что скрылся Флинковский. Как и предполагалось, внутри никого не было. И напрасно Саша вглядывался в пахнущую плесенью таинственную глубину коммуникационных каналов, шарил рукой за сливным бачком и даже, в каком-то полном отупении, подпрыгнув, дунул в темноту вентиляционной решётки – никаких следов Макара обнаружить не удалось, заботливый толстячок бесследно исчез.
Всё опять закружилось перед глазами у Саши, его закачало из стороны в сторону, мысли бесповоротно спутались и, при выходе из уборной, совершенно помутившись рассудком, он зачем-то крикнул в недра унитаза:
- Не обижайтесь, пожалуйста! И берегите себя там, Макар!
«Хорошо хоть изнутри не закрылся, когда вошёл», - устало подумалось ему.
Измотанный утренними событиями, он сел на пол в прихожей и прислонил разгорячённый лоб к холодной, выложенной декоративными камнями стене.
В таком положении и пребывал до самого приезда Володи. Старый друг и по совместительству врач-терапевт ворвался в квартиру, уложил Сашу на покинутый под напором чертей и мышат диван, измерил давление, сделал укол, поставил капельницу.
Время тянулось медленно для обоих, Саша и его товарищ молчали. Первый молчал, не зная как начать рассказ о странных событиях (и стоит ли начинать его вообще?), а второй ничего не спрашивал, прекрасно понимая, как врач, физическое и моральное состояние своего друга, ставшего сегодня и пациентом.
Действие препаратов оказывало своё влияние, и Саша, совершенно успокоившись, даже немного вздремнул. Когда он открыл глаза, Володя сидел в кресле, с увлечением вперившись взглядом в какую-то книгу, название которой лежащий на диване Саша издалека прочесть не смог. Друг, не заметив Сашиного пробуждения и с головой уйдя в чтение, вёл себя свободно и непринуждённо: шевелил губами, почёсывался, пару раз хихикнул и, совсем забывшись, стал поковыривать пальцем в носу.
Сашу это развеселило.
- Эй, док! – бодро крикнул он со своего ложа. – Прекращай козявки на мою мебель вешать! А я-то думаю: откуда в квартире сопли засохшие по стенам?
От неожиданности Володя вздрогнул, посмотрел на Александра непонимающим взглядом, находясь ещё в том, книжном мире, и затем медленно, но ярко покраснел.
- Извини, Санёк, - ёрзая в кресле и стыдливо пряча глаза, сказал он. – Пока ты спал, я книжку одну нашёл и решил почитать. Всё равно делать было нечего. Увлёкся, видно. Прости.
- Ладно, - милостиво махнул рукой Саша. – Тебе можно. Хоть козявки вешай, хоть в угол мочись – я разрешаю!
Вовка поправил очки и удивлённо посмотрел на товарища. Он был весьма серьёзным человеком и не разделял некоторых понятий своего друга о здоровом юморе.
- Знаешь, - осторожно начал он, - в последнее время мне очень не нравится твой настрой и сильно пошатнувшиеся моральные устои. Ты не задумывался о том, что тебя ждёт через год-полтора, если будешь продолжать в том же духе?
Саша, несмотря на то, что предчувствовал подобный разговор, нервно заёрзал на диване и промямлил, стараясь, чтобы голосок звучал бодро:
- Да успокойся, Володька! Ты же меня знаешь: я хочу – пью, хочу – не пью! Какие проблемы-то? Вынь лучше из меня свои иголки…
- У меня нет никаких проблем, Саша! – грозно ответил товарищ, проигнорировав просьбу об извлечении иглы капельницы из Сашиного тела. – Кроме одной: мой друг спивается! Уверенно причём спивается и деградирует, сука… «Хочу – пью, хочу – не пью!» Ответь мне, был ли случай, когда за последний год ты не хотел пить? Ага, вот именно…И я намерен любыми путями покончить с твоим пристрастием к алкоголю, даже если для этого мне придётся зашить твою глотку суровыми нитками через край! И это не шутка, Саша, – мне не до шуток, - я намерен ни перед чем не останавливаться, так и знай. Шутки кончились.
Вовкины глаза горели, в голосе угрожающе звенел металл, сам он выглядел таким непоколебимым и большим, что Саша поёжился, внезапно озябнув под шерстяным пледом.
Давно уже Александр понимал, что катится, стремительно катится вниз под уклон, бешено, до головокружения, кувыркаясь и теряя на пути остатки ценного из своей жизни. Сколько раз, просыпаясь утром после очередной попойки, он, страдая физически и морально, давал себе клятву никогда больше не прикасаться к бутылке? И сколько раз эту клятву нарушал?
Знал Александр, что подобные взгляды и безалаберное времяпровождение приведут к плачевным результатам, что беда неминуема, но не пытался что-то изменить в жизни. Жил одним днём и не хотел ничего менять. Почему не хотел? – этого он внятно не мог бы объяснить и самому себе, причин было много.
Первое, что приходило в качестве обоснованного ответа - жизнь стала скучна. И отчасти это было правдой: каждое утро Саша знал, чем закончится день, и почти не ошибался в прогнозах. Он угадывал, что скажет кто-то из его знакомых в той или иной ситуации, и становилось тошно от той лёгкости, с которой угадывалось. Ему надоела, страшно опротивела окружающая его обстановка, город, люди. Конечно, существовала возможность бросить всё и уехать на какой-то срок в другое место, в другой город, деревню - «сменить декорации», как говаривал сам Саша, - но и этого он не хотел, потому что знал, что такие действия – лечение симптомов, а не самой болезни. Правильно, чёрт возьми – произойдёт всего лишь «смена декораций», внутри ничего не поменяется: пустота, бессмысленность и тоска останутся на месте.
И вся эта бесцельная круговерть, ненужная суета и интрижки, романчики и скандальчики, пьянки и похмелье, осточертевшие до спазм в кишечнике лица, заученные наизусть дежурные фразы этих осточертевших лиц – всё будет продолжаться до тех пор, пока вдруг в один непримечательный день само не прекратится по независящей от Александра Ивановича причине. По причине его смерти.
Вероятно, именно поэтому Саше и не хотелось ничего менять в своём жизненном укладе – он торопился умереть. Он страстно желал закончить бесцельный бег по надоевшему кругу, из которого не видел иного выхода, кроме как в Смерть.
В непредсказуемую ПУСТОТУ.
Порой Саша удивлялся, вспоминая те времена, когда под градом пуль, оглохший от близких разрывов мин и ослепший от разъедающей глаза бетонной пыли рухнувшего поблизости здания, он молил Бога сохранить ему жизнь, отвести Смерть и помочь вернуться домой. Вернуться живым и невредимым. Вжимаясь в развороченный снарядами и гусеницами тяжёлой техники асфальт, закостенев от ужаса, он шептал эту молитву и надеялся на чудо.
И чудо произошло. Он вернулся живым и невредимым, несмотря на то, что большинство людей, попавших вместе с ним в эту кровавую мясорубку, уже не могли похвастать тем же. Он вернулся и спустя какое-то время подзабыл свой страх, забыл слова молитвы, которую, испуганно захлёбываясь, бормотал (или кричал?) в пахнущую отработавшим тротилом и смертным ужасом землю.
Теперь Саша удивлялся, как мог он так страстно желать жить, любить жизнь и цепляться за неё? Каким нужно было быть идиотом, чтобы молить о несчастье и боли? Молить Бога о ниспослании постоянных мучений?
Уж лучше бы снайпер прицельно щёлкнул прямо в голову один раз, наповал, или разбросало бы точным попаданием снаряда рваные куски тела по всему переулку, - окровавленные руки, ноги, голова, задница, - и наступил бы конец неудачной повести под названием «Житие мое». Всё лучше, чем вот так маяться, не понимая для чего и ради кого…
Такое состояние и мысли не появились внезапно.
После возвращения ОТТУДА жизнь у Саши складывалась вполне нормально и даже почти счастливо. В первое время он заметил в себе удивительную способность радоваться простым и, на первый взгляд, ненужным мелочам - тому, чего раньше вообще не замечал. На душе становилось хорошо и радостно от весёлого лая дворняги у подъезда, от вида голубя, севшего на подоконник, от звучащей из проезжающего автомобиля знакомой песни. Он каждой клеткой своего организма наконец-то осознал смысл стихов Виктора Цоя: «если есть в кармане пачка сигарет, значит – всё не так уж плохо на сегодняшний день» - всё верно, даже пачка сигарет в кармане в то время могла сделать его счастливым.
Он радовался тому, что остался жив. Он радовался окружающему МИРУ, - сразу в двух значениях этого слова, - потому что свежи были воспоминания о том, что окружало его тогда, когда он молился под ураганным огнём, прося чуда. Ему было с чем сравнивать – он видел два мира, существующих параллельно и независимо друг от друга. Они, эти миры, были абсолютно разными во всём – в пейзажах, в запахах, в ощущениях, в эмоциях. Люди в них тоже были разными, как любовь и ненависть, как небо и земля.
Как жизнь и смерть.
Как мир и война.
Александр наслаждался жизнью, удивлялся ей, словно заново родившись на свет.
Вскоре он влюбился. Далее – всё по обычному плану: свадьба, дети, работа, домашние хлопоты. Будни, рутина.
Чаще и чаще он замечал, что начинает действовать в жизни, словно на войне, будто ведя бой с каким-то неведомым противником. Ответственность за семью, за благополучие родных и любимых людей привела в движение, начавшие было ржаветь, инстинкты и навыки. За любое дело, касающееся благополучия семьи, Саша брался как за выполнение боевой задачи, как будто вопрос стоял – сделать или умереть.
Ловя себя на этом, Саша в первое время улыбался и качал головой: надо же, никак не удаётся избавиться от старых привычек!
Но спустя несколько лет снизошло озарение – это не старые привычки, это новая, казавшаяся счастливой и безмятежной жизнь включает позабытую боевую программу в мозгу! Почему она срабатывает? Значит, как говаривал незабвенный Гамлет, «не всё ладно в Королевстве Датском»?
Не всё. Озарение есть понимание, и Саша с ужасом и болью понял, что он снова оказался брошенным в бой. Он вновь находился под шквальным огнём, пытаясь пробраться к намеченной точке, глотая слёзы и обливаясь потом, напрягая онемевшие от напряжения мышцы.
Всё чаще и чаще, возвращаясь домой, он замечал, что губы его искусаны до крови. Когда он искусал их? Он не помнил. Он помнил лишь, что вкус крови на губах постоянно сопровождал его в те давние дни, когда утром он не мог гарантировать, что будет жив вечером.
На этот раз его грудью прикрылась семья. Они не осознавали того, что сделали, но они это сделали. Это они ненавязчиво обозначили на карте жизни маршрут, это они строго и взволнованно смотрят в глаза, ожидая решений и результатов, это они взвалили на его плечи всю ответственность за своё будущее.
Не хватает денег – найди вторую работу, добейся повышения.
Тесновата квартира? Продай эту, купи новую, побольше. Неужели на выплату разницы ты не сможешь заработать? Ведь ты можешь всё!
Воюй, Сашенька, ты сильный, ты сможешь…
И он воевал, он напрягался до тихого злого воя, до скрежета зубов, до яростного мата, застревающего в обессилевшей глотке. Они очень верили в него, и он не мог обмануть их веру, но нельзя надрываться до бесконечности – ведь он не бог!
Заодно они лишили его всех личных радостей и увлечений. Как избавляют от лишних вещей перед отправкой на разведку: «Попрыгай! Эй, что у тебя там гремит? Увлечения дурацкие? Немедленно все выложить! Получишь после задания. Если вернёшься…»
Чем больше Саша думал обо всём этом, тем сильнее начинал ненавидеть тех, в ком совсем недавно не чаял души. Он становился другим, и сам удивлялся этому. Правда, чем больше проходило времени, тем всё реже и реже он удивлялся – он начинал считать своё новое состояние вполне естественным.
И всё начало рушиться.
Только не думал он тогда, да и не хотел думать, что никто, кроме него, не был виноват в случившемся. На самом деле никто не отдавал приказа действовать именно так, а не иначе. Никто не прокладывал маршрутов на планшете - он сам чертил их в своей голове, сам ставил задачи и продумывал порядок их выполнения.
Он не мог признать свою вину. Он не мог быть виноватым.
Его обманули, его использовали – только такая правда устраивала Александра.
Потому что такая правда была похожа на его привычно знакомую правду о прошлой войне. И она, эта правда была удобна – он уже знал, как она ощущается, как она сидит на нём. Он словно снова надел старую, хорошо подогнанную куртку, которую когда-то носил, а потом почему-то бросил в кладовку и позабыл, завалив всяким хламом. Привычно и удобно. Немного затёрто - придётся постирать-почистить, но на какое-то время сойдёт…
Например, на то время, пока строишь из себя обиженного и обманутого.
Пока он жалел себя, пока наслаждался собственными страданиями, растравляя раны и упиваясь болью, жена и дети покинули его. Просто собрали вещи и ушли. А потом пришло письмо – копия искового заявления к мировому судье с просьбой о разводе. Его поставили в известность о том, что созданное им подразделение скоро прекратит существование, будет расформировано.
Прочитав, он усмехнулся и смял бумагу в кулаке – предатели выстрелили в спину! Но просто так меня теперь не завалить, сука ты дешёвая!
В тот день, вечером, он достал из холодильника едва начатую бутылку водки и выпил её в полном одиночестве. В тот момент ему и не требовался собеседник, Саша не хотел разговаривать, не хотел думать. Он тупо смотрел в телевизор, стоящий перед ним, но происходящее на экране не интересовало – мозг был выключен. Алкоголь перевёл его в «режим ожидания», давая время отдохнуть и оправиться от неприятностей.
Той ночью он спал спокойно и без волнующих сновидений.
Наутро болела голова, но к обеду боль утихла, и Саша понял, что у него появился новый действенный способ глушить вопли воспоминаний и всхлипы совести.
Со временем он научил свою душу переносить боль потерь с относительной лёгкостью. Если представить причину душевных страданий куском радиоактивного материала, разрушающим структуру тканей души, то Александр создал внутри себя свинцовый ящик, в который убирался «источник излучения», прекращая представлять смертельную угрозу. Само по себе воображаемое хранилище весило много, но оно избавляло от боли, а его собственная тупая тяжесть вскоре стала хоть и постоянной, но привычной.
Избыток появившегося свободного времени позволил ему вновь вернуться ко многим любимым занятиям. В его голове всегда имелось несколько готовых сюжетов, историй, которые следовало занести на бумагу, и Александр, до того относившийся к факту своего сочинительства со снисходительной улыбкой, как к глупому увлечению, теперь взялся за дело серьёзно, со своей обычной напористостью и злостью.
Результаты удивили его самого – первый же написанный и отправленный в один из журналов рассказ был принят и вскоре напечатан. Сидя на кухне, он вертел в руках свежий номер журнала, со своим именем и фамилией на странице, с его детищем – рассказом о человеке, погибшем на войне и воскресшем вновь благодаря любви к нему одной женщины. Сюжетец так себе, но те, кто начинал читать, сразу попадали под воздействие Сашиной энергетики, талантливо вплетённой автором в простые и понятные для всех слова и фразы. Начинавшие чтение всегда дочитывали до конца.
«Захватывающе!» - говорили читатели, не задумываясь: а что, собственно, их захватило? Один Александр знал ответ на этот вопрос: энергия, сочащаяся из его произведений и имеющая вполне конкретное имя – Злоба. Он писал о любви, о Любви с большой буквы, и при этом – со Злобой!
Впоследствии на свет появилась большая повесть, и о ней заговорили, но опять никто не догадался определить форму бьющей через край энергии. А в этой повести правила бал уже не Злость, читателей завораживала Ненависть.
«Жизнь – это война. Каждый из нас - солдат на этой войне. Моя семья – моё подразделение, мои друзья – мои союзники. Те, кто не с нами – те против нас, с ними можно не считаться ни в чём. Если кто-то попытается помешать мне при выполнении боевой задачи, в достижении цели – будет уничтожен. Для их ликвидации подойдут любые средства, и не стоит стесняться в выборе этих средств, не стоит затруднять себя соблюдением приличий, мучиться угрызениями совести! Главное, чтобы препятствия были устранены. Главное, чтобы твоё подразделение выдвинулось, заняло новые позиции и, по возможности, не понесло потерь.
А как же любовь, говорите вы? Когда говорят о ней, я вспоминаю старую сказку о драконе, повадившемся в деревню и не дающем людям спокойно жить. Он прилетал и требовал от них жертв – самых красивых девушек этого селения. Непонятно, почему именно красивых – ведь он их попросту тупо жрал, этот эстет. Любовь напоминает мне этого дракона – она так же требует пожертвований, она питается ими, она требует самого красивого, что есть в вашей душе, самого прекрасного, хоть и не понятно для чего – ведь всё будет просто сожрано ей и забыто! Любовь мешает жить, мешает строить. Она мешает осуществлять планы. Забудьте о ней, если хотите прожить долгую и счастливую жизнь».
Главная мысль повести отдавала чем-то до жути знакомым. Кто-то уже высказывал подобное в прошлом и, кажется, это приводило к страшным результатам. Но люди устроены так, что вспоминать любят только хорошее, плохое быстро забывается ими. Большинство знакомых Александра, читавших повесть, полностью разделяли взгляды главного героя. И всем без исключения он был симпатичен за свою веру, решительность, прямоту, способность к самопожертвованию ради близких людей и достижения цели.
Новый герой оказался востребован редакторами и читателями, его появления ждали – вот он и пришёл.
Восторг и любовь публики, предназначенные придуманному герою, за отсутствием оного с избытком изливались на Сашу. Женщины, которым он, как автор нашумевшей книги, внезапно стал интересен, порой забывались и в интимных обстоятельствах зачастую называли его выдуманным для литературного персонажа именем. Он не поправлял глупых красоток – герой повести по описанию был похож на него внешне, высказывал его сокровенные мысли, совершал поступки, которые он тоже мог бы совершить в том, ненастоящем мире. Александр написал книгу о себе, о своих взглядах на окружающий мир, а потому все рукоплескания поклонников искренне принимал на свой счёт.
Будучи умным человеком, Саша прекрасно понимал, что созданного им человека любят только потому, что он литературный персонаж. В настоящей жизни подобная личность внушала бы отвращение и страх, у такого парня не было бы друзей, окружающие не понимали бы его и, скорее всего, презирали бы и сторонились. Легко любить и восхищаться кем-то или чем-то издалека. При ближайшем рассмотрении всё оказывается намного сложнее и зачастую непригляднее.
Именно поэтому Саша не мог позволить себе быть самим собой.
Он не хотел остаться совсем один. Пока не хотел.
- Прости, Володя, - сказал он тихо. – А тебе какая выгода оттого, что я брошу пить? Я ведь уже не маленький мальчик, читать морали и бить ремнём по попе поздно. Вот я тут говорил, что «хочу - пью, хочу – не пью». Это я неправильно говорил. Правильнее сказать так: «пью, потому что хочу». Пью, потому что радостей в жизни, кроме этой, у меня не осталось. Всё какое-то одинаковое стало вокруг, Володька, какое-то безликое, бесцветное. И тоска постоянная достала, житья от неё нет никакого. Поэтому за жизнь я особо не цепляюсь - нет у меня жизни, дружище, и впереди не предвидится. Сможешь ты помочь мне вырваться из этого состояния – тогда зашивай глотку суровыми нитками, я ещё специально пошире рот разину. А если не можешь – тогда не мешай, я сам свою жизнь доживу как-нибудь. Вот тебе весь мой расклад, вот все мои доводы и оправдания.
Володькина решительность пропала куда-то, он смутился, в глазах блеснула жалость.
- Ну… Так ведь тоже нельзя, Санёк, - произнёс он смущённо. – Помрёшь ведь.
Саша усмехнулся:
- Как-никак, а всё же конец, Володя.
- Ну не такой же позорный! Не от водки же!
- А какая разница, дружище? Какая разница от чего и когда умирать? Помнится, где-то прочитал одну хорошую фразу: «человек рождается для того, чтобы умереть, а жизнь – лишь ежедневное откладывание неизбежности»! Если бы я не прочитал этой фразы, то, в конце концов, написал бы её сам! Ты тоже умрёшь когда-нибудь. Только я, вероятно, умру молодым, прожив свою жизнь в удовольствиях, потакая личным желаниям, а ты - в больничной палате немощным, одиноким и никому не нужным стариком - развалиной.
Володя выглядел очень расстроенным, Александру даже на секунду стало совестно за то, что приходится причинять другу боль. Но ничего, сам напросился на этот разговор.
- Знаешь, что я читал, пока ты изволил почивать? – тихо спросил Вовка. – Я читал твою книгу. Ту самую, которую сам ты считаешь неудачной. О погибшем и воскресшем.
- Этот детский лепет? Нашёл что почитать!
- Это не детский лепет, Саня. По-моему, ты написал о том, о чём мечтаешь – об огромной любви. О женщине, которая могла бы полюбить тебя больше всего на свете. Которая могла бы тебя спасти. Ты не писал эту книгу – ты кричал, это не повесть – это крик о помощи. Я прав? Не прячь глаза, вижу, что я прав! А сейчас тебе неловко за свою «слабость», каковой ты считаешь своё желание найти родственную душу. Можешь мне ничего не отвечать, всё понятно. Всё равно не признаешься – ты ведь у нас сильный и сопли не распускаешь. На войне плакать некогда - верно, Сашок?
Какая Вовка проницательная тварь! Заметил-таки. Оно и понятно: кто лучше него знал Сашу, кто ещё ведал, чем Александр живёт-дышит, с кем общается, о чём думает в четырёх стенах своей квартиры с похмелья. Как называется то, что сейчас сделал друг? Использование положения в личных целях? А в личных ли?..
- Ты не злись, Санёк. Я просто хочу всё разложить по полкам, чтобы тебе самому стало понятно: что, почему и как? Ты написал эту повесть после встречи с Шурочкой, и я сделал определённые выводы. Тогда ты на время стал совершенно другим – более добрым, более спокойным. Мирным, я бы сказал. Ты сочинил красивые сказки. «Снег – это пепел отгоревшего лета…Снежинка, коснувшаяся вашего лица, обжигает потому, что в ней хранится частичка июльского солнца» - разве не замечательно? Я обрадовался, я решил, что война закончилась. Ошибся…
Саша уже был не рад, что позвонил Вовке. Уж лучше бы черти распилили бензопилами и побросали куски тела на съедение разноцветным мышам... Изо всех сил старается Вова влезть в душу, покопаться там, растравить затянувшиеся было раны. Растравит, поковыряется и уйдёт домой, к своей жене и ребятишкам, а ты мучайся в одиночестве, корчись от боли. Хорош товарищ, ничего не скажешь!
- И написал ты эту повесть о Шурочке…
- О заднице вонючей я её написал! – заорал Саша, подскочив на диване. – Пристал со своей Шурочкой! Пошла она… Дура недоделанная!
Володька поправил очки, выбрался из кресла и подошёл к окну. Глядя сквозь стекло, которое давно не мешало бы помыть, на крыши припаркованных во дворе машин, он тихо, но уверенно повторил:
- О Шурочке ты её написал. Не ври мне.
Саша вздохнул и ничего не ответил. Володя был прав: даже строчка «Посвящается Александре, единственной и неповторимой» планировалась на первом листе, но впоследствии Саша передумал – больно жирно будет… Награды нужно заслужить.
* * *
Он познакомился с ней через год после развода. «Наша встреча не была случайной! – любила рассказывать знакомым Шурочка. – Мало кто так знакомится в обычной жизни! Мы познакомились как булгаковские Мастер и Маргарита! Точь-в-точь! Правда, Сашенька?»
Да-да, точь-в-точь. Почти. Она так же шла по улице с букетом цветов, подаренных ей коллегами по работе в честь Дня рождения, который, впрочем, ощущался обычным будним днём. Она была взрослой женщиной и знала, что чудес не бывает, что жизнь – не сказка, но так хотелось верить во что-то необычное, так страстно желалось чуда…
А он посмотрел на неё, просто как на красивую женщину. Она, почувствовала этот взгляд, её большие серые глаза расширились от удивления. Чему удивилась Шурочка в тот момент? Она не знала, просто предчувствие чего-то хорошего (предчувствие ЧУДА!) заполнило её сердце. Эта сцена была настолько знакомой, что Александр из бездумного озорства захотел доиграть роль до конца – ему всё равно было нечего делать, он никуда не торопился.
Он подошёл к ней.
Незнакомка, как оказалось, тоже читала Булгакова.
- Вам нравятся мои цветы? – с улыбкой спросила она.
Он посмотрел на огромный букет алых роз и ответил:
- Нет. Я больше полевые цветы люблю.
Она звонко рассмеялась и зашвырнула розы в сторону проезжей части, лишив возможности поднять букет и вернуть ей. Да и хрен с ним, с этим букетом! Саша улыбнулся, она взяла его под руку, и они вместе пошли по тротуару, разговаривая о всяких мелочах, словно давние знакомые. Сказать, что «любовь выскочила перед ними внезапно, как выскакивает убийца в тёмном переулке, и поразила их в самое сердце, как поражает молния, как поражает финский нож» – значило бы соврать.
Шурочка очень слабенько сыграла Маргариту, а Мастер из Александра получился вообще никудышный, так себе - не Мастер, а какая-то пьяная сволочь…
Они давно уже не были детьми, не были юными влюблёнными. У обоих хватало недостатков, различий во взглядах на жизнь и множества несхожих бытовых привычек.
Александр, затеяв игру, вообще не смотрел в будущее: он просто находился около своей новой женщины и с нездоровым интересом ждал, чем закончится эта абсурдная ситуация.
Он считал, что любой мужчина, проживший значительный срок в браке, а после разведённый, не может в дальнейшем создать полноценную семью. Вторичные браки таких мужчин или просто совместные их проживания с женщинами Александр называл термином «прайд». Как у кошачьих: лизать меня можешь, но я имею право спариться или пожрать где-нибудь на стороне. Никаких моральных обязательств, никаких чувств или даже эмоций – лишь определённый набор слов, высказываемый друг другу наедине вечером для соблюдения условий ритуала, для создания фантома семьи. Но семьи-то на самом деле нет!
Кое-что его, без сомнения, устраивало: ему не приходилось думать о многих домашних делах. Ему было с кем спать и с кем говорить. Причём, говоря с Шурочкой, он начинал ощущать себя воистину талантливым и несравненным – настолько эта женщина была им восхищена!
Шурочка предоставляла ему все возможности для творчества, она старалась угадать любое желание своего мужчины, когда он щёлкал пальцами по клавиатуре. В эти моменты Саше прощалось всё: от пролитого на ковёр пива до сказанного спьяну матерного слова в её адрес. Шурочка мнила себя музой великого Мастера и старалась играть эту роль без ошибок.
Шурочка вообще никогда не была сама собой – она всегда кого-то играла. То она была элегантной роковой женщиной, то резвящейся глупой студенткой-первокурсницей, то дамой, приносящей себя в жертву любимому жестокосердому мужчине, то активной общественницей, то ленивой избалованной «фифой», сочащейся неоправданным снобизмом.
Спустя полгода Александра это стало раздражать, появились сомнения в целесообразности их дальнейшего прайда. Разорвать отношения мешало лишь одно: Саша привык к Шурочке. По крайней мере, так он сам себе говорил. Не влюбился же он, в конце концов, в эту пусть и красивую, но совершенно неинтересную личность! Даже если она и была иногда его Музой.
Была?
Была, не стоит врать самому себе.
Если бы не Шурочка со своими огромными восхищёнными глазами, то ничего нового он не написал бы. Ведь после разрыва отношений наступило полное и зловещее затишье – Саша начинал одну вещь за другой, но все они «зависали» в «отстойнике» компьютера - в специальной папке, куда отправлялись произведения, по каким-то причинам зашедшие в тупик.
Только из желания блеснуть перед этой женщиной, свято верящей в его талант, Саше удавалось заканчивать новые рассказы и повести.
Шурочка, конечно, тоже не была в восторге от «Мастера», который целовал только тогда, когда ему этого хотелось, и который мог, не моргнув глазом, променять её общество на пьяную компанию. Саша попросту игнорировал мнение подруги во всём, что касалось его собственных интересов и идей. Иногда он вдруг замечал, что относится к Шурочке как существу, стоящему на ступени развития гораздо ниже него; замечал, тихо удивлялся самому себе, но, немного подумав, приходил к выводу, что это справедливо – Шурочке, с её поверхностным подходом к жизни и дурацкой привычкой изображать великую актрису, до него действительно далеко.
Приходя после пьяных посиделок домой, он обращался с ней нарочито грубо, а из-за плохого настроения, какое случалось у Саши всё чаще и чаще, мог жестоко обидеть - отхлестать словами так, что Шурочка не раз засыпала под утро на подушке, мокрой от пролитых слёз.
Утром он скупо, но уверенно извинялся. Он клялся, что не помнит сказанного, что пьяный язык работал независимо от мозга и молол несусветную чушь. Конечно же, на самом деле он так не думает! Разумеется, он не считает свою милую и любимую дурой и пустышкой! Последний аргумент служил жирной точкой в этом лживом покаянии: «если бы я так думал, то не стал бы жить с тобой, моя радость!» И «радость» верила его словам, на её лице вспыхивала улыбка, глаза загорались надеждой. Она кидалась Саше на шею и принималась жадно целовать.
Как легко было обвести Шурочку вокруг пальца!
Как много Шурочка могла простить ему!
Может быть, они мучили бы друг друга ещё дольше, чем всё это продлилось, но разрыв ускорила Шурочкина страсть к живописи.
Шурочка, помимо Великой Актрисы, была и Талантливым Живописцем! Она малевала кричащие полотна, создавая яркими красками сюжеты, в которых пыталась изобразить свой якобы философский подход к восприятию мира. В дни, когда Шурочка была Живописцем, она молола несусветную чушь о тайнах мироздания, о дверях, ведущих в иные миры, откуда к ней поступают образы и идеи.
И главное: увлечение живописью для Шурочки было святым действом, критику при этом она не воспринимала ни под каким соусом!
Поэтому Саша молча слушал бред милой, тихо напиваясь и стараясь не ляпнуть чего-нибудь обидного о её творчестве. Рисует – и хрен с ней, главное, чтобы пить не мешала.
Картины не были обычны и посредственны. Они были пошлы и ужасны. Всё ценное, изящное, таинственное, – именно то, что обычно привлекает людей, - на картинах отсутствовало, всё это существовало лишь в Шурочкином воображении.
На полотнах была пустота. Цветная и яркая. До знакомства с Шурочкиным творчеством Саша даже не предполагал, что такой вид пустоты существует в природе.
Художница всегда интересовалась мнением «Мастера» относительно её творчества, и Саша каждый раз бессовестно врал. «Здорово!» - восклицал он, показывая большой палец. - «Стиль очень необычный – завораживает!»
«Завораживает» - так говорили читатели о его книгах. Тоже врали, что ли? Пальца, правда, не показывали – может, в самом деле, неплохо написано?
- Здорово, малышка, честное слово!
И счастливая Шурочка с удвоенным энтузиазмом бросалась дальше пачкать полотна, а Саша открывал новую банку пива, и с наступлением вечера картины милой начинали даже чем-то привлекать…
Милая относилась к пьянству своего друга снисходительно, даже очень снисходительно. Она придерживалась того весьма распространённого среди людей заблуждения, что писатель и пьянство - неразделимые вещи, и что с этим, волей-неволей, нужно мириться, а иначе можно запустить руки в творческий процесс, погасить искру, уничтожить необыкновенность человека, помешать рождению новых произведений.
Нельзя было винить Шурочку за эти взгляды, их разделяет и поддерживает большинство людей с тех самых пор, когда бородач Хемингуэй вполне, казалось бы, правдоподобно обосновал выгодную ему теорию. При этом старик хлестал всё что горит, в объёмах, достойных верблюда после перехода Аравийской пустыни, а его последователи и поклонники убеждали весь мир в том, что «писатели чувственны до ужаса, и боль мира терзает их души так, что им хочется рыдать». Но «как мужчины они не смеют плакать», а потому в качестве компенсации им дано право нажираться до безумия и мочиться в общественных местах.
Каждый творческий человек понимает, что всё это бред, но нарочно не разрушает миф, потому что эта чушь позволяет оправдывать перед обществом свои многие позорные выходки и пагубные пристрастия. Саша тоже не разубеждал Шурочку, хотя честно считал, что все люди, блюющие ночью в унитаз, одинаковы, невзирая на род их занятий.
«Ты бы выпивал поменьше», - однажды всё-таки сказала Шурочка, а он в ответ лишь ухмыльнулся.
Выпивал бы поменьше! Вспомнилось где-то прочитанное: «Сказать алкоголику, чтобы он выпивал поменьше, то же самое, что сказать человеку, сожравшему мировой запас пургена, чтобы он поменьше срал!»
Смешно. До слёз…
И всё-таки он сумел своим пьянством довести Шурочку до белого каления.
Допился. Правда, Шурочка при этом дорисовалась…
В один из февральских вечеров у них собрались гости – небольшая компания из Шурочкиных друзей и пары Сашиных собутыльников, изредка публикующих свои своеобразные, но, к слову сказать, небесталанные творения. В разгар посиделок Шурочка, как всегда, не смогла отказать себе в удовольствии выслушать очередную порцию похвал по поводу своих творческих потуг и вытащила пред очи присутствующих полотна с разноцветными кляксами.
Она показывала картины, что-то говорила, гости деланно ахали и с фальшивым интересом задавали какие-то глупые вопросы, как вдруг Александр, порядком набравшийся к тому времени, негромко, но чётко произнёс:
- Да говно это всё…
Шурочка прервала монолог, гости повернули головы в его сторону. Все ожидали, видимо, каких-то дальнейших объяснений, и Саша, хихикнув, пояснил:
- Картины эти…чушь собачья. И все вы это понимаете. Так чего врать-то? Зачем её обнадёживать, внушать, что она талантлива в живописи?
- Ну почему же…- начал было один из гостей, но вдруг осёкся и виновато посмотрел на хозяйку дома.
Та вспыхнула, гневно сверкнула глазами на милого друга, прилюдно ударившего её ножом в спину, и твёрдо произнесла:
- Мои картины хвалят все, Саша. Обхаял их только ты один. Я всё-таки прислушаюсь к мнению большинства, ты уж извини.
Александр залпом выпил стопку водки, вытер рот рукавом и, пошатываясь, поднялся с дивана.
- Всем говоришь? Слышал я это, верно… Хочешь проверить: правду они говорили или нет? Я скажу, как это сделать прямо сейчас! Давай проведём увлекательный эксперимент! Пожалуйста, выйди с картинами в другую комнату, заклей на них надписанные тобой даты, вынеси обратно. Потом начни показ с последних, возвращаясь к самым ранним, сделанным ещё в далёкие юные годы. И в конце спроси всех их: ну как, заметен мой творческий рост с начала занятий живописью? Сильно ли я выросла как художник? Угадай, что они тебе ответят? Они все, как один, захлопают, и умилённо глядя в глаза, начнут уверять, что рост несомненен, что ты просто душка, что тебе пора выставляться самостоятельно, что ты…- Его сильно качнуло, и пришлось схватиться за голову одного из сидящих поблизости. – А!.. Говно, короче, все твои картинки. Бурда сплошная…
Шурочка потеряла дар речи, её глаза медленно наполнялись слезами. Она обвела взглядом присутствующих, ища поддержки, но поддержки не было. Все понимали, что проведи сейчас Талантливая Художница предложенный эксперимент - никто не смог бы угадать какая из картин более ранняя, а какая из последних.
Не хотели обидеть.
Лгали, сволочи…
- Вот спроси их, - продолжая подливать масла в огонь, указал на гостей Саша,- спроси меня: где в этих полотнах философия, суть? Где двери в другие миры? Мы не сможем ответить! – Он беспомощно развёл руками. - Ты всё время талдычишь про эти двери, про входы, так покажи нам, убогим, хоть один такой вход на своей картинке! Ужас, какая же ты дурочка! Ха-ха…
Его смех оборвался внезапно. Шурочка размахнулась и обрушила одно из своих произведений ему на голову. Полотно, прорвавшись, оделось рамкой на Сашины плечи, и осталось там висеть, словно какой-то необыкновенно широкий воротник фантастического фасона.
Такого поворота Александр никак не ожидал, он глупо заморгал глазами, а Шурочка истерически завизжала:
- Вот тебе вход в другой мир, урод! Увидел? Прошёл благополучно, свинья? А вот, - она ткнула пальцем в сторону прихожей, - вторая дверь! Ты просил показать хотя бы один вход в иные миры? Пожалуйста, милый - получи сразу два! Алкаш вонючий, уходи отсюда немедленно! Пошёл вон, я сказала!
Саша, не спеша, стянул со своих плеч остатки картины с очень подходящим к случаю названием - «Ступор сознания от осознания нереальности» (он машинально прочёл это на бумажке с обратной стороны картины), - молча накинул пальто и вышел, хлопнув за собой дверью.
Внутри квартиры послышались Шурочкины горькие рыдания и приглушённые голоса гостей, бросившихся её утешать.
Удивительно, но от всего случившегося ему вдруг стало легко. Легко, будто с плеч свалилась какая-то невидимая ноша, будто он завершил какое-то важное и нужное дело. Он почувствовал себя вновь свободным, сильным и, - как ни странно, – трезвым!
«Пора оцепенения закончилась,- думал он. – Наступила пора идти дальше».
Жаль, конечно, Шурку, но сама напросилась.
Засунув руки в карманы, Саша вышел из подъезда, поднял воротник и пошёл к себе домой пешком, дыша свежим морозным воздухом и осыпаемый искрящимися в свете уличных фонарей снежинками.
* * *
- Нет, Володя, ты не прав, - сказал Александр другу. – Всё-таки та книга не про Шурочку. Может быть, я и кричал, и звал на помощь, но Шурочка – не та женщина, которая могла бы меня спасти. Она и не спасла. Как мне показалось, ей самой нужен был спаситель, так что…
Володя покачал головой.
- Легко ты ко всему подходишь, Саша, - сказал он. – Слишком легко. Ей ведь было больно оттого, что произошло. А тебе – хоть бы хны! Почему ты не отвечал на её звонки?
- А что это дало бы, дружище? Вытирать бабьи сопли, выслушивать жалобы как плохо без меня, что можно бы попробовать начать всё сначала? К чему это, Володя? Я не хотел продолжать строить то, что изначально шатко и кособоко. Я и Шурочка – не тот материал для строительства, из которого могло бы что-то получиться.
Володя достал сигареты.
- Можно я в комнате покурю? – спросил он. – В форточку?
- Да кури, конечно, - разрешил Александр. – Зачем ты спрашиваешь каждый раз?
Друг открыл форточку, закурил. Некоторое время молчали, затем Володя сказал:
- Есть у меня одна хорошая, как мне кажется, мысль. Тебе стоит уехать, стоит отдохнуть.
- Куда уехать? От чего отдохнуть, дорогой ты мой? Я бы с удовольствием уехал из этого мира, но пока не в силах этого сделать! Я бы с удовольствием отдохнул от людей, но опять же не получится – они везде, куда бы я ни поехал, куда ни пошёл - они всегда попадаются на моём пути. Так что затея пуста. Спасибо, конечно, за заботу…
Но Вовка не успокаивался:
- Я знаю место, где ты сможешь взглянуть на всё иначе. Где люди другие, где другая природа, - другой мир, вот что! – и там всё воспринимается по-другому! Если ты вдохнёшь воздух того края, то никогда не забудешь его запаха. Если увидишь его природу, то любая другая станет для тебя лишь жалкой пародией!
- Э, старик, да ты, как я погляжу, ещё и поэт! – улыбнулся Саша. – Эка тебя проняло! И что же это за место такое чудесное?
Володя повернулся к нему и спросил:
- А ты согласишься туда поехать на пару-тройку недель?
- Ну, ты даёшь, брат! – Александр изобразил изумление. – Кота в мешке пытаешься мне всучить? Ты сначала расскажи, что это за место, а то, может, ты меня на край земли агитируешь ехать?
- В общем-то, это и есть край Земли. В определённом смысле, конечно. Я там рос, учился в школе, туда я иногда выбираюсь в отпуск. Там мои друзья. Кольский полуостров, Саша – вот про что я тебе говорю. Побережье Баренцева моря…
- Что? – Саша привстал на диване, и сам нервно вынул из себя иглу, жестом остановив встрепенувшегося Володьку. – Вот куда ты меня хочешь сослать? Надеешься, что я тихо помру там, среди вечных льдов и пингвинов, и перестану трепать тебе нервы?
- Пингвины живут в Антарктиде, неуч! И льдов в Мурманске не намного больше, чем зимой ты видишь здесь через своё немытое окно.
- Всё равно. Спасибо за предложение, старый добрый Вова. Я уж как-нибудь тут перекантуюсь. Может, я и хочу умереть, но не от холода на берегу Ледовитого океана!
- Там сейчас не холодно! – крикнул Володя и поправился: - Не так уж холодно там сейчас. Да не в этом дело-то, Саша! Если ты согласишься поехать, то откроешь для себя много нового, гарантирую! Возможно, что ты вернёшься совершенно другим человеком. А уж про впечатления для будущих книг я промолчу – этого ты получишь в избытке.
Александр задумался: а что, собственно, он теряет? Отпуск на работе взять можно, и прокатиться туда, где ни разу не бывал, совсем не вредно… Что ж, почему бы и не попробовать? Вдруг Володя прав, и там удастся найти что-то новое и необыкновенное? То, что вновь зажжёт в душе искорку желания жить по-настоящему, а не просто коптить небо? Чем чёрт не шутит?
- Вовка, ответь мне: что такое Хангаслахденваара? – неожиданно спросил он товарища.
Володя удивлённо раскрыл глаза:
- Где ты слышал это название?
- Ага! Значит, всё-таки название?
- Ну, конечно! Я до окончания школы жил в маленьком городишке с металлическим названием Никель, за Полярным кругом. В основном, этот городок живёт своим горно-металлургическим комбинатом и шахтами. Весь прокопчён серой – в иные безветренные дни там просто дышать нечем! А около Никеля, если посмотреть на юг, среди сопок возвышается огромная тёмная гора - абсолютно голый камень, никакой растительности, несмотря на то, что сопки вокруг покрыты лесом. Когда смотришь на неё, то она… зачаровывает, что ли… Короче, я мог смотреть на неё часами, и все мои друзья рассказывали то же самое. Что-то в ней притягивает. Мы много раз планировали поход к ней, но каждый раз что-то мешало – так и не побывали вблизи ни разу. Название этой горы на местном наречии – Хангаслахденваара.
- Что это означает в переводе?
- Не знаю. Я в языках никогда не был силён. – Володя усмехнулся и сказал: - Многое про эту гору я слышал в детстве: и про то, что там в древности совершались жертвоприношения, и что когда-то давно жил на ней очень страшный и злобный колдун-саам, и что во время войны на её склонах полегла куча народа… В общем получается, что слышал я про неё только нехорошее. Но название горы похоже на заклинание, правда? Может, по этой причине мы и не спешили узнавать перевод… Вдруг в переводе прозвучит совсем не романтично, не сказочно?
Саня кивнул. Впервые услышав незнакомое слово, он ведь тоже подумал, что оно похоже на заклинание. Рассказать Володьке всё, что произошло сегодня утром или не стоит?
Ещё упечёт вместо поездки на Север в психушку - вот и будет тебе, Санечка, смена обстановки…
- Так где ты услышал это название?
Александр колебался: рассказать или промолчать, утаить правду? Пришёл к выводу, что пока будет правильным не рассказывать всех подробностей бреда, потому что Володя разволнуется, поднимет тревогу, назначит обследования, анализы, направит к своим врачам-дурдомовцам и - прощай поездка в северный край, здравствуй коечка с ремнями и верные друзья - транквилизаторы.
- По телевизору что-то болтали. Фильм шёл какой-то документальный про путешествия всякие…
- Понятно. Но ты подумай о моём предложении – поезжай проветриться. Я своим старым друзьям могу позвонить, чтобы тебе там не скучно было! Они и места покажут, и поговорить будет с кем. Ребята замечательные. Позвонить?
- Почему бы и нет? Звони, конечно. Одному мне там делать нечего.
- Договорились. Ещё одна просьба, дружище… - Володя наклонился вперёд и погрозил пальцем: - Чтобы больше ни капли! Сам видишь, плохо это дело заканчивается.
- Понял, старик. Буду держаться.
- Тогда до встречи!
Когда за другом захлопнулась входная дверь, Саша встал с дивана и направился в ванную. Из зеркала на него взглянуло небритое лицо с опухшими глазами.
«Неплохо, видимо, вчера «заседание» прошло», - подумалось Александру.
Витька Архипов каждую субботу устраивал в своей квартире пьянки для друзей, называя эти мероприятия «заседаниями общества анонимных алкоголиков».
«Почему анонимных-то?» - как-то в самом начале поинтересовался у него Саша.
«Да потому что бухаем мы тихо - никто нас не слышит и не знает о пьянке - то есть анонимно мы бухаем, Санёк!» - рассмеялся в ответ Витька.
Шутник какой, однако…
Умываясь, Саша припоминал окончание вчерашнего вечера, но вспомнить подробностей не мог. Сплошной туман. Сплошная тошнота и непреходящее отвращение ко всем и ко всему. Вспоминалась лишь ухмыляющаяся пьяная рожа Витьки и разинутый в постоянном смехе рот Мишки Бакланова. Свои собственные дебильные выходки и слова тоже вспоминались, хотя о них-то Саше очень хотелось не вспоминать.
Володька прав – нужно сваливать отсюда, хотя бы на время. Хотя бы в Заполярье. Может быть, всё плохое немного забудется, притупится этот ставший частью жизни стыд за «вчерашнее»?
«Поеду, чего уж там… Хуже не будет».
Закончив управляться с бритвенным станком, он с облегчением вздохнул. В дни утренних похмелий любое действие стоило неимоверных физических и моральных усилий. И откуда-то приходил страх: пугало резкое чириканье воробья на подоконнике, спуск воды в унитазе соседней квартиры, шаги на лестничной клетке. Процедура бритья в такие моменты представлялась чем-то сродни самоубийству, возникало желание исповедоваться и причаститься, и, вдобавок, сразу собороваться перед тем, как прикоснуться безопасным лезвием к своей шее. Почему-то в душе царила непоколебимая уверенность, что такие дела добром не кончаются, хоть и была позади жизнь, наполненная ежедневными утренними умываниями и бритьём, которые не заканчивались повреждением сонной артерии или кровавой ампутацией куска щеки. Откуда брался этот ничем необоснованный, но в то же время такой жуткий страх? Володя, конечно же, объяснял: расшатанная нервная система, алкоголизм… Но Саше всё казалось куда более сложным. Этот страх был не похож ни на один из видов страха этого мира, и именно поэтому пугал сильнее привычных страхов – он откуда-то приходил, был НЕЗДЕШНИМ!
Как черти и мыши в квартире.
Как Макар Флинковский, легко нырнувший, несмотря на свою упитанность, во тьму канализации.
Как Хангаслахденваара…
* * *
Решили не откладывать поездку в долгий ящик. Володя волновался, что Саня, не успев собраться в путь, вновь уйдёт в запой, а Александру было всё равно когда уезжать, лишь бы уехать подальше. Поэтому были куплены билеты на поезд, отправляющийся в Мурманск в субботу утром. В запасе было пять дней, заявление на двухнедельный отпуск Сашин шеф подписал без долгих разговоров в понедельник, оставалось сделать кое-какие мелкие дела – и в путь!
Во вторник после обеда Александр решил посетить парикмахерскую и привести в порядок свою причёску. Затем планировалось пройтись по магазинам для приобретения многих необходимых в дальних путешествиях вещей, стараясь ничего не забыть из составленного в голове списка.
Выходя в половине второго из своей квартиры, Саша почувствовал в кармане куртки вибрацию мобильного телефона, и следом зазвучали бравые слова песни-вызова:
«Чух-чух-чух – стучат, стучат копыта!
Чук-чук-чук – стрекочет пулемёт!
Белая гвардия наголову разбита,
А Красную Армию никто не разобьёт!»
Звонила бывшая жена. Она звонила нечасто – было бесполезно разговаривать с Сашей после развода. Он разговаривал с ней, как с предателем, и смотрел на неё, как на предателя, а потому не собирался вести переговоров или что-то обсуждать. Просто слушал, отвечал «да» или «нет», а в конце её монолога произносил «пока». Понимая его отношение, бывшая супруга звонила редко, если имелся очень важный повод для звонка. Ей самой не доставляло удовольствия такое общение, но абсолютно полного разрыва с бывшим мужем не получалось – были общие дети, которые хотели видеться с Сашей, и по которым он со своей стороны сильно скучал, если не пребывал в запое. В такие дни, утром, Александр, стараясь держаться спокойно, несмотря на то, что хотелось сказать бывшей любимой женщине что-нибудь колкое, приходил и забирал детей к себе до вечера. Как правило, такое происходило, если ему удавалось прервать свой пьяный загул за пару дней до этого события и успеть прийти в нормальное состояние. Обычно они с ребятишками немного гуляли по городу, заходили перекусить в какое-нибудь понравившееся младшему сынишке кафе, а потом шли в Сашину квартиру, где дети, забравшись вместе с отцом на диван, смотрели какой-нибудь интересный фильм и ели закупленные Сашей к встрече сладости, запивая их «колой». Разумеется, после такого пиршества речь о полноценном обеде не стояла, и вечером они снова шли гулять. Хохоча и дурачась, играли на детской площадке, а к восьми часам Саша отводил детвору к матери. Иногда они вместе ходили в кинотеатр смотреть новый мультфильм, о котором детишки узнавали по какой-нибудь широкой рекламной кампании. Бывало, что летом Александр возил их за город на старую дачу, и там, если погода позволяла, все втроём загорали, купались в речке, жарили на костре сосиски и ели их на свежем воздухе. Саша рассказывал детям много историй, - смешных и страшноватых, - и ребятишкам было интересно с ним. У него была возможность отдавать им ещё больше себя самого, но этой возможностью Саша не воспользовался. Он тратил себя на пьянство, на пустые беседы с собутыльниками, он обижался на весь мир – всё это отнимало время и частички души, которые могли бы быть подарены любимым детям.
Но в дни, проводимые с ребятишками, Александр бывал счастлив. Ничто в жизни уже не могло дать ему такого счастья как эти редкие свидания. Портило дни встреч лишь вечернее расставание: Саша приводил детей домой, бывшая жена открывала дверь, дети прощались, обнимали его, а самый маленький начинал плакать и кричать: «Я хочу к тебе, папа! Можно, я поживу у тебя, а? Давай попросим маму, и я у тебя переночую?»
Саша в такие моменты чувствовал, что ещё немного - и он сам расплачется: сердце сжималось в комок, слёзы уже готовы были блеснуть на глазах. Он отрывал сынишку от себя, гладил его, горько плачущего, по головке, целовал, бормотал что-то ободряющее и поскорее уходил, стараясь не глядеть на бывшую жену. Бредя по улице, ещё долго вспоминал проведённый с детьми день, снова перед глазами вставал миг прощания, и Саша, не в силах справиться с самим собой, заходил в ближайший бар или кафе, где заказывал себе что-нибудь выпить.
А после выпитого идти домой, в пустую квартиру, где всего пару часов назад царило веселье, звучал детский смех, где на полу ещё валялись игрушки и крошки от торта, совершенно не хотелось. Александр покупал бутылку водки, немного еды и ехал автобусом на окраину города - в гости к старому Иоганну Николаевичу Вольфу по прозвищу Гутентак. В беседах с ним Саше часто удавалось забыть о многих неприятностях и развеять тяжёлые мысли. Иоганн Николаевич умел разговаривать. А ещё он умел думать – и это было главной причиной, по которой Саша любил его общество.
Бывать в гостях у этого человека так часто, как того хотелось Александру, не получалось - Иоганн Николаевич периодически напоминал непреложное правило: «Если тебе, Саша, действительно плохо, и я могу как-то помочь – милости прошу. Но если просто не с кем побухать, то не надоедай своими посещениями, хорошо? Я от этого начинаю нервничать». И Александр, помня закон старого Вольфа, не злоупотреблял гостеприимством старика, бывая у него лишь тогда, когда было плохо по-настоящему. Гутентак всегда выручал в трудные минуты и помогал Саше всё расставлять на свои места.
На этот раз жена звонила, узнав от Володи о скором Сашином путешествии. После развода их общий друг Владимир оказался «меж двух огней» - он не хотел терять товарища, и в тоже время для него не было причин становиться врагом бывшей супруги Александра – она очень дружила с Володиной женой и, волей - неволей, общение не прерывалось.
Если разваливается чей-то брак, то часто вместе с бывшими супругами страдают их друзья – они словно чувствуют какую-то вину, хотя на самом деле никакой их вины в большинстве случаев нет. Просто люди боятся быть обвинёнными в пристрастии к одной из сторон и при этом потерять друга. Так было и с Володей, пока Саша не объяснил ему свой взгляд на ситуацию.
«Да прекрати ты скрывать, что Анна ходит к вам в гости, что ты с ней общаешься, Вовка! – сказал Александр. – В конце концов, я развёлся с ней, а не вами. Со своей стороны она думает примерно так же, как понимаю…»
Даже после такого разговора, будучи весьма деликатным человеком, Володя ещё долгое время старался вообще не упоминать при Саше об Анне, боясь тревожить незажившую рану. Лишь совсем недавно он перестал скрывать, что бывшая Сашина супруга иногда бывает у них в гостях, что интересуется Сашиными делами, и начал говорить об этом не таясь.
Сейчас Аня спросила: не зайдёт ли Александр перед отъездом повидаться с детьми?
Почему бы и нет? Конечно, обязательно зайдёт!
Саша удивился, что разговаривает с «предательницей» спокойно, не испытывая обычной ненависти, обиды и желания сказать какую-нибудь грубость. Он был поражён собственной покладистостью и добродушием.
- Пока-пока! До пятницы…
Анин голос в трубке сменился гудками.
Александр постоял немного, недоумённо глядя на свой мобильник, потом засунул телефон в карман и пошёл вниз по лестнице.
«Я слишком мягко разговаривал с ней, - думал он, спускаясь. – Этак может подумать, что есть шанс начать всё сначала! Хотя с чего бы ей так думать? Вроде бы намёков на подобное с её стороны никогда не бывало? Ну, а вдруг?...»
Внезапно Александр с болью осознал, что ему ужасно хочется начать всё сначала с Аней. Он понял это и испугался: столько сделано глупостей, столько пережито и выстрадано, столько нанесено друг другу обид, что невозможно начать всё сначала – потому что невозможно простить. Всегда он будет возвращаться к пережитому и попрекать им жену, а Аня, в свою очередь, тоже не упустит шанса вспомнить все его грешки и выходки.
На душе стало совсем плохо и горько. Разрушать всегда легче, чем строить. Аня с лёгкостью подала документы на развод, не понимая до конца, что это не игра и сделанного не воротишь. Она предполагала, что Саша, испугавшись её поступка, упадёт на колени и станет молить о прощении за все свои жестокие слова и действия. Она знала его много лет и могла бы предугадать, что такого никогда не будет. Аня, поддавшись минутным порывам гнева, поняла всё слишком поздно: ничего нельзя было исправить, она превратилась в «предателя», и Александр не давал никакой возможности начать с ним диалог, игнорируя телефонные звонки и очень холодно держась при коротких вынужденных встречах.
Только сию минуту ему стал понятен весь масштаб свершившейся катастрофы, весь её ужас и объёмы разрушения. Стала видна вся необратимость случившегося.
Александр вышел на улицу и сел на скамейку.
Неподалёку в инвалидной коляске, укутанный пледом, дремал на свежем воздухе парализованный старичок из соседнего подъезда, около детской площадки оживлённо болтали две симпатичные молоденькие мамочки, чьи отпрыски норовили за их спинами сломать себе шею на горках, качелях и разных раскрашенных арматурно-деревянных конструкциях. На балконе второго этажа раскрасневшаяся домохозяйка развешивала под осенние солнечные лучи по бельевым верёвкам свежестираное бельё.
Обычный день, обычный двор, но что-то изменилось вокруг для Саши. Случилось что-то, чего он пока не мог понять, но очень хорошо чувствовал: цвета вокруг стали ярче, звуки отчётливее. Несмотря на тяжесть последних мыслей, в душе, словно ранняя весенняя капель, пусть тихо, но отчётливо зазвучал голос надежды.
Надеяться ему хотелось. Но и боялся Саша необоснованно надеяться на лучшее – слишком болезненным бывает после этого разочарование.
Он решил прибегнуть к испытанному приёму: открыл «свинцовый ящик», собрал все новые горести и скопившиеся в голове думы в одну кучу…
- Пу-пу! Пу–пу!
Саша повернулся: парализованный старичок весело и бодро смотрел на него и выдувал звук, похожий на звучание тубы:
- Пу-пу!Пу-пу!
Александр в полном недоумении таращился на инвалида, а тот продолжал своё странное занятие, периодически даже подмигивая при этом. Неожиданно на фоне старичка-тубы зазвучали два женских голоса от детской площадки – молодые мамы запели прекрасными нежными голосами:
- Чух-чух-чух – стучат, стучат копыта!
Чук-чук-чук- стрекочет пулемёт!
Тут прямо над головой Саши зазвучал новый голос, присоединившийся к дуэту «мамочек», от которого наш герой едва не свалился с лавки. Голос тоже был женским, но звучал как замечательное оперное контральто и принадлежал той самой домохозяйке с балкона. Только теперь домохозяйка покинула свой балкон и парила в воздухе над Сашиной головой, выписывая в полёте замысловатые восьмёрки:
- Белая гвардия наголову разбита,
А Красную Армию никто не разобьёт!
- Пу-пу! Пу-пу! – надувал щёки развеселившийся старичок в инвалидной коляске
- Белая гвардия наголову разбита,
А Красную Армию никто не разобьёт! – вместе грянул уже весь двор: и детишки на площадке, и пьяница, качавшийся в дальнем углу двора у столика для игры в домино, и вышедшая за хлебом старушка.
Саша открыл рот, сам не зная для чего: истерически засмеяться или заплакать от страха, из горла вырвалось что-то вроде «бо… мой…». Затравленно озираясь вокруг и с каждой секундой приходя в ещё больший ужас, он вскочил и бросился вон из двора, махая руками над головой, чтобы отпугнуть кружившуюся над ним женщину-муху с балкона второго этажа, поющую замечательным контральто. Домохозяйка, как самолёт фронтовой авиации, пикировала на него сверху, в последний миг набирала высоту, уходила на разворот и повторяла свой манёвр, не прекращая при этом голосить:
- А Красную Армию никто не разобьёт!
Ошалев от происходящего, Саша через арку вывалился на улицу. Споткнулся, упал на тротуар, больно ударившись коленом о камни мостовой. Встал и, держась за ушибленную ногу, проковылял к стене дома.
- Мир, что придуман, уже существует,
И пусть в нём совсем другие законы…
У стены дома, прямо на тротуаре, сидел косматый паренёк с гитарой и пел. Рядом с ним лежал раскрытый гитарный кофр, в котором в беспорядке валялись несколько мятых купюр, пачка дешёвых сигарет. Рядом, на расстеленной газетке, стояла открытая бутылка пива и лежал надкусанный бутерброд с колбасой. Песня, которую пел Косматый, заставила Сашу даже забыть о происшествии во дворе: мелодия её была необычна и приятна, а слова… Александр доковылял и сел рядом с уличным музыкантом.
«Там солнце не светит и ветер не дует,
И вместо смеха лишь горькие стоны».
Допев, паренёк повернулся к Саше и спросил:
- Ну? И куда мы так разогнались?
- Я в парикмахерскую иду. Постричься надо…
Косматый сокрушённо покачал головой.
- Стрижка в парикмахерской не стоит того, чтобы так рисковать! Мог выскочить на проезжую часть, и после этого состояние причёски вас, гражданин, уже не волновало бы! Молодой! – внезапно протянул он Александру руку. – Будем знакомы!
- Молодой? – удивился Саша. – Это что, фамилия такая?
- Не-е…- улыбнулся паренёк. – Это прозвище. Вообще-то меня Серёгой зовут, но Молодым прозвали ребята, с которыми в группе начинал играть – я тогда среди них был самым молодым. С тех пор и приросло: Молодой да Молодой… А тебя-то как кличут?
- Александром. Саша я.
- Вот и познакомились. Хочешь пивка или хлеба пожевать?
- Нет, спасибо. Пить нельзя, а есть не хочу - ничего в горло не лезет.
- А я с твоего разрешения хлебну немного – пока пел, моё горло пересохло!- Молодой сделал несколько глотков, удовлетворённо крякнул. – Как тебе песенка моя?
- Здорово звучит. Ты сам её написал?
- Конечно. Я здесь играю только своё, конъюнктуру не ловлю, оттого и денег в футляре, – сам видишь, – кот наплакал.
- А что это за придуманный мир, про который ты поёшь? Я не сначала слушал, немного непонятно…
- Это, приятель, отдельный разговор! А ты чем занимаешься в жизни? Вот я, например музыкант. Неприбыльное дело, скажу тебе честно, но моё и больно уж нравится. Есть у тебя твоё дело?
Александр гордо расправил плечи, как всегда, когда ему предстояло поразить собеседника сведениями о своей писательской деятельности. Он приготовился перечислить Молодому список своих произведений и публикаций, как вдруг с ужасом понял, что не может вспомнить ровным счётом ничего из того, что когда-либо написал. Он не мог вспомнить ни одного из своих персонажей! Невероятно, но такое случилось…
Плечи опали, спина согнулась, исчезло самодовольное выражение лица, уверенность во взгляде погасла.
Молодой с интересом наблюдал за метаморфозами своего нового знакомого.
- Я пишу немного,- скромно сказал Саша. – Иногда печатаюсь…
- Понятно, – сочувственно качнул головой музыкант. – Те же проблемы, Санёк? Кому мы нужны в этом мире? Здесь правят другие цари и молятся иным богам. Мы тут лишние и часто неудобные.
- Ничего не поделаешь – не мы выбираем мир, в котором жить.
- Кто тебе это сказал? – удивлённо посмотрел Молодой. – Выбор есть всегда! Если я пою про другие миры и утверждаю, что они существуют, если в них верить – значит, они существуют!
- Странно. Я тут недавно нажрался и поймал белую горячку. Я видел то, чего не может быть на самом деле. И всё-таки оно существует?
- Конечно! - Молодой снова припал к бутылке. – Весь вопрос в том, как смотреть. Это как в машине: можно смотреть через лобовое стекло, управляя при этом автомобилем, а можно валяться на заднем сидении с бутылкой, изредка посматривая на убегающую от тебя дорогу и ни на что не влияя. Те, кто ловят «белку» - как раз из валяющихся на заднем сидении. Но то, что они видят – реально, будь уверен!
Саша подумал о Хангаслахденвааре и согласился с Молодым: слово-то к нему пришло фактически из ниоткуда, а по теории уличного музыканта получалось, что из того – из другого мира. И оно оказалось настоящим, место с таким названием существовало на самом деле! Прав Молодой?
- Я прав, Санёк. Прав. – Музыкант хитро улыбнулся. - Ты в этом скоро сам убедишься. Ладно, мне пора. Да и ты беги в свою парикмахерскую. Наверное, увидимся ещё, старина! Жму лапу!
Не дав Александру опомниться, Молодой пожал его руку, засыпал в карманы заработанную мелочь, допил остатки пива, запихнул в рот бутерброд.
А дальше случилось то, что снова ввергло Александра в шок: парень, сжавшись в комок, прыгнул в гитарный кофр, который тут же с громким стуком захлопнулся, словно гроб странной формы, и, разогнавшись по тротуару, взмыл в небо. Некоторое время он маневрировал между проводами линий электропередач, и вскоре исчез в низких облаках.
Гитара Молодого, забытая им у стены, становилась всё прозрачнее и прозрачнее, пока не исчезла вовсе, словно утренний туман на солнце.
«Я сошёл с ума», - обречённо, но почему-то без особой печали, подумал Саша. Он встал и пошёл в направлении ближайшей парикмахерской, натыкаясь на прохожих и размышляя о странных песнях жильцов своего дома и о летающих в гитарных кофрах уличных музыкантах.
* * *
Некоторые авторы, желая показать дневную жизнь мегаполиса, пишут: «город шумел, как огромный пчелиный улей». Кое-кто из них пытается откреститься от этого штампа и сравнивает города с гигантскими муравейниками. Но для Александра Саблина города были совершенно иным – колониями тараканов.
Люди, словно тараканы, сверху покрыты хитиновым слоем недоверия друг к другу, снизу имеют отвратительное полупрозрачное брюшко для вмещения пороков и слабостей. Очень часто их повадки напоминают тараканьи: в многомиллионной колонии постоянно жрут, гадят, совокупляются, копаются в гнили и мерзости. Они, эти существа, ненасытны и неудержимы в удовлетворении своих потребностей. Там, где обосновываются люди, через несколько десятков лет всё вокруг оказывается изменённым и загаженным до неузнаваемости.
Ну, какой, скажите на милость, муравейник или улей? Глупость это… Обычная дурно пахнущая тараканья колония с фантастической способностью к размножению.
Саша шёл в парикмахерскую, а колония шуршала покрышками машин на проезжей части, стучала подошвами ботинок и туфель по тротуарам, монотонно гудела голосами своих обитателей.
Это был огромный зловонный тараканий город.
Александр не любил долго размышлять на эту тему – ему становилось плохо от придуманного им же образа, поэтому он решил, что лучше вспомнить Молодого с его необычной песней, и слова Флинковского: приезжайте к нам на Хангаслахденваару!
Чем бы ни были невероятные последние события, но они внесли что-то новое в однообразную Сашину жизнь, сделали её ярче и интереснее. Может, он ещё и испытывал страх при новых проявлениях сверхъестественного, но вместе с ним появились интерес и любопытство: что дальше?
Все парикмахерские в мире пахнут одинаково. В подавляющем своём большинстве они пахнут приятно. Сашу встретили ароматы одеколонов, душистого мыла, глаз порадовали чистота заведения, крахмальная белизна полотенец и блеск многочисленных зеркал…
Но в помещении было пусто. Никого из персонала в нём не было, не слышались приглушённые голоса из подсобок, и царила такая мёртвая тишина, словно все работники взяли выходной, ушли по домам, по рассеянности просто забыв запереть входную дверь.
Александр остановился в дверях, размышляя: направиться в другую парикмахерскую или всё же постараться отыскать кого-нибудь живого в этой, как вдруг за его спиной раздался голос:
- Что вам угодно, мужчина?
Саша повернулся и увидел толстую пожилую женщину. Несмотря на возраст, лицо её было миловидно, а в зелёных глазах на этом лице сверкали весёлые искорки. Не было сомнений, что дама не намерена считать себя пожилой – слишком ярок был огонёк в этих глазах, слишком много жизни в движениях. Она приветливо улыбнулась:
- Побриться, постричься?
- Я бы… причёску в порядок привести хотел, - ответил Саша и, как бы в подтверждение своих слов провёл рукой по волосам.
Женщина указала на ближайшее кресло:
- Прошу сюда. Сейчас всё сделаем в самом лучшем виде! Садитесь, и просто отдыхайте!
Александр устроился в кресле, наблюдая в зеркале перед собой подготовительную суету парикмахера.
Пребывание в таких заведениях обычно расслабляет, и Сашу после первых щёлчков ножниц всегда клонило в сон. Но не в этот раз – очень много странного происходило вокруг, чрезвычайно многое вертелось в голове, чтобы можно было расслабиться… Да и женщина оказалась на редкость словоохотливой, желающей общения: едва приступив к работе, она одновременно начала и разговор. Стало понятно, что в этот раз подремать в кресле точно не выйдет – слишком много дама задавала вопросов и слишком много желала рассказать сама.
- Я смотрю: причёска у вас, в общем-то, в порядке, - сразу сообщила она клиенту. – Разве что немножко подровнять? К чему такая спешка, молодой человек? Не терпелось попасть ко мне в лапы?
Обращение «молодой человек» заставило Сашу улыбнуться. Обычно в ответ он всегда иронично отвечал: «Не такой уж я и молодой. И не такой уж и человек…». Сейчас отвечать подобным образом он не стал, но одновременно как-то легкомысленно пропустил мимо ушей зловещую фразу парикмахерши по поводу лап.
- Да вот… В поездку собрался. Стоит перед отъездом окультурить, так сказать, растительность на голове.
- Далеко ли собрались? Сезон отпусков заканчивается – что-то вы в этом году припозднились с поездками, не кажется? – с ехидцей в голосе спросила дама.
- Я не в отпуск. Точнее, взял отпуск, но еду, скорее, по делу, нежели отдыхать. Хочу побывать в одном интересном месте, далеко отсюда.
- Вот оно как… - женщина с любопытством взглянула на него через зеркало. – И куда именно направляетесь, если не секрет?
- Секрета нет. Еду в Мурманскую область…
- Ой! – взвизгнула парикмахерша, едва не отрезав ножницами Саше ухо. Спохватилась: - Простите, ради Бога! У меня ведь сын живёт там! Сама почти тридцать лет в Никеле прожила, муж на комбинате работал!
- Я в Никель и еду…
- Ну, надо же! – она всплеснула руками. При этом острия ножниц вновь просвистели в опасной близости от головы Александра. После секундной паузы вопросы посыпались из толстухи, как из дырявого мешка:
- А надолго ли? У вас там родственники или друзья есть? А у вас есть, где там остановиться? Я могла бы помочь! У меня там куча лучших подруг осталась, так что не стесняйтесь, если что.
- Спасибо, не стоит. Я к друзьям еду. Вы мне только ухо не отрежьте на прощанье…
Дама, смущённо хихикнув, поправила Сашину голову.
- Вы меня простите. Просто такое неожиданное совпадение – Никель! Мурманская область…Это нечто! Какие красивые места! Какая природа, особенно летом! Грибы, ягоды! А если вы рыбак, то для вас там самое место! С ума сойдёте! Мы никогда бы оттуда не уехали, но муж заболел. Работал в горнометаллургической компании, и вдруг на очередной медкомиссии у него обнаружили язву желудка! Представляете? Хорошо, что знакомый нашего сына – юрист, он подсказал, что раз болезнь приобретена в период работы в компании, то будет мужу пенсия хорошая. А ещё под эту марку мы квартиру себе здесь отслюнявили! – Саша немного покоробило от последнего слова парикмахерши, но она, как будто назло, повторила: – Да, отслюнявили, всё получилось! Пенсия на руках, квартира в Северной столице – хватит по Северам мотаться, пора и честь знать!
Женщину прорвало. Быстро и деловито она начала выкладывать Александру информацию, какую обычно никогда не вываливают первым встречным, пусть даже и собирающимся поехать туда, где вы прожили тридцать лет.
- А младший сын до сих пор там живёт. Отказался с нами переезжать. «Зачем я поеду, мама? – сказал. – Здесь у меня работа, квартира, друзья – я тут останусь». Он у нас с отцом непьющий, и в школе учился хорошо. Сейчас в рыбинспекции работает, строгий и такой неподкупный – прямо жуть, никому поблажек не делает. Только вот тридцать лет парню, а он ещё и женат не был ни разу, вы представляете? Да что там женат! У него и девушки постоянной не было никогда! Но я догадываюсь, откуда ветер дует! – она доверительно наклонилась к уху Саши и зловеще прошептала: - Эдгар! Всё этот Эдгар, будь он неладен!
И заметив в зеркале недоуменный Сашин взгляд, охотно пояснила:
- В детский сад они вместе ходили, потом в школу. Мой в институте учился, а этот его дружок, Эдгарушка, в армию пошёл. А потом, когда вернулся, стали они опять дружить крепко. Ну и, кажись, додружились до чего-то, упаси Бог, конечно! Даже думать о том не хочу! Ну, вы понимаете, о чём я вам толкую… Один раз видела я их: вечером гуляли по окраине посёлка за ручки взявшись. Может, и дурака валяли, а может, и нет…И Ванька мой этого Эдгара к себе в инспекцию пристроил – теперь напару целыми днями по рекам и озёрам шастают. Полная романтика у них… Зачем жениться? И так хорошо.
Саша про себя усмехнулся, представив, какую ценную информацию он привезёт никельским ребятам об их строгом и неподкупном рыбинспекторе. Ваня и его тёплый друг Эдгар, вероятно, в скором времени станут менее уверенно держаться перед браконьерами…
- А дочка старшая с нами сюда уехала. Ну, и зять – муж её, тоже попёрся, хоть я с удовольствием его там оставила бы. Да ещё для верности в лесу к берёзе привязала бы. Не мужик, а одно название. А сам-то ты не женат? – вдруг спросила парикмахерша, внезапно перейдя на «ты», и, не дожидаясь ответа, пояснила:
- Думаю, что не заживётся он с моей Анжелочкой – даст она ему скоро пинка под зад. Вот тут я бы вас и познакомила. Она шустрая девочка – и красавица, и умница. А мужичок её – ни рыба, ни мясо. Точно говорю: полетит он скоро на все четыре стороны, помяни мои слова! А без Анжелочки помрёт под забором, потому что ленивый гад, и ещё хамло, каких поискать! Так что, если в личной жизни у тебя пустота, то я запросто её тебе заполню - вас с дочкой познакомлю. Ещё спасибо потом говорить будешь!
Саша подумал, захочется ли ему говорить «спасибо», когда и его, спустя некоторое время станут выкидывать пинком под зад на все четыре стороны? Но на всякий случай неопределённо покачал головой в зеркало, показывая толстухе: мол, стоит подумать, а почему бы и не попытать счастья?
Дама ободряюще улыбнулась:
- Вот вернёшься домой из поездки – и сразу приходи к нам в гости. Я дочке про тебя расскажу, она ждать встречи будет с нетерпением. Мужчина ты интересный, ей такие нравятся – это я тебе по секрету говорю. А с жильём у тебя как? – в её голосе послышались тревожные нотки. - У тебя заживёте, если на лад пойдёт, или… это… к нам?
- Жильём обеспечен, - буркнул Саша. В самом деле, как портит людей квартирный вопрос! – Привык жить самостоятельно.
- Молодец, умница, - повеселела женщина, заработав ножницами с утроенной энергией. – Сразу видно, что без дела не сидишь, не то, что этот Сашка – разгильдяй.
- Меня тоже Александром зовут, - посчитал нужным представиться Александр. – А вас?
- Я Афродита Николаевна. Мужа моего Сергеем Ивановичем кличут. Дочь – Анжела, это я говорила. Ну, а то, что зятя и тебя одинаково Сашками величают - ничего страшного: Сашка Сашке – рознь. Да и Анжеле долго привыкать будет не нужно: был Сашка старый - появился Сашка новый. Имя в постели не перепутает! Ха-ха…
Разговорчивая дама залилась звонким смехом, продолжая совершать непонятные яростные манипуляции с Сашиными волосами.
И тут до Александра дошло, что там, на его голове, творится что-то неладное. Что-то явно нехорошее произошло с привычной причёской, с длиной волос, пока он слушал весь этот бред, который несла Афродита Николаевна. Он похолодел от ужаса.
- Афродита…Николаевна! – крикнул Александр. – Что с моей причёской? Что вы сделали с моими волосами?
Парикмахерша остановила работу ножниц, которые в последние минут пять работали вполне самостоятельно, без какого-то ни было её участия, оглядела Сашину голову и преувеличенно спокойно произнесла:
- Ничего страшного не произошло, между прочим. Немного короче, чем хотел, но выглядит вполне сносно. Разве что на затылке чуть-чуть того…
- Что «того»? – Саша почти сорвался на крик. – Что там «того»? Говорите прямо, я всё переживу сегодня!
- Да так… Подвыстригла малость затылок-то… Может, теперь тебе просто наголо побриться, а? Скажу по секрету: тебе очень к лицу будет… А я тебя потом хорошим французским одеколоном обрызгаю, хочешь?
Хоть Александр и расстроился, но, учитывая всё произошедшее с ним в этот день, испорченная причёска не могла считаться событием из ряда вон выходящим. Расставаться с шевелюрой, конечно, жаль, но деваться некуда – с тем, что натворила на голове чересчур общительная Афродита Николаевна, выходить из парикмахерской было никак нельзя! В обычной ситуации он, конечно же, потребовал бы позвать управляющего или хозяина, но и это вряд ли помогло бы вернуть волосы на место, и Саша это прекрасно осознавал.
- Так что? Бреем тебе макушку? – спросила неунывающая Афродита.
- Брейте! – сдавленно прохрипел Саша и зажмурил глаза. – Только прошу, постарайтесь не оскальпировать при этом!
За его спиной, в руках болтливой толстухи зажужжала машинка…
Минут через пятнадцать он вышел на улицу совершенно лысый, но при этом пахнущий дорогим французским одеколоном. Афродита Николаевна, закончив бритьё и буквально облив его заморскими благовониями, не спросила ни копейки за свою «работу», хоть Саша и ждал этого, ища повода высказать ей всё, что накипело за время пребывания в парикмахерской. Пусть попробовала бы только заикнуться об оплате, старая кошёлка…
Проведя рукой по голове, по непривычно колючей безволосой поверхности, он горько вздохнул и двинулся вдоль по улице к ближайшему магазину одежды. Там наскоро выбрал и купил кепку, чтобы лысина не мёрзла с непривычки на прохладном осеннем ветре.
Теперь предстояло совершить несколько нужных для поездки покупок. Во-первых, дорожная сумка: нужно же куда-нибудь уложить барахло? Вот с этого и начнём!
Сумку он купил хорошую, среднего размера, хоть и не представлял, что именно может понадобиться там, куда он едет впервые в своей жизни, что в неё придётся упаковывать. Следом за сумкой были приобретены свитер, перчатки, новые брюки и шарф. Поездка всё-таки на Север, а о Северных краях у Саши были очень слабые представления, почерпнутые, в основном, из различного рода телепередач. К тому же, не было никакой гарантии, что в тех передачах разговор шёл именно про Кольский полуостров. На экране тогда мелькали олени, льды, айсберги, пингвины, которые, как уже выяснилось, не живут в Мурманской области, и ещё белые медведи. Вот о существовании в Никеле белых медведей, между прочим, Володя ничего не рассказал. Не хватало ещё этого добра там найти…
Дома Александр рассмотрел покупки и задумался.
Когда на него находило философское настроение, он начинал рассуждать о том, что ничто в жизни не происходит просто так, каждый поступок, каждая мелочь к чему-то ведёт в жизни. Так к чему эта предстоящая поездка? Надежда, что всё к лучшему, приходила всё чаще и чаще – она начинала перерастать в уверенность. Ну, что ж… Может быть, впереди ждёт что-то хорошее?
Вечером он нанёс визит Иоганну Николаевичу и рассказал о том, что в конце недели уедет на Север. Поделился своими сомнениями и надеждами.
Гутентак некоторое время думал, устремив взгляд на абажур лампы под потолком, а затем, как всегда весомо произнёс:
- Саша, всё говорит о том, что уехать тебе стоит. Здесь пьянство, здесь у тебя отсутствует движение вперёд. По крайней мере, в настоящий момент ты в тупике. Выйди из тупика, друг мой! А из него можно выйти, лишь вернувшись назад, но ещё не факт, что после этого найдётся иной, более интересный и свободный путь. А бывают тупики, в конце которых – дверь. Она заперта, но вдруг при твоём приближении она откроется, и тебя, разгильдяя, впустят внутрь? Вдруг тебе позволят пройти дальше?
- Внутрь чего?
- Ну… не знаю, ответа с ходу я тебе дать не могу. В любом случае, ты попадёшь во что-то новое, во что-то неизвестное, а потому и интересное для тебя! Дай Бог, чтобы я оказался прав, конечно… Риск, как ты понимаешь, есть всегда и во всём.
- Но кто не рискует, тот не пьёт?
- Шампанского не пьёт, Саша. Не пьёт лишь шампанского!
Саша усмехнулся.
- Знаешь, Иоганн Николаевич, - грустно сказал он. - А ведь я, при всей своей любви к выпивке, совершенно не люблю шампанское. Не нравится оно мне.
- Точно, – улыбнувшись, кивнул Гутентак. – Я это давно заметил. Значит, Шурик, ты не способен рисковать, да?
Секунду подумав, Александр отрицательно покрутил головой:
- Не сказал бы так… Давай скажем иначе: предпочитаю обойтись без риска там, где можно без него обойтись.
- Вот! – крикнул Иоганн Николаевич так, что Саша даже подпрыгнул на стуле. – Вот типичная философия человека, оправдывающего свою трусость! Ты много хочешь получить от жизни, совершить какой-нибудь ПОСТУПОК, но всегда мешает какая-то степень риска, верно? Ты предпочитаешь обойтись вообще без него! Так не бывает, друг мой! Не бы-ва-ет! Если жить по твоему принципу, то к концу жизни вспомнить будет нечего и нечем гордиться! Потому что риск есть всегда и во всём! Ответь мне: почему ты решил отправить свой первый рассказ в журнал? Тогда тоже был риск, что его вернут. Могли бы вернуть с очень нехорошей и даже обидной рецензией, верно? Так почему ты сделал это, Саша?
Саша с угрюмым видом налил себе в чашку чая и ответил:
- Да потому что мне было наплевать на всё вокруг. Наплевать на то, что подумают про мой рассказ. Наплевать, что про него скажут или напишут. Период жизни у меня был такой - на себя самого тогда было наплевать.
- А сейчас, выходит, уже не наплевать?
- Да. Получается, не наплевать, хоть постоянно для всех твержу обратное. Я съезжу в это Северное Зазеркалье лишь потому, что очень хочется начать жить, как жил раньше – по-человечески, что-то найти для себя. И у меня много предчувствий, что именно так и случится, если окажусь там.
- Ладно. Главное, чтобы предчувствия не обманули…Разочарование, знаешь ли, неприятная вещь.
- Тогда на всех моих мечтаниях поставим точку. Я вернусь, мы выпьем у тебя на кухне и вместе посмеёмся над дураком Сашкой. И забудем. Договорились?
- Договорились, - вздохнув, тихо сказал Иоганн Николаевич. – Но это будет весьма болезненно, мой друг.
- То, что происходит со мной сейчас не менее болезненно, Иоганн Николаевич…
Оба некоторое время молчали, попивая чай с печеньем, как вдруг Саша, внезапно решившись, сказал:
- Со мной произошло много странных вещей, герр Гутентак. Можно тебе рассказать о них при условии, что ты не причислишь меня к сонму сумасшедших? Предупреждаю, тебе будет нетрудно это сделать! Подумай, и может, я лучше промолчу?
Иоганн Николаевич посмотрел на Александра удивлённо и так же удивлённо произнёс:
- Ну, Саша, ты даёшь! Раньше спьяну ты молол мне здесь, на кухне, такую ересь, что за малую толику сказанного тебя можно было отправлять в дурдом. И надолго. А сейчас абсолютно трезвый, имеющий планы, загоревшийся первой стоящей идеей за последние несколько лет – и вдруг спрашиваешь разрешения? Рассказывай. Рассказывай, как бы невероятна ни была твоя история! Тем более что ты меня уже заинтриговал, старина!
Немного поёжившись, Александр поставил чашку на стол и начал рассказ о чертях, мышах и Флинковском. О Хангаслахденвааре, которая оказалась настоящей. О Молодом, зарабатывающем на жизнь уличной игрой на гитаре и умеющем летать в чёрном футляре.
Начал Александр робко, стесняясь. Но по мере того, как воспоминания становились ярче, когда произошедшее снова стало захватывать, его слова полились так, будто он с вдохновением начал писать новый роман.
- Что всё это такое? Как связать все события воедино? И к чему они ведут? – закончив, спросил он Гутентака. – Скажи, старый товарищ, чокнулся Саблин или нет? Многое говорит о том, что ещё не совсем…Но ещё большая часть просто вопит: «Лечить его надо! Лечить и изолировать от общества!»
Иоганн Николаевич, задумавшись, потёр подбородок, исподлобья взглянул на Сашу и вдруг спросил:
- Курить не хочешь? А то я начинаю бояться, что ты бросил курить.
Александр, спохватившись, машинально достал из пачки любимую крепкую «125-ку» и сунул в рот.
- Держи огонька! – услужливо подставил ладони Гутентак, и Саша затянулся.
Через миг, когда до него дошла суть происходящего, он шарахнулся прочь от старика и с грохотом упал со стула - Иоганн Николаевич давал ему прикурить от собственного пальца! От оттопыренного большого пальца, на конце которого плясал синеватый язычок пламени!
Не обращая внимания на Сашин испуг, Гутентак дунул на палец, погасив пламя, и невозмутимо сказал:
- Вот так, Александр Иванович. Вот так, мой юный друг!
«Юный друг», ошеломлённый, сидел на полу с прилипшей к губе дымящейся сигаретой и смотрел на Иоганна Николаевича, словно увидел его впервые в жизни.
- Ты удивлён? Испуган? – заботливо поинтересовался Гутентак. – Думаю, что да. Теперь успокойся, а после начни задавать вопросы. Саша, перед тобой я – Иоганн Николаевич Вольф и никто другой.
Понемногу Саша начал приходить в себя. Поднял опрокинутый стул и сел на него, всё ещё с опаской поглядывая на старика. Сигарета уже погасла, но Гутентак вновь дал прикурить, правда, на этот раз от обычной зажигалки. Затянувшись несколько раз, Саша, нервно хихикнув, сказал:
- Впечатляет. Очень даже впечатляет. Тебе бы в цирке выступать, Гутентак. Обидно то, что я не пил – на это не свалить, а то объяснения пришли бы сами собой…
- И хорошо, что не свалить! - отвечал старый Иоганн. – Ты трезв. Ты рассказал мне про виденное тобой. Я показал тебе этот небольшой…назовём его – фокус. Теперь жду твоих вопросов!
Саша покачал головой.
- Спросить хочу многое. Только не знаю с чего начинать. Не могу собраться с мыслями. Сам пойми: всё, что случилось перед этим, можно было списать на расстройство психики. Но тебя я знаю давно, ты всегда «вправлял» мне мозги – как же понять, что происходит? Так что начинай говорить ты, а я уж по ходу спрашивать начну, ладно?
Словно не произошло ничего необычного, герр Вольф налил себе чая, размешал сахар и начал:
- Тебе, наверное, известно, что моя молодость пришлась на начало шестидесятых? Они действительно были прекрасными, Саша: поэзия была во всём! Даже в том нехорошем, что тогда происходило, мы, по юношеской наивности, находили свою поэзию, находили что-то замечательное и волшебное. Мы писали стихи, собирались, читали их друг другу. Мы сочиняли музыку к стихам, и они превращались в песни. Всё это основывалось на любви, всё рождалось благодаря ей. Любовь рождает поэзию, искусство. А дальше всё вполне логично: тебе ведь приходилось слышать выражения «чудеса поэзии», «магия искусства»? Поверь, это не пустые слова.
Мне трудно рассказать тебе, более молодому всё так, как оно было на самом деле, - я не смогу помочь тебе прочувствовать ту атмосферу, что царила тогда в наших сердцах, но поверь, - нам было хорошо. Хорошо, несмотря на многие трудности и мерзости вокруг. Возможно, я идеализирую своё время, - человеку присуще помнить лишь хорошее, а плохое забывать, - но всё же я говорю правду, я не обманываю тебя. А впрочем, восьмидесятые тоже были необычайно поэтическим временем, правда? Вот только поэзия восьмидесятых – поэзия агрессии. Поэзия злобы. Не вся, конечно, но в большинстве своём.
Саша хмыкнул. Что было – то было: «Мы ждём перемен!» Дождались, мать вашу… Или другое: «Мы вместе!» - орал тогда ещё один. Что-то сейчас этот поседевший идол молодёжи восьмидесятых не очень-то рвётся быть вместе с теми, кого куда-то зазывал, сам не ведая куда.
Лжепророки, ети их…
А за ними шли! Шли, как бараны, вопя и блея, не понимая куда идут, но дружно и весело топая! Для многих баранов этот путь оказался - на бойню. Для иных, - кто вовремя сориентировался в обстановке, – в тёплые закутки. Эти впустили к себе особо приближённых и стали жить в уюте и сытости, в добротных евросарайчиках.
Но большинство баранов оказались не нужны вовсе, их бросили снаружи, на холоде. Их участь уже никого не интересовала с тех пор.
Блейте теперь на промозглом ветру, дорогие любители поэзии восьмидесятых! Блейте громче, вы завоевали право блеять, громко стуча копытцами на концертах талантливых «божков», зовущих в никуда под свою музыку! И затем, в 90-х, так же, только без музыкального сопровождения, вы ритмично цокали на площади перед Белым Домом, радостным блеянием приветствуя взобравшегося на танк старого пьяного барана, которого, вероятно, по старой привычке приняли за нового рок-кумира… Блейте!
- Да, Николаевич, моё время создавало злобные рифмы и бравые ритмы.
- А ведь умные люди вас тогда предупреждали!..
- Да бросьте, герр Гутентак! Вы в свои восемнадцать часто слушали умные советы от умных людей? Любой дурак, когда ему восемнадцать-двадцать, считает себя умнейшей личностью на планете! Никто не докажет ему обратного!
- Словами не докажет никто, - согласился Гутентак. – Но правду можно показать. Иногда, конечно, это бывает жестоко. И показывать умеет не каждый, для этого нужно обладать особенным талантом.
Саша затянулся сигаретой, выпустил дым вверх и сказал:
- Знаешь, Иоганн Николаевич, я устал просыпаться каждое утро полупьяным, с головной болью, с похмельем. Я устал ставить будильник на час раньше, чем это делают нормальные люди. Меня достал этот утренний душ с утра, разминание рожи и опрыскивание различными одеколонами, чтобы на работе выглядеть молодцом. Всё равно не выгляжу – я это понимаю, и все это видят… Видят, но делают вид, что я молодец. Хватит обманывать самого себя, дорогой мой друг! Правильно сказал Володя: сдохну в конце концов. Сдохну, это точно! Сейчас что-то происходит вокруг меня, я хочу понять, что происходит, и хочу стать частью этого! Мне кажется, здесь виден какой-то путь, какой-то выход. Дверь в конце тупика, как ты говоришь…Вот и объясни мне всё это!
- Ладно, оставим лирику и мою молодость, как бы мне, старику, не хотелось о ней потрепаться, - улыбнулся Иоганн Николаевич и поправил очки. – Начну по порядку. Людям стало тесно в этом мире. Им его мало. Ты сам без труда можешь заметить, что большая часть человечества чувствует неудовлетворённость от своей жизни, людям что-то требуется. Люди постоянно пытаются понять, что именно их тревожит, и постоянно что-то ищут. Одни пытаются выкинуть «глупые мысли» из головы и занимают себя работой, работой и ещё раз работой. Кстати, эти выбрали не самый плохой способ ухода от действительности, он на какое-то время помогает. Хуже вторые, которые, не разобравшись с тревожащим их чувством, уходят из этого мира в иные путём алкоголя, наркотиков и прочей подобной гадости. Они уходят в те миры, которые ниже нашего, и заканчивают, как правило, плохо. Низшие миры тянут вниз, вверх они поднять не могут.
Саша удивлённо посмотрел на Гутентака.
- Да-да, мой юный друг, - подтвердил старик. – Ты попадаешь в эту категорию. Вы ищете лёгких путей, а такого в жизни не бывает! Легко лишь умирать.
- Кто это тебе сказал? – недовольно пробурчал Александр. – Всякое бывает, по-разному умирают люди…
- Это сказал не я, это сказал очень умный человек. Он сказал: «Самое трудное в жизни я уже сделал: родился и научился жить. Теперь у меня осталась самая лёгкая задача – умереть». Большого ума не нужно, правда?
- А есть третья категория? Кто они?
- О, Саша, это самая интересная категория людей. Они не просто ищут другие, лучшие миры, но и сами создают их!
Сделав паузу и выждав миг, когда Сашино любопытство достигло высших пределов, Гутентак торжественно произнёс:
- Поэты! Под этим словом я имею ввиду людей, способных видеть невидимое! И не просто видеть, но и создавать свои миры! Творить! Это и называется чудом поэзии, магией искусства! – немец хитро прищурился:
- И вот ведь какая незадача получается: и к этим людям ты принадлежишь тоже. Почему, Саша, ты пытаешься усесться своей задницей сразу на два стула, а?
И тут Александр внезапно вспомнил разговор с Молодым, свою попытку похвастать написанным…
- Иоганн Николаевич! Сегодня я забыл всё, что когда-либо написал! – он вскочил, в панике заметался по кухне, в голосе сквозила истерика. – Молодой спросил меня… я хотел рассказать… И не вспомнил! Я не помню ни одного своего рассказа! Я даже ни одного имени персонажа не вспомню сейчас! Я не…– от волнения Саша не смог продолжать, лишь всплеснул руками и снова сел на стул. Он был в отчаянии.
Куда могли подеваться все герои рассказов и повестей, куда провалились написанные его рукой истории? Ведь кроме этого из воспоминаний не исчезло ничего – Саша прекрасно помнил всё, что с ним случалось на протяжении долгих лет жизни, всё, что читал, видел, слышал, но написанных вещей вспомнить не удавалось! Ни малейшей мелочи, за которую можно было бы зацепиться и вытащить на свет хоть что-то из потаённых уголков памяти!
Иоганн Николаевич внимательно наблюдал за ним, но не было заметно, чтобы он был сильно встревожен.
- Как это могло случиться? – заламывая руки, продолжал изливать своё горе Саша. - По какой причине? Я ничего не понимаю, Иоганн Николаевич! Просто раз – и всё, не стало моих историй, не стало героев, стёрлись сюжеты – всё пропало! Что со мной происходит, чёрт возьми?
Внезапный шум со стороны окна заставил его вздрогнуть и повернуться: внутрь кухни через стекло заглядывал большой сизый голубь. Наклонив голову, он поглядывал на людей и… как будто чего-то ждал от них.
- Это прилетел Степан, - улыбнулся Гутентак и пояснил: – Мой новый товарищ. Я его подкармливаю, и теперь он всегда прилетает в одно и то же время.
- Привет, Степан! – сказал Саша голубю. – Полёт проходит в штатном режиме? Эх, улетел бы с тобой, старина, да земное притяжение, язви его…
Иоганн Николаевич встал, взял с полки банку с пшеном, которое держал в ней специально для голубя, открыл форточку и принялся сыпать крупу на подоконник. Голубь радостно засуетился, бросился под пшённый град и, наконец, успокоившись, принялся клевать. Иногда он испуганно косил своим круглым глазом на Сашу, не слишком доверяя незнакомцу.
Гутентак, насыпав Степану корма, сел на место, набил свою трубку табаком и закурил. Он покупал отменный пачечный табак, от которого в квартире всегда пахло особенно приятно. В доме Иоганна Николаевича становилось даже уютнее, когда он раскуривал свою старую трубку, а сам хозяин начинал напоминать обликом старого сказочника. Или доброго волшебника…
- Так на чём мы остановились? – выпустив облако ароматного дыма, спросил сам себя Иоганн Николаевич. – Ах, да – поэты! Писатели! Миры! Так вот, Александр: эти люди описывают то, что родилось в их голове. Описывают так, что остальные, прочитав, в большей или меньшей степени верят этому. А раз люди желают верить и верят – значит, описываемое существует! Каждому воздаётся по вере его – ты слышал эту истину? Во что веришь – то и происходит! Если ты веришь, что попадёшь в ад за то, что в молодости танцевал рок-н-ролл, то так оно и будет. Если ты веришь, что ад – это жить вечно и очень этого боишься, то будешь жить долго и нудно, серо и тоскливо, ежедневно умоляя Бога послать тебе долгожданную смерть. – Тут Гутентак внимательно посмотрел в глаза Саше и погрозил пальцем. – Нельзя верить в плохое. Нельзя считать адом то, что на самом деле является даром Божьим, парень!
- Я запутался, - вздохнул Саша.
- Тебе дают шанс разобраться во всём. По меньшей мере, в себе самом. Лично мне так кажется! - торжественно произнёс Гутентак. – Кстати, обрати внимание: ты так разволновался от потери воспоминаний, связанных с твоими «нетленками», что даже не обратил внимания на небольшие, но всё меняющие мелочи! Первая: я, например, не забыл твоих книг, я все их читал и помню каждое слово!
Саша обрадовано встрепенулся.
- Второе: все произведения опубликованы, и ты можешь просто их прочитать. Уверен, после этого память вернётся, и всё встанет на свои места в твоей горячей и непутёвой голове!
- Иоганн Николаевич! Дорогой! – вскочил Саша. – Действительно, как всё просто! Почему я сам не догадался? Сгоряча-то сразу не додумался! Вот ведь вы, немцы, какие… холодноголовые молодцы!
- Ну, спасибо, Саша, за комплимент, - Гутентак, смутившись, поправил очки. – Это ведь был комплимент, надеюсь?
- Ну, конечно, Иоганн Николаевич!
- Хорошо. Тогда пойдём дальше. Если всё решается так просто, то почему стёрлись воспоминания? Я думаю, что тебе предоставлен выбор: Прочитать всё, вспомнив написанное твоей рукой, прямо здесь, на месте, или…
Гутентак, любивший использовать театральные паузы для разжигания любопытства собеседников, деловито запыхтел своей трубкой, заполняя кухню облаками голубоватого дыма, а Саша нервно заёрзал на стуле.
- Или…- Вольф затянулся в последний раз и принялся выпускать дым кольцами.
- Что «или»? Гутентак, хватит меня мучить! Что «или»?
Старый Иоганн Николаевич решил сжалиться над своим другом:
- Или ты вспомнишь всё, встретившись с ними – со своими персонажами. В мирах, которые сам создал.
Саша вытаращил глаза: старый Гутентак сошёл с ума!
А то, что он сам наплёл сегодня старику – не больший ли бред? Кто круче сошёл с ума из них двоих? А старик не стал обзывать его сумасшедшим, наоборот – успокоил и попытался хоть что-то объяснить! Нет, Вольф не сумасшедший. Учитывая происходящее вокруг, теперь возможно всё. Даже встреча с придуманными персонажами. Но кое-что смущает…
- Иоганн Николаевич, ты уж прости меня, дурака…- Саша старался говорить, осторожно подбирая слова. – Вся твоя теория про созданные мной миры попахивает кощунством. Нет, она имеет право на существование, но мне кажется, что дело обстоит несколько иначе. Не я создаю миры. Поэт - не Бог, не может он создать мир и подобных себе. Дело тут в другом… Ты знаешь, если на исповеди в церкви я начну рассказывать обо всех своих грехах, то батюшка погонит меня из храма поганой метлой, и всё же я – верующий человек. Верю я в Бога, Гутентак, верю… А твоя теория идёт вразрез с моими представлениями об устройстве всего, созданного ИМ. Ведь Бог, создав человека по образу и подобию своему, сказал «и это хорошо», но не остановился, как думается, на достигнутом? Наверняка, он продолжал строить, создавать, улучшать? Поэтому я думаю, что всё обстоит несколько иначе, чем ты описал: писатель наделён каким-то даром, который позволяет заглянуть в другие, созданные Богом миры - но не он, писатель, их создал! Он лишь увидел что-то, творящееся в них. И книга – это дверь, позволяющая другим заглянуть в иное измерение. Дверь может быть красивой и резной, легко открывающейся, широкой, а может быть кособокой и неотшлифованной, со скрипом петель и риском получить занозы при прикосновении. Всё зависит от автора, дорогой Гутентак. Так или иначе, но писатель создаёт лишь дверь, а не сам мир! Писатель сродни столяру – он пилит, строгает рубанком, скрепляет саморезами, зачищает наждачной бумагой, покрывает лаком. Он способен смастерить дверь, но у него не хватит сил в одиночку построить многоэтажный дом, ты уж извини… Чёрт, я уже как Шурка начал болтать о дверях!
Иоганн Николаевич не стал спорить.
- Саша, друг мой! Так ведь это не идёт вразрез с тем, что я тебе говорил! Согласен: возможно, ты не создаёшь миры, а лишь описываешь что-то пришедшее к тебе из них. Строгаешь двери. Но суть остаётся та же самая – миры существуют! Как я понял, с этим ты не споришь?
- Не спорю. Вполне вероятно.
- Тогда у меня предложение. – Иоганн Николаевич пристально уставился на Сашу. – Начни строгать новую дверь. Не повредит.
«Хангаслахденваара» - название! Это может стать названием новой книги».
- Похоже, - осторожно начал он, - этим стоит заняться, Гутентак. Но это пока лишь в голове.
- Из этого должна получиться хорошая вещь, Саша! – воскликнул старик. – Лично я верю в это!
- Постараюсь оправдать твоё доверие, - Саша усмехнулся. – Обязательно доведу дело до конца, если… Если только снова не забуду напрочь всё, что успею написать!
Иоганн Николаевич строго взглянул на друга через толстые стёкла очков и с уверенностью произнёс:
- Не забудешь.
Александр кивнул. Вольфовы слова да Богу в уши бы! Сейчас он ни в чём не мог быть уверен на сто процентов. Пусть ничего нельзя предугадать, пусть невозможно что-то спланировать – но ведь от этого жить стало только интереснее! Гутентак, которого, казалось бы, знал тысячу лет, выкидывает такие номера, что приходится падать со стула! Всё вокруг непонятным образом изменилось, мир пугает неожиданностями, но он стал ярче и живее!
- А теперь, Иоганн Николаевич, о главном! – хитро прищурился Саша. – Давай, старина, выкладывай, где ты таким фокусам научился? Я имею в виду твой огненный палец.
Старый немец заулыбался, покачал головой. Он словно сомневался: раскрыть другу тайну или подождать?
- Саша, - начал он осторожно, - может, не стоит вываливать на тебя всё скопом? Ты ещё не до конца принял то, что успел увидеть и услышать, а я начну ещё одну повесть о Пальце-Зажигалке! Может наступить время, когда ты одним пальцем перевернёшь гору, и мой жалкий огонёк на фоне этого покажется смехотворным. Пойми, объяснять тебе сейчас суть некоторых явлений – это всё равно, что начать преподавать первокласснику курс высшей математики. Только не обижайся, пожалуйста! Я привёл такой пример не для того, чтобы обидеть тебя, а чтобы сказать, что всему своё время! Потом сам поймешь, что и к чему, ладно? Я лишь повторю: чудо поэзии! Умение творить!
Хоть Александр и был разочарован таким ответом, но не мог не согласиться с Иоганном Николаевичем – всему своё время, верно… Его, конечно, распирало от любопытства, хотелось узнать принцип явления, но это чувство было немного детским – так ребёнку хочется заглянуть к шляпу фокусника, чтобы понять, откуда в ней взялся белый кролик. Но, будучи взрослым человеком, Саша вполне обоснованно предполагал, что может оказаться неготовым к тому, что увидит в этой «шляпе». Получается, Гутентак прав: всему своё время…
* * *
Вернувшись домой, Саша включил компьютер и, немного подумав, набрал в поисковой системе слово «Хангаслахденваара». Он не очень надеялся на удачу, но кое-что обнаружить удалось.
«Захоронение в окрестностях горы Хангаслахденваара до последнего времени оставалось неизвестным, вполне возможно, что со временем имевшиеся отметки о нём просто пропали. Однако недавно мы обнаружили, что на одном из склонов горы на поверхности земли начали показываться кости, остатки обмундирования. Видимо, звери или люди, в надежде найти что-то ценное, вскрыли могилы»…
«Звери или люди…» - Александр криво усмехнулся. Может люди-звери?
«Днём, 20 октября, бойцы 69-й бригады подошли к высоте 284,3 (гора Хангаслахденваара). Преодолев высоту по южному склону, первая рота вышла на основную дорогу к посёлку Сальми-ярви, где вступила в бой с превосходящими силами противника и потеряла связь со своими. Почти сутки длился бой. Из 170 человек в живых осталось всего 13».
Объём информации был невелик, но из него следовало, что гора «прославилась» и боевыми подвигами Великой Отечественной войны. Немного помедлив, Саша настучал по клавишам клавиатуры «Саамские верования» и вновь нажал «Поиск». Ссылок открылось много, и много времени ушло, прежде чем удалось выбрать что-то действительно стоящее.
«Еще в ХVI - ХVII веках слава о могущественных лапландских чародеях была далеко известна за пределами Лапландии. Чары саамских колдунов пугали викингов, занимали воображение неспокойных за свою судьбу государей и восхищали путешественников. Но и в пределах самой Лапландии славой наиболее могущественных чародеев пользовались саамы Кольского полуострова.
…Чаклинги – маленькие человечки, не более двух четвертей ростом. Живут в трещинах скал и в кочках. Рассмотреть среди болотных кочек вежу чаклингов очень трудно, и поэтому редким людям удавалось их видеть. Чаклинги, по-видимому, небогаты, так как по отношению к бедным и грязно живущим саамам, имеющим плохую одежду, нередко применяется выражение "чаклингпирас", т.е. семья чаклингов.
Саша язвительно усмехнулся: оказывается, в его подъезде, прямо под носом, жили чаклинги, а он того не ведал! Серёга Воронцовский, работавший кочегаром в одной маленькой котельной, получающий за работу такую же маленькую, как и сама котельная, зарплату, и его жена Лариска, оба пившие беспробудно и не имевшие в своей квартире ничего кроме провалившегося дивана и двух старых армейских табуреток, были весьма похожи на представителей этого волшебного народца. Всю жизнь они жили сказочно бедно, ходили в причудливой рванине, дома у них было чертовски грязно, и сама квартира, благодаря усилиям непутёвой супружеской четы уже стала похожа на трещину в скале.
Ну, в общем, реальные чаклинги. Чаклингпирас.
Вдоволь поржав от этого сравнения, Саша продолжил знакомство с культурой незнакомого ему ранее северного народа.
«В древнейших верованиях саамов заслуживает быть отмеченным следующее обстоятельство: несмотря на многообразие всюду воображаемых духов и различных сверхъестественных сил, отношение их к саамам скорее благожелательное, нежели враждебное. В худшем случае – безразличное.
Почти во всех ранее изложенных элементах верований сквозит превосходство человека над окружающим его миром духов».
Саша улыбнулся и показал монитору большой палец:
«Молодцы ребята – саамы! Всё им до лампочки – хоть крутое божество, хоть чаклинг вонючий, всё равно саамы круче всех! Саамы рулят! Как говорил сегодня Гутентак: каждому по вере его? Наверное, саамам живётся неплохо – удобную веру придумали в своё время!»
Вечером он долго не мог уснуть, пытаясь увязать череду странных событий и встреч с прочитанным в Интернете. По телевизору что-то показывали, но Саша не вникал в сюжет – ему было не до кино. Тем более что ему уже доводилось смотреть этот фильм.
Парень, путешествующий в красном БМВ-кабриолете по несуществующей автостраде, подсаживал к себе в машину пассажира, который начал философствовать:
«Вам не приходилось слышать о человеке по имени Фредерик Тернер? Он историк, создал теорию границ. Граница – предохранительный клапан цивилизации, существующий для того, чтобы мы не сошли с ума. На границах собираются все недовольные, чтобы двинуться дальше…
Саша невольно переключил внимание на фильм. Он слушал, думая о том, что и Гутентак сегодня говорил что-то похожее.
«Многие ищут границы не там – уходят в алкоголь, в наркотики. Ложная граница – компьютеры, интернет, создающие лишь иллюзию нового мира. Граница с определённой платой за вход»…
«Может, Хангаслахденвара окажется той границей, за которой можно начать жить по-новому, где удастся найти то, чего невозможно найти в этом мире? Хорошо бы так…»
Было далеко за полночь, когда сон всё же сморил его, лежащего на диване с пультом в руке. Телевизор продолжал работать, тихо бормоча в полумрак комнаты, но сон, который в это время начал сниться Саше, был несравнимо увлекательнее, нежели то, что транслировало спутниковое телевидение…
* * *
В доме было тихо. Если кто-то и находился в нём, то эти люди крепко спали, и ничто не нарушало их покоя. Редкий порыв ночного ветерка иногда вызывал недовольный сонный шелест листвы старого тополя за окном гостиной, да мерное тиканье старинных часов рассказывало кому-то невидимому о давно прошедших временах.
Полная луна заливала своим светом улицу и тополь, белым потоком врывалась в окна и растекалась волшебными серебристыми дорожками по паркету комнат.
Саша стоял на одной из таких дорожек долго и тихо, словно, как и все обитатели жилища, спал, убаюканный тишиной и пренебрегая неудобством позы.
Но он не спал.
Когда часы пробили один раз, он вздрогнул и, оглядевшись, сделал несколько шагов к лестнице, ведущей на второй этаж.
Скрипнула половица. Саша остановился перед ступенями и посмотрел на стену, где висел странный портрет: клоун с всклокоченной зелёной шевелюрой, шариком-носом, и размалёванным, широко разинутым кроваво-красным ртом, который напомнил Саше выходное отверстие от пули крупного калибра. Клоун выглядел отталкивающе, его глаза смотрели с портрета очень недобро.
Саша, усмехнувшись, покачал головой, тихо поднялся на второй этаж и протянул руку с намерением открыть дверь одной из комнат.
Неожиданно из потока лунного света бесшумно вышла большая немецкая овчарка, приблизилась к нему и лизнула протянутую руку.. Он в ответ потрепал её за ухом. Собака преданно и внимательно смотрела ему в глаза, ожидая то ли приказа, то ли просто дальнейших действий человека, которого, по-видимому, считала своим хозяином.
Саша повернул ручку, толкнул дверь и шагнул в тишину чьей-то спальни.
Как он попал в этот дом, зачем вошёл именно в эту комнату? – сейчас он не мог ответить на эти вопросы, но что-то подсказывало: происходящее в этом месте – важно, и всё имеет значение.
В комнате, на кровати, спала женщина. Её волосы в ярком лунном свете отливали медью, под одеялом угадывались контуры тела. Соблазнительные контуры…
Лицо женщины было красиво, но, даже во сне несло на себе отпечаток какого-то горя, постоянных раздумий и усталости.
Саша знал её когда-то. Когда? Этого он припомнить не мог, но был уверен, что они знали друг друга и любили – он мог поклясться в этом.
Присев на корточки около кровати, Саша с нежностью взглянул в лицо спящей. Конечно, он помнил эти пушистые ресницы, эти губы, почему-то вызывающие воспоминание о лепестках розы. Он помнил форму её ушей, чуть оттопыренных, которых она стеснялась и всегда скрывала под своими чудными волосами, а он находил прелестными и придающими ей немного детский вид…
Кто же она?
Женщина вдруг улыбнулась во сне, и он, не удержавшись, погладил её по щеке. От прикосновения она вздрогнула и открыла глаза, в которых сразу вспыхнул ужас. Но вспыхнул лишь на мгновение, сменившись удивлением, а затем радостью.
- Ты? – охрипшим от волнения голосом тихо спросила незнакомка и коснулась Сашиной руки. – Откуда? Как тебе удалось?
Он покачал головой, не в силах ответить на вопрос.
- Мне было плохо без тебя. Как же мне было плохо! Каждый день, каждую минутку плохо.
Он покачал головой, и слёзы сами собой навернулись на глаза, в горле встал горький комок… Случилось что-то плохое, исправить ничего уже было нельзя - но что именно случилось?
- Я…- Саше хотелось что-то сказать, но он не знал что именно. Выдавил: – Прости…
Незнакомка обняла его за шею и прижала к себе. От прикосновения к её груди слёзы сами потекли из глаз: и от непонятной печали, и от огромной нежности к женщине, которую он не мог даже вспомнить, но при этом сильно любил.
- Я знаю, что ты очень любишь меня, - сказала женщина. – Ты очень старался сделать меня счастливой. Только делал это по-своему, и часто неправильно. Иногда я чувствовала себя очень одинокой и обиженной, а ты… Ты всегда был уверен в себе, ты всегда выполнял то, что задумывал, не обращая внимания на моё мнение, не спрашивая – а нужно ли это мне? В последнее время я стала представлять себя озером, к которому ты иногда приходишь просто напиться и отдохнуть, которое всегда рядом, на одном месте и никогда никуда не денется. Я постоянно боялась, что в один ужасный день ты оставишь меня, не вернувшись к своему озеру, чувствовала это… Но получилось наоборот: я покинула тебя, хоть вовсе и не желала этого. В жизни порой происходят вещи, которых не желаешь и не понимаешь…
И она снова прижала к себе Сашу, целуя его мокрое от слёз лицо.
- Я не хочу больше отпускать тебя… Ведь мы любили и любим, плевать на обиды, главное – не творить новых и любить! Ведь мы можем начать всё сначала теперь, правда? Я смогу вернуться и быть с тобой рядом?
Она смотрела ему в глаза с надеждой, но Саша отвёл взгляд, чувствуя, что не в силах исполнить её желание.
- Я буду скучать без тебя…- произнёс он. – Прости… Я знаю только, что любил, люблю и буду любить тебя всегда.
Собака засуетилась и гавкнула, зовя его, торопя заканчивать это странное ночное свидание. Саша и сам ощутил, что время на исходе и заговорил торопливо, при этом жадно гладя её волосы, лицо, плечи:
- Я хотел бы сказать тебе много, но что говорить – не знаю! Прошу, прости. Я понял сейчас только одно: никого роднее и дороже тебя у меня не было в жизни. Я хочу, чтобы ты это знала. И я найду способ вернуть тебя. Прощай!
Овчарка ещё раз подала голос и выбежала в коридор. Саша поцеловал плачущую женщину, освободился от её объятий и, не оборачиваясь, вышел следом.
- Подожди! – кричала вслед незнакомка. – Как же ты сможешь вернуться?
С первого этажа раздался злорадный хохот нарисованного клоуна и безумный бой сошедших с ума старых часов.
Александр шагал в направлении окна, постепенно растворяясь в лунном свете. Взглянув на свои руки, он заметил, что они с каждым шагом становятся всё прозрачнее, как, в общем-то, и всё остальное тело. Продолжая идти вперёд, он скоро обнаружил, что стал абсолютно невидимым. Он стал не просто невидимкой – тело совершенно перестало ощущаться.
Он летел. Он парил над незнакомыми ему домом, тополем, улицей, городом. Ему было легко - грусть от встречи прошла в тот самый миг, когда пришло ощущение полёта и полной свободы. Он пронёсся над крышами домов и, поднимаясь выше и выше, мчался вперёд – туда, где, маня своим разноцветным сиянием, мерцали в ночи огни других городов.
Захватывало дух, восторг переполнял Сашину душу, как в давно забытых детских снах, после которых просыпаешься необыкновенно счастливым и радостным. Он мчался, ощущая неимоверную скорость полёта и воздух ночи, настоянный на запахах осенней природы, а внизу проносились озёра, реки, леса и горы.
Но совершенно неожиданно из темноты на пути Саши выросла огромная чёрная скала. Она была невероятно велика, она давила своими размерами и видом – сплошной гранит, изрезанный за бессчётное множество тысячелетий причудливыми трещинами и разломами. В лунном свете этот каменный массив выглядел зловеще, и Саша почувствовал, как в сердце к нему закрадывается необъяснимая тревога…
Приблизившись, он заметил облепивший вершину скалы город: современные многоэтажные здания, улицы, машины. Беспокоило одно странное обстоятельство: город был погружён в полную темноту – не светились фонари на улицах, не горели тёплым светом окна в домах, даже одинокие автомобили, двигающиеся по ночным улицам, ехали с выключенными фарами.
Что-то ещё тревожило душу, и Саша долго не мог понять причину, пока внезапно не пришло озарение: к городу не тянулось ни одной дороги! Ни одной автомобильной или железнодорожной ниточки!
Он с беспокойством рассматривал открывшийся ему вид, как вдруг рядом раздался знакомый голос:
- Далеко собрались, Александр Иванович? Может, в гости заглянете, раз уж всё равно пролетаете мимо?
Справа, растопырив руки, летел толстячок Макар Флинковский. Только теперь на его голове была зелёная шевелюра клоунского парика, дурацкий нос-шарик, а рот был жирно очерчен красным. Он ухмыльнулся и несколько раз показал рукой вниз, прелагая Саше спуститься на гору.
- Почему в вашем городе темно? Ни одного огонька! – крикнул взволнованный Саша.
- Ночь - время Снов, Александр Иванович. Настоящих ночных видений, в которых случается всё! В которых сбывается любое, даже самое невероятное желание! А свет – лютый враг Снов. Только Тьма даёт полноценный и заслуженный отдых, во время которого приходят прекраснейшие Сновидения! Покорнейше прошу вас зайти на посадку и обещаю показать много-много интересного!
Саша напряжённо вглядывался в темноту Хангаслахденваары. Решиться войти в этот город сейчас он не мог, слишком многое настораживало…
- Лучше сейчас, дорогой Александр Иванович! – продолжал уговаривать клоун Макар. – Всё равно вам от нас не уйти. Все, как говорится, здесь будем… Ха-ха, это я шучу, конечно! Но посмотрите внимательнее: там что-то интересное внизу!
По одной из ночных улиц города, в лунном свете двигалась колонна солдат. Плащи, форма, вооружение говорили о том, что это…бойцы Советской Армии, погибшие на Хангаслахденвааре.
- Вы догадливы, Александр Иванович! – крикнул Флинковский. – Это первая рота 69-й бригады, погибшая, как говорят глупые люди, 20 октября 1944-го года. Ровно 157 человек! Тринадцать солдат выжили – дезертировали, подлецы! А рота продолжает вести свой бой каждое полнолуние! Они не умерли! Они здесь, в Хангаслахденвааре! Война не кончается никогда, вся жизнь – это война, а мы на ней солдаты! Наши друзья – наши союзники, а кто не с нами – тот против нас, Александр Иванович. Вам этого, надеюсь, не стоит объяснять? Мы сильные, мы сопли не жуём! Вместе мы сможем сломать хребет любому врагу, выдвинуться на вперёд, закрепиться на новых позициях и, вполне вероятно, даже не понести потерь! Присоединяйтесь!
Присоединяйтесь, ведь вы – наш союзник!
Всё равно вам от нас не уйти!
Присоединяйтесь….
От нас не уйти…
* * *
Саша вздрогнул и проснулся. Сердце билось так сильно, словно хотело пробить грудную клетку изнутри. Он вытер рукой пот, выступивший на лбу, и с отвращением поморщился – это напомнило похожие ощущения в период частых утренних похмелий. Зелёные цифры электронных часов показывали половину третьего ночи. Некоторое время он, понемногу успокаиваясь, пребывал под впечатлением увиденного во сне, затем встал и прошёл на кухню. Включил чайник, закурил.
Что же это за гора с необычным названием?
Сон не был просто сном, не являлся ночным кошмаром, – слишком уж реальным, настоящим было всё произошедшее в нём – и то, что удалось увидеть, и то, что пришлось почувствовать – все ощущения были сильнее, чем в обычной жизни, ярче, чем ежедневная явь. Всё, до самой последней мелочи запало в память, и Саша был уверен, что утром он сможет вспомнить всё – ничего не выпадет из памяти, не исчезнет, не сотрётся.
И женщина в доме - кто она? Саше очень хотелось увидеть её вновь, чтобы задать вопросы, которых он, почему-то не задал при ночной встрече. Воспоминания о незнакомке вызывали сильное чувство дежа-вю – грусть вперемешку с сожалением: с женщиной были связаны какие-то события, какие-то близкие отношения, детали которых он сейчас не мог восстановить в памяти точно так же, как и имена персонажей своих рассказов.
Саша невольно вздрогнул, припомнив слова Макара Флинковского во время их первой короткой встречи:
«Я подожду, пусть всё идёт своим чередом. Скажу лишь одно: вам непременно стоит приехать в Хангаслахденваару. Это поможет найти ответы на многие вопросы. У вас ведь есть вопросы, на которые вы не можете найти ответы?»
Вопросов в последние дни возникло множество, но вместе с тем появилось подозрение, что большая их часть возникла как раз по вине Макара. Что значил его клоунский маскарад во время полёта над Хангаслахденваарой? Что значили его последние фразы, отчего-то хорошо знакомые, но от которых становилось тяжело и печально на душе? Насмехался Флинковский или, в самом деле, высказывал свои личные взгляды, объяснял то, чем живёт Хангаслахденваара? Если верно второе, то не стоило там появляться – местечко нехорошее, Макар Флинковский – личность, мягко говоря, не слишком приятная, и ожидать там Сашу могли только неприятности. Возможно, очень большие неприятности.
Но незнакомая женщина…Та, которую он уже давно любит?..
Скорее всего, не поехав на север, встретить её никогда не удастся. А это очень плохо – впоследствии Саша всю жизнь не простил бы себе нерешительности и потерянного шанса увидеть её вновь.
Допив чай и выкурив в раздумьях одну за другой три сигареты подряд, Александр принял решение, твёрдо кивнул головой пустой чайной чашке, торопливо затушил окурок в пепельнице и отправился в кровать, надеясь ещё успеть выспаться до того момента, когда метла дворника и шум машин с улицы оповестят его о начале нового дня.
* * *
Дни проходили быстро, и в пятницу Саша, встав пораньше, с радостным волнением начал готовиться к встрече с детьми. Из-за пьяных гульбищ с друзьями он не видел их давно, - больше двух недель, - и успел сильно соскучиться. Эта встреча, по его мнению, должна быть особенной – ведь ему придётся уехать и вновь не видеть своих малышей долгое время, а значит, требуется устроить для детворы запоминающийся радостный и весёлый день.
Он навёл порядок в квартире, сбегал в магазин, накупил всякой всячины, которую так обожают дети, а вернувшись домой, взялся за стряпню. Кулинар из него был неважный, но иногда, в минуты вдохновения, Саше удавались замечательные блюда. Сейчас был как раз тот момент, и он уже предвкушал, как маленький Федя, попробовав творение папиных рук, зажмурится и пропищит: «Кру-уто! Ты так вкусно готовишь, папа!».
Саша возился на кухне и улыбался своим мыслям.
Конечно, можно было бы всем вместе пойти в какую-нибудь детскую «кафешку» и там дать возможность ребятам оторваться по-полной, но этот день хотелось провести в домашней семейной обстановке. Правда, одного члена семьи всё равно будет не хватать. Очень будет не хватать его…
За окном, на подоконнике, послышался знакомый скребущий звук.
Саша повернулся и увидел голубя – того самого друга Иоганна Николаевича! Возможно, он ошибся, - большинство голубей похожи друг на друга, как близнецы, - но почему-то присутствовала уверенность, что всё-таки это именно Степан.
- Привет, старик! – Саша обрадовался и удивился появлению птицы. – Как ты меня нашёл, крылатый? Сейчас я тебе подкину чего-нибудь поклевать, подожди минутку…
Порывшись в запасах, он через форточку высыпал на подоконник горсть пшена:
- Налегай, старина, ты это любишь, я знаю…
Но голубь не стал клевать. Он смотрел на Сашу через стекло пристально и, казалось, печально, так, что у того вдруг ёкнуло сердце от нехорошего предчувствия.
- Ты что, дружище? – испуганно произнёс он. - Ну-ка, быстро клюй давай…
При этом Саша медленно, словно боясь обжечься, взял мобильный телефон и дрожащими пальцами нажал кнопки, нервно поглядывая на неподвижного голубя. Долго никто не отвечал, в трубке звучали длинные гудки вызова, и, когда он уже решил отключиться, неожиданно ответил женский голос:
- Алло? Сашенька, это вы?
- Да, это я, – ответил Саша, волнуясь ещё больше, поскольку ожидал услышать голос совсем другого человека. - Это вы, Зоя Ивановна? А где Иоганн Николаевич? С ним всё в порядке?
Зоя Ивановна была соседкой Гутентака. В свои шестьдесят с небольшим эта интеллигентная, добрая и красивая женщина выглядела как королева. И была очень отзывчивым человеком. Если Иоганн Николаевич болел, то она ухаживала за ним, как за маленьким ребёнком, убирала в доме, готовила ему еду. Как и у Вольфа, детей у Зои Ивановны не было, муж умер очень давно – она тоже была одинока. Так что, можно сказать, их сблизило одиночество. За время проживания по соседству Зоя Ивановна и Иоганн Николаевич стали большими друзьями.
Да-да! И не нужно скабрезно ухмыляться, дорогой читатель! Именно друзьями, потому что переход определённых границ в отношениях очень часто портит настоящую дружбу между мужчиной и женщиной, а эти два одиноких человека были в том возрасте, когда уже понимаешь истинную цену того, что имеешь. И очень бережёшь это имеющееся…
«Зоя – настоящий ленинградец!» - так говорил о прекрасной соседке Гутентак торжественным голосом, подняв вверх палец, и при этом лицо его светилось благоговением. А Саша согласно кивал головой, с грустью думая о том, что, вероятно, является представителем последнего поколения, которое достаточно ясно понимает значение этих слов.
Возможно, Гутентак и Зоя Ивановна смогли бы стать более близкими друг другу, - даже очень возможно, что смогли бы, - но что-то сдерживало обоих от решительного шага. Во всяком случае, ни Вольф, ни его подруга никогда не заводили разговоров на эту тему.
- Сашенька, - голос Зои Ивановны звучал неестественно спокойно. Видно было, что женщина борется с прорывающейся наружу паникой, - ночью у Иоганна Николаевича случился сердечный приступ. Он в больнице. Я звонила туда несколько раз, но никто и ничего толком мне сказать не смог…- она замолчала, по-видимому, борясь с волнением. – Я ничего не знаю о его состоянии, Саша. Не могли бы вы… - и тут Зою Ивановну прорвало – было слышно, что она расплакалась.
- Зоя Ивановна! – крикнул Александр. – Не плачьте, прошу вас! Я поеду туда, и всё узнаю сам! Вы меня слышите? Я позвоню вам из больницы!
Отключив телефон, он бросился к дверям, на ходу схватил куртку и выскочил из квартиры, а через минуту на улице поймал такси и мчался по городским улицам к больнице того района, где жил Гутентак.
В эти минуты он забыл, что его ждут дети.
Сидя рядом с водителем, он вновь кусал губы и чувствовал во рту знакомый вкус крови, от которого приходило странное возбуждение, и мозг начинал работать в одном направлении – в направлении решения задачи, которая стояла перед Сашей сейчас.
Найти Гутентака и спасти его. Во что бы то ни стало.
В приёмном покое он выяснил, что Иоганн Николаевич действительно доставлен ночью «скорой помощью» и находится в больнице. Больше никакой информации от дежурной получить не удалось, и, значит, теперь предстояло любыми путями лично пробраться к нему. Саша все эти годы жил не на другой планете и прекрасно знал о множестве случаев, когда врачи относились к старым и одиноким людям пренебрежительно, не давая им должного внимания, заботы и лечения. Что поделать – времена изменились, человек человеку перестал быть братом, он стал волком. И если ты одинокий старик, не имеющий определённого количества денежных знаков, то на тебя могут плюнуть даже те, кто давал клятву Гиппократа, пусть даже ты прекрасный поэт и добрый волшебник.
Нужно приглядывать за этими костоломами, за ними нужен глаз да глаз…
- Простите, - крикнул Саша вслед пробегающему мимо человеку в белом халате, - я ищу своего… отца, Вольфа Иоганна Николаевича! Как его найти, не поможете?
Невысокого роста врач с усталыми глазами остановился, на секунду задумался и спросил:
- Пожилой человек, которого ночью привезли?
- Да, наверное, что он.
- Тогда подождите. Сейчас узнаю и сообщу.
Александр Саблин вновь остался наедине со своими мыслями и тревогами на некоторое время, пока врач не вернулся и не объявил:
- Ваш отец сейчас в порядке. Состояние устойчивое, всё нормально. Можно даже посетить. Правда, ненадолго…
- Как он вообще, что у него с сердцем?
- Да не волнуйтесь. Всё самое опасное позади, помощь оказана своевременно, и он в порядке. Страшно, когда одинокие старики попадают в такую ситуацию, когда и «скорую» вызвать некому… Ему ещё повезло, что есть кому. Алеся, - обратился доктор к пробегавшей мимо симпатичной медсестричке, - сообщите пациенту из 12-й, что к нему сын приехал.
Саша по привычке полез рукой в карман за сигаретами, но врач остановил его:
– Вот курить-то у нас и запрещено! – Он улыбнулся.- А ведь легко догадаться, что вы его сын – абсолютно одинаковые черты внешности. В общем, давайте так: минут десять в вашем распоряжении! Но, прошу, не больше, не стоит напрягать пожилого больного человека, для него сейчас покой – лучший врач. Идите: палата номер двенадцать, справа по коридору…
И, когда Саша уже повернулся, чтобы идти, доктор вдруг произнёс:
- У вас губа в крови.
Саша остановился, непонимающе посмотрел на него и ответил:
- Я знаю. Это нормально. Со мной такое бывает.
Маленький врач, словно убедившись в каких-то своих предположениях, кивнул головой, и Саша пошёл дальше.
«Мы прорвёмся, ребята. Гутентак, я тебя не бросаю!»
В палате было тихо и пахло, как всегда пахнет в больничных палатах – лекарствами и чистотой. Странно, скажете вы, как чистота может пахнуть? Но Саша не сомневался, что именно так, как в большинстве больниц, а особенно – в их операционных палатах.
Гутентак при его появлении улыбнулся и слабо помахал рукой.
- Привет, сынок,- шутливо сказал он.- Когда мне сообщили, что приехал сын, я сразу понял о ком идёт речь. Чертовски приятно было услышать такое. А я, вот видишь, в одночасье стал слабым, как младенец – даже не могу сесть. Поэтому извини, что встречаю тебя в горизонтальном положении.
- Ничего, Иоганн Николаевич, ничего… У вас причина уважительная – вы собирались Богу душу отдать.
Саша присел на край кровати. Они помолчали.
- Сегодня я имел честь познакомиться с твоим новым приятелем, - вдруг произнёс Вольф, разглядывая капельницу возле своей кровати. Александр удивлённо посмотрел на него. – Да-да, с Флинковским. Ночью он нанёс мне визит, Саша, мы… немного пообщались.
- Это всё произошло из-за него?
Гутентак неопределённо поднял одну бровь:
- Возможно. Но и возраст тоже иногда играет роль, знаешь ли…Валидол ведь не помогает от старости.
- Что он вам говорил? О чём была беседа? Боже, - Александр ударил себя кулаком по колену. – Да кто же эта тварь и что ей от меня нужно? И при чём тут ты, Гутентак? Что он хотел от тебя?
Иногда они общались на «вы», но когда затрагивалась острая тема или разгорался жаркий спор по волнующему вопросу, то, не сговариваясь, и Саша и Иоганн Николаевич начинали друг другу «тыкать». Для простоты общения, как пояснял Вольф.
- Саша, друг ты мой, - ответил Иоганн Николаевич. – Неважно, о чём был разговор, важно другое: я понял, что Флинковский – не человек. Если ты не забыл наш вчерашний разговор, то он как раз и есть порождение чужой фантазии или некая сущность, неизвестно кем выпущенная через «дверь» в наш мир и пляшущая здесь под чужую дудку. Мне стыдно за то, что я не понял этого сразу, во время твоего рассказа.
- Как ты мог что-то предположить по моим рассказам?
- Ох, сынок, мне следовало просто отринуть гордыню и признать, что в мире всегда может найтись кто-нибудь мудрее старика Иоганна… Ведь ответ лежал на поверхности! Макар не является тем славным парнем, которого из себя корчит. Флинковский, или кто-то стоящий над ним, почуял мои подозрения, потому и состоялся этот ночной визит. Возможно, кто-то рассчитывал, что я умру от инфаркта на глазах Флинковского, а, может, задумывал что-то более эффектное, - неважно, - но приходил он именно из этих опасений. Из опасений, что я раскрою тебе глаза на то место, куда ты собираешься ехать. Кто-то боится, что ты передумаешь, Саша. Ты передумаешь?
Александр некоторое время задумчиво смотрел в окно, потом перевёл взгляд на Вольфа.
- Нет, – ответил он твёрдо. – Теперь я просто обязан поехать. Иначе получится, что струсил. В принципе эта трусость никого не коснётся, от неё никто не пострадает, но я сам буду стыдиться её. И навсегда, на всю жизнь, для меня останется непонятной Хангаслахденваара, Макар Флинковский и… - тут он подумал о женщине в пустом доме, – …и ещё много вещей, которые я должен увидеть и понять.
Иоганн Николаевич внимательно разглядывал его, словно видел впервые в жизни. Нельзя было понять: одобряет он Сашино решение или осуждает его.
- Это может быть дорога в один конец, Саша, – произнёс он ровным голосом. – Ты это понимаешь?
- Прекрасно понимаю. Но иначе нельзя, и это я понимаю тоже.
- Согласен. Но я ещё не всё сказал тебе о своих предположениях относительно того, кто управляет Флинковским.
- Выкладывай.
- Тогда начну с вопроса, ладно? Саша, почему в тебе столько злобы на окружающий мир? Я ведь не слепой и заметил это с первого дня нашего знакомства, так ответь: почему? Только честно, как перед самим собой!
Александр немного растерялся. Он поёрзал на стуле, почесал бритый затылок и, немного подумав, ответил:
- Почему столько злобы, спрашиваешь ты? Верно подметил. Хорошо, Иоганн Николаевич, я отвечу честно. Понимаешь, часто ловлю себя на мысли, на желании, чтобы вокруг всё и всегда было плохо, - вот хочешь смейся, хочешь нет, но это так, - потому что когда вокруг всё хорошо, то мне среди этого хорошего места нет, я чувствую себя лишним и ненужным. Я не радуюсь праздникам. Новый год, например, я с некоторых пор просто ненавижу. Раньше, в детстве, любил до безумия – Новый год представлялся мне сказкой с Дедом Морозом, с чудесами и подарками, со сбывшимися желаниями и разноцветно сияющей ёлкой, я ждал его с нетерпением. Но потом обнаружил, что Новый год – это всего лишь массовая оргия с пьянством, обжорством и развратом. А что, разве я не прав? Почему-то все считают, что на Новый год нужно отрываться по-полной, всячески прожигать жизнь и делать то, на что никто не решается в обычные дни! Словно 31 декабря не всего лишь последний день уходящего года, а последний день в их жизни! Вот поэтому мне ближе Рождество, в этот праздник такого не очень-то себе позволяют, ведут себя скромнее.
Да, я зол на всё и на всех. Потому что люди сами наплевали на то хорошее, что было в них, растёрли в грязи то прекрасное, что имели. И я злюсь за это на них. Я считаю, что люди недостойны и того немногого, что ещё осталось у них. Я зол на себя, потому что не могу ничего исправить, потому что и сам такой же, и потому что когда завожу об этом речь, надо мной смеются даже близкие друзья, а люди малознакомые смотрят, как на сумасшедшего. Вообще, странно, что ты ещё спрашиваешь, почему во мне столько злобы!
Иоганн Николаевич во время Сашиной тирады грустно смотрел на него, а в конце сказал:
- Именно это я и предполагал, Александр. Только замечу: злоба, ненависть никуда не ведут. Точнее, ведут в никуда. Ведь может случиться, что Флинковский, или что-то более сильное, что стоит за ним – творение твоих рук и твоей души. Он появился благодаря ненависти и ею живёт. А что касается того, что тебя иногда считают сумасшедшим, что над тобой смеются, то должен заметить: к тем, кто отличается образом мыслей или жизни, люди всегда относились как к сумасшедшим или, в лучшем случае, воспринимали как жуликов. Почему? Да потому что на фоне ярких и выделяющихся из общей массы людей, остальные острее начинают ощущать свою серость и похожесть, своё однообразие. Они завидуют тебе, им становится грустно от своей жизни, в твоём присутствии они начинают ненавидеть самих себя. Ты, словно небольшой лучик солнца высвечиваешь их посредственность, скучное существование и, зачастую, глупость и невежество. Не злись на них – они не могут быть другими, а ты можешь, в этом твоё преимущество, в этом твоя сила. Ты можешь помочь им, сделать их жизнь яркой и радостной вместо того, чтобы дуться и ненавидеть весь мир. Тогда и Флинковским не будет места на этом свете, они будут сидеть в своих Хангаслахденваарах, не высовывая носа. Только для этого нужно научиться любить, Саша, а ты, похоже, забыл, как это делается, да?
- Похоже, что да. Мне это трудно. И отношение к любви с недавнего времени у меня, мягко говоря, отрицательное. Я не верю в любовь.
- Вот это напрасно. Стоит пересмотреть взгляды.
- Пока не вижу смысла делать это. Мне это только повредит.
- Ага, ты боишься? Боишься полюбить, боишься измениться в лучшую сторону? Любовь меняет всё только к лучшему, Саша, и ты боишься стать лучше, боишься стать мягче и при этом, как думаешь, слабее? Зря, мой друг, зря…Зря стараешься воспринимать мир по принципу «что рационально – красиво, что нерационально – уродливо». Зря, Саша, не твоё это, и ты сам всё прекрасно понимаешь. Ты живёшь ожиданием смерти, ты устал оттого, что тебя окружает, но смерти нет, Саша, дорогой мой, за ней снова откроется мир и что тогда? Снова ненависть? Пойми: Смерть мимолётна, а Любовь – вечна. И вдруг то, что увидишь после смерти, будет не слишком-то отличаться от того, что ты видел при жизни? Я боюсь, Саша, что тебя не случайно пригласили в Хангаслахденваару. Кому-то очень приглянулась твоя злоба, он нуждается в ней, вот в чём весь фокус… Хотя я могу и ошибаться.
Вспомнив что-то, Гутентак заулыбался и сказал:
- Вчера ты удивлялся моему фокусу с огненным пальцем, требовал раскрыть секрет. Но сейчас я решил раскрыть тебе другую тайну, которая ещё более всё запутает, или, может быть, поможет найти ответ. Ты знаешь, часто, когда ты уходишь, я смотрю тебе вслед из окна, и вижу рядом с тобой большую овчарку…
Александр вопросительно поднял бровь.
- Да-да…Немецкая овчарка, большая чёрная с умными глазами. Она хорошая псина, я это чувствую… Но собаки, я полагаю, должны что-то охранять, а твоя болтается без дела. Что она охраняла и почему оставила свой пост? Может быть, она стерегла одну из тех дверей, которые ты выстрогал? Если это так, то не сумеет ли теперь кто-нибудь проникнуть в наш мир из того, другого? Но я рад одному: эта собака явно твой друг… Побольше бы друзей тебе, Саша, а то ты в последние годы стал очень одиноким.
Гутентак перевёл дыхание. Видно было, что долгая эмоциональная беседа утомила его, и Саша решил, что старику пора отдохнуть. Услышанная новость поразила его, но, несмотря на это, невзирая на сильное желание продолжить разговор, он сказал:
- Ладно, герр Вольф, я пойду. Тебе отдыхать и выздоравливать нужно, а я только мешаю.
- Ты мне нисколько не мешаешь, даже наоборот – без тебя я тут от скуки умер бы.
- Умер - не умер, но сейчас меня всё равно врачи попрут из палаты, я и так злоупотребил их доверием, просидел дольше положенного. Я подумаю над твоими словами, Николаевич. Я подумаю… Ну, бывай, старина! До встречи.
Иоганн Николаевич слегка приподнялся на кровати и пожал протянутую Сашей руку.
- До свиданья, Саша. Удачи тебе и… счастливого возвращения! Звони мне, ладно? А не то я стану волноваться и терзать своё больное сердце. Так что пожалей старика, звони чаще.
- Хорошо, Иоганн Николаевич, - усмехнулся Александр. – Буду звонить. Скажу Зое Ивановне, чтобы принесла вам из дома мобильник.
Он дошёл до дверей, повернулся и помахал Гутентаку. Тот в ответ поднял ладонь и печально улыбнулся.
Слишком уж, как показалось Саше, печально…
На улице светило сентябрьское солнце, и высокие тополя в больничном парке шумели в лёгком осеннем ветерке не успевшей ещё пожелтеть листвой. Люди спешили по своим делам, работали магазины, учреждения и конторы. Гремели трамваи, на перекрёстках гудели друг на друга нетерпеливые автомобили. Никому не было дела до того, что случилось с Иоганном Николаевичем, что в одной из палат этого выкрашенного в голубой цвет старого здания лежит на больничной койке пожилой человек, перенесший сердечный приступ. Выживет Гутентак или умрёт – городу было глубоко наплевать. Если умрёт – Город равнодушно, механически проглотит его тело, переварит в печи крематория и отрыгнёт в руки Саши и Зои Ивановны металлическую урну с тем малым, что останется от доброго и мудрого старика. Если выздоровеет, то опять же Городу это без разницы – Город просто ничего не заметит.
В Сашиной душе вспыхнула ненависть к этому нагромождению строений и скопищу людей. Вспомнив, что завтра уедет отсюда, он даже почувствовал облегчение.
«Плевать на Флинковского, в рот ему кочерыжку, как-нибудь с ним разберусь! Главное, подальше отсюда, из этого вонючего тараканника…»
Вспомнив обещание, данное соседке Вольфа, достал из кармана телефон и поспешил успокоить Зою Ивановну. Насколько это было возможно.
* * *
Платформы Ладожского вокзала остались далеко позади. Отхлынула от перрона людская волна, оставив некоторую часть своей массы в вагонах уходящего поезда. Колёса закончили раздражённый галдёж на многочисленных стрелках и теперь лениво перебрасывались своими «Куда-куда?» – «Туда-туда!», «Зачем-зачем?» - «Затем-затем!». Из динамиков вагонного радио Юрий Шевчук под аккомпанемент своей группы спрашивал «Что такое осень?», и в который раз сам же безрезультатно старался ответить на свой же вопрос…
Молодящаяся тётка - проводница быстро, словно напуганная таким количеством людей в вагоне, проверила билеты и ретировалась в своё купе.
Александр сел у окна, уставившись на мелькающие за стеклом опустевшие в преддверии наступающих холодов дачные участки, жёлто-красные пятна умирающей природы, на горизонт, придавленный тяжёлым осенним небом.
Остальные пассажиры, по давней традиции железнодорожных путешественников облачились в спортивные костюмы и возбуждённо сновали взад и вперёд с кружками, полотенцами и сигаретами. Около дверей туалетов и в тамбуре образовались пробки, как будто люди, попавшие на этот поезд, наконец-то получили долгожданную и доселе недоступную возможность умыться, напиться кипятку из бака, справить естественные надобности и всласть покурить.
Вид за окном угнетал Сашу. То ли пасмурный день был тому виной, то ли воспоминания о вчерашней встрече с дочерью и сынишкой… День прощания получился скомканным: из-за внезапной болезни Гутентака Саша явился намного позже назначенного часа и во время своей оправдательной речи не мог не заметить скептического выражения лица бывшей супруги. Аня снова не верила ему. Во время разговора он вдруг обнаружил, что она принюхивается, пытаясь уловить в его дыхании запах алкоголя, и вспыхнул от злости и обиды. Поняв всю бесполезность оправданий, махнул рукой, замолчал и посмотрел в её глаза. Анины глаза обладали удивительной способностью менять свой цвет, иногда они были серыми, а временами превращались в зелёные, почти изумрудные. За все годы жизни с женой Александр так и не смог догадаться, какие причины заставляли глаза Ани так радикально менять свой цвет. Говорят, что глаза – зеркало души человека. Какой же настоящий цвет твоей души, Аня? Тяжёлый равнодушно-серый или завораживающий восторженно-зелёный? Ведьма чёртова…
На улице Сашин план мероприятий сразу же рухнул. Маленький Федя неожиданно решил во что бы то ни стало отправиться к Грибоедовскому каналу на Банковский мост и вблизи рассмотреть златокрылых грифонов, про которых ему рассказывала бабушка. Он почему-то искренно верил, что мост называется Банковским потому, что сделан из банок, и доказать всю несостоятельность этой теории можно было лишь одним способом – отвезти к злополучному мосту, невзирая на то, что и грифоны, и мост, и предполагаемые банки, из которых, по представлению мальчика, мост собран - всё находилось далеко в стороне от нужного маршрута.
В вагоне метро было многолюдно. Рядом с Сашей втиснулась скандального вида толстая тётка с объёмистой сумкой и пятилитровой пластиковой бутылью подсолнечного масла в руках. Она тяжело сопела и вызывающе поглядывала на остальных пассажиров.
- Нам выходить на следующей, - негромко сказал ребятишкам Александр, но его слова заглушил пронзительный женский крик, раздавшийся от дверей вагона:
- Аннушка, ты куда подевалась? Двигайся ко мне! Следующая остановка - наша!
Толстуха с маслом натужно закряхтела и начала неукротимое движение вперёд, расслаивая человеческую массу, словно атомный ледокол арктические льды.
- Станция «Садовая! – прогнусили динамики.
Саша проводил Аннушку подозрительным взглядом: одна книга научила его настороженно относиться к Аннушкам с бутылями полными подсолнечного масла и, вдобавок, разгуливающими неподалёку от улиц с названием «Садовая».
Как все, кроме Феди, и предполагали, мост был сделан не из банок - как и большинство его питерских собратьев, он оказался обыкновенным симпатичным мостом. Но Фёдор ничуть не опечалился, потому что его вниманием сразу завладели сказочные грифоны.
- Папа, а мне вот этот улыбнулся! – указывая на чудовищ, воскликнул мальчик. - Он мне улыбнулся, честное слово!
Саша с опаской всмотрелся в жуткие морды монстров.
- Тебе повезло, сынок, - он присел на корточки рядом с сынишкой и обнял его.- Если грифон улыбнулся тебе - значит, ты им понравился. Обычно они не улыбаются.
- А почему? Почему они не улыбаются? Они ведь добрые!
- Добрые? Ну это как сказать… Им вообще-то не положено улыбаться – они здесь на боевом посту. По легендам грифоны охраняют спрятанные сокровища, и улыбаться им не положено по инструкции.
- А где здесь сокровища? – вытаращил глаза мальчик. – Давай их поищем? Найдём, станем богатыми и сможем купить новую машину.
- Федя, если бы здесь были сокровища, то найти их хватило бы желающих и без тебя! – «приземлила» младшего братишку Лиза. – Нет тут никаких сокровищ.
- Они были здесь раньше, - поспешил успокоить малыша Александр.- Видишь то большое здание? – Он указал рукой на другую сторону канала. – Раньше там размещался один знаменитый банк – место, где хранилось много денег и золота. И грифоны этого моста охраняли их от плохих людей. Вот поэтому мост и назвали Банковским.
- А сейчас там нет денег?
- Нет. Ни банка, ни денег в этом доме давно уже нет.
Федя хитро прищурился и сказал:
- Выходит, грифонам уже не нужно быть страшными и пугать людей. Они больше ничего не охраняют! Значит, и улыбаться им теперь можно!
Маленькие дети искренне верят в чудеса. И это хорошо - именно поэтому им интересно и радостно жить на белом свете. Потом дети вырастают, и наступает момент, когда они начинают стесняться своего детства. Они торопятся взрослеть, забрасывают привычные игры и книжки с картинками, перенимают у взрослых манеры разговора и поведения, и без сожаления прощаются с чудесами. А детство, как маленькая, выброшенная на улицу собачка, ещё какое-то время вьётся у их ног, поскуливает, забегает вперёд и встаёт на задние лапки, умоляюще заглядывая в глаза, но, в конце концов, отстаёт, теряется в людской толчее за очередным жизненным поворотом. Немного погодя повзрослевшие дети, конечно же, замечают образовавшуюся в их жизни пустоту, спохватываются, но вернуть обратно то волшебное и прекрасное состояние души уже не в силах. Саша очень оберегал детство своих детей, стараясь сохранить его как можно дольше, чтобы они как можно дольше верили в сказку – без веры в чудо и в победу добра над злом человек не вырастет хорошим человеком, он вырастает слишком рациональным и жестоким для того, чтобы быть хорошим. Уж кто-кто, а Александр это понимал лучше многих.
Когда они втроём, обнявшись, неторопливо пошли по набережной, удаляясь от моста с его крылатыми стражами, Александр в последний раз оглянулся и увидел, что грифоны, повернув свои пасти-клювы, улыбаются им вслед. Может быть, его сынишка своей верой сумел заставить их улыбнуться? Может, они простояли здесь двести лет вовсе не для охраны неведомых сокровищ, а в ожидании маленького мальчика Феди и его отца, которым была нужна эта улыбка?
Саша не стал гадать, отвернулся, и пошёл дальше. А мост остался стоять на месте в компании своих весёлых грифонов, и солнечные зайчики играли в каждой стеклянной банке, из которых он был построен.
* * *
В дверь купе втиснулось сияющее многоцветьем наложенной косметики лицо проводницы
- Чай принимать будете?
В вагоне за это время воцарилось относительное затишье, - пассажиры уже успели рассовать по местам свои чемоданы и сумки, в полной мере насладиться первыми впечатлениями, и теперь, угомонившись, забились на свои места, согласно купленным билетам.
- Но учтите, - продолжила проводница, - что скоро будет большая станция, и я закрою туалет! На двадцать минут!
- Тогда я сначала туалет приму, - проворчал, вставая, Саша.
Разноцветное лицо кивнуло и исчезло. Было слышно, как проводница, шествуя по коридору, распахивает двери других купе и задаёт один и тот же вопрос остальным пассажирам.
Несмотря ни на что, Александр любил путешествовать поездом. Заходя в вагон, человек перестаёт торопиться куда-нибудь, перестаёт размышлять о многих делах - потому что сколько о них не размышляй, но заняться ими можно будет лишь добравшись до пункта назначения. На время путешествия с тебя снимается всякая ответственность за происходящее, – её берут на себя машинисты, проводники, и огромное число других работников железной дороги, - от тебя уже ничего не зависит, и поэтому остаётся только любоваться пейзажами, мелькающими за окном, думать, читать, спать – в общем, делать то, на что никогда не хватает времени в повседневной жизни. Наслаждайся дорогой. Счастливого пути.
Те люди, что едут в одном поезде с тобой, на некоторое время становятся твоими соратниками и единомышленниками, поскольку у вас одна цель – успешно переместиться из пункта А в пункт Б, и практически все вы считаете, что в пункте Б всё будет лучше, чем было в пункте А, а любой ваш разговор в тамбуре между затяжками сигареты начинает вертеться именно вокруг этой темы: «в пункте А я занимался ерундой, а в пункт Б еду по важным и полезным делам». Всех пассажиров связывает желание наиболее приятно провести время вынужденного безделья, они придумывают себе занятия по душе и охотно помогают в этом соседям. Вы все находитесь в одинаковых бытовых условиях, и это равенство делает пассажиров ещё ближе друг к другу – поезд плюёт на то, какое место в социальной иерархии занимает тот или иной из вас вне его грохочущих по рельсам металлических коробок.
Возвращаясь из туалета с полотенцем, переброшенным через плечо, Александр едва не сбил с ног маленького мальчика лет пяти, таскающего по полу коридора пластмассовый самосвал – мальчишка непременно упал бы, не подхвати его Саша в последний момент.
- Вы меня чуть не раздавили, дядя! – обиделся мальчик.- Смотреть надо!
- Прости, малец, - улыбнулся Саша.- Ты настолько мал, что тебя легко не заметить. Ты бы перебрался играть в своё купе, а то затопчут ненароком…
- Я не маленький! – начался знакомый «Гимн Пятилетних Карапузов». - Я уже большой! Это вы, дядя, под ноги не смотрите…
- А чего ж ты, такой большой, у людей в ногах вьёшься? Если хотел, чтобы я тебя заметил, то нужно было подпрыгнуть и за коленку меня укусить, великан!
- Не хочу я вас за коленку кусать…
- Ну не хочешь - и не надо. Честно говоря, мне бы это не понравилось. Давай я тебе в качестве моральной компенсации «диролку» дам?
Мальчонка шмыгнул носом, прикидывая в уме, что может означать выражение «моральная компенсация», и, понадеявшись, что ничего плохого, робко кивнул. Саша достал из кармана спортивных брюк пачку жевательной резинки и протянул малышу:
- Зубов-то на всю пачку у тебя хватит? А то как бы ты последние не уработал…
- Хватит! – оптимистично заверил тот, выколупывая белую подушечку из упаковки.- У меня их ещё много. Смогу всю пачку изжевать. Спасибо.
Александр рассмеялся и, считая инцидент исчерпанным, двинулся было дальше, но мальчишка вдруг спросил:
- А зачем вам такие страшные буквы на груди, дядя?
Александр опустил взгляд на свою полурастёгнутую рубашку, предательски открывшую татуировку на груди в виде острых игл символического взрыва, внутри которого готическими буквами в две строчки было написано:
«После смерти отправлять только в рай.
В аду я уже был».
- Это так… Это просто рисунок на память.
- А что там написано? – неугомонный мальчонка получил свой «хлеб», вовсю жевал его, щурясь от удовольствия, и теперь требовал зрелищ.
- Ты давай…это…Иди к своей мамке и не приставай к людям, пострел!
- А кто такой «пострел»? Это кто умеет стрелять?
Дальнейшие разговоры привели бы к ещё большему количеству вопросов, Саше это было известно по собственному опыту: его Фёдор мог часами общаться с отцом только с вопросительной интонацией – и с этим ничего нельзя поделать, такой уж возраст! Поэтому Александр молча скрылся в своём купе.
Там он сел у окна и снова посмотрел на татуировку. Констатировал тот факт, что настолько к ней привык, что попросту забыл о её существовании, хотя сделана татуировка была как раз для того, чтобы не забывать ничего из того, что когда-то случилось с ним и его друзьями. Но забылось всё: и случившееся, и друзья – при попытке вспомнить их вместо большинства лиц возникали лишь размазанные образы, мутные пятна, словно неопытный оператор во время съёмки сбил фокус объектива видеокамеры. И от этого возникало чувство вины. И ещё злость. Злость на себя за то, что забыл, нарушив данное самому себе обещание, и злость на тех, чьи лица не мог да и не хотел вспоминать – на кой хрен вы вообще появлялись в моей жизни, за какие заслуги я обязан вас помнить? Всё хорошее, что имею, я получил только после того, как расстался с вами и со всем, что нас связывало, так что отцепитесь, оставьте меня в покое с вашей надуманной дружбой, с показными объятиями перед фотоаппаратом, с одинаковыми татуировками… Герои сраные, «в аду побывавшие» … Сопляки безмозглые, ничуть не умнее пятилетнего мальчишки, ползающего по полу вагона с игрушечным самосвалом в руках! Только ваши игрушки были намного опаснее и правила игры придуманы более жестокие, но играли-то всё равно по-мальчишески, и многие, в качестве веского аргумента, порой орали то же же, что и этот пятилетний малыш: «Мы уже большие!»
Они бездумно играли, заигрывались, и убивала их тогда не только война - они сами помогали ей своей дуростью: чего стоил хотя бы тот случай, когда пьяный в дымину Хохол, весело балагуря в кругу товарищей, случайно нажал на спусковой крючок и выпустил короткую очередь из «Калашникова» в лицо сидящего напротив армянина из Новороссийска? Мелочь, дело житейское, на войне – как на войне: армянина отправили домой в ящике, как погибшего при исполнении, а Хохол продолжал бухать в том же духе, и ничто его не брало – то ли Смерть любит идиотов, то ли боится? Только постоянно стал бормотать себе под нос - разговаривать с убитым им Тиграном, словно тот продолжал быть рядом,- а в остальном всё с ним было по-прежнему. Ничем его было не пронять, пока он сам, как-то ночью ужравшись до безумия, не вставил ствол автомата в рот и не выставил на всеобщее обозрение своё жалкое подобие мозга. Интересно, попал он согласно татуировке «прямо в рай»?
На войне можно всё. Если посылаешь человека на смерть, то нужно разрешить ему даже то, за что в обычной жизни полагается жестокое наказание. Война закрывает глаза на большие и мелкие шалости, её заботят другие дела, более важные, нежели застреленный Ара или застрелившийся Хохол, более глобальные, чем беспробудное пьянство, хороший косяк или ещё чего покрепче…
Война несправедлива – это всем понятно, но масштаб этой несправедливости всегда вызывал в душе Саши чувство негодования.
Два обкуренных дебила из сапёрной роты однажды ночью решили повеселиться и, с хохотом гоняясь один за другим, перекидали друг другу под ноги не меньше десятка гранат РГД. Никто из них не погиб, и даже полученные ранения нельзя было назвать серьёзными: наутро они повыдёргивали из своих рож и задниц кусочки жести, а что не сумели вытащить сами после вылезло с гноем. Лишь спиртом ранки помазали - и всё! А тихий псковский паренёк из взвода связи отошёл в кусты по малой нужде, зацепил растяжку, привязанную к такой же гранате, и едва не помер от множественных ранений и потери крови. Где справедливость, чёрт возьми?
Разве справедливо, когда свои же бомбардировщики сбрасывают смертоносный груз вам на голову, и в один миг все вокруг (все, кому не повезло) превращаются в горелый фарш, в мясо, приготовленное в микроволновке? Когда эти вопящие пережаренные тефтели с глазами таскали в медпункт, от них, оглушительно визжащих и беспрестанно шевелящихся, отваливались части тел. Судорожно сжимающиеся пальцы неимоверно растягивались в длину, а кожа сама соскальзывала на землю по горячему, разжижившемуся под ней человеческому жиру, следом за кожей кусками слезало мясо, оголяя бело-розовые кости. Они будто бы горели изнутри. Чем же таким окатили их тогда крылатые братья?
«Справедливость будете искать на гражданке, - любил говаривать их командир роты Безматерный (причём смысл его фамилии и манера разговаривать были абсолютно противоположны), - в данной местности и в данное время понятие справедливости я отменяю».
Знатной сволочью был ротный. Этот наркоман мнил себя и царём и богом, упивался правом сильного, кайфовал от безнаказанности, не брезговал отбирать у безоружных людей последнее, и даже двенадцатилетних девочек считал трофеями. Пал однажды, как это водится, «при исполнении». Правда, все сходились во мнении, что прикончил капитана кто-то из своих, но ведь он сам отменил всякую справедливость, так что какие обиды, верно?
«Награда нашла героя», - произнёс тогда над трупом Чарлик, и Саша отметил про себя, что это был первый случай торжества справедливости за долгое-долгое время. И, к сожалению, последний. Добро умеет эффектно побеждать только в сказках, а в реальной жизни оно молчит в тряпочку, когда бьющуюся в истерике девочку-подростка за волосы волочёт в палатку пьяный мужик в военной форме с капитанскими погонами.
«Что вылупился, питерский? – спросил пьяный Безматерный тем вечером у проходящего мимо Саши.- Осуждаешь, небось? До хера вас таких осуждальщиков в последнее время развелось. Не знаете, что эти черножопые обезьяны с нашими девками вытворяли…»
Глядя на его гладкую бесстыжую морду, Александру хотелось спросить, откуда он сам знает о том, что говорит, но вместо этого сказал:
- Почему же не знаю? Я это сегодня видел…
Глаза Безматерного сверкнули бешенством, рванулся он было, собираясь начать драку, но Саша двинул вверх стволом автомата, и ротный замер. Язык оружия предельно ясен, «Калашников» умеет призывать к миру.
- Спокойной ночи, капитан, - сердце стучало так, что свой собственный голос он услышал будто издалека. – Хороших снов тебе.
Повернулся и уже пошёл прочь, когда в спину услышал негромкое:
- И тебе того же…голландец обкуренный.
А потом награда нашла героя.
И Александр стал бояться рая, потому что если татуировка на груди – верный способ в него попасть, то нужно срочно от неё избавляться, так как там уже собралось огромное количество законченных мудаков, встречаться с которыми второй раз совершенно не хотелось. Тем более в вечности.
Бывшие сослуживцы раз в году организовывали встречи – заказывали один из ресторанов в Петербурге, и устаивали грандиозные попойки, в ходе которых хватали официанток за грудь и шлёпали их по задницам, бесконечно заказывали что-нибудь из надоевшего до тошноты репертуара «Любэ» и хором подпевали пьяными голосами. На определённом этапе пьянки вспоминались поросшие мохом давности личные обиды, оскорбительные слова, произнесённые десятилетие назад в дыму анаши, и вспыхивала заваруха, которая заканчивалась разбитыми мордами, милицейскими протоколами и возмещением убытков ресторану.
После второго такого сборища Александр перестал встречаться с боевыми товарищами. Тем более, что Чарлика, Гнома и Цыгана, – тех ребят, которых как раз и хотелось увидеть, - на второй встрече уже не было, и он догадывался почему: они так же, как и он сам, не хотели возвращаться в своё прошлое, не хотели вновь примерять на себя волчью шкуру, выть, скалить клыки и становиться частью бешеной стаи.
Есть поговорка, что война заканчивается, когда предадут земле последнего погибшего на ней солдата. Нет, любая война заканчивается лишь тогда, когда умрёт последний из тех, кто на ней побывал. А вплоть до этого момента она продолжается, просто люди перестают её замечать. Редкий солдат прошедшей войны способен стать нормальным человеком, водить детей на прогулки в парк, проводить приятные вечера с женой, пить пивко перед телевизором, отращивать живот и плевать на все войны в мире. Подавляющее большинство из них до последнего дня остаются неизлечимо больными, и лекарств от этой болезни ещё не придумано. Шлагбаум КПП - не скальпель хирурга: опускаясь за ними, он не отрезал прошлое, не отделил больное пережитое от пока ещё здорового будущего, и прошлое обязательно пустит свои метастазы.
Они сняли форму, но гражданская одежда теперь сидела на них как на корове седло. Там каждый считал себя личностью, был кем-то умелым и нужным. Каждый был частью чего-то большего – частью стаи. И насколько же трудно, вернувшись в свой обшарпанный двор, в свою малогабаритку, вдруг осознать, что ты такой же, как все вокруг – один на один со всем миром! Что теперь ты будешь так же, как все, копошиться в своих личных мелких проблемках, вкалывать на нудной работе, сводить концы с концами, периодически пить дешёвую водку с соседом, бродить по квартире в растянутых тренировочных штанах, а по ночам, в одиночестве, подвывать от обиды. Трудно выжить, если ты привык выживать с оружием в руках, а его у тебя отняли.
Мы все сошли там с ума. Каждый по своему, но все без исключения сошли с ума…
За окном темнело. Над верхушками почерневшего леса поднималась луна. Поднималась медленно, вся красная, будто от натуги.
«Красная луна – к чему примета? Ведь есть какая-то народная примета насчёт красной луны…»
Красная луна мчалась рядом с поездом, не отставая и не обгоняя его – единственный спутник, сопровождающий Сашу в этом путешествии. Она будет вместе с Александром в пути, она не оставит его и в далёком Заполярье. А потом, даст Бог, они вместе вернутся домой.
Саша какое-то время любовался ею, потом лёг в постель, по-армейски завернулся в одеяло с головой и спустя несколько минут уснул под ровный перестук колёс.
А луна продолжала лететь в тёмном сентябрьском небе, удивлённо таращась в окно поезда. Ей хотелось получше разглядеть и запомнить этого странного человека – такого усталого, растерянного, потерявшего свою дорогу и умеющего быть совершенно одиноким среди толпы соплеменников.
Часть 2
ПРОЗРЕНИЕ
Первое, о чём подумал Голландец, вынырнув поутру из мутного и беспокойного забытья, назвать которое сном не повернулся бы язык, было: «Я ещё жив».
Не открывая глаз, он пошарил рукой по столику возле кровати и, нащупав стекло бутылки, поднёс её к лицу и открыл один глаз, чтобы разглядеть этикетку.
Водка…
Аллилуйя.
Тихо застонав, с нечеловеческим усилием оттолкнувшись руками от дивана, он сел и, тяжело дыша, оглядел комнату и себя. Если комната находилась в более-менее приличном состоянии, то о собственном внешнем виде этого Голландец сказать не мог. Первое, что резануло глаз: ботинки. Сами по себе ботинки на ногах ничего ужасного не означали, но наряду с их наличием на теле отсутствовали брюки – они валялись на пути между прихожей и комнатой. По-видимому, хозяин по возвращении домой так торопился в кровать, что снял их прямо на ходу. Но как удалось стащить их с себя через обувь? И ведь такое происходит не впервые… Опять в голове пронеслась пугающая своей смелостью версия снятия штанов через голову, и в очередной раз была отброшена, как совершенно фантастическая. Отчаявшись найти разгадку, Голландец потряс головой, налил в стакан водки и залпом выпил. Вкуса он не почувствовал, поэтому запил водку минералкой лишь по отработанной до автоматизма привычке. Ровно через две минуты он прикурил сигарету и, с удовлетворением наблюдая за улучшением своего состояния, начал складывать воедино мозаику из разрозненных осколочков памяти.
То ли принятая доза была слишком большой, то ли организм был ослаблен дозами вчерашними, но похмелье не просто отступило - на смену ему пришла безудержная жажда действий и общения. Тщетно стараясь найти мирное применение так некстати открывшимся в нём энергетическим резервам, Голландец, топая ботинками по паркету, бесцельно заметался по квартире, распахнул окно и лёг животом на подоконник, подставляя голову холодному ветру и поплёвывая вниз. Старушки, сидящие на лавочке у подъезда, умолкли и устремили на него свои укоризненные взгляды, настороженно следя за сносимыми ветром в их сторону «голландскими» плевками.
- Доброе утро! – крикнул им Голландец и энергично замахал рукой.- Как здоровьишко, бабульки? Гляжу, никто из вас нынче ночью в морг не переехал?
Шутку не оценили, бабки испуганно закрестились, донеслось сказанное вполголоса «пьянь» и «тунеядец», а потому он переключил своё внимание на пенсионера, выползавшего на балкон по соседству:
- Шолом, Иван Израилевич! Почему вас в синагоге в последнее время не видать? Все дети израилевы про вас спрашивали, а я и ума не приложу, что детворе ответить…
Иван Израилевич презрительно зыркнул в сторону назойливого соседа, молча ткнул в направлении Голландца пальцем, затем указал им на свою задницу и, вытянув губы в трубочку, издал чмокающий звук поцелуя.
- Вот так дела! – заорал в ответ пьяный нахал.- Вот оно что! Неужто решились всё-таки проклизьмиться? Иван Израилевич, при вашем-то геморрое… Всё сам да сам! Не бережёте вы себя, ой, не бережёте!
Старушки как по команде заинтересованно задрали вверх головы, а пенсионер, весь красный от гнева и смущения, поспешил удалиться, на прощание змеинно прошипев «сучёныш!» и погрозив кулаком.
- Мой город взорвётся хрустальным дождём поутру, - запел Голландец.-
И с городом этим мы снова затеем игру:
Он ветром завоет унылую песню свою,
А я на балконе сижу, наливаю и пью!
В комнате зазвонил мобильный телефон.
Будь проклят тот день, когда людскую жизнь искалечило это ужасное изобретение, жуткий монстр под названием «Мобильная связь»! Вместе с весьма сомнительными плюсами при пользовании сотовым телефоном вы получаете несоизмеримо большую массу неприятностей и неудобств. Теперь, делая в квартире ремонт и раскорячась где-нибудь на стремянке под потолком, вы вынуждены бросать всё, спускаться вниз, искать в строительном мусоре эту вопящую пластмассовую коробочку для того, чтобы услышать: «Это я, сынок, твоя мама. Ты сейчас можешь говорить?». Господи, да ведь перед этим я полдня валял дурака, и никто не звонил, чтобы узнать могу ли я разговаривать по телефону! Половину дня телефон молчал!
Или, сожрав какую-то фастфудовскую гадость, ты врываешься в ближайший сортир, практически на ходу сдёргивая штаны, и в самый ответственный момент звучит настойчивый продолжительный вызов и:
«Милый котя, чмоки-чмоки, я так скучаю по тебе, давай встретимся и попробуем начать всё сначала?»
Как романтично, не правда ли?
Ты не звонила уже целый месяц, так какого же хрена именно сейчас?! Или в наше высокотехнологичное время каждый желающий способен определить, чем именно занимается нужный ему абонент, чтобы подловить несчастного в самое неподходящее время, и лично я просто не в курсе этой новой подключаемой опции?
В пятницу начальник сообщает вам, что в эти выходные, возможно(!), придётся выйти на работу.
-Возможно, придётся поработать, - говорит он, мило улыбаясь.- Но, надеюсь, что всё же обойдётся без аврала. Вы только на всякий случай никуда не уезжайте и будьте «на телефонах».
Какое коварство! Накрылась поездка на дачу, отменяется рыбалка с друзьями, все планы рушатся – выходные дни вроде бы и выходные, но в то же время тебе не принадлежат. И ты не принадлежишь самому себе – тобой распоряжается маленький прямоугольничек с чипами и микросхемками внутри, он скажет тебе когда и что следует делать!
Нынче неверный муж лишён полноты сладостных утех в объятиях хмельной красавицы, потому что его бдительная супруга напрочь изничтожит романтику любовных свиданий своими назойливыми звонками! И отключить телефон тоже нельзя – это покажется ей очень подозрительным!
Аккуратный водитель попадает в аварию: ответив на звонок заботливой тёщи, на который просто нельзя не ответить, и услышав: «Василий, вы где? За рулём? Заскочите в аптеку за мазью от радикулита и не лихачьте на дороге!», врежется на светофоре в зад какого-нибудь большого и дорогого автомобиля!
Но больше всего страшат ночные звонки. Это отдельная категория звонков, которая как прижизненная адова мука назначается тем, чьи грехи, вероятно, переполнили чашу Божьего терпения, и Он решил не откладывать свою кару до дня Страшного Суда.
Разве не приносит страдания пробуждение в полтретьего ночи для того, чтобы услышать пьяное женское глупое:
«Привет…Чё делашь?»
Что я делаю в половине третьего? Сплю, мать твою!
«А мы с Катей решили пивка выпить. О тебе говорим…»
Но дальше ещё страшнее:
«Что-то так захотелось услышать твой голос…»
И потом не менее часа ты слушаешь в трубке долгое нежное бессвязное сюсюканье, плавно и беспричинно переходящее в истерический плач, внимаешь хлюпанью соплей и слюнявому чмоканью в твоё ухо, пытаешься успокаивать её, но потом, смирившись с неизбежным, просто лежишь и слушаешь этот монотонный ночной бред, понимая, что по окончании оного заснуть уже не сможешь.
Мобильники изведут нас на корню, это какой-то заговор против человеческой расы, уж поверьте…
Но, как было сказано ранее, есть от их работы и кое-какие плюсы.
Если бы не мобильный телефон, Голландец просто-напросто забыл бы про человека, о приезде которого был предупреждён. Мало того, что этого человека нужно встретить, его следует развлечь, развеять, показать красивые места - сделать всё, чтобы парень не скучал в диких северных местах и получал яркие впечатления…
Голландец в изнеможении плюхнулся на диван и схватился руками за голову. Бросил взгляд на настенные часы - они показывали без четверти двенадцать и, значит, времени было в обрез. Но какой-то замечательный план зародился в его голове, потому что на губах заиграла хитрая улыбочка, ладони отбили по голым коленкам затейливую дробь, он снова уверенно налил и выпил водки.
- Пора действовать!- поднявшись, он подошёл к большому зеркалу в бронзовой раме, висящему на стене в передней и зачем-то занавешенному куском серого полотна. Несколько секунд постоял перед ним и сорвал ткань и критически осмотрел своё отражение. Отражение выглядело неважно, оно было помятым и опухшим, волосы торчали во все стороны, да и худые волосатые ноги не добавляли привлекательности, поэтому оригинал мрачно насупился, покачал головой, и пробормотал под нос:
- Нет, в таком виде гостей не встречают!
После этого он на несколько секунд зажмурил глаза, как будто пытаясь вспомнить что-то важное, а когда вновь широко распахнул их и уставился в зеркало, то широкая улыбка озарила его лицо: лёгким движением он смахнул с плеча отлично сидящего костюма несуществующую пылинку, поправил галстук и оценил глянцевый блеск туфель. Щёки были чисто выбриты, волосы причёсаны, от следов вчерашнего пьяного разгула не осталось и следа.
«Вот теперь можно встречать дорогого гостя»
И уже не Голландец отражался в зеркале – напротив него, в Зазеркалье, стоял мужчина в синих джинсах и кожаной куртке с поднятым воротником. Козырёк его кепки был надвинут на глаза, на пальце правой руки он лениво покручивал кольцо автомобильного брелка с ключами.
- Ну что ты стоишь, чего ждёшь? – ворчливым тоном обратился хозяин квартиры к человеку в зеркале.- Гость прибывает, и тебе предстоит его встречать. Справишься, Таксист?
- Непременно, - ответил тот, продолжая вертеть ключом. – Обычная работа. Времени ещё целый вагон. Какие-нибудь особые указания будут?
- Будут! Прекрати крутить на пальце ключи.
- Прости, шеф: привычка… Гостя привезти сюда или сразу?..
- Сюда, - оборвал Таксиста Хозяин.- Туда ему ещё рановато. А теперь ступай и делай свою работу.
Таксист повернулся, сделал шаг, но, вспомнив, вновь взглянул через плечо на Голландца:
- Чуть не забыл, шеф: отличный костюмчик!
- Спасибо. Я ведь, ты знаешь, дерьма не держу. Ну, иди же куда собрался, иди…
Контуры фигуры расплылись, потеряли очертания, на короткий миг Таксист превратился в мутное бесформенное пятно и исчез вовсе. Размеренно колыхавшаяся во время разговора ртутная поверхность старинного зеркала успокоилась, затвердела, и опять отражала лишь небольшой участок обыкновенной городской квартиры и облачённого в прекрасный чёрный костюм Голландца, который ещё раз напоследок удовлетворённо оглядел себя с головы до ног, пригладил рукой волосы, аккуратно завесил зеркало полотном и тоже покинул квартиру. Только, в отличие от Таксиста, вполне привычным и естественным образом – через дверь.
Впереди у него был трудный, насыщенный делами и хлопотами, день.
* * *
На площади перед вокзалом в тот час было много автомобилей. А вот людей совсем не было - люди предпочли прятаться от холодного дождя и ветра в залах ожидания, и поэтому никто не заметил внедорожника цвета морской волны, с негромким урчанием вынырнувшего из большой зеркальной витрины соседнего здания и припарковавшегося на стоянке среди других машин. Из него не спеша вышел мужчина в синих джинсах, кожаной куртке и кепке с козырьком, надвинутым на глаза, и, покручивая на пальце брелок с ключами, направился внутрь вокзала. Он не обращал внимания на холод и дождь, на гонимые ветром смятые пачки сигарет и пластиковые стаканчики. На его лице читалось равнодушие ко всему - ему было скучно на вокзале. То ли дело раньше: таксисты и бездомные бродяги, потасканные, ярко размалёванные девицы, готовые сделать минет за «полтинник», милиционеры с дубинками – каждого он знал в лицо. Он знал, чем живёт каждый из этих персонажей вокзальных историй, чем занимается и какие тайные грешки носит в своей душонке. И каждый раз, когда прежде ему доводилось бывать здесь, все они под светом флюоресцирующих ламп вокзала казались бледными жуткими мертвецами. Ходячими трупами. Но тем и были интересны.
Однажды Голландец вслух прочитал при нём фразу, назвав её полной бессмыслицей: «Убожество во всей своей красе». Голландец хоть и очень умный человек, но и он порой кое в чём ошибается – для Таксиста фраза не была бессмысленной. «Убожество во всей своей красе» – это прежний Вокзал с его постоянными обитателями.
Но теперь всё стало другим. Вокзал изменился, каким-то невероятным образом очистился, и все старые знакомые – ходячие трупы – вдруг исчезли. Их близкое незримое присутствие, слабый «трупный запах», всё равно ощущался, порождения ада были где-то неподалёку, это точно, но не на вокзале, а залы и коридоры заполнились безликими одинаковыми серыми людишками с сумками, чемоданами в руках и с громко кричащими детьми подмышкой. Тоже убожество, только потерявшее свою красу. Вокзал и впрямь стал скучным.
Таксист шёл через залы, и люди расступались на его пути, сами не понимая причины, по которой их охватывало неодолимое желание держаться подальше от этого человека. При его приближении они начинали ощущать внутри себя холод и непонятную тревогу, кого-то охватывало плохое предчувствие, кто-то испытывал нечто похожее на брезгливость, но все до единого, отчего-то страшась взглянуть в лицо этому на первый взгляд обычному парню в кожаной куртке, быстро отступали в сторону.
Проходя под дисплеем электронных часов, Таксист недовольно поморщился: нужный ему поезд прибыл пять минут назад.
Саша покинул вагон вместе с остальными пассажирами. Согласно договорённости, встречающий его человек должен был первым позвонить и найти его. Но телефон молчал, и Саша, несколько растерявшись, присел на скамейку у лестницы, ведущей в здание вокзала. Почти сразу же к нему подсела бабка в широченной юбке и застиранной фуфайке с огромной «челночной» сумкой. Полуоткрытую сумку, из которой торчали хвосты рыб, она с кряхтеньем шлёпнула на землю, а сама тяжело плюхнулась на скамейку, взмахнув юбками. То ли от сумки, то ли из-под бабкиных юбок пошёл такой «аромат», что Саша невольно сморщился и судорожно сглотнул, пытаясь подавить рвотный рефлекс – запаха рыбы он не переносил всю жизнь, сколько себя помнил. Бабка покосилась, заметила в его руках баночку с безалкогольным пивом, которое Александр перед тем достал из своей сумки, в её глазах сверкнул недобрый огонёк и, поправляя на голове сбившийся набок платок, она злобно пробубнила:
- С утра глаза зальют и перегаром своим на всю улицу воняют…
Саша, приложившийся в этот момент к баночке в надежде успокоить свой взбунтовавшийся желудок, поперхнулся от такой наглости. Он собрался было обратить внимание старухи на то, что по концентрации «благоухания» как раз именно ей нет равных среди всех присутствующих, включая тепловозы, но бабка уже более миролюбиво посмотрела на него и сказала:
- Да ты не ерепенься, мила-ай! Пей своё пиво спокойно, пей… Я вот тебя только спрошу: свежая рыбёшка не нужна, а? Её только сегодня утром дедка мой из сетки вынул, ещё дышит, вроде, сердешная…Вот сам посмотри!
И она пару раз сильно ударила по сумке носком сапога - видно, надеясь на то, что какая-нибудь «рыбёшка» своими предсмертными стонами докажет правдивость её слов. Но рыбы промолчали, Александр отрицательно замотал головой, а старушонка, ничуть не смутившись, продолжила:
- Ты смотри, не прогадай! Наша с дедом рыбка всегда свежая, всегда вкусная. Мы из местных, из лопарей, и можем ловить любую безо всяких там лицензий и разрешений: хоть красную, хоть серо-буро-малиновую – государство позволяет. И если понадобиться рыбка хорошая, - тут она понизила голос почти до шёпота, - али икорочка красная, то звони – всё сделаем в УНО МОМЕНТО!
Она быстро нацарапала что-то на листочке, вырванном из старого, как и сама бабка, тёртого жизнью блокнотика, и, заговорщицки оглянувшись, сунула его в руку Саше:
- Тут я для тебя наши координаты оставила. Мы сами не мурманские, а из Трещино – деревушка такая в часе езды отсюда. В случае чего выходи на меня через Марусю из здешнего буфета – она нас знает хорошо, я ей и эту рыбку сейчас по сходной цене скину. Чаклины наша фамилия, запомни, мила-ай.
И старуха с живостью поднялась, оторвала от земли свою неподъёмную сумку с торчащими во все стороны рыбьими хвостами и уверенно зашагала по перрону.
Глядя вслед этой странной женщине, Саша посмеивался:
«Чаклины из Трещино? Это надо ж! Настоящий чаклинг из настоящей трещины сидел на одной скамейке со мной! Нужно было сфотографироваться вместе с ней! Не успел сойти с поезда, и нате вам - сразу такая удача!»
- Александр Иванович? – весёлые мысли оборвал голос, раздавшийся позади. Александр повернулся и увидел Таксиста.
- Да, это я.
- Меня просили встретить вас и доставить на место. Аккумулятор моего телефона сел, позвонить не смог, но на всём перроне из мужчин лишь вы один, так что звонить не пришлось. Машина на стоянке, прошу! – и Таксист жестом пригласил следовать за ним. Саша перекинул через плечо спортивную сумку, выбросил пустую пивную банку в урну и пошёл. По пути до автостоянки он всё ждал, когда Таксист наконец-то назовёт своё имя, но тот, по-видимому, не собирался этого делать, а спросить самому Саше мешала несвоевременно появившаяся робость и боязнь показаться навязчивым. В конце концов, если парень не хочет представляться, то это его дело и, возможно, на то у него есть какие-то причины.
Дождь уже прекратился, и из-за серых туч выглянуло солнце. Город, казавшийся из окна поезда серым и неприветливым, радостно засверкал красками, зашумел, задвигался. Мурманск заулыбался.
- Город обрадовался вашему приезду, - словно прочитав мысли Александра, бесцветным голосом сказал Таксист и, нажав кнопку на брелке, пискнул сигнализацией автомобиля.
Гость с интересом оглядел машину.
- Кореец?
- Точно, он самый.- Голос Таксиста зазвучал теплее.- Мой старенький друг-вездеход. Двухлитровый двигатель, два моста, полная механика – ну просто прелесть! Никогда меня не подводил, несмотря на очень трудные периоды жизни, и однажды я поклялся никогда с ним не расставаться.
- Вы это серьёзно? Но ведь со временем машина не становится новее! Всё равно когда-нибудь придётся покупать другую!
Таксист почему-то обиделся, оставил Сашино замечание без ответа, сел за руль и запустил двигатель.
- Сядьте и пристегнитесь, Александр Иванович. Сразу хочу предупредить: в дороге я буду много курить и слушать только ту музыку, которая нравится мне. Вы ведь не против?
Вопрос прозвучал риторически, и Саша покорно склонил голову в знак согласия. Он начинал чувствовать себя очень неуютно рядом с этим неулыбчивым человеком, который, похоже, вовсе не слышал о таких общеизвестных вещах, как вежливость, деликатность и гостеприимство.
Автомобиль вырулил с парковки, влился в поток себе подобных, и Александр вмиг позабыл о плохих манерах Таксиста. Он радостно вертел головой по сторонам, разглядывая этот новый для него, раскинувшийся на берегу морского залива Город, окружённый сопками, раскрашенными осенью в разные цвета. В небе, обогнав машину, пронеслись три серебристых чайки, и одновременно, как звено истребителей, легли на правое крыло и взяли курс на порт – туда, где высились башни погрузочных кранов и где у причалов дремали после своих морских трудов корабли.
Мурманск чем-то напомнил Саше Петербург, он чем-то неуловимо был похож на его родной город, как младший братишка бывает похож на старшего. Но этот братишка имел и множество своих личных отличительных черт, которые, при всём стремлении походить на старшего брата, всё же делали его особенным и неповторимым. Во-первых, он был намного моложе. Во-вторых, Мурманск не мог позволить себе роскошествовать и жить на такую же широкую ногу, как аристократичный и блистательный Питер. Его не баловали природные условия, близость Арктики заставляла всегда быть начеку, в постоянной боевой готовности. Мурманск был чрезвычайно занятым городом – он трудился, чтобы выжить. И хотя Саше пока было немного ведомо подробностей о его жизни, но он с радостным удивлением отметил одно важное отличие - Мурманск не вызывает у него привычной ассоциации с тараканником.
Машина промчалась по Прибрежной, миновала длинный мост через Кольский залив, на другом берегу которого, прямо за широкими воротами яркой сентябрьской радуги, открывалась долгая и безлюдная трасса. Через приоткрытое окно в салон врывался свежий морской воздух, смешанный с запахами осеннего северного леса, и, если бы не ожесточённо дымящий сигаретой и бросающий косые взгляды Таксист, Саша вполне мог бы в эти минуты чувствовать себя счастливым.
Промелькнули последние постройки за городской чертой, и теперь, среди низкорослых берёзок и кустов, Таксист прибавил скорость. «Прибавил» - пожалуй, слишком мягкое определение его действий: он нажал педаль газа в пол до упора, и автомобиль послушно, и даже, как показалось пассажиру, радостно рванул вперёд, вдавив Александра в спинку кресла. На душе стало тревожно.
- Ничего что мы так быстро едем? – нервно поинтересовался он у водителя, который был так плотно окутан табачным дымом, что уже напоминал гусеницу в коконе.- Вдруг пост ДПС или ещё чего?..
На этот раз Таксист даже не удостоил Сашу презрительным взглядом, как будто того и не было в машине, и вместо ответа нажал кнопочку на панели CD-плейера и:
«…Карусель кружится, крыльями шурша.
И вот моя жизнь танцует
На пригородных рельсах –
На лезвии ножа…»
Саше стало совсем неуютно: «И песню-то включил такую… чёрт, как нарочно!» Ничуть не сбрасывая скорости, устрашающе кренясь, автомобиль вошёл в крутой поворот, Сашу прижало к пассажирской двери, и его руки непроизвольно ухватились за сиденье. Подумалось, что машине ни за что не удержаться на дороге, что центробежная сила сорвёт её с асфальта, но внедорожник благополучно миновал опасный участок и снова катил легко и весело.
«Если я рухну – рухну как-то не так! – вещал Борис Гребенщиков, песни которого при нормальных обстоятельствах всегда доставляли Саше удовольствие. – Нас у Бога много: килограмм на пятак!»
«А рухнуть-то здесь, похоже, легко!» - грустно подумалось Александру, когда машина пролетала участок, где рядом с обочиной, почти отвесно обрывался вниз метров на пятьдесят каменистый склон. Одно неосторожное движение рулём – и при такой скорости в мгновение ока слетишь с асфальта и закувыркаешься до самого дна.
«…У каждого в сердце разбитый гетеродин.
Отженись от меня, пока не поздно,
брат никотин!»
Услышав слово «никотин», Таксист, только что выбросивший свой окурок в окно, снова потянул из кармана пачку.
«Это он специально делает, старается действовать наверняка: не разобьёт, так отравит за долгую дорогу».
Окончательно осознав, что ничего изменить он всё равно не в силах, Саша решил плюнуть на окружающую действительность и попытаться вздремнуть, чтобы таким образом отвлечься от мыслей о грозящей автокатастрофе и заодно, при удачном раскладе, просто скоротать время пути.
Автомобиль катился плавно, слегка покачиваясь на неровностях дороги, как надёжный корабль на морских волнах, из дефлекторов отопителя в салон вливались тёплые воздушные струи, двигатель гудел негромко и усыпляюще монотонно. От равномерного тихого гула и тепла Саше вдруг стало уютно и спокойно: его глаза начали слипаться, а спустя несколько минут он уже проваливался в спасительное дремотное забытьё.
Машина оторвалась от земли и взмыла над дорогой, уверенно набирая высоту. Когда вершины сопок оказались далеко под колёсами, Таксист выключил двигатель, и наступила тишина, нарушаемая лишь шорохом встречного ветра, бьющего в лобовое стекло. Саша заметил на одной вершине остолбеневшего от удивления зайца, который встав на задние лапы, таращился на пролетающее железное чудище. Александр приветливо помахал ему рукой и повернулся к Таксисту:
- Теперь я понимаю, почему вы не желаете расставаться с этой тачкой! – крикнул он водителю.- Я не расстался бы с ней никогда и ни за что! Это же просто чудо какое-то!
- Настоящее чудо, - согласно кивнул Таксист, и в его голосе слышалось тепло – почти такое же, как воздух, что выливался из дефлекторов. – Знаешь, чудеса всегда рядом, просто мы их не видим, не замечаем, а ведь нужно всего лишь протянуть руку. Люди этого не желают, они занимаются совершенно иным – своими бессмысленными и ненужными делишками, помогающими им добывать корм. Они тратят свою жизнь на глупости, думая, что ещё успеют увидеть множество чудес и насладиться ими в полной мере. И ошибаются. И я ошибался. Когда появился этот автомобиль, я сумел сквозь его стёкла увидеть то, мимо чего проходил в течении всей жизни, не останавливаясь. Я увидел мир совершенно иным, я увидел миры иные, я стал замечать двери, и научился входить в них…
- Двери? – воскликнул Саша. – Вы сказали «двери»? Что вы имели ввиду?
- Это долго объяснять, а объяснять я не умею, - грустно улыбнулся Таксист.- Скажу лишь, что мне никогда в одиночку не удалось бы узнать всего этого, открыть для себя другой, лучший мир – я увидел его, только оказавшись внутри этой машины. Но теперь-то я счастлив. Мы оба счастливы - и я, и моя машина. Каждый получил желаемое. Посмотри вниз, смотри получше! Ты уже теперь видишь больше, чем видел до сих пор, и многое уже становится понятным, ведь правда?
Под ними, насколько хватало взгляда, раскинулась волшебная страна: многочисленные чаши ослепительно-синих озёр и величаво-строгие серые скалы, быстрые речки в каменистых руслах сверкали серебряными брызгами порогов и высились лесистые сопки, похожие на мохнатые спины огромных неведомых животных, погрузившихся в долгий сказочный сон. Это была страна великанов и гномов, страна злых и добрых магов, уродливых троллей и прекрасных эльфов. Где-то среди скал до сих пор бродил могучий Тор, грохоча своим изрядно поржавевшим за столетия молотом, и коварный состарившийся Локки, скрежеща недобрым кашляющим смехом, строил людям козни ради собственной потехи. Александр увидел стада оленей, кочующих в поисках новых пастбищ, бесчисленные стаи лебедей на синей глади озёр, старого облезлого медведя, присматривающего себе берлогу для долгого зимнего сна… Он смотрел на огромные гранитные валуны и понимал, что эти обычные на вид камни могут открывать людям великие тайны и исполнять желания, стоит только прикоснуться к ним…
- Я теперь смогу так видеть всегда? Как мне научиться видеть и чувствовать это всегда?- спросил Саша.
- Там, куда ты едешь, тебе всё станет понятно, ты всему научишься. Просто старайся быть внимательным, потому что иногда, долго поднимаясь вверх, вдруг оказываешься ниже, чем мог предполагать. И наоборот: чтобы попасть на самую высокую вершину, порой нужно упасть в глубокую пропасть. - Таксист хитро подмигнул, и, заметив на Сашином лице недоумение, со вздохом прибавил:
- Я же говорил, что не умею объяснять…
Панель аудиосистемы моргнула голубым светом и из динамиков зазвучала какая-то тихая и прекрасная песня, такая же волшебная как мир, лежащий внизу.
- А я, если честно, вообще сомневался: стоит ли мне ехать в ваш край, - вдруг признался Александр и испугался: вдруг этим признанием обидит своего попутчика?
Таксист не обиделся.
– Но я поехал, - продолжил Саша. – Поехал, потому что мне показалось, что это…э-э… это неизведанная дорога, по которой можно начать новый путь и найти…
-…свою «отворотку»? – прервал его Таксист и быстро пояснил: – Ну, «отворотку» - прилегающую к основной трассе малозаметную дорогу, проехав по которой какое-то расстояние, прибудешь в место, где всё будет хорошо. Где сбываются мечты. Ты именно это хотел сказать?
- Наверное, да – «отворотку»… Можно назвать и так.
- Ты найдёшь её, - убеждённо кивнул Таксист. – Найдёшь обязательно. Я ради такого дела и жизни не пожалел бы…
Он помолчал, и с плохо скрываемой грустью произнёс:
- Скоро на пути появятся люди, и нам нужно снизиться. Поедем, как все… А напоследок я вот что скажу: будь осторожен. Это мой добрый совет -будь предельно осторожен! Потому что за всё и всегда приходиться платить, вопрос лишь чем и в каком количестве. Смотри, чтобы цена оказалась не слишком велика, парень…
Он проснулся от сильного толчка. Машина резко затормозила и остановилась на обочине. Таксист, выругавшись, вышел и стал осматривать правое переднее колесо. Вдоволь наглядевшись, он попинал колесо ногой и вернулся на своё место.
- Что случилось? – осторожно поинтересовался Саша.
- Яма оказалась не слишком велика, парень! – ответил Таксист. – Иначе улетели бы мы с тобой с дороги к чёртовой бабушке без переднего колеса. – Он матерно выругался и завёл двигатель. – Эти дорожники вообще обнаглели, уроды! Представляешь, этот асфальт положили всего два года назад! Ну скажи мне: похоже, что ему всего два года? Веришь в это? Да вот хрена лысого – на вид ему целый миллениум, мля! Дыра на дыре, как будто его ещё Харальд Серый Плащ со своими вестфольдингами укатывал!
- Кто укатывал?
- Так, никто… - буркнул Таксист. - Местный фольклор. Ты, кстати, неплохо вздремнул – три четверти пути провёл в «анабиозе», как астронавт.
Александр взглянул на наручные часы: с начала их поездки прошло около двух часов! Не может быть, чтобы его сон был таким долгим! Или всё-таки это был не сон?
- Как-то очень быстро мы такое расстояние ПРОЛЕТЕЛИ, - медленно произнёс Саша, делая упор на последнем слове и краем глаза следя за выражением лица Таксиста. Но тщетно: водитель, не отрывая взгляда от дороги, лишь самодовольно усмехнулся:
- А то ж! Не машина у меня – ласточка!..
* * *
Запыхавшийся Голландец ворвался в небольшое кафе в центре города и, окинув быстрым взглядом помещение, направился к барной стойке, за которой хозяйничала симпатичная молодая женщина. Её длинные пышные волосы были жгучего чёрного цвета – чернее, чем сама тьма преисподней, а близкие к идеалу лицо и фигура должны были как магнит притягивать мужские взоры. Заметим, однако, что эта красавица, давно привыкшая к всеобщему назойливому вниманию, в подавляющем большинстве случаев игнорировала любое проявление интереса к своей персоне - чаще оно тяготило её, нежели радовало. Сейчас она с угрюмым видом расставляла бутылки с напитками на полках и, заметив в зеркалах отражение улыбающейся физиономии гостя, резко повернулась.
- Вот тебе раз! – язвительно протянула девица, всплеснув руками.- Явился – не запылился! Спасибо, что почтил своим визитом, дорогуша, но поверь: целый век тебя не видела и ещё бы один не видеть!
- Ну хватит, хватит, Тайна! Что ты в самом деле? И не смотри на меня так – дыру прожжёшь! – Голландец, нисколько не смутившись от более чем прохладной встречи, облокотился на стойку и игриво подмигнул:
- Плеснула бы чего-нибудь в стакашок за встречу, а?
- Уже разбежалась плескать-то! – проворчала Тайна, одновременно ставя перед ним стакан и наливая из бутылки. – Ты ведь никогда просто так не заглянешь. Тебе снова что-то от меня надо, так ведь?
- Ну зачем ты так, вампирёныш мой сладкий, - голос Голландца стал нежно-рокочущим, слова потекли негромко, плавно и чарующе. – Я каждый день вспоминаю о тебе, и если бы не досадные сети жизненных хлопот, которые опутали меня, лишив личных желаний и радостей, то всё своё время проводил бы только с тобой. Но и ты постоянно занята своим кафе, а я не могу назойливо путаться у тебя под ногами! Знай, милая: кроме тебя мне никто не нужен - после того, что было между нами, ни одной не суждено запасть в моё сердце, как она ни старайся! Зачем я это говорю, ты ведь и сама прекрасно это понимаешь, хитрая чертовка…
И он, страдальчески возведя к потолку глаза, опрокинул стакан в глотку и занюхал рукавом пальто. Тайна, слушая извергаемую им ахинею, улыбалась уголками губ. Улыбалась хитро, но уже не зло. И коварный Голландец, заметив это, ещё увереннее продолжал:
- А я бы на тебе теперь женился, Тайночка, вот ей-богу! Женился бы без малейших раздумий! А почему нет? Ты красива и одинока - я тоже нынче ничейный и обаятельный симпатяга. У тебя кафе, а у меня, - вот ведь совпадение какое!– любовь к выпивке и общению с людьми. Мы просто созданы друг для друга, из нас получится отличная супружеская пара! Я даже жил бы прямо здесь, - он грациозно обвёл рукой вокруг, - в этом твоём «шалаше»! Жили бы мы с тобой долго и счастливо, и в горе и в радости, в веселии и в похмельях до тех пор, пока цирроз не разлучил бы нас…
- Даже не думай!– решительно оборвала шальные фантазии хозяйка.– Женись на даме, торгующей навозом – такую тебе не разорить. Говори, зачем пришёл!
- Мне нужно твоё заведение на сегодняшний вечер, – став серьёзным, сказал Голландец.- Требуется весь зал, меню на тридцать человек, живая музыка… ну и все остальные мелочи. И напоследок о приятном для тебя: цена этого вопроса значения не имеет.
- С ума сошёл? Я не успею всё подготовить за шесть часов! Белая горячка у тебя опять, что ль?
- За семь.
- Да хоть за десять! Заказы на такие мероприятия делаются как минимум за сутки, дорогой мой товарищ!
- Значит, договорились, да?
Неожиданно в зале погас свет, из акустических систем негромко запел Джордж Бенсон, вспыхнула цветная подсветка, неторопливо пополз по полу сказочный белый туман, на стенах и потолке запрыгали таинственные огоньки лазерной светоустановки. Рука Тайны волшебным образом сама собой оказалась в теплых ласковых ладонях Голландца, который при этом так нежно заглядывал в глаза…
- Тайна, солнышко моё ласковое…
- Я не ласковое солнышко. Не смотри на меня так, пожалуйста… Когда ты смотришь на меня, я лишний раз убеждаюсь, что сумасшествие заразно…- Она нагнулась и втянула носом воздух: - Ты больше не пахнешь. От тебя всегда так замечательно пахло, что я просто надышаться не могла.
- Зайка, просто доктор прописал мне сильнодействующее лекарство, и мои газы прошли.
- Вот же какой гад! Каждый раз поганишь моё романтическое настроение!
- А ты, зеленоглазая, поможешь мне создать эту романтику сегодня в твоём заведении? И, может, я от радости снова запахну невзначай…
Красавица, борясь с собой и, словно ища поддержки извне, обвела взглядом пустой зал, а затем, сдавшись, кивнула:
- Ладно, я займусь. Только поклянись, что на этот раз всё пройдёт без твоих выкрутасов и фокусов, хорошо?
- Клянусь! – с готовностью провозгласил Голландец. – Я с самого начала верил в тебя! Только ты способна быстро и качественно организовать душевные посиделки в узком кругу на тридцать человек, используя лишь подручные средства и подножный корм! Ты самая замечательная ведьма на всём белом свете, и за это я тебя, несмотря ни на что, люблю!
Ведьмочка застенчиво улыбнулась и потупила взгляд. Голландец, перегнувшись через стойку, чмокнул её в щёчку, и быстрым шагом направился к выходу.
- Сегодня будет незабываемый вечер, Тайна! – весело крикнул он, взмахнув на ходу шляпой.- Вечер новых знакомств и открытий!
И едва за ним захлопнулась дверь, как музыка прервалась, рассеялся туман, цветные фонарики погасли, под потолком вспыхнул обыкновенный, ничуть не романтичный свет стандартных светильников, а из кухни противно потянуло запахом подгоревшей рыбы.
- Вот в этом ты весь, скотина! – с яростью крикнула Тайна в направлении захлопнувшейся двери и, в сердцах хлопнув полотенцем по стойке, нечаянно смахнула оставленный Голландцем пустой стакан. Чтобы собрать осколки, она присела на корточки, вдруг неожиданно для самой себя всхлипнула, её красивые зелёные глаза наполнились слезами, и прекрасная Тайна, закрыв лицо ладонями, горько заплакала.
Выйдя из кафе, Голландец быстрым шагом направился к перекрёстку и, не глядя по сторонам, ступил на проезжую часть. В тот же миг громко и противно завизжали тормоза, истерично вскрикнула какая-то женщина на другой стороне улицы, но наш герой успел среагировать в считанные доли секунды: он подпрыгнул, в полёте извернулся, как кошка, и оказавшись лицом к надвигающейся опасности, в последний момент сумел упереться руками в хромированную трубу автомобильного «кенгурятника». Стекло водительской двери опустилось, и из окна высунулось перепуганное лицо Таксиста.
- Вы в порядке, шеф? – срывающимся от волнения голосом спросил он. – Помощь нужна?
- Нужна. Срочно дай мне дефибриллятор и чистые штаны! – Голландец прижал руку к сердцу и перевёл дух. Затем подул на ладони.– Я думал, что мои руки от удара укоротятся минимум наполовину. Носишься по городу как угорелый! Убить меня захотел?
- Я не ношусь, - смутился Таксист. – Я ехал по правилам. Вы сами выскочили…
- Ладно, я жив и это хорошо. Дай-ка я с нашим гостем познакомлюсь! – Он стремительно приблизился к Саше, который уже выбрался из машины и стоял, переминаясь с ноги на ногу. – Вы ведь тот самый Александр, которого мы все с нетерпением ждём? Очень приятно, очень… Я, конечно, надеялся, что наша первая встреча состоится в иной, более приятной обстановке (при этих словах Таксист насупился и покраснел), но теперь уж ничего не поделаешь. Впрочем, оно и к лучшему! Мы можем немного пройтись, я покажу наш маленький захолустный городишко, расскажу о нём и о нашей неспешной провинциальной жизни, а Таксист тем временем отвезёт ваши вещи ко мне домой. Вы ведь, разумеется, остановитесь у меня? И не смейте отказываться, не то я обижусь! Значит, договорились – вы живёте у меня! Так… Мы прогуляемся, а к вечеру соберутся остальные друзья, с которыми вам непременно стоит познакомиться, и все вместе мы где-нибудь перекусим, этак по-простому, по-домашнему, с водочкой…
- Я вообще-то не пью…- запротестовал Саша.
- А никто и не заставляет! Никто никого не заставляет, упаси бог! – замахал руками Голландец. – Все люди взрослые, каждый сам вправе решать: пить ему или не пить. Вы знаете, Александр Иванович, я очень уважаю людей, которые вовсе не пьют. Да-да, не смейтесь! А ещё больше уважаю тех, кто полжизни пил по-чёрному, а потом - раз! – и завязал насовсем. У этих людей не характер – кремень какой-то, как же их, таких сильных духом, не уважать? Но, при всём моём уважении, в голове постоянно вертится одна довольно занимательная мыслишка: если Бог создал этот мир, то он создал и спиртное. И если люди пьют, то, значит, такова Его воля! И бросить пить – это означает пойти поперёк воли Господа нашего, так получается?
Для пущего эффекта Голландец ткнул пальцем в небо, и Саша невольно задрал голову. Кружившая около их ног чумазая собачонка испуганно замерла и тоже с благоговением уставилась на палец Голландца.
- Но отложим вопрос о выпивке на вечернее время. Лучше посмотрите вокруг! Солнце светит, поют не успевшие улететь в жаркие страны птицы, сказочное тепло разлито в воздухе! А ведь не поверите: ещё утром небо было пасмурным, дул холодный ветер и накрапывал мелкий дождь. И вот на тебе! – в один миг всё переменилось к вашему приезду! Это неспроста, Александр Иванович - всё это говорит о том, что ваше пребывание на северной земле будет удачным и запоминающимся, уж поверьте.
Заметив, что Таксист, раскрыв рот, продолжает пялиться на них из стоящей посреди перекрёстка машины, Голландец крикнул ему:
- Я что-то не пойму, братец: ты заблудился, что ль? Не можешь сориентироваться по какой дороге продолжать путь? Поезжай же уже, отвези вещи, пожалуйста! А после загляни в Дом культуры, передай Мише и его ребятам, что вечером мы ждём их в «Шоколадке». Пусть поразят нашего гостя хорошей музыкой! Вы знаете, - обратился он вновь к Саше, - они классно играют, эти ребята!
И подхватив гостя под руку, повёл его по улице, продолжая разглагольствовать:
- Вам, столичному жителю, наша жизнь на первый взгляд покажется сероватой, но утверждаю - это не так! Провинциальная жизнь лишена многих замечательных мелочей, даруемых мегаполисами, но, с другой стороны, столичные жители не видят и не чувствуют того прекрасного, что доступно провинциалам. Когда приезжий из столичного центра начинает говорить мне: «Как вы здесь живёте? Ни театра, ни порядочного ресторана…Жуть!», то я отвечаю ему вопросом на вопрос: «А когда вам доводилось бывать в театре? Когда вы последний раз сиживали в хорошем ресторане?» И вот тут-то выясняется удивительный и смешной факт: в театре ему доводилось бывать лет пять назад (лично я, замечу, за последние пять лет был в нём не меньше десяти!), в ресторане он сиживал чуть чаще: на юбилее тестя, да на поминках безвременно сгоревшего на работе шефа. И разве в театрах и ресторанах заключается прелесть жизни в шумном городе? Конечно же нет! Но любой горожанин почему-то постоянно тычет в нос нам, провинциалам, именно эти две вещи. И, в конечном счёте оказывается в дураках, поскольку и сам всем этим обделён. Для обычного горожанина мир сжат до минимальных размеров: квартирка, дорога на работу, сама работа, дешёвая забегаловка в обеденный перерыв, дорога домой и опять-таки квартирка. С утра до ночи, с рождения до смерти. У нас же всё по-другому: работа находится рядом с домом, поэтому на неё не тратится время. Там, где ты работаешь, все вокруг – твои друзья детства и просто хорошие давние знакомые, поэтому работа для тебя – клуб по интересам, где производственные и личные отношения тесно переплетены между собой, где царит весьма своеобразная и приятная атмосфера. Если вам захочется, то обычный обеденный перерыв может запросто превратиться в весёлые дружеские посиделки, которые способны затянуться на пару-тройку дней. А простой разговор с работницей вашей бухгалтерии может легко перерасти в безумный роман, в результате которого в городке появится новая семья. Разве это не чудесно? Вместе со своими коллегами и друзьями в рабочий день вы отправляетесь на машинах в сопки затем лишь, чтобы поджарить шашлычок и выпить стакан вина – ну не замечательно ли, а? Здесь все знают друг друга и все знают всё обо всех. Здесь знают, кто с кем спит ещё до того, как эти люди действительно переспали друг с другом, и прекрасно осведомлены о том, что случилось с вами задолго до того, как что-то действительно с вами случится. И кстати, если с вами случается неприятность, то не менее десяти человек позвонят вам в первые же полчаса, искренне желая поддержать и помочь.
Мы никуда не спешим, у нас есть время для самосозерцания, мы умеем заглядывать внутрь самих себя. А заглядывая, получаем возможность узнать, в какую именно сторону мы изменяемся, - в худшую или в лучшую, – и вносить соответствующие поправки, проводить работу над ошибками. Тот, кто понимает себя – тот понимает и других. Жители городов в процессе эволюции утратили способность к самосозерцанию, и поэтому мне часто доводилось быть свидетелем их жуткого взаимного непонимания.
Поднимаясь вверх по улице, они дошли до площади, откуда открывался прекрасный вид: разноцветные дома ступенями спускались к огромному синему озеру, вершины красно-жёлтых сопок на горизонте были подёрнуты синей дымкой…
- А отсюда видно Хангаслахденваару? – робко спросил Александр у своего спутника.
- Что? Хангаслахденваару? – переспросил Голландец. – Ну конечно же! Вот, извольте взглянуть в ту сторону… Ещё немного левее… Вот так! Видите? Сейчас её очертания размыты из-за дымки, – это испарения после дождя, - но в ясную сухую погоду она выглядит очень эффектно! Да и сейчас эта громада впечатляет, правда?
Гора, высившаяся на горизонте, действительно впечатляла. Первое сравнение, какое пришло на ум Александру – бронепоезд. Огромный, устрашающий, окаменевший бронепоезд триста метров высотой. Эта каменная масса была наполнена бесконечной мощью, источала необъяснимую жуткую угрозу, неутолимая жажда движения застыла в каждом изломе её гранитной поверхности. Невзирая на присущую всем горам кажущуюся незыблемость, в её форме было много стремительности. Как в ядерной боеголовке, что до поры до времени дремлет во тьме засекреченной подземной шахты.
- В ней чувствуется какая-то сила, - не отрывая взгляда от горы, произнёс Саша. – Устрашающая энергия.
- Вы тоже заметили? – заулыбался Голландец. – Всю жизнь меня не покидало ощущение, что в этом куске камня скрыто энергии больше, чем во всём мировом ядерном арсенале. Только что это за энергия - вот в чём вопрос! Доведись мне стать её первооткрывателем, я скрыл бы эту тайну от всех и после смерти унёс бы с собой в могилу. Как люди будут её использовать, когда она станет доступна им? Наверняка в первую очередь изобретут очередное устройство, чтобы стереть с лица земли тех из числа себе подобных, кого посчитают врагами. Вечная игра в плохих и хороших парней никогда не наскучит, потому что позволяет вести войны. А человечество не может жить без войн, люди, по сути своей – полное дерьмо. Обладающие даром речи животные, бьющиеся за выживание своей стаи. Насекомые, инстинктивно регулирующие свою численность. Пираньи, бросающиеся на запах крови. Без войн они заскучают, захандрят, впадут в депрессию и вымрут.
- Извините, но это вы хватили через край! – запротестовал Саша. – Всё-таки я придерживаюсь мнения, что все люди, в основе своей, добрые и абсолютно не кровожадные создания.
- Эх, Александр Иванович! Вам пора бы перестать верить в сказки в вашем-то возрасте и при вашем опыте! Люди добры? Полноте, остановитесь, не продолжайте, а иначе вы расскажете мне, что Дед Мороз на самом деле существует и на каждый Новый год приносит вам под ёлочку подарки, о которых вы его просили в специально написанном письме. Где вы видели добрых людей? Неужто, в самом деле, люди испытывают неудержимое желание творить добро, когда запихивают детей в печи крематориев, когда подкладывают взрывчатку в магазинах и вокзалах или сбрасывают с самолётов бомбы на спящие города? Или вы считаете, что мы лучше зверей только потому, что основываясь на придуманных нами законах, в момент убийств не пускаем в ход зубы и когти, выше их потому, что в последнее время стараемся убивать издали, не видя лиц своих жертв?
Мы испытываем настоящее охотничье удовлетворение, когда читаем в газетах, что наши войска уничтожили лишнюю сотню врагов. Мы получаем удовольствие от убийств, мы с нездоровым интересом вглядываемся в растерзанные и окровавленные трупы «плохих парней», что показывают нам в новостях по телевизору. Мы мстительны, изобретательны, мы обожаем запах крови и способы кровопускания при этом для нас неважны: при помощи ли каменного топора, автомата Калашникова или статьи в газете – главное, чтобы пролилась кровь. А вы говорите – люди добры… Хотя я, наверное, утомил вас своей болтовнёй, а ведь вы наверняка устали с дороги и голодны? Вы уж простите меня. Давайте зайдём в одно уютное местечко и перекусим!
Они стояли перед большой дверью из тёмного дерева, над которой висела вывеска.
- «Воронье…дупло»? - прочитал Саша надпись на ней и вытаращился на своего спутника.
- Оригинальное название, не хуже любого другого, - заметив его удивление, сказал Голландец, - Сразу видно, что хозяева – люди с богатым воображением. И вообще, никогда не составляйте мнение о вещах по их названию, обязательно ошибётесь!
Повернув бронзовую ручку двери, наши герои очутились в полумраке большой пещеры. Из искусственных трещин в искусственных камнях, которыми были декорированы стены и потолок, вырывались разноцветные то ли ветки, то ли стебли неземных растений, и, переплетаясь между собой, огромными гирляндами опоясывали зал. Слабый таинственный свет разливался от многочисленных свечей в медных подсвечниках, установленных на столах, да от пары керосиновых ламп с закопчёнными стёклами у входной двери. Александр осторожно потрогал рукой поверхность стены.
- Здесь всё настоящее, - заметив, пояснил Голландец. – И камни, и растения. Понимаете, когда-то на этом месте собрались строить здание, и в качестве фундамента было решено использовать эту скальную породу. Она довольно высока – как раз на высоту одного этажа. Впоследствии одному чудаковатому предпринимателю пришла в голову сумасшедшая мысль найти этому бесцветному монолиту применение: он провёл дорогостоящие работы, истратил кучу денег и сил, и ценой неимоверных усилий расковырял такое вот уютное «Воронье дупло». Конечно, вся эта затея – авантюра чистейшей воды, ресторанчик никогда не вернёт потраченных на него денег, - но получилось забавно, не правда ли?
- А эти ветки, растения? Они тоже…того? Настоящие?
- А как же? Конечно настоящие. Никто, правда, не знает, откуда они взялись, и к какому виду растений принадлежат. Первые ростки пробились спустя два года после начала работы ресторана, а уже через пять лет разрослись до своих нынешних размеров. Сперва с ними пытались бороться – рубили, жгли, поливали разной гадостью, но растения оказались на редкость живучими и, в конце концов, хозяева махнули на них рукой. Тем более, что стебли придали заведению большую таинственность и оригинальность. И они могут изменять цвет! Их цвет непрестанно меняется по неизвестным причинам: то ли из-за погодных условий, то ли из-за смены времён года, то ли ещё почему – толком объяснить механизм этого явления не может никто.
- Но ведь это чудо! Нужно сообщить в прессу, в Академию наук!
- Сообщали, и не раз. И с горечью открыли для себя, что наука очень не любит необъяснимых фактов. А ещё больше не любит явлений, которые подрывают её устои и вредят авторитетам учёных мужей, имеющих вес в научном мире. Так что трижды прав был Владимир Семёнович Высоцкий, когда спел: «Удивительное рядом, но оно запрещено». Давайте присядем с вами вот за этот столик!
Откуда-то из темноты к ним вынырнула симпатичная девушка в одеянии, напоминающем наряд ведьмы для празднования Хэллоуина. Из-под остроконечной шляпы с широкими круглыми полями выбивались локоны зелёных волос. Девушка приветливо улыбнулась Голландцу и нежным голоском спросила:
- Вам как обычно?
- Мне – да, а мой друг закажет сам, по собственному желанию.
Александр Иванович, сосредоточенно щурясь в полумраке, вычитал для себя в готическом шрифте меню скромную отбивную с картофельным пюре и салат.
- Что закажете выпить? – вновь очаровательно улыбнулась зеленоволосая «ведьма» и нежным голоском защебетала: – Есть водка из Финляндии, виски из Ирландии и Шотландии, английский эль, шампанское и коньяк из Франции и… - она наклонилась и снизила голос до шёпота, - скажу по секрету: имеется небольшой запасец настоящей советской «бормотушки»!
Саша молча уставился на неё, гадая: не шутит ли официантка провинциального ресторанчика по поводу ассортимента и происхождения запасов спиртного, но тут вмешался Голландец:
- Мне кажется, что нашему гостю не помешает окунуться во времена своей юности, вспомнить школьные годочки, вновь ощутить беззаботную атмосферу студенческой общаги… Одним словом, несите «бормотушку», а там видно будет! – и заметив, что гость протестующее замахал руками, добавил:
- Одну бутылку.
- Через пять минут ваш заказ будет готов! – заверила клиентов девушка. – И не забудьте про Карла!
- Об этом будет трудно забыть, дорогая,- улыбнулся Голландец, – Карл обязательно напомнит о себе.
- Кто такой Карл? – полюбопытствовал Саша, когда официантка удалилась. – И почему мы не должны о нём забывать?
- О, Карл – известнейшая личность в здешних краях! Лучше я не стану ничего рассказывать, а иначе сюрприз будет испорчен. Честное слово, знакомство с ним вы запомните на всю жизнь.
Саше оставалось лишь покачать головой – по хитрой улыбочке своего товарища он понял, что более подробного ответа получить всё равно не удастся.
- Раз уж нам предстоит какое-то время провести вместе, то предлагаю перейти на «ты», - сказал он. – Мне кажется, что так будет удобнее.
- Принято! – поднял руку Голландец. – Будем на ты!
Девушка-ведьма очень быстро вернулась с подносом, и в то время когда она начала расставлять блюда на столе, послышалось громкое хлопанье крыльев, упругие волны воздуха обдали Сашу, и рядом, на спинку стула, приземлился огромный чёрный ворон.
Он оценивающе осмотрел яства, блеснул чёрным глазом на Александра и хрипло крикнул:
- Я бы пожр-рал! Ей-богу, пожр-р-рал бы!
Саша онемел от неожиданности, а Голландец громко захлопал в ладоши, от души веселясь и хохоча:
- Знакомься: это и есть Карл Великий и Ужасный! Попробуйте съесть что-нибудь первым, не предложив ему, и получите обалденные впечатления!
По совету Голландца Александр, продолжая внимательно следить за вороном, поддел на вилку и отправил в рот кусочек мяса. Птица угрюмо смотрела как мясо прожёвывается и проглатывается, а после поведала всему залу:
- Пр-рожор-рлив, гад!
Подивившись разговорчивости ворона, Саша уже смелее принялся за второй кусок.
- Обоср-рись в кровати ночью! – хмуро пожелал Карл. – Подавись во сне дер-рьмом!
- Советую на этом эксперимент закончить, - сказал Голландец. – Угости его всем понемногу, и он успокоится. На самом деле Карл не голоден, а всего-навсего привык попрошайничать. А может, ему просто требуется общение? В любом случае, угости, потому что дальше он пустит в ход ненормативную лексику. И аппетита не прибавит, и поговорить нам не даст. Угости.
Они вдвоём отложили на специально поданную алюминиевую тарелку по кусочку всего, что было у них на столе, наполнили вином маленькую медную чашечку, и поставили всё это на край стола перед Карлом, который сразу же принялся за еду. Он хватал клювом куски мяса, хлеба, овощей, подкидывал вверх, ловя на лету и быстро проглатывая. Иногда, в процессе поглощения пищи, достигая наивысшей точки наслаждения, ворон начинал хлопать крыльями, выкрикивать прибаутки вроде «Главное - проглотить, а жопа как хотить!» или самозабвенно кланяться со словами «Спаси вас Христос, люди добр-рые!»»
Приложившись к чашечке с вином, Карл стал добродушен и весел, часто вспрыгивал к Саше на плечо и бормотал:
- Был не пр-рав. Пр-рости заср-ранца…
И его горло издавало звук человеческой отрыжки.
- Послушай, - обратился Саша к своему приятелю, - а не возмущает посетителей этот ворон? Уж больно он назойлив и… малокультурен.
- Те, кого это возмущало, больше в ресторанчик не ходят, и оно к лучшему. Большинству людей выходки Карла пришлись по душе - людям нравятся события и вещи, которые вносят разнообразие в их жизнь, нравится всё, что немного выходит за рамки обыденности. Главное, чтобы явление не слишком сильно выпирало за пределы этих рамок, а иначе оно способно изувечить весь привычный уклад и внести сумятицу. Нужно помнить о чувстве меры. Несколько лет назад на вывеске одного мурманского кабачка написали: «С 9 вечера играет пьяный тапёр», и после означенного часа в этом заведении было не протолкнуться, потому что пьяный человек за роялем – это здорово, весело, это от души. Это драйв. Но если бы тапёр оказался настолько пьян, что вместо игры на рояле принялся бы его ломать, приставал бы к посетителям, рвался бить им морды и дико буянил, то на смену весёлому доброжелательному любопытству пришли бы испуг и отвращение. Если бы Карл начал нахально воровать из тарелок, гадить на столы и головы – он из большого плюса превратился бы в огромный минус для ресторана, был бы вышвырнут на улицу и сейчас расковыривал бы клювом городские помойки. Но пока этот старый чертяка успешно справляется со своей ролью, и все им довольны.
Карл закивал головой, соглашаясь с Голландцем.
- А кто научил его такому количеству выражений? Я в курсе, что вороны способны имитировать человеческую речь, но чтобы такое количество фраз!..
- Можешь не верить, но никто не учил. Он появился в наших краях уже говорящим. Откуда взялся и как сюда попал – неизвестно. Мы знаем лишь то, что ему больше ста лет – это поведал один сведущий старый человек. Старичок умер пять лет назад, а до того они с вороном были закадычными друзьями. О, видел бы ты, как Карл переживал его смерть! Я согласен, что для обычного ворона он говорит слишком много, - ты даже не представляешь насколько много! – и, ко всему этому, практически всегда попадает в тему разговора, что лично меня удивляет больше всего. Зачастую он выдаёт такие перлы, что невольно задумаешься о наличии у этой птицы человеческого интеллекта.
- Ума до хр-рена! – подтвердила птица, копаясь клювом в своих перьях.
- Видишь? И так каждый раз. Ты уже поел?
- Да, спасибо. – Саша вытер губы салфеткой и полез в карман за деньгами, но Голландец жестом остановил его:
- Я угощаю. Ты – мой гость, и я оплачиваю твоё пребывание. И никак иначе.
- Постой! - запротестовал Саша, - Спасибо, конечно, но мне неловко…
- Ничего, привыкай. И чтобы тебя не слишком мучили угрызения совести, скажу: до нищеты мне очень далеко.
- Денег – хоть жопой жр-ри! – поддакнул пьяный Карл.
- Вот, даже здешним птицам это известно. Значит, пить не будешь? – указав на нетронутую бутылку, спросил Голландец и с ностальгией в голосе пояснил:
- Я бы взял её с собой. В следующий раз у них может не оказаться настоящей советской «бормотухи» и придётся давиться каким-нибудь «Мадам Клико» или, морщась, хлебать «Шато де Монтифо»…
- У них на самом деле всё настоящее?
- Разумеется…- и Голландец в раздумье почесал затылок: – Ума не приложу: откуда они всё это достают? И что интересно: продают неприлично дёшево, буквально за гроши – любой бездомный алкаш, зайдя с улицы и наскребя в своём кармане горсть мелочи, может здесь запросто жахнуть стаканчик «Чиваса». Сказка да и только…Ну, нам пора. Зайдём ко мне, ты отдохнёшь, переоденешься, а вечером отправимся на бал, даваемый мною в твою честь. Будет очень весело! – И грозно прикрикнул: - Не смей отказываться! Я так старался, столько потратил сил и времени, стольким людям доставил хлопот, что не думай и слово сказать поперёк! Пойдёшь – и баста!
После этого Александру оставалось лишь пожать плечами и смириться с судьбой. Когда они покинули «Воронье дупло», Голландец, не желая больше утомлять гостя пешими прогулками по городу, поймал первое же такси, и через пятнадцать минут приятели входили в подъезд дома, на третьем этаже которого находилась уже известная читателю таинственная квартира.
* * *
На лестничной площадке между вторым и третьим этажами сгорбленно сидел на огромном коричневом чемодане седой старичок. Он был настолько мал ростом, что казалось - сядь он ровно на свой чемодан, и смог бы запросто поболтать ногами. Светло-серый плащ устаревшего фасона был непомерно велик для его сухонького тела, а нос старичка соперничал по длине с козырьком кепки-шведки на седой голове. Старик был печально задумчив и неподвижен. Услышав шаги, он встрепенулся, поднял голову, и в его глазах вспыхнула радость.
- Ох, наконец-то! – воскликнул незнакомец, вставая с чемодана и протягивая Голландцу руку. – Какое счастье, что удалось встретить вас! Я в очередной раз со своей бедой… - тут он замялся, поглядывая на Александра и стесняясь.
- Это мой друг, - сказал Голландец, открывая ключом дверь и пропуская гостей в квартиру. - Можете говорить при нём, Александру Ивановичу будет даже полезно узнать некоторые подробности моего существования – это снимет с повестки дня многие вопросы. Так что не стесняйтесь, Абрам Исаакович, рассказывайте для моего товарища всю историю с самого начала – я ведь знаю, вам нечасто удаётся её кому-либо рассказать.
- Оно конечно, - подтвердил старичок, оживившись.- Такое не всякому, знаете ли, можно доверить. Тема очень…интимная.
- Так может не стоит рассказывать?- смутился Саша.- Раз интимная-то?
- Да не в том смысле интимная! Что вы! – замахал руками Абрам Исаакович.- Я, видите ли, всю жизнь, сколько себя помню, работаю бухгалтером. С раннего детства я любил цифры, различные математические действия и, разумеется, деньги. А кто их, хе-хе, не любит? Годам к пятнадцати цифры, деньги и математические действия превратились для меня в одно целое, и тогда мой папа – упокой бог его душу! – решил отдать меня в учёбу, направить по финансовой стезе. Обычно молодые люди противятся воле своих родителей, когда те берутся решать их судьбу, – такое видишь сплошь и рядом, - но только не в моём случае! Я был счастлив. Я с отличием окончил техникум по специальности, затем поступил в институт, где мои способности были сразу замечены очень важными и влиятельными людьми. Кстати, по рекомендации этих людей, сразу же после получения диплома, я получил хорошее ответственное место в одной крупной советской торговой организации, где успешно проработал три года, и за свою работу постоянно получал премии, грамоты, а один раз по итогам социалистического соревнования был награждён путёвкой в Болгарию.
Но все годы мне не давала покоя одна сумасшедшая идея. Согласитесь, что математические действия очень напоминают магию, волшебные заклинания? И я загорелся мечтой с их помощью открыть способ получения денег…э-э… из ниоткуда, так сказать. Конечно же, ничто в мире не получается из ничего – таков закон сохранения энергии и ему подобные глупости, но я слабо разбирался в тонкостях физических явлений и думал, что после моего открытия бумажные знаки посыпятся из воздуха. Посыпались, будь они неладны!
- Неужто получилось? – недоверчиво спросил Александр.
- В том-то и дело! – почему-то с грустью в голосе ответил старичок-бухгалтер. – Я был молод, глуп и полон желаний, а каким образом эти желания реализовывать – не имело для меня значения. Я вплотную подобрался к решению задачи и однажды вечером, ещё раз проверив все вычисления, вслух прочитал две страницы с выведенными мной математическими формулами. И, как вы думаете, что произошло? Ни хрена – вот что произошло! – Абрам Исаакович нервно смял кепку и куснул зубами её козырёк. – Ничего не случилось, и я, горько разочарованный, швырнул тетрадь в угол, упал на кровать, немного всплакнул по причине усталости нервов и забылся сном. Если бы в тот вечер меня посетила мысль, что магия чисел способна действовать не моментально, а спустя какое-то время! Но по своей юношеской легкомысленности я почему-то даже не подумал о такой возможности, за что вскоре был жестоко наказан.
Прошло около месяца, я успокоился, и воспоминания о неудачном эксперименте стали понемногу стираться из памяти, как вдруг в разгар обычного рабочего дня со мной начали твориться непонятные вещи! Я привычно щёлкал счётами за столом и делал карандашом отметки на листочке бумаги, как вдруг из моей ноздри выползла бумажная трубочка и упала на стол. Придя в сильное душевное волнение, я взял её в руки и развернул: это была сторублёвая купюра! Настоящая советская сторублёвка: незабвенный профиль Владимира Ильича, витиеватый шрифт, водяные знаки, цвет, бумага – всё как полагается! Сто рублей в то время,- если вы, молодые, помните,- были огромной суммой! Пока я разглядывал денежку, из второй ноздри выползла ещё одна, а дальше уж пошло-поехало так, что я не знал куда мне бежать и что делать! Только поймите меня правильно, молодой человек, и отнеситесь к сказанному серьёзно: купюры вылезали не только из ноздрей, а изо всех отверстий тела, как это ни прискорбно. И, учитывая, что для создания любого вещества должна всё-таки использоваться какая-то материя, лишь меняя в процессе форму и состояние, то можно лишь догадываться о том, какая именно материя применялась внутри моего организма при изготовлении этих денег. Мне оставалось радоваться тому факту, что деньги, в точном соответствии с поговоркой, действительно не пахли.
Купюры лезли из меня четыре дня подряд с небольшими перерывами. Лезли рубли, доллары, японские иены, немецкие марки, голландские гульдены и английские фунты. Я воспитанный человек, я не приучен выбрасывать деньги на ветер, поэтому дотошно считал их и аккуратно укладывал в этот самый чемодан. За четыре дня он наполнился доверху и одна пачка даже не влезла. Ну зачем мне одному такая уйма денег в стране под названием Советский Союз, скажите на милость? Семьи у меня не было, квартиру мне предоставило государство, еда стоила гроши, а какие-то хорошие вещи я, как ответственный работник торговой организации, мог запросто купить на свою зарплату или в кредит. И вдобавок я боялся шиковать, это было слишком рискованно: любому покажется подозрительным, если человек, работающий в бухгалтерии крупного торгового предприятия республиканского масштаба, вдруг начинает швыряться деньгами направо и налево, правда? Это сразу заинтересует соответствующие компетентные органы, и как тогда прикажете объяснять комсомольцам из ОБХСС мои пути получения дополнительных доходов? Да плюс ко всему ещё и эта чёртова валюта! За валюту в тех количествах, в каких она выделялась из моего организма, лёгким испугом было бы не отделаться – за такое в СССР полагалось… у-ух… вплоть до высшей меры, до расстрела! Вам нравится, когда вам в голову стреляют из ружья? Нет? Поверьте, мне тоже…
Старый бухгалтер присел на краешек кресла и прижал руку к сердцу. Было заметно, что он сильно переволновался, заново переживая события своей нелёгкой жизни.
- Может быть, выпьете чего-нибудь, Абрам Исаакович? - улыбаясь, предложил хозяин. – Сок, чай, стопку водки?
- Дорогой мой, если можно, то воды. У меня подскочило давление, мне нужно запить таблетку.
Запив таблетку водой и утерев рот платком, старичок перевёл дух и продолжил:
- Я закопал все деньги. Сложил в большой полиэтиленовый мешок и закопал, хорошо запомнив место. Деньги больше не сыпались из меня, и я, глупец, уже решил, что всё самое страшное позади, как по прошествии месяца всё повторилось вновь! На этот раз я исходил купюрами всего три дня, но какие это были ужасные дни, кто бы знал! Трое суток без перерыва, ни минуты сна и отдыха для моих измученных отверстий – сущий ад! Этот кошмар стал периодически повторяться примерно раз в месяц, вроде…о-хо-хо…этих самых…критических дней у женщин. И ничего поделать с этим я был не в силах, волшебный процесс стал для моего организма таким же обычным и регулярным, как отправление любой естественной надобности.
В середине восьмидесятых, почувствовав лёгкие дуновения свободы, я поддался прекрасным порывам души, стал закапывать деньги не в полном объёме, а оставляя определённую часть, и отправляя её в качестве благотворительной помощи различным организациям и людям, нуждающимся в финансах. Стоит заметить, что к тому времени в моей служебной карьере произошли большие перемены, и я уже работал в Москве, в аппарате Центрального Комитета нашей Партии. Если быть более точным, то в её финансовом аппарате. Всё шло неплохо, жизнь текла своим чередом, но однажды случайно я обнаружил в себе ещё одно свойство, которое, видимо, являлось приложением к умению выдавливать из себя купюры, и о котором я долгие годы даже не подозревал.
Дело в том, что я с детства не любил драгоценные металлы, считая их самой глупой выдумкой человечества. Изделия из золота и платины вызывали во мне чувство брезгливости, я не понимал людей, ради мнимой красоты носящих на себе безделушки из золота, платины или серебра. Наверное, моё отрицательное отношение к драгметаллам вкупе с самыми тёплыми чувствами к бумажным деньгам сыграло решающую роль в момент, когда начали действовать мои магические заклинания. Под воздействием волшебных формул эти чувства многократно усилились и материализовались, но долгие годы я знал лишь об одной из своих приобретённых способностей, вторая же была скрыта от меня завесой тайны, потому что за пятнадцать лет мне ни разу не довелось коснуться ни золота, ни какого-нибудь другого благородного металла. Вы помните античную легенду о царе, который превращал в золото всё, к чему бы ни прикасался? Мой же случай повторяет эту историю с точностью до наоборот: стоит мне прикоснуться к золоту, как оно сразу превращается в пыль. До 1991 года я даже не подозревал о своём втором даре, но судьба подложила мне свинью: мне оказали величайшее доверие, поручив заняться спасением золота партии, когда встал вопрос о предполагаемом переходе её на нелегальное положение в новом Российском государстве. Я со всей ответственностью и педантичностью взялся за дело, проверил цифры, посчитал дебет и кредит, подвёл баланс и подошёл к главному – к сверке цифр и реально имеющегося в наличии золота. Соблюдая строжайшую секретность, с многочисленной охраной я прибыл в Тайное Хранилище, где глубоко под землёй, в бетонных залах, способных выдержать даже прямое попадание ядерной ракеты, хранилось партийное золото. Это золото нужно было сосчитать и тайно переправить в различные банки мира, откуда оно, как и прежде, должно было продолжать служение гуманистическим идеалам человечества и помогать революционной борьбе угнетённых классов против своих эксплуататоров. А я считал опечатанные ящики, проходя вдоль рядов и касаясь каждого своей проклятой рукой! Вы представляете: мой разрушительный дар воздействовал на драгоценные металлы даже через металлические стенки ящиков! Всё золото КПСС превратилось в пыль! Мой начальник, узнав о трагедии, покончил с собой, выбросившись из окна…
- Так вот она, тайна исчезновения золота партии! – воскликнул Саша. – Вот как оно всё произошло! А сколько догадок, версий, предположений, поисков… Вот тебе и раз!
- Вот именно – «раз»! – обиженно проворчал Абрам Исаакович. – А где «раз» там и «два», можете мне поверить. И года не прошло, как я совершил вторую глупость, услышав по телевизору о страшном дефиците бюджета, об опустении казны и прочих финансовых ужасах, обрушившихся на нашу державу. Как поступил бы на моём месте настоящий патриот, услышав о бедственном положении родной страны? Разумеется, я сразу пошёл в лес и выкопал все деньги, что старательно упаковывал и хранил в том лесу многие-многие годы. Пришлось нанять сотни грузовиков для того, чтобы отправить все деньги в Центральный Банк молодой и финансово неокрепшей России. Радости нового правительства не было предела, сам Борис Николаевич, сильно выпив от переизбытка чувств, вручил мне Золотую звезду Героя. Которая, впрочем, сразу же рассыпалась в пыль от прикосновении к моей груди…
А вскоре в стране началась жуткая инфляция. Понимаете, в то время это было малоизученное явление, ранее нам не приходилось с ним сталкиваться и потому, желая помочь своим согражданам как можно безболезненней преодолеть трудности переходного периода в экономике, я на самом деле сослужил плохую службу, отдав в руки людей огромную массу бумажных купюр. Они обесценивались с катастрофической быстротой, они превращались в обыкновенную бумагу, на них ничего нельзя было купить. Я страдал от бессилия, я не спал ночами, я похудел и стал ниже ростом. Нарушилась регулярность критических дней. Иногда выделения денег случались раз в квартал, а в следующий раз наваливались дважды за один месяц. Причём качество и достоинство российских купюр менялись так часто, что я даже перестал понимать какие из них в ходу на момент их выхода из меня.
- Выходит, что и гиперинфляция – ваших рук дело?
- Да чего уж греха таить…Чёрт попутал. Дальше тоже были небольшие неприятности: ну, помните ту громкую историю с выносом денег из Кремля в коробке из-под «Ксерокса»?
- И это вы?
- И это я. Подкинул ребятам на предвыборную кампанию, а они попались с коробкой на глаза журналюгам, ну а те рады стараться - раздули из мухи слона, конечно.
Несчастный финансист сокрушённо покачал головой, высморкался в платок и рассеянно вытер им вспотевший лоб.
- После судьба дала мне передышку, жил более-менее спокойно вплоть до лета 1999-го года, когда в нашем правительстве появился новый премьер-министр. Он откуда-то знал всё про меня и мне подобных! Да-да, оказывается, в России были люди, обладающие той же способностью делать деньги, что и я. Разница заключалась только в том, что они получили свой дар от рождения, а я путём долгих научных изысканий. Новый премьер-министр собрал всю информацию о нас, а став президентом, пригласил всех до единого в Ново-Огарёво и прямо заявил: собираюсь повысить зарплаты бюджетникам и пенсии пенсионерам, нужны деньги – столько-то и столько-то. Что хотите делайте для этого: хоть жрите целыми днями до отвала, хоть дзюдо занимайтесь с утра до ночи, но чтоб к началу декабря выдавили нужную сумму! Двое из наших пытались было протестовать: дескать, не станем из-за всякой ерунды дырки рвать! Привыкли, мол, на наших задницах въезжать в рай! А президент только посмотрел своими добрыми и усталыми глазами и не сказал ничего, но через месяц читаю я в газетах: один из этих крикунов уже в Лондоне квартирку снял – в бега подался, а по второму в Испании тюрьма плачет – сидит под стражей в ожидании суда. Э-э нет, думаю, пора мне бежать, а иначе всю жизнь будут из моего организма бумагу давить, как из фабрики Гознака. Справил себе за свежевыделенную наличность новый паспорт да пенсионное удостоверение и уехал сюда, на край Земли, где мирно и проживаю по сию пору в тиши, здравии и относительном спокойствии. И здесь судьба впервые сжалилась надо мной – через Ивана Израилевича…
- Мой сосед-пенсионер еврейской национальности, живущий в соседней квартире за той стеной, - с улыбкой пояснил Голландец, указав пальцем на одну из стен гостиной.- Премилый старикашка.
- …через Ивана Израилевича мне посчастливилось познакомиться с вашим другом. Он-то и нашёл способ помочь беде. После того, как я начал применять его средство, денежные выбросы происходят один раз в девять месяцев, а это всё-таки намного лучше, чем терпеть мучения ежемесячно. Дай Бог ему здоровья и всяческих благ!
- И как удалось победить вашу…болезнь? – спросил Александр, обращаясь одновременно и к Абраму Исааковичу и к Голландцу. – Предполагаю, что и тут без магии не обошлось?
Голландец, дымящий сигаретой у открытого окна, коротко хохотнул.
- Нет, молодой человек! Исключительно при помощи науки! – торжественно произнёс бухгалтер. – Ваш друг нашёл научно обоснованный метод снизить последствия магического воздействия на организм до минимума. Если вас интересуют тонкости этого дела, то лучше будет спросить его самого - в отличие от вашего приятеля я, к глубокому сожалению, не силён в биологии.
- А тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы заметить очевидное, - отозвался Голландец. – Абрам Исаакович уже говорил, что деньги появлялись с периодичностью, напоминающей женские менструальные периоды. Это навело меня на интересную мысль, которую я просто обязан был проверить на практике. Скажите мне, когда у женщин прекращаются менструальные циклы? Правильно, во время беременности! А значит, для того, чтобы Абрам Исаакович перестал страдать от своих денежных выделений, ему необходимо… денежно забеременеть!
- Бог мой! – прошептал Александр, прижав руки к груди.- Уму непостижимо!
- Именно так! Я стал изучать те особенности купюр, на которых никто и никогда не останавливал свой взгляд. Я обнаружил, что среди них, как и среди людей, имеются женские и мужские особи, со своими характерными половыми признаками. А значит, если нашего страдальца-пенсионера с женским статусом оплодотворить купюрами, содержащими мужское бумажно-денежное семя, то циклы прервутся на период «беременности», на целых девять месяцев - это же и ежу понятно!
- Но как… как проводить в этом случае оплодотворение? Как всё это выглядит?
- Верно подмечено! – воскликнул Голландец. – Случай настолько необычен, что нам просто в голову не приходило с чего начать, с какого конца браться за дело! Уж как мы с Абрамом Исааковичем намучались, уж чего только не вытворяли, даже вспомнить страшно…- он на миг замолчал, вспоминая трудную пору многочисленных экспериментов, и даже лёгкая дрожь пробежала по его телу. – Но вы, конечно, слышали поговорку о том, что всё гениальное – просто? Так случилось и с нами, метод лежал на поверхности и в одно прекрасное утро я, осенённый внезапно пришедшей ко мне разгадкой, позвонил несчастному бухгалтеру и назначил время первого по-настоящему удачного оплодотворения. Принцип прост: сразу после окончания ежемесячного цикла, когда вся наличность покинула тело, нужно через те же отверстия ввести внутрь несколько купюр, несущих мужское начало. Но для этого следовало отобрать «семенные» купюры с наибольшим достоинством и сопротивляемостью болезням финансового рынка. Нам удалось сделать это. Абрам Исаакович получил девятимесячную передышку, а я чемодан с деньгами. С той поры каждые девять месяцев я провожу необходимые манипуляции, а он расплачивается своим очередным новорожденным младенцем – чемоданом с пачками новеньких хрустящих купюр. Теперь тебе известна тайна моего богатства и его происхождения, и ты более не станешь протестовать, когда я один захочу оплатить счёт в ресторане? А сейчас вынужден извиниться: мы с Абрамом Исааковичем на некоторое время покидаем тебя.
Голландец и его необычный посетитель удалились в соседнюю комнату, откуда через минуту донеслось приглушённое кряхтение, стоны и страдальческое оханье Абрама Исааковича. Александр хмыкнул и достал из пачки сигарету. Старый бухгалтер прожил свою жизнь ради денег - только не в том смысле, какой обычно придаётся этому выражению: он трудился не для того, чтобы купаться в роскоши, он отдавал всего себя за то, чтобы деньги жили! Уж собственная жизнь старика клонится к закату, а у него, как и в молодости, нет абсолютно ничего - он беден, несмотря на волшебное свойство организма, которое могло бы сделать этого человека одним из самых богатых и влиятельных людей мира. Абрам Исаакович из тех редкостных индивидуумов, которые умеют любить деньги бескорыстно, как своих детей…
…Старик долго прощался с Голландцем в прихожей, жал ему руку и в радостном возбуждении о чём-то тараторил без умолку. Наконец дверь захлопнулась, и хозяин вернулся в комнату.
- Извини, что пришлось оставить тебя одного,- сказал он. – Не успел соскучиться-то?
- С вами не соскучишься, - усмехнулся Александр. – Хотя в последнее время мне вообще не приходится скучать. Одним махом на меня свалилось слишком много непривычного и необъяснимого. Сначала это пугало, а сейчас, кажется, я уже немного привык и перестал пугаться и удивляться.
- А, может, не свалилось? – серьёзно спросил Голландец. – Может, всё это было вокруг тебя и раньше, просто ты не видел? Может, тебе нравилось упиваться собственными страданиями в одиночестве, и кроме себя ты никого и ничего не замечал? Со мной такое бывало…
Саша пожал плечами и снова отвернулся к окну.
- Кстати, из твоего окна тоже видна Хангаслахденваара, - заметил он.- Велико до неё расстояние отсюда?
- Порядочное. Без машины за день не обернёшься. Но и машина сможет доставить лишь до определённого места, а дальше только пешком. Желаешь посетить сию достопримечательность?
- Очень желаю. Можно сказать, что только ради этого сюда и поехал.
- И чем, если не секрет, вызван столь повышенный интерес петербуржца к нашей северной каменюге? – Голландец мимоходом достал из шкафа новую рубашку и направился к зеркалу в передней.
- Да я и сам не знаю. Просто мне кажется, что я должен обязательно побывать на её вершине…Такое чувство, что с её вершины я увижу всё, что давно должен увидеть. Смешно, но для меня это стало навязчивой идеей.
- Ясно. Организуем тебе экскурсию и избавим от навязчивых идей. – Голландец стоял спиной к Саше, но когда скинул старую рубашку, в отражении Александр увидел на левой стороне его груди надпись, которая заставила содрогнуться.
«После смерти отправлять только в рай, – прочёл он в зеркале. – В аду я уже был».
* * *
Высадив пассажира и доставив его вещи на квартиру Голландца, Таксист, в точности следуя полученным указаниям, отправился к городскому Дворцу. Припарковав машину на ближайшей тихой улочке, он пешком пересёк площадь, поднялся по ступеням очага культуры и, войдя внутрь, спросил старушку-гардеробщицу:
- Миша-музыкант здесь?
Бабушка, строго оглядев посетителя, указала рукой в сторону зала:
- Там он. Генеральная репетиция концерта идёт, ты особо не шуми. Посиди тихонько в зале, подожди, пока закончат.
- А давно началась репетиция?
- Да уж поди с час. Скоро разбегутся.
Таксист открыл двери и проскользнул в полумрак зала. Когда глаза привыкли к темноте, он заметил, что зал почти на треть заполнен праздными зеваками и поклонниками местной самодеятельности. Стараясь не шуметь и не привлекать внимания, он прокрался поближе к сцене и присел на свободное кресло.
- А тебя что сюда привело? – Таксист повернулся на голос: позади сияла пухлая улыбающаяся физиономия, торчали в стороны светлые волосёнки, лукаво искрила вечная насмешка во взгляде – это был вездесущий Флинковский.
- Я, Макарушка, прибыл в это место по поручению, - сухо ответил Таксист. – А вот ты какого хрена тут ошиваешься?
- Исключительно из любви к прекрасному! Только поэтому и здесь… – жарко зашептал ему в ухо толстяк. – Обожаю всяческие представления, концерты и вообще инстинктивно тянусь к людям искусства. Не могу с собой совладать, ноги сами несут в логово богемы.
- Оторвёт тебе шеф ноги, чтобы не носили куда не нужно! – буркнул Таксист и, давая понять Макару, что не желает больше поддерживать с ним разговор, с преувеличенным вниманием уставился на сцену, где несколько ярко накрашенных полуобнажённых девиц начинали какой-то замысловатый танец. Но Флинковский не желал понимать намёков, ему требовалось общение:
- Вот скажи мне, Водила, отчего во всех танцевальных коллективах провинции пляшут дамы второй, так сказать, свежести? Посмотри сам, ведь этим «девушкам» уже порядком за тридцать, а они безуспешно продолжают изображать из себя школьниц, несмотря на то, что их собственные дети скоро закончат школу?
Таксист неопределённо хмыкнул.
- И самое удивительное, - продолжал Макар, всё более воодушевляясь от собственной речи, - все они поголовно поражены целюллитом! Все без исключения! Какая-то эпидемия! Ну откуда, скажи, у вечно двигающихся, подвергающих себя огромным физическим нагрузкам женщин-танцовщиц берутся такие большущие, прости за выражение, булки? Это же уму непостижимо! Я заработал такую задницу путём многолетнего обжорства, малой подвижности и прочих приятных излишеств, а здесь – всё практически задаром! Или даже вопреки всему…Я поражаюсь…
Таксист невольно хихикнул.
- Так ведь это ещё полбеды, братец! Ты обрати внимание, что ни одна из этих незадачливых танцовщиц ничуть не комплексует по поводу излишнего веса! Каждая привыкла считать себя красоткой с идеальной фигурой, и видит лишь недостатки своих сотоварок. Со стороны-то оно, конечно, виднее…Какой уверенный взгляд у любой их них! Они двигаются, как королевы на балу, абсолютно не замечая, что собственные жопы при каждом шаге бьют им под коленки…
Таксист затрясся от беззвучного смеха, а толстая ехидна уже разошлась вовсю:
- Думаю, что и для меня могло бы найтись место в этом танцевальном ансамбле. А что, я со своей комплекцией удачно вписался бы в общую картину! Кстати, ты в курсе, что раньше я вполне прилично танцевал диско? Да, я был звездой дискотек в своём районе, клянусь! Было времечко… А сейчас я не рискну танцевать диско, - да-да! – потому что в последние годы под эту музыку пляшут одни педерасты, и меня не радует перспектива быть причисленным к их сонму.
Танец закончился, на сцену резво выбежал длинноволосый юноша с мёртвой улыбкой на бледном лице и со смертельным ужасом в глазах и начал что-то невнятно, поминутно сбиваясь, рассказывать полупустому залу. Прислушавшись, Таксист догадался, что парень пытается развеселить публику юмористическим монологом, и загрустил.
- Да уж, с юмором у них совсем плохо, - заметив его реакцию, радостно забубнил Макар, - даже хуже, чем с танцами. Я скажу тебе откровенно, приятель: здесь никто ни черта не понимает в юморе! Как можно веселить публику с таким испуганным лицом? Посмотри, ведь он не шутит – он молит о пощаде!
Но Таксисту вдруг стало жаль испуганного паренька на сцене.
- Болтать ты горазд, - буркнул он через плечо Флинковскому. – Интересно посмотреть, как у тебя это получится, юморист.
- То есть, ты считаешь меня болтуном? – взвился толстяк. – Ты утверждаешь, что я не могу рассмешить публику? Это же просто смешно… Я могу! Я прямо сейчас докажу!
- Да сиди уж… доказатель! – с презрением произнёс Таксист, довольный тем, что так удачно ударил в больное место Флинковского. – Выйди на сцену, как вот этот парень, и рассмеши зал – тогда и докажешь. А болтовнёй твоей я уже сыт по горло…
За его спиной послышалось обиженное сопенье, шорохи, Флинковский нервно скрёб ногами по полу… и вдруг, сорвавшись с места и промчавшись по проходу, птицей взлетел на сцену.
Таксист и все присутствующие онемели от неожиданности, а незадачливый юноша-«юморист» побледнел ещё сильнее, чем был прежде, и, похоже, окончательно забыл текст. Из-за кулис к Макару решительным шагом направилась дородная тётка в мрачном бордовом платье с пошлыми дешёвыми блёстками, и на лице её явно читалась жажда крови.
Но Флинковский не смутился и не потерял уверенности. Он отвесил приблизившейся даме низкий поклон, ухватил и громко чмокнул её руку, громко пояснив зрителям:
- Как видите, моя мама никуда не отпускает меня одного! Кстати, именно по этой причине я до сих пор не женат. И вообще, из нас двоих только мама верит, что меня нашли в капусте. Но сейчас ступайте в зал, сударыня, - обратился он к женщине. – Дальше я справлюсь сам.
Ошалевшая работница культуры как сомнамбула спустилась по ступенькам и обессилено плюхнулась в кресло первого ряда.
- Так о чём я? – скорчив придурковатую физиономию, спросил Макар.-Ах да – о смехе! О том, что нас веселит, что заставляет смеяться. Вы скажете, что невозможно научно проанализировать и рассчитать смех - и ошибётесь! Великий Чарли Чаплин говорил, что зачастую суть смешного заключается в том, чтобы своевременно подхватить мысль собеседника, развить её и довести до той точки, где она превратится собственную противоположность. И я намерен у вас на глазах провести увлекательный эксперимент, который позволит убедиться в правоте (или ошибочности?) слов знаменитого комика. Но при этом мне понадобится немного вашей помощи и участия. Итак, начнём-с!
Он пробежал по краю сцены, вглядываясь в лица зрителей, и ткнул пальцем в страшненькую очкастую девицу, нервно вертевшую в руках какую-то брошюрку:
- Вы! Что у вас в руках?
- Э-э… - заёрзала девица, - Я сейчас заказывала очки… Это в аптеке дали.
- Дайте-ка мне! Так-с, - он повертел в руках разноцветный бумажный прямоугольник. – Рекламный проспект ООО «Зоркий глаз»! Дамы и господа, я прочту первую строчку из этого проспекта, и начну развивать мысль далее согласно теории Чарли. А вы при этом должны мне помогать в зависимости от своих способностей и размеров чувства юмора. Выкрики из зала приветствуются!
Он нацепил на нос откуда-то взявшиеся большие старомодные очки и, прокашлявшись, громогласно прочитал:
- «Зрение – самое дорогое, что есть у каждого из нас. Потеря зрения – это серьёзный удар не только по здоровью, но и по психологическому состоянию человека. Человек, теряющий зрение, начинает, во-первых, щуриться, чтобы рассмотреть отдалённые предметы…
Флинковский снял очки и спрятал в нагрудный карман.
- Теперь начнём действовать мы с вами, - сказал он зрителям. – Что ещё делает человек, начинающий терять зрение? Второй пункт я оглашу лично:
«Возвращаясь вечером с работы домой, оказываться в постели у соседки».
Послышалось одинокое женское хихиканье.
- Согласен, слабовато… Но ведь мы с вами только начали! У кого есть лучшие версии?
- Гадить мимо унитаза! – разудало выкрикнул нетрезвый бас из темноты. На него зашикали.
- Гадить? – Макар в раздумье почесал затылок. – Это не смешно. Даже наоборот – как-то грустно становится, когда вспомнишь наши загаженные подъезды, лифты, автобусные остановки, тёмные закутки дворов… Сколько же людей, неуклонно теряющих зрение, неприкаянно бродят среди нас? Это печально…
В зале засмеялись громче.
- Итак, «человек, теряющий зрение, начинает…
- Плотнее прижиматься к жене ночью в постели! – с отчаянием выкрикнула очкастая девица из первого ряда.
- Неплохо, мадам! – расплылся в улыбке Флинковский. – Осмелюсь предположить, что у вашего мужа проблем со зрением нет?
Девица смутилась и покраснела. А народ в зале понемногу разогрелся:
- Искать свою девушку среди её подруг наощупь!
- Это круто, молодой человек! Вы наверняка мечтаете о небольшой близорукости?
- …путать своё нижнее бельё с женским!
- …называть тёщу мамой!
- Уходя утром из дома, вместо работы попадать на ****ки!
Публика веселилась вовсю. Стараясь перекричать друг друга, люди открывали всё новые и новые признаки слабеющего зрения и хохотали над своими же шутками, а главный зачинщик всей кутерьмы стоял в свете софитов на краю сцены и победно ухмылялся Таксисту, наслаждаясь успехом.
Веселье уже достигло своего апогея, когда полная дама-ведущая, наглым образом вытесненная со сцены Флинковским, пришла в себя. Словно вынырнув из глубокого сна, она недоумённо завертела головой, и медленно, но неумолимо поднялась из кресла. Вид её был грозен, а в глазах засверкало зарево военных пожаров. Она пребывала в уверенности, что возмутитель спокойствия, весело скалящийся на сцене и глумящийся над распорядком работы учреждения - обыкновенный зарвавшийся пьяница, а потому решила не церемониться с ним.
- Немедленно прекратите этот бардак! – пронзительно завопила культработница, размахивая руками так, будто останавливала поезд. – А вы, наглец, слезайте оттудова! Слезайте, я говорю! Кто вам позволил срывать генеральную репетицию?
- Да кто ж её срывал-то? – невинным голоском отвечал Макар.- Я лишь оживил мероприятие, придал ему красок, создал непринуждённую дружескую атмосферу. Нет, чтобы спасибо сказать, так меня ещё…
- А ну, вон из моего помещения! – заревела дама и ринулась в атаку. Забыв о существовании ступенек, невзирая на свою комплекцию и задравшийся до бёдер подол платья, она вскарабкалась на сцену, бесцеремонно схватила юмориста-добровольца за шиворот, приподняла над полом и воскликнула: - Я тебе покажу дружескую атмосферу, пьянь этакая! Сейчас полетишь у меня портками вперёд, дурачина!
Болтающийся в её руке Флинковский предпринял было попытку вырваться, но это ему не удалось, и в следующую секунду, жалобно запищав, он вылетел из яркого света прожекторов в зловещий сумрак зала. Шлёпнувшись об пол как жаба, он некоторое время лежал неподвижно, потом медленно, кряхтя и охая, поднялся на ноги и оглядел зрителей, которые, как нашкодившие школьники, вмиг притихли, напуганные свершившейся на их глазах быстрой и жестокой расправой.
- Вот она - судьба любого, кто пытается приподняться над толпой! – трагически заламывая руки, простонал толстяк. – Ещё минуту назад вы смеялись над моими шутками, восхищались мной, аплодировали, и вот я низвергнут, унижен, избит, а спустя ещё минуту, когда я покину это место, вы меня и вовсе забудете! Такова судьба всех талантливых людей и я, увы, не стал исключением!
- Уйдёшь ты или нет, скотина такая! – брызгая слюной, заорала рассвирепевшая мадам-ведущая. Подоспевший Таксист потянул Флинковского к выходу, но тот напоследок закричал срывающимся от рыданий голосом:
- Ваше представление – фарс! В нём нет жизни, потому что все вы - бездарности! Вы моллюски без раковин, возомнившие себя Нептунами, царями пучин!
Тут приятель вытолкнул его через двери в холл, где Флинковский зарыдал в голос, размазывая по лицу слёзы и перемешивая их с кровью разбитого при падении носа.
- Ну и дурак же ты, Макарушка, - жалеючи его, покачал головой Таксист. – Дурак дураком. Лучше бы диско станцевал, ей-богу!
- Ты тоже, как эта толстуха, обозвал меня дураком, - тихо прошептал Флинковский, протёр треснувшие очки и зачем-то снова нацепил их на нос. Всхлипнул и продолжил: – Вы называете людей дураками бездумно, машинально, не понимая, что именно говорите. Что ты знаешь о дураках? – Его голос окреп и возвысился почти до крика. – Ни-че-го! А между тем мир дураков красочен и многообразен! В одном старом советском кинофильме я услышал, что дураки подразделяются на виды, на классы, на категории. Русский дурак – это совсем не то, что зарубежный. Военный и штатский дураки разнятся как небо и земля. Дурака - хозяйственника легко отличить от дурака во власти. И у дураков нет права на ошибки: если умный может порой ошибиться, то дурак не ошибается никогда, дружище! Я нашёл главную отличительную черту всех дураков: они никогда не обзывают людей словом «дурак»! Ругаясь, они используют слова противоположные по смыслу: «Эй, ты что, самый умный, что ли?», «Ума у тебя до хрена!» - кричат они тем, кого хотят оскорбить. «Ишь, умник выискался!», «Выучили на свою голову!» - жалуются они друг другу. Вот какие они, эти дураки. Я не дурак, дорогой ты мой. Я порой ошибаюсь, совершаю бездумные поступки и говорю глупости, но ни разу в жизни я не обозвал человека умником без веских на то причин! Впрочем, ты и та бездарная жирная бабища тоже не назвали меня так, и это обнадёживает. Ладно, пошли отсюда…
Приятели вышли на улицу, и Таксист прикурил сигарету. Прямо перед ними, посреди площади, на огромном чёрном постаменте высился Великий Вождь Былых Времён, указывая своей бронзовой рукой в неопределённом направлении, а всё свободное пространство вокруг него кишело голубями, которых десятилетиями прикармливали добросердечные горожане. Следы жизнедеятельности прожорливых птиц были всюду: на ступенях Дворца, на стенах и подоконниках домов, на самой площади, на плечах и на голове Вождя.
- Сильно досталось Владимиру Ильичу за последнее время, - промолвил Таксист, разглядывая статую.
- Да уж, засрали с ног до головы, - тоскливо откликнулся присевший на ступеньку Макар.
- Я про голубей, - посчитал нужным пояснить Таксист.
- А я про всех. Но согласен с тобой, птиц сейчас так много развелось, что порой не знаешь куда деваться. Кстати, ты не замечал, что все голуби – мерзкие? Видишь, вон там мальчонка кормит этих ненасытных тварей? Обрати внимание, как они противно и торопливо жрут, как клюют своих же собратьев за дармовую крошку… Нет, мне больше по душе воробьи – ох и весёлые же ребята! Эти никогда времени даром не теряют! Зазевался голубь, не успел повернуть вовремя свою жирную задницу или устроил драку с собратом из-за еды, а маленький пострелёныш тут как тут – хвать кусок и был таков! И никаких драк между собой, никаких глупостей…Они весёлые живчики, они в постоянном движении, глазёнками так и стреляют по сторонам, а взгляни на голубя: тупо вылупится, глотает без разбора всё, что кинут - будь то хлеб или окурок, или жёваная жевательная резинка – алчно проглотит, а дальше для него хоть трава не расти: может сдохнет, а может выживет – главное, что сожрал что-то… Их лапы и перья всегда перемазаны в собственном дерьме, они нечистоплотны, на них обитают полчища блох и клещей… Я не понимаю, почему эта птица считается символом мира? Это ж паразиты какие-то, а не птицы…Почему именно голубь принёс Ною оливковую ветвь, и как у него, засранца, хватило для этого ума? По-моему, он должен был её всю либо обожрать, либо засрать по дороге так, что старик Ной в руки взять побрезговал бы...
- Оставь птиц в покое и помолчи. Я уже устал от твоей сегодняшней болтовни.
Таксист взглянул на часы: репетиция должна была вот-вот закончиться. Тогда он встретится с Михаилом, передаст ему просьбу Голландца и сможет наконец-то распрощаться с болтливым коротышкой.
- Между прочим, - после короткой паузы произнёс Флинковский странным тоном, не предвещавшим ничего хорошего, - я слышал, что голуби очень вкусные.
- Эй-эй-эй! – заволновался Таксист. – Уж не собрался ль ты…
Договорить он не успел: Макар молнией метнулся со своей ступеньки вперёд, в мгновение ока цепко выхватил из воркующей стаи зазевавшуюся птицу и…
- Нет! – закричал Таксист, но Флинковский уже запихивал трепещущего голубя в свою широко разверзнутую пасть и торопливо глотал. Изо рта у него торчали грязные перья, а с губы свисала, конвульсивно подёргиваясь, перекушенная красная лапка, с которой капала птичья кровь.
- Вот ведь ты гадина какая!
В тот же миг что-то оглушительно завыло, затрещало, заулюлюкало, и откуда ни возьмись к Дворцу культуры подкатила полицейская машина с празднично переливающимися на крыше огнями. Вышедший из неё парень в форме покрутил в руке дубинку и прямиком направился к обнаглевшему птицееду, который сперва в панике заметался по площади, но вскоре обречённо замер на месте, покорно ожидая своей участи.
- Зачем вы убили птицу, гражданин? – строго спросил полицейский. – Предъявите-ка ваши документы, пожалуйста.
- Уэя эу оуэофф! – сквозь перья промычал в ответ Флинковский и беспомощно развёл руками.- Эу ы о!
- Я вас не понимаю! – посуровел страж порядка.
- Он говорит: «У меня нету документов. Нету и всё!» - перевёл подошедший Таксист. – Ему перья мешают говорить – застряли, видать, в глотке.
- Вы знаете этого гражданина? – переключился на него полицейский. – Вы с ним вместе?
- Да, мы вместе.
- Так что же вы не остановили своего товарища? Вы знали, что есть голубей в общественных местах запрещено?
- Нет, не знал. Я никогда не слышал о законе, запрещающем есть голубей.
Во взгляде блюстителя порядка мелькнула растерянность, он почесал дубинкой затылок и посмотрел на Флинковского, который в это время сосредоточенно выколупывал пальцем из зубов голубиную лапку.
- Может, такого закона и нет, - уже менее уверенным тоном заговорил полицейский, - а, может, и есть. В любом случае, нельзя убивать кого-то в общественных местах, тем более варварским методом пожирания живьём. По крайней мере, могли бы постесняться детей! На вас же дети смотрят!
Действительно, маленькие ребятишки, до сей поры мирно игравшие на площади, теперь собрались вокруг Макара и с любопытством разглядывали его. Самый крохотный из них подошёл совсем близко и, светло улыбаясь, громко объявил:
- Дядя гулю ам-ам! – и радостно засмеялся, хлопая в ладошки. Флинковский, борясь с рвотным рефлексом, медленно вытащил из горла пучок голубиных перьев, тщательно вытер одно о рукав куртки и подарил малышу.
- Наверное, сейчас всем придётся пройти в отделение, - глядя эту идиллию, загрустил полицейский. – Пусть там решают, что с вами делать.
- Подожди-ка, начальник, - забеспокоился Таксист. В его планы не входил поход в отделение полиции, он вмиг почувствовал себя загнанным зверем и начал свирепеть от собственной беспомощности.– А я-то здесь при чём? Я этого голубя не жрал, и этого толстожопого карлика не науськивал заглатывать пернатых, зачем мне идти в отделение? Он виновник – его и волоките, а я никакого отношения к этому делу не имею!
- Вы сами признали, что нарушитель - ваш товарищ. И, к тому же, в момент совершения им противоправных действий вы находились в непосредственной близости к месту событий, а значит, являетесь свидетелем. Так что пройти придётся обоим.
- У-у-у…- тихо завыл Таксист, но тут вмешался второй полицейский, который во время беседы выбрался из машины и незаметно подошёл к ним:
- Ты, Зайцев, ступай. Я сам во всём разберусь, а ты подожди меня в машине.
Напарник был старше Зайцева и возрастом и званием, повыше ростом и крепче телосложением. Он не крутил в руках дубинку, не смотрел строго, но приятели не сомневались, что этот человек при необходимости способен легко скрутить их обоих в бараний рог как расшалившихся ребятишек. Понимая это, Флинковский насупился, а Таксист совсем пал духом. Зайцев без пререканий забрался в машину и начал что-то бубнить в рацию, а его грозный коллега неожиданно заговорщицки подмигнул незадачливым правонарушителям и, оглянувшись по сторонам, торопливо зашептал:
- Узнал я вас, ребята. Не станем мы вас задерживать, но только есть большая просьба: замолвите словечко за меня перед вашим шефом! Передайте ему, что, мол, так и так: Волков просит прощения. Полнолуние приближается, так пусть простит он меня условно-досрочно. Скажите, что форму уж не на что покупать, разорюсь я на ней вконец! Шутка ли: каждый месяц новую шью и каждое полнолуние она в лоскуты… Замаялся я, так и передайте ему, пожалуйста. Передадите, не забудете?
- Отчего ж не передать? Передадим, - с важностью ответил ему Макар, поправив заляпанные голубиным помётом сломанные очки. – Лично передам сегодня при встрече.
- Ну вот и отлично! – оживился странный полицейский. – А то устал я от всего этого, да и боязно: а ну как не услежу за своим состоянием да порву кого-нибудь ненароком? Или покусаю, не приведи бог, своих ребят на работе – тогда у нас не отделение полиции будет, а зоопарк какой-то… Я ведь когда превращаюсь, то совсем дурной становлюсь, ничего не соображаю. Вы, пожалуйста, не забудьте, ребята: Волков моя фамилия! – ещё раз напомнил он напоследок.
Когда полицейский автомобиль скрылся в одной из прилегающих к площади улиц, Таксист спросил:
- Что это за чушь он нёс про превращения и драную форму? Ты хоть что-нибудь понял?
- А тут и понимать нечего, – весело отозвался Флинковский. – Я в курсе всей этой чертовски волшебной истории. Старший лейтенант Волков – в недавнем прошлом самая гнусная тварь во всём РОВД. Ничем не брезговал – вымогал деньги с мелких торговцев, обирал пьяненьких на ночных улицах, и с уголовным миром откровенно лобызался… Днём – на страже закона, а ночью вроде как и нарушить не прочь. Но однажды столкнулись они, наш босс и этот фраер, при каких-то бытовых обстоятельствах. Нашла коса на камень. Волков выпендривался-выпендривался, пальцы гнул-гнул, а боссу это надоело, и сделал он его оборотнем. «Для начала на полгода, – говорит. - Тебе хватит, чтобы хорошенько обдумать своё поведение и сделать выводы. А там посмотрим». И с первым полнолунием началась у Волкова весёлая жизнь: во время ночного дежурства, на глазах у всех стал он в чудище превращаться. Ломает его при этом, как старого наркомана, орёт парень благим матом, тело покрывается шерстью, когти из пальцев прут как на дрожжах, руки-ноги превращаются в звериные лапы и само туловище ширится и высится… Вот в такие моменты форма на нём лопается и разрывается в лохмотья, о чём он, бедолага, здесь и упоминал. Но ничего, приспособился: теперь, как только чует приближение метаморфозы, так сразу мчится куда-нибудь на окраину города и в безлюдном переулке пристёгивает себя наручниками к фонарному столбу, а ключ зашвыривает подальше или напарнику отдаёт. Там ревёт и воет на луну всю ночь, а утром голого и продрогшего до костей старшего лейтенанта кто-нибудь из коллег отстёгивает и отвозит домой. Все уже привыкли: горожане на его фоне фотографируются семьями, куриные ножки и куски сала кидают. Жалеют его, дурня – народ здесь чересчур добрый всё-таки. Такая вот история про оборотня в погонах.
- Полгода, говоришь? Так ведь у нас летом не было ночи, чтобы попревращаться как следует!
- Превращаться он начал в апреле, потом май - и пары раз хватило, чтобы он задумался и заволновался. Потом, конечно, случился перерыв из-за полярного дня, а с августа всё началось по-новой – превратился как миленький! Сейчас, по идее, ему следовало бы превратиться ещё разок, но он очень рассчитывает, что шеф снимет заклятие до наступления полнолуния. Нужно будет обязательно передать просьбу. Обязательно.
- Думаешь, он снимет заклятие?
- Скорее всего да. Босс не злопамятен. Полнолуние послезавтра, и если простить негодяя досрочно, то в ближайшие дни вместо волка в нашем отделе полиции вновь будет сидеть обычная свинья…
- Лучше бы снял. А то ведь, в самом деле, задерёт кого-нибудь из невинных людей.
- Не задерёт. Это он среди своих, в своей стае, такой смелый и решительный. А когда превращается в оборотня, то оказывается совсем один, и от всей его наглости и смелости один ночной вой остаётся. Оборотень - он и есть оборотень, что о нём говорить…
Позади них с шумом распахнулись двери, послышались шаги и голоса множества людей, спускающихся по лестнице Дворца – генеральная репетиция закончилась. Таксист быстро заприметил в толпе кучерявую голову Михаила и поспешил к нему, а Флинковский, оставшись в одиночестве, печально вздохнул и выудил из кармана конфетку. Он развернул её, сунул в рот и, сразу оттого повеселев, сорвался с места и шмыгнул за угол.
* * *
«Почему именно «Шоколадка»?» - спросил Тайну Голландец в тот день, когда над входом в кафе впервые появилась вывеска с этим названием.
«Просто потому, что я люблю шоколад», - ответила Тайна. Она сказала правду, но не всю, а лишь её незначительную часть. Вся правда заключалась в том, что именно с шоколадки завязалось её знакомство с Голландцем.
Он пришёл по какому-то делу в контору, где она в то время работала кассиром, остановился перед столом и достал из кармана шоколадку в яркой обёртке:
- Это вам, прекрасное и задумчивое создание! Для активизации мозговой деятельности.
- Попа у неё слипнется от шоколадок! – ревниво вякнула из своего угла толстая бухгалтерша Антонина Афанасьевна, но Голландец, неодобрительно посмотрев в её сторону, сказал:
- Неправда. От шоколада попы не слипаются, а, наоборот, становятся шире. Но для этой изящной девочки шоколад не представляет никакой угрозы.
Тайна глупо хихикнула, а Антонина Афанасьевна обиделась. Голландец же, более не обращая внимания ни на бухгалтершу, ни на случайных посетителей, завёл непринуждённую весёлую беседу, и Тайна сама не смогла бы толком объяснить, как случилось, что уже тем же вечером она оказалась в его квартире. Сейчас она даже не могла вспомнить: был у неё в то время парень или нет? Да и какое это имеет значение – она встретила мужчину, который был на порядок выше всех её прежних поклонников. Её многочисленные, сменявшие один другого «френды», были похожи друг на друга как клоны – в первое время водили в один и тот же ресторан, по субботам в один и тот же ночной клуб, говорили одни и те же слова. Да и сексом они занимались так, словно изучали это дело по одной и той же книжке, которую написал какой-то очень уважаемый и технически грамотный старичок, решивший сухо и сжато изложить свои основные тезисы по этой теме.
Голландец же был непредсказуем во всём. Он вырвал её из тихого и мутного болота повседневности, наполнил жизнь цветом и смыслом. Он показал ей то, что было недоступно обычным людям, и это он открыл в ней то, о чём она сама никогда не подозревала – способность творить чудеса, пусть маленькие, но жутко волшебные. Тайна влюбилась окончательно и бесповоротно. Подаренную шоколадку она, конечно же, съела, но обёртку от неё по странной детской привычке сохранила, спрятав в маленькую коробочку, где лежали все её детские реликвии: рисунок, нарисованный пятилетней Тайной для мамы, маленькое пластмассовое колечко, подаренное в детском саду влюблённым в неё мальчиком, красноватый камешек с черноморского побережья и воронья лапка первой вороны, которую Тайна в детстве убила из рогатки.
На шоколадной обёртке были изображены мальчик в клетчатой рубашке и зелёных штанишках и девочка в красном платьице, которые, взявшись за руки, радостно бежали куда-то по лесной тропинке. Тайна смотрела на картинку и находила, что мальчик очень похож на Голландца – те же весёлые широко распахнутые глаза, та же улыбка, ну а нарисованная красивая девочка с зелёными глазами – это, разумеется, она, Тайна! Это не абстрактные безымянные детишки, а она и её любимый весело, вприпрыжку, бегут по тропинке под лучами ласкового солнца, и ничто на свете не сможет теперь разлучить их.
Голландец много курил и часто бывал «под мухой», но Тайне казалось, что от него всегда пахнет молочным шоколадом. Рядом с ним она засыпала, убаюканная сладким ароматом и, просыпаясь, вновь окуналась в него. Шоколад для Тайны теперь был неразрывно связан с Голландцем, Голландец со сказкой, сказка с детством – получалось, что с этим человеком она снова вернулась в свои счастливые, радостные и беззаботные детские годы, за что не переставала благодарить Бога и своего возлюбленного.
В те редкие часы, когда ей приходилось оставаться одной, Тайна доставала из коробочки шоколадную обёртку и с наслаждением вдыхала слабый, еле уловимый сладкий аромат – аромат её мужчины, её счастья, её детства – всего, что ей было дорого.
После первой ночи Голландец стал называть её Таней: «Тайна – это нечто неведомое, непознанное, - сказал он, - а ты для меня теперь как на ладошке, ты - моя! Поэтому с этой минуты для меня ты просто Танька!»
И «Танька», млея от счастья, радостно кивала головой.
Спустя некоторое время она предложила ему познакомиться с её семьёй: и мать, и сестра давно пресытились рассказами о «единственном и неповторимом», и жаждали увидеть этого выдающегося представителя мужской половины человечества у себя в гостях. Голландец охотно согласился на предложение, и в первое же воскресенье они почтили своим визитом маленькую квартирку на Гвардейском проспекте, где проживали мама вместе с сестрой Тайны - Кайсой.
Как того следовало ожидать, Голландец очаровал и старенькую маму, и раскрашенную зануду Кайсу. В тот вечер Тайна чувствовала себя очень возбуждённой, чересчур много и громко хохотала над шутками Голландца, и слишком часто с нескрываемым торжеством поглядывала на сестру, которая вела с её любимым какую-то серьёзную беседу. И что-то пропустила Тайна, что-то не заметила в тот вечер. Что-то ужасное для неё, что произошло между Голландцем и её сестрой. Любовь всегда слепа, и Тайна прозрела лишь тогда, когда во время очередной встречи Голландец приветствовал медноволосую красавицу Кайсу словами:
- Добрый вечер, Ксюша!
«Ксюша…» У Тайны потемнело в глазах, и весь мир несколько раз перевернулся. Запах шоколада исчез. Её сказка, её сверкающий хрустальный замок взорвался миллионами стеклянных брызг, превратив сердце в рваное окровавленное месиво. Она не помнила, как повернулась и ушла, сколько времени бродила одна по улицам города. Она помнит, что в тот день накрапывал мелкий дождь - его капли стекали по лицу Тайны, смешиваясь со слезами и пряча их от любопытных глаз случайных прохожих.
«Прости, – услышала она поздно вечером в телефонной трубке. – Так получилось. Я собирался тебе рассказать, но ты и сама поняла…»
«Да пошёл ты…- усталым голосом ответила ему Тайна.- Невелика потеря. Переживу как-нибудь». Как ни странно, она не испытывала к Голландцу ни злости, ни ненависти. Любовь никуда не делась, осталась при ней, а в случившемся она винила только свою сестру. Кайса поступила подло, ударила ножом в спину, отобрав любимого человека так же, как в раннем детстве отбирала у сестрёнки игрушки и сладости, но на сей раз ей придётся заплатить сразу за всё – и за прошлое и за настоящее.
Тайна достала из коробки шоколадную обёртку, поднесла её к лицу и, почувствовав лёгкий аромат, хитро улыбнулась. Её зелёные глаза начали светиться, как будто внутри Тайны разгорался большой костёр, и пламя этого костра становилось всё сильнее, беспощадно жгло и просилось наружу, угрожая в противном случае уничтожить свою хозяйку. Но Тайна уже знала, в какую сторону направить этот огонь и видела лицо человека, который будет принесён ему в жертву. Осознав свою новую силу, она злобно рассмеялась и смяла шоколадную обёртку в кулаке.
Полностью книгу можно читать здесь: https://shop.cruzworlds.ru/?a=book&id=370
или здесь: https://www.litres.ru/petr-lavrentev/hangaslahdenvaara/
Хангаслахденваара, или Город с Трудным Названием
© Copyright: Пётр Лаврентьев, 2009
Свидетельство о публикации №209121401043
Свидетельство о публикации №209121401043
Рецензии
Думала увидеть кучу рецензий, но... А я вот дочитала. Удивлена. Очень понравилось. Добротно литературно написано, что особенно нравится. Интересное видение мира, было любопытно, а как у Вас. Чисто мужской вариант. Много мудрости. Некоторые места очень смешны, ирония просто скользящая. Получила удовольствие от такого времяпрепровождения.)
Майя Ланопре 31.10.2011 04:32 • Заявить о нарушении
Майя Ланопре 31.10.2011 04:32 • Заявить о нарушении
УРА! "Хангаслахденваара" наконец-то нашла своего читателя на ПРОЗЕ.РУ!!! Спасибо Вам, Ольга, за отзыв. И я очень рад, что эта вещь (точнее, отрывок из неё) Вам понравилась. К сожалению, читатели на литературных сайтах, увидев произведение в рубрике "повесть" или, - что ещё ещё более пугающе, - "романы", даже не удосуживаются начать чтение. Не хотят тратить время. С одной стороны я их понимаю: десять слабеньких рассказиков отнимают меньше времени, чем одна дрянная повесть. Но ведь не прочитав не узнаешь - дрянная она или нет...
Ещё раз благодарю Вас.
С уважением
Пётр Лаврентьев 31.10.2011 17:25 Заявить о нарушении
Ещё раз благодарю Вас.
С уважением
Пётр Лаврентьев 31.10.2011 17:25 Заявить о нарушении
Это правда. Дрянность - это уже как своеобразный показатель. Как оценка. Как игра слов, которую использует автор, для определения своей вещи. Сможет ли она оставить в душе читателя такую же рваную рану, какую оставила в душе автора.)
Майя Ланопре 31.10.2011 20:00 Заявить о нарушении
Майя Ланопре 31.10.2011 20:00 Заявить о нарушении
"Сможет ли она оставить в душе читателя такую же рваную рану, какую оставила в душе автора.)" - мне кажется, что это было бы слишком уж по-садистски. Из разряда: "мне было плохо - так и вы все вокруг получайте!" На мой взгляд, хороший автор - этот тот, кто рисует яркую правдивую картину, показывает события так, что их реальность не вызывает у читателя сомнений, добивается того, что читатель начинает разделять его взгляды, его точку зрения, болеет и переживает за главного героя. Но читателю совсем необязательно вместе с главным героем страдать - это уже лишнее. Сострадать - допустимо, но не более того.
Пётр Лаврентьев 31.10.2011 20:10 Заявить о нарушении
Пётр Лаврентьев 31.10.2011 20:10 Заявить о нарушении
Почему недопустимо? Правдивость - это скользкая категория, из серии - определим понятия-. Правдивость событий - это внешняя категория. Правдивость ощущений, эмоций - это внутренняя. Способность автора описать их определяет меру его таланта. Способность читателя воспринять - его меру. В этом заключается весь цимус литературного общения.
Майя Ланопре 31.10.2011 20:24 Заявить о нарушении
Майя Ланопре 31.10.2011 20:24 Заявить о нарушении
Ну, в целом согласен. Однако читатель бывает разный: одни и пострадают,и даже жаждут этого страдания, а другим страданий и в жизни хватает. Вот этим вторым хочется, чтобы автор писал очень правдиво, но... чтобы написанное было немного сказкой.)
Пётр Лаврентьев 31.10.2011 20:29 Заявить о нарушении
Пётр Лаврентьев 31.10.2011 20:29 Заявить о нарушении
Хм... на вкус и цвет, как говорится... поэтому и существуют разные жанры. и прелесть в разнообразии.) мне Ваш отрывок тем, как раз, и понравился, что Вы идёте по стыку жанров и понятий. мне лично это близко и очень нравится. когда через смешение сказочного, ну назовём так, и реального, автор хочет передать свою правду, своё представление о ней.)сказка только кажется виртуальной, на самом деле в её символике можно передать любую мудрость или глупость, это уже как получится.
Майя Ланопре 31.10.2011 20:54 Заявить о нарушении
Майя Ланопре 31.10.2011 20:54 Заявить о нарушении
что касается читателя - автору нужно быть готовым ко всему. эмприссионизм имеет своего зрителя, но ещё больше оппонентов, которые говорят - мазня... ну и что. смотрите тогда на линии, которые можете потрогать рукой. каждому своё...
Майя Ланопре 31.10.2011 20:59 Заявить о нарушении
Майя Ланопре 31.10.2011 20:59 Заявить о нарушении