БЗ. Глава 2. Оскар. Параграфы 8-19

2.8. Гарвард


Бродя по улицам, я курила сигарету за сигаретой. Незнакомый город стал уже немного знакомым, и у меня было странное ощущение, будто я здесь родилась. Чувство дежавю накатывало на меня на каждом углу, осо­бенно в переулках, где всё было такое знакомое, что даже брала оторопь. Те же сугробы, тот же мусор, те же собаки и дома приветствовали меня, маршрутки и автобусы были точно так же набиты народом, в магази­нах продавались те же продукты, в помойках копались те же бомжи, а на улицах был тот же гололёд. Здесь всё было то же самое, только слегка перегруппированное, переставленное местами, но в целом почти идентич­ное. Я не знаю, что это было – воспоминания из прошлой жизни или про­сто шутки моей порядком потрёпанной невзгодами психики, но чувство, что я здесь уже когда-то была, не покидало меня.

Так кто же я? Я-то это знала, но как доказать другим, что я – это я? На данный момент я являлась просто ходячим трупом, восставшим из могилы мертвецом, хотя с первого взгляда это было незаметно. У меня не было ни имени, ни дома, ни работы, а вокруг меня раскинулся город, знакомый и чужой, как лицо после пластической операции. Я была не живее манекенов в торго­вом центре, в который я зашла, чтобы пополнить гардероб чем-нибудь приличным. Я не знала, что именно Оскар считал таковым, а потому купила длинный чёрный кожаный плащ, кожаные брюки и лакированные чёрные сапоги, чёрный шарф и чёрный джемпер, а также чёрные кожаные перчат­ки.

– Ох уж эта современная мода! – проговорила Аделаида, увидев мои обновки. – Невозможно отличить женщину от мужчины.

Мы сидели в гостиной и курили, и я спросила:

– Вы тоже считаете, что я должна присоединиться к вам?

Аделаида выпустила подряд три колечка, одно за другим, последнее из которых, самое маленькое и плотное, пролетело сквозь первое, уже на­чавшее рассеиваться, и усмехнулась.

– У вас какие-то сомнения, милочка? Ваше положение не из завид­ных, скажу я вам... Да вы и сами это понимаете. Так что это единственный разумный выход для вас. У других вариантов просматривается плачевный исход.

И Аделаида, затянувшись, округлила рот в чёрную дырку и выпу­стила одно большое колечко и два маленьких, которые ловко юркнули сквозь первое. В пускании колечек она была виртуозом. Я колечек делать не умела, а поэтому выпускала дым просто струйками и клубочками, поль­зуясь по настоянию Аделаиды мундштуком. Взгляд у хищницы был отчуждённо-задумчивый, из-под полуопущенных век, а временами уголки её рта иро­нически приподнимались.

– Если хотите знать моё мнение, дорогая, то вам следует отбросить все колебания. То, что сделал для вас Оскар, было сделано в расчёте на то, что вы, умерев для человеческого общества, воскреснете в нашем. Вы не должны бояться: став вашим наставником, Оскар будет вам отцом и мате­рью, он не оставит вас, пока вы не станете вполне самостоятельной. Если вы сохраните с ним дружеские отношения, он и после будет вас поддержи­вать. Оскар имеет большой вес и влияние среди нас, и вам повезло, что ва­шим наставником станет именно он. Такую возможность получает не вся­кий. Для вас это всё равно что бесплатно попасть в Гарвард.


2.9. Мыши в норах


Если бы мне год назад сказали, что я поступлю в Гарвард, я бы была, наверно, в восторге. Ещё бы! Кто не хочет попасть в это престижное учебное заведение? Но сейчас я не испытывала ни капли счастья, потому что это был не тот Гарвард. В настоящий Гарвард не принимают несуществующих людей, а меня по всем понятиям не существовало на свете, и это подтвер­ждали официальные документы, а на кладбище была моя могила. Призра­ков также не принимают на работу, не регистрируют по месту жительства, они не могут вступить в брак и владеть недвижимостью, не могут иметь счёта в банке, водительских прав и медицинского страхового полиса. Их просто нет.

В кармане у меня было немного денег, и я нырнула в лабиринт улиц, гонимая отчаянием. Кто и за что сделал всё это со мной? Почему я? Что мне делать? Все эти вопросы оставались без ответа. Ледяные пальцы отчая­ния вцепились мне в загривок, оплетали мои руки и ноги, и серая хо­лодная лапа уже протянулась к моему сердцу, чтобы накрыть его, сдавить и остановить. Я была у них в руках, они наблюдали за мной отовсюду, вездесущие и непобедимые, мне было некуда бежать! Но я всё равно бежала, хоть уже ко­жей чувствовала холод безнадёжности. Сегодня должен был прийти Оскар, и я предприняла попытку бегства.

Нет, это даже нельзя было назвать бегством. Скорее – бес­смысленным и безнадёжным метанием в лабиринте улиц, побегом от самой себя. От хватки ледяных пальцев нельзя было никуда деться, она повсюду держала меня. Глупо, наивно было бы полагать, что от Оскара можно убе­жать и спрятаться, и меня хватило только на то, чтобы выкинуть напосле­док дурацкое коленце – купить бутылку водки и напиться.

Выписывая заплетающимися ногами зигзагообразную траекторию, я плелась по улице с недопитой бутылкой в кармане, сама не зная куда. Смеркалось. «Да, я безобразно пьяная, – думала я, перемежая свои мысли ритмической икотой, – и пусть!.. Пусть Оскару станет противно, глядя на меня. Мне самой противно».

Ик!.. Да, однако и набралась же я. А зачем? Да чёрт его знает! Бреду вот теперь неприкаянная, бесприютная, живой труп, человек без имени, пустое место... Ик! Однако, как меня плющит!.. Уж не палёная ли была во­дочка-то, а? Табуретовка. А в общем-то, плевать. Вот возьму сейчас и вы­лью её... в себя. Но идти становится всё затруднительнее. Что это с моими ногами? Они, никак, устремляются каждая в свою сторону? Да ещё этот проклятый гололёд. Ик!.. Ух ты, ё-моё!..

Кое-как снова возвращаясь в вертикальное положение с опорой на обе ноги и отряхивая места, соприкоснувшиеся с обледенелым тротуаром, я окинула взглядом покачивающееся пространство тёмной улицы – а мо­жет, и не улицы. Бутылка в кармане цела, а ведь могла разбиться. Ик!.. Нет уж, теперь я по стеночке... А это ещё кто за мной крадётся?

– Девушка, а девушка!

Да, судя по голосу, честными намерения у этого перца быть не мо­гут. Не буду обращать внимания – авось, отвяжется. По стеночке, по сте­ночке...

– Девушка, а у вас закурить не найдётся?

Нет, ведь какой настырный! Нету у меня закурить. Вот так, поти­хоньку, идём, идём...

– Девушка, девушка, а можно с вами познакомиться?

Да их, похоже, двое! Вот ещё свалились на мою голову. Какие-то глючные чуваки. И чего им надо? Впрочем, ясно, чего... Только этот номер у вас, ребятки, не пройдёт! Я не снимаюсь.

– Девушка, а как вас зовут?

Вот ведь черти полосатые! Уже шагают рядом со мной и отвязы­ваться, похоже, не собираются. Один слева, другой справа. Сейчас я одно­го как двину локтем под дых, а другого в пах коленом... Й-й-й-яяя!

– Тихонько, девушка, осторожно! Скользко на улице.

Н-да, хреновый из меня Чак Норрис. А эти перцы уже руки рас­пускают! Беспредел!

– Девушка... А у нас ещё выпивончик есть. Пойдём с нами?

Нетушки, спасибо. Вы не в моём вкусе, пряники, и ваш выпивончик мне тоже нужен, как столбу гинеколог... Так, я чего-то неврубон! Куда они свои клешни суют? А ну, гребите отсюда ушами в камыши!

– Э, э, ты чё кусаешься? Коза драная!

Ого! Была девушка, стала коза драная? Ну, ты это зря, кентуха, я тебе сейчас твои моргалки вырву, как редиску в июне! Банзай!

– Сволочь! Сучка! Держи её, мы её щас прямо тут оприходуем!

И руки, руки, вонючие пасти, шумное дыхание, пустынная строй­площадка. Мои джинсы, его ширинка, мой каблук, его щека.

Трёхэтажный мат: я попала, куда надо.

Получил, засранец? Получи ещё!

– Ноги, ноги ей держи! Вон туда, туда её тащим! Здесь видно!

– Ай, сука, кусается!

Ни души, чтобы мне помочь, мои крики не слышны, все попрята­лись, боятся, затаились в норах – суслики, мыши, жертвы! Глупые люди, трусливые люди, где вы? Где вы, рыцари, герои, заступники? Где вы, бди­тельные старушки? Нажмите кнопку, поднимите трубку, наберите номер! Где вы, где вы все?!

Никого, никого, никого!..

– Оставьте её в покое.

Спокойный голос, глуховатый, знакомый. Стройная фигура, реющая на ветру встрёпанная грива, широко расставленные ноги в ботфортах с вы­сокими каблуками, красные угольки глаз. Сдавленный шёпот:

– Чччёрт... А эта ещё откуда взялась?

– Так пойди, разберись с ней!

Твёрдые шаги ботфорт с каблуками, лезвие ножа, взмах – нож, туск­ло блеснув в полумраке, упал на лёд, выбитый из руки его обладателя тон­кой, но поистине железной рукой. А дальше – как в фильме ужасов. Жут­кий хруст рвущейся плоти, разъярённые угольки тигриных глаз, клыки, рык кровавой пасти.

– Срань господня... Это что ещё за...

Хрип горла, стиснутого тонкими стальными пальцами, кровавый оскал, короткий утробный рявк, вырванная гортань с кольцами хрящей – на ледяной корке.

Мыши в норах, я – на льду, надо мной – хищница в ботфортах с ка­блуками и приколотой на груди чёрной ленточкой – в том месте, где её пронзил железный прут перил крыльца. Вокруг – мерцающие холодные огоньки жёлтых глаз, наблюдающие, выжидающие, но не приближающие­ся.

Ни один суслик не высунулся из норки, чтобы посмотреть, чем всё кончилось, две мёртвые жертвы распластались чёрными пятнами на сером льду, а третья, живая, дрожащая, пьяная, обняла руками шею хищницы в ботфортах. Она была подхвачена чёрным ураганом и унесена в небо. Жёл­тые огоньки глаз, чёрные горбатые спины и голодные пасти ринулись на свою добычу.


2.10. Очиститься от старой


– Они ничего ей не сделали?

– Не успели.

– Глупышка. Зачем? Не понимаю.

– Она пьяна. Водка.

– Вот уж глупость! Только люди могут такое учудить... Кстати, до­рогая, зачем ты носишь эту ленточку? Кажется, ты никогда не была осо­бенно сентиментальной.

– Когда будет превращение?

– Не раньше, чем через неделю. Алкоголь должен выветриться.

Фортель, который я выкинула, не понравился Оскару. И Аделаиде тоже, разумеется. Хищники физиологически не переносят алкоголя, поэто­му пьяниц среди них не найдёшь. Очнувшись в постели с отвратительным самочувствием и мечтая о глотке холодной минералки и стакане кефира, я не нашла ничего, что могло бы облегчить мои страдания. А тут ещё Аделаида, окинув меня полным глубочайшего порицания взглядом, сказала:

– Ну, милочка, на такое способны только люди.

В её устах это было наихудшее осуждение.

Оскар пришёл вечером. Его тёмно-синее пальто с чёрным меховым воротником было перехвачено широким поясом, на руке сверкали басно­словно дорогие часы.

– Ну что, дорогая, понравились приключения?

– Очень, – сказала я мрачно. – Хочу ещё.

– И не мечтай, – улыбнулся он.

Скинув пальто, он присел ко мне на кровать, заглянул мне в глаза и взъерошил мне волосы. Из-под его верхней губы в улыбке показались мо­лочно-белые клыки, выступающие совсем чуть-чуть.

– Ты готова к превращению, детка?

Я молчала. Хватка ледяных пальцев сомкнулась вокруг моего горла. Бежать было некуда, да собственно, уже и не хотелось. Мыши в норах. Руки, тяжёлое дыхание, вонючие пасти. Глючные перцы чёрными пятнами на льду.

– Ты не говоришь «нет», это уже хорошо, – сказал Оскар, пронзи­тельным взглядом проникая мне в душу. – И это значит, что скоро ты бу­дешь с нами.

Он сказал: «Будешь с нами», – а я не нашла, что возразить. Все до­воды, за которые я могла ухватиться, рассыпались, как древесная труха.

– Когда? – спросила я.

– Недельку придётся подождать, дорогая. Следы алкоголя в твоей крови могут очень тебе навредить во время превращения. Перед вступле­нием в новую жизнь ты должна очиститься от старой.


2.11. Великий день


По календарю началась весна, но на улицах было ещё много снега. Мою последнюю неделю в человеческом облике я провела, сидя безвылаз­но дома и соблюдая суровый пост – для очищения организма перед превращением. На день мне полагалось три литра подкислённой лимоном воды, а вечером Аделаида приносила мне чашку очень сладкого чая. Она сама его готовила, заливая кипятком чайные пакетики и кусочки сахара. Режим мне полагалось соблюдать полупостельный. Что я делала в постели? Читала – с утра до вечера. Это немного отвлекало меня и успокаивало. Читать мне не воспрещалось, не разрешалось только выходить из дома. На четвёртый день меня начало шатать от слабости, и когда я влезла на скамеечку, чтобы достать с полки новую книгу, у меня закружилась голова, а перед глазами всё застлала коричневая пелена. На грохот моего падения примчалась Аделаида – прямо-таки материализовалась надо мной из воздуха.

– Деточка! Ну, зачем же вы встали сами, попросили бы меня... Я бы подала вам, что нужно. Мне совсем не трудно. Ну-ка, держитесь за мои плечи.

Она легко, как куклу, подняла меня и перенесла обратно на кровать. Уложив меня и укрыв одеялом, она принесла мне стопку книг и сказала:

– Пожалуйста, дорогая, читайте. Теперь вам не придётся вставать.

Она была сама предупредительность. Но когда я, совсем изнемогая от голода, пробралась на кухню, чтобы хотя бы погрызть сахара, Аделаида засту­кала меня на месте преступления и сурово сдвинула брови.

– Это что такое? Девочка ворует сахар! Сейчас я кого-то отшлёпаю!

Она поставила коробку с рафинадом на самую верхнюю полку, что­бы я из-за слабости не смогла до неё добраться, и погрозила мне пальцем. Опустившись в изнеможении на стул, я залилась бессильными слезами.

– Ну что вы, дорогая моя!

Аделаида вытерла мне щёки кружевным платочком и, как ребёнка, унесла на руках в спальню.

– Милая, поймите, это необходимо. Ваш организм должен полно­стью очиститься от всех остатков человеческой пищи. Только при этом условии превращение может пройти благополучно.

За три дня до назначенной даты меня начали ежедневно мучить очистительными клизмами – утром и вечером. Их проводила, разумеется, Аделаида. Мурлыча себе под нос какую-то французскую песенку, она вты­кала мне в зад наконечник резиновой трубки, а потом подставляла мне, со­вершенно обессиленной, горшок. Я стонала, а она благодушно успокаи­вала:

– Ну, ну, ну... Всё хорошо, всё замечательно.

Помимо клизм мне давали слабительное. Горшок стоял рядом с кро­ватью, поскольку добежать до туалета у меня не хватило бы сил.

Слабая, еле живая, но очищенная, я лежала в постели, когда пришёл Оскар. Он принёс два букета тюльпанов – для меня и Аделаиды: оказыва­ется, сегодня было 8 Марта.

– С праздником, дорогие дамы!

Аделаида рассыпалась во французских благодарностях, а Оскар, склонившись надо мной, спросил:

– Ну, как мы себя чувствуем?

– Душа не держится в теле, – прошептала я.

– Ну, ничего страшного.

Оба букета были поставлены возле моей кровати. В руках Оскара я увидела какой-то пакет, и мои очищенные, ослабевшие кишки похолодели. Заметив направление моего взгляда, Оскар улыбнулся. Он достал из паке­та шприц, резиновый жгут, какую-то картонную коробочку, а также высы­пал целую гору пластинок гематогена.

– А это для чего? – спросила я шёпотом – громко я не могла разгова­ривать от слабости.

– Придёт время – узнаешь, – ответил Оскар с улыбкой. – Ну что ж, моя девочка... Настал великий день.


2.12. Подарок на 8 Марта


С кровати мне было видно, как в соседней комнате Оскар сидел за столом в одной рубашке, и рукав его был закатан, а локтем он опирался на подушечку. Его руку выше локтя перетягивал жгут, и Оскар ритмично сжимал и разжимал кулак, а Аделаида стояла возле него со шприцем наготове и белой косынкой на голове – ни дать ни взять, сестра милосердия.

– Ну, я думаю, можно, – сказал Оскар.

Аделаида вонзила иглу шприца в его локтевой сгиб. Оскар взглянул на меня и улыбнулся. Я лежала и ждала, что будет, а на тумбочке стояли тюльпаны.

Они вошли в мою комнату: Оскар в рубашке, расправляя и застёги­вая рукав, а за ним Аделаида со шприцем, наполненным тёмной, почти чёрной жидкостью. Для чего это нужно, мне было пока неясно, и я, чуть приподнявшись на подушках, расстегнула и сдвинула ворот ночной рубашки.

– Ну, валяйте... Кусайте.

Оскар улыбнулся.

– Нет, детка, кусать мы тебя не будем. Это можно сделать гораздо аккуратнее. Моя кровь будет введена тебе в вену, и через сорок восемь ча­сов начнётся твоя новая жизнь. Но сначала нужно выпить глюкозу, чтобы повысить уровень сахара в крови. Это поддержит твой организм во время процесса превращения.

Содержимое коробочки было высыпано в стакан и залито водой, и эту белую взвесь я должна была выпить. Было очень приторно, но я оси­лила это. Оскар откинул край одеяла и положил подушечку мне под локоть и перетянул руку жгутом.

– Работай кулаком.

Аделаида потрогала взбухшую вену, Оскар кивнул. Поглаживая меня по волосам, он сказал:

– Тебе снова придётся потерпеть неприятные ощущения, дорогая. Как вы, молодёжь, выражаетесь, тебя изрядно поколбасит.

– Мне не впервой, – вздохнула я.

Игла вонзилась в меня. Вздрогнув всем телом, я встретилась взгля­дом с Оскаром.

– Всё хорошо, детка, – сказал он ласково.

Аделаида надавила на поршень.

В такие моменты обычно говорят, что вся жизнь пронеслась перед глазами. А перед моими глазами стояла фотография, на которой мы были все вместе: мама, папа, Таня и я. Их больше не было, они ушли, и меня тоже стирал с лица земли поршень шприца, вталкивавший мне в вену хо­лодную тёмную жидкость.

Шприц опустел, рука была согнута. Оскар нагнулся и поцеловал меня в губы.

– Умница, детка. С праздником тебя... Это мой подарок.

– Новая жизнь, – улыбнулась Аделаида.


2.13. Начало превращения


Не разверзнулся ад, не заполыхало пламя, не загремели трубы Апо­калипсиса, не упало солнце в море среди бела дня, не осыпались звёзды с неба. Был всё тот же мартовский вечер, всё так же стояли тюльпаны у кро­вати, я лежала в постели, а в моих жилах текли десять граммов крови Оскара, и их уже никак нельзя было вытащить из меня. Ничего нельзя было исправить, вернуть назад: слишком поздно. Я заразилась. Процесс был необратим.

– Держись, дорогая, – сказал Оскар. – Будет тяжело, но мы с тобой. Мы не оставим тебя ни на минуту, не отойдём от тебя ни на шаг.

Я начала чувствовать головокружение и откинулась на подушки. Аделаида сказала:

– Она побледнела.

Моя рука лежала на простыне. Розовый цвет бледнел, его сменял желтоватый, ногти посерели. «Уже не человек», – стучало в висках. Я пере­стаю быть. Перестаю быть.

Моё сердце бешено колотилось, мне не хватало воздуха, и Оскар распахнул окно настежь. Холодный ночной ветер остудил мой вспотев­ший лоб.

– Сколько ещё? – сорвалось с моих пересохших губ.

Он склонился надо мной.

– Это только начало.

– Пить хочу…

– Тебе уже нельзя воду, детка.

Первым этапом мучений был жар. Не просто жар, а адское пекло, ко­торое не мог остудить ни выход на балкон в одном белье, ни даже холод­ный душ. От этого жара слабость ещё больше овладевала телом, и мне ка­залось, что мой мозг размягчается и вытекает из ушей. В висках стучало, и сколько я ни дышала, кислорода всё равно не хватало. Лёгкие уже были на грани разрыва. Меня мучила сильная жажда, но Оскар с Аделаидой не да­вали мне пить.

К утру жар сменился жутким ознобом. Оскар закрыл все окна и форточки, закутал меня одеялом, но мне всё равно было холодно.

– Когда это кончится?

– Это ещё не самое трудное. Готовься к мукам голода, детка.


2.14. Обречена


Я стучала зубами от озноба до полудня, а потом к этому прибави­лось ощущение пустоты в желудке – страшной, ничем не заполнимой пустоты.

– На этой стадии тебе свежую кровь нельзя, – сказал Оскар. – У тебя может случиться удар. Вот зачем был нужен гематоген. Он произво­дится из крови крупного рогатого скота и в какой-то мере поддержит тебя.

Он дал мне одну плитку. Похоже, гематоген оказался единственным про­дуктом, который можно было есть без отвращения: вкус у него был сносный, и я, жадно съев одну плитку, попросила ещё, но Оскар не дал.

– Понемногу, – сказал он. – Тебе надо продержаться ещё как мини­мум двое суток.

Одна плитка раз в полтора часа – разумеется, этого было слишком мало, чтобы спасти меня от страшного голода, но благодаря этим плиткам у меня, по крайней мере, не доходило до галлюцинаций. Ощущения были неприятные, но кое-как терпеть их было можно.

– Сейчас в тебе борются человек и хищник. Борьба всегда проходит трудно, но с неизменной и неизбежной победой хищника.

Бедная Лёля из последних сил пыталась справиться с новым, страшным существом, бледноликим, клыкастым, крылатым и сильным. Имелись ли у неё хоть какие-нибудь шансы? Она была обессилена, измучена голодовкой, сломлена – словом, не в лучшей форме. А с такой формой нечего и надеяться на победу. Она была обречена. Бедная, бедная Лёлечка! Разве могла она тягаться с этим существом, которое неизбежно должно было вы­теснить её? Наверное, ангелы на небесах плакали, когда происходил этот поединок с предрешённым исходом. Вероятно, тут подошла бы какая-нибудь трагическая музыка, но её никто специально для этого случая не догадался написать, и противники довольствовались звуковым сопрово­ждением в виде стука сердца, шума дыхания, скрежета зубов и скрипа ца­рапающих простыню ногтей.

Прощайте, мама, папа, Таня. Вы сейчас, наверно, в раю – где же вам ещё быть, родные мои? Но мне с вами там не суждено встретиться: я ухо­жу в другую юдоль.


2.15. Двадцать ударов в минуту


Я испытала все неприятные и мучительные ощущения, какие толь­ко можно было вообразить. Боли в самых разных местах, ломота в костях, изжога, сердцебиение, головокружение, тошнота, лихорадка – и не по отдельности, а сразу по несколько явлений одновременно.

А потом началось самое страшное. Озноба и жара уже не было, но я начала чувствовать, что холодею. Сердцебиение замедлялось, удары серд­ца становились неравномерными, и паузы между ними были ужасающе долгими. Сердце лениво сжималось и подолгу отдыхало, но пока оно стояло, я не умирала и продолжала всё чувствовать.

Оскар сосчитал мой пульс и сказал:

– Нормальный. Норма для хищника – двадцать ударов в минуту, тогда как у человека – шестьдесят-семьдесят. Теперь твоё сердце будет биться очень медленно, а в дыхании лёгкими почти не будет надобности, оно будет осуществляться в основном через кожу, а лёгкими – только при физических нагрузках, да ещё для речи. Объём твоих лёгких сократится, зато увеличится вмести­мость желудка. – Он пощупал мою руку. – Температура тела уже понизи­лась. Она понизится ещё немного.


2.16. Забыть о дыхании


Гематоген кончился, а я была страшно голодна. Никаких мук, кроме голода, я больше не испытывала, только мне становилось жутковато, когда я прислушивалась к биению сердца – такому редкому, что мне казалось, будто сердце вообще стоит. По привычке я дышала, но от слишком частых вдохов у меня начинала кружиться голова.

– Для состояния покоя достаточного одного неглубокого вдоха в пять минут, – сказал Оскар. – Ничего, скоро ты привыкнешь. Попробуй не дышать.

Я задержала дыхание и из любопытства засекла время. Прошло тридцать секунд, потом минута, но я спокойно задерживала его, не чувствуя нестерпимого желания скорее сделать вдох. Не было распираю­щего чувства в груди: там всё было ужасающе спокойно. Прошло пять ми­нут, и только в начале шестой я почувствовала некоторую потребность в воздухе. Я вдохнула, а потом опять не дышала очень долго.

– Ты привыкнешь, – сказал Оскар. – И вообще забудешь о дыхании.



2.17. Зеркало


– Ну, как она вам? – спросил Оскар Аделаиду.

Аделаида взяла моё лицо в свои ладони и полюбовалась мной с улыбкой.

– Красавица, – сказала она.

Её ладони перестали быть холодными, и я догадывалась, почему. Наши температуры сравнялись. Аделаида достала из ящика комода ста­ринное зеркальце в резной оправе из слоновой кости и взглянула на Оска­ра. Тот кивнул. С зеркальцем в руках Аделаида подошла ко мне и сказала:

– Посмотрите, милочка, какая вы стали.

Мои серовато-бледные руки взяли зеркальце и поднесли к лицу. Из тёмного овала в оправе на меня глянуло мраморно-белое лицо – ни кро­винки на щеках, с огромными тёмными омутами глаз. Странное дело, когда они успели так потемнеть?.. Ведь были же светло-голубые. Или дело в зрачках, ставших жутковато подвижными, с постоянно меняющимся диа­метром? Жуткие глазищи... Не мои, точно. Вдруг меня осенило...

– А почему я отражаюсь? Ведь вроде бы вы... – Я осеклась, осознав, что уже сама теперь принадлежала к тем, кого только что обозначила этим местоимением «вы», – к хищникам... И мой язык, с трудом повернувшись, поправил эту оговорку: – То есть, МЫ... не должны иметь отражения.

Оскар пристально следил за этими моими колебаниями между «вы» и «мы». Когда я, споткнувшись, выговорила «мы», в чёрной холодной без­дне его гипнотического взгляда отразилось нечто вроде одобрительной усмешки. А над моим вопросом он мелодично и мягко, беззлобно рассме­ялся, словно услышал детский лепет.

– Очередное людское заблуждение относительно НАС, дорогая, – сказал он. – Как видишь, отражение мы имеем. Ну что ж... Поздравляю тебя! Вот и свершилось... Всё плохое позади. Ну-ка! – Он склонился ко мне, взял за подбородок. – Открой ротик, малыш.

Я открыла рот, и Оскар засиял довольной улыбкой.

– Вот они, наши зубки! – сказал он ласково. – Какие хорошенькие, беленькие, острые! Им так и не терпится в кого-нибудь вонзиться, да?

В его глазах зажглись красные огоньки. Я поворочала во рту языком. Странные ощущения. С зубами было явно что-то не так... Клыки как будто не удлинились, но стали крупнее и выпирали из дёсен вперёд непривычно большими буграми. Такое чувство, будто мне вставили вместо клыков зубы крокодила, глубоко и крепко за­гнав их в челюсть, которая тоже, кажется, изменила своё строение.

– Они не очень... длинные, – пробормотала я, рассматривая себя в зеркале, услужливо демонстрировавшем во всех подробностях форму мое­го нового прикуса.

Оскар улыбнулся.

– Они примут нужную длину, когда ты почуешь добычу, – шепнул он мне на ухо.


2.18. Зов инстинкта


Меня одели, поставили на ноги, и Оскар, поддерживая меня, торже­ственно объявил:

– Ты отправляешься на свою первую охоту, наша новая сестра! Хотя сестрой тебя именовать рановато, поскольку ты ещё не принята в Ор­ден... Но это случится в скором времени.

Итак, новорождённая хищница, слабая и шатающаяся от голода, была выведена на улицу её матёрым и опытным собратом и наставником. Холодная мартовская ночь была полна запахов и звуков, а холод был хищнице ни­почём: она не мёрзла в кожаном плаще, надетом поверх тонкого джемпера. Она ещё не вполне освоилась со своими новыми способностями: чувствуя какой-нибудь запах, она осматривалась в поисках его источника, но не могла понять, откуда он шёл. Например, ощущая запах кошки, самой кош­ки хищница не видела поблизости, но её ухо улавливало кошачью возню в бли­жайшем подвале. Проходя мимо жилых домов, она слышала людей. Пук, кашель, сморкание, шарканье тапочек, голоса, скрип кровати, вздохи зани­мающихся любовью – ночь наполнилась звуками, которых она раньше не слышала. А ещё она чувствовала тепло, исходящее от живых объектов, и чувствовала на большом расстоянии. Она могла даже определить, мужчи­на это или женщина, и всякий раз вздрагивала при встрече с редки­ми поздними прохожими, потому что угадывала правильно.

– Осваивайся, – сказал Оскар. – Выбирай, кто тебе по вкусу, а я, так уж и быть, поймаю его для тебя. Сама ловить ты ещё не умеешь, но теперь тебе придётся учиться охотиться, хочешь ты того или нет… Потому что кушать хочется всегда.

Они прошли ещё метров сто по улице, пока хищница не почувство­вала человека. Молодой мужчина, не слишком крупный, чистоплотный, вполне здоровый. Её наставник уже смотрел в ту же сторону.

– Хочешь его? Изволь. Неплохой экземпляр, хотя мелковат. Но нам с тобой хватит, чтобы заморить червячка.

Он велел своей ученице спрятаться за тёмным углом и звать на по­мощь жалобным голосом, а сам исчез где-то в тени.

– Помогите! – проблеяла хищница. – Помогите!

Их жертва, кажется, услышала и остановилась в замешательстве. Хищница стала звать ещё громче и жалобнее и почувствовала приближе­ние этого человека. Она уже слышала его шаги, лёгкие и быстрые, и опре­делила, что это даже не мужчина, а молодой парень. Её медленно бьющее­ся сердце сжалось: ведь он спешил к ней на помощь! Опять эти угрызения. А тут ещё откуда-то повеяло холодом и каким-то затхлым, отвратительным запахом – как гниющие зубы. Какие-то гадкие существа приближались к ней с другой стороны. Шакалы, догадалась хищница. Ждут, когда можно будет поживиться. Она вдруг представила себе, как молодое тело будут разрывать на части их мерзкие вонючие пасти, и ей стало муторно и страшно за этого парня, которого уже подстерегал её учитель. Что-то от прежней Лёли ещё оставалось в ней, и это что-то называлось сострадание. Как воспоминание из прошлой жизни, оно дотронулось до её сердца, оша­рашило её, остановило. Оно мешало ей, но она не могла с ним совладать. Почти забыв о голоде, хищница выскочила из своего укрытия.

– Бегите! – размахивая руками, закричала она приближающейся не­высокой стройной фигуре. – Умоляю вас, бегите отсюда скорее!

Но было слишком поздно. На стройную фигуру сзади прыгнула чёр­ная тень и без единого звука повалила её и прижала к асфальту. Шака­лы приближались, и молодой хищнице даже казалось, что она слышит ур­чание их животов. Где-то кралась кошка, и хищница почему-то знала, что ей страшно приближаться к ним. Хищницу охватила слабость и дурнота, и она осела на асфальт.

– Совсем ослабела от голода, бедняжка, – услышала она. – Конечно, еду нам добыл я, но так уж и быть – уступаю тебе первую очередь.

Да, хищница угадала: жертва была молодым парнишкой лет семна­дцати, и он лежал с потухшими глазами у её ног, а Оскар держал его на весу, обхватив одной рукой под плечи. Бездонная тьма его глаз озарилась красноватым отсветом, и он показался хищнице таким отвратительным монстром, что её сердце похолодело. Неужели и она такая же?

Да, она была такая же.

Оскар тем временем с улыбкой любовался парнем, одной рукой прижимая его к себе и водя по его щеке железным когтем своего перстня. Бесчувственная жертва не сопротивлялась. Оскар проговорил с улыбкой, томно прикрыв веками глаза:

– Иди же сюда!

Хищница, мучимая голодом, приблизилась. Она на расстоянии чув­ствовала биение сердца жертвы, пульсацию крови в жилах, запах тёплого молодого тела.

– Я не очень голоден, а вот тебе срочно надо подкрепиться, – сказал Оскар. – А то ты скоро упадёшь в голодный обморок. Ну же, детка! Делай то, что тебе подсказывает инстинкт!..

Хищница почувствовала, как в её наполнившемся голодной слюной рту удлиняются клыки, выдвигаясь из особых челюстных пазух: она дотронулась до них кончиком языка. Биение вен на шее жертвы отзывалась у неё внутри сладостным, почти болез­ненным предвкушением. Сделать то, что ей подсказывает инстинкт...

– Не надо этому противиться, – сказал Оскар. – От этого зависит твоя жизнь.

Хищница и не могла противиться. Пульсация желания властно со­трясала её нутро, стирая её память, приводя все её чувства и устремления к одному знаменателю. Она знала, что без этого ей не прожить. У жертвы было то, в чём она нуждалась, и, чтобы жить, она должна была взять это.

И она взяла.


2.19. Вопросы и ответы


– У меня будут крылья? – спросила я.

Оскар ответил с улыбкой:

– Обязательно, детка. Но они появляются не сразу, а только после того как ты наберёшь силу, достаточную для того, чтобы ими владеть.

– А что такое Орден?

– И это я тебе тоже скоро расскажу.

– Ты принадлежишь к этому Ордену?

– Да, дорогая. И ты тоже скоро в него вступишь.

– А почему не прямо сейчас? Разве я уже не одна из вас?

– Да, моя девочка, ты уже одна из нас, но в Орден вступать тебе ещё рано. Ты должна созреть для этого.

– А когда я созрею?

– Когда овладеешь минимумом навыков – то есть, когда научишься сама кормить себя и пользоваться крыльями.

– А есть максимум?

– Разумеется, коль скоро есть минимум. Но максимумом дано вла­деть не каждому хищнику. Объём и глубина знаний, которые будут препо­даны тебе в дальнейшем, зависят от уровня заложенных в тебе способностей. Каков этот уровень, станет ясно совсем скоро, а пока ты должна освоить лишь самые азы. Я понимаю твоё нетерпение, малыш, но всему своё время.

И Оскар по-отечески чмокнул меня в лоб. Мы сидели на диване в гостиной – на том самом, где я в прошлой жизни рассматривала фотогра­фии со своих похорон. Вот я и превратилась в хищницу, мосты были сожжены, и обратно повернуть стало нельзя. Дорога назад, к людям, была мне теперь закрыта, и мне оставалось лишь попытаться прижиться в обществе мне подобных. Смогу ли я? Примут ли меня? Что это за Орден, членами кото­рого были Оскар, Аделаида и Эйне? Все эти вопросы являлись для меня насущно важными, но Оскар не спешил с ответами. Чем больше я думала, тем больше возникало новых вопросов.

– А вы не думайте, милочка, – посоветовала Аделаида. – Кушайте, набирайте силу, а ваш наставник всё решит и скажет, как вам быть. Ни о чём не тревожьтесь, положитесь на него.



продолжение см. http://www.proza.ru/2009/12/14/1326