М. Отрадное

       Второй этаж торгового центра «Гибралтар» шумел, как осиный улей. Полторы сотни одинаковых светло-коричневых столиков утопали в скрипах бумажных стаканов, шелесте одноразовых тарелок и в неутихающем гуле людских голосов. Общий зал делили между собой с полдюжины разного рода заведений, и куриные котлеты из ресторанов на скорую руку легко уживались за одним столом с французским жульеном и восточной шаурмой. 
       Пестрая толпа не делала предпочтений, и девушки в кожаных корсетах пили московский квас, точно так, как если бы он был… впрочем, я не совсем уверен в том, что же именно должны пить девушки в кожаных корсетах. Многозальные кинотеатры привлекали самую различную аудиторию, и было приятно на время затеряться в этом гомоне, выпить стакан-другой чаю и поглазеть на диковинные наряды, которыми любит щеголять наша столица. 
За одним из прямоугольных столиков,  почти на самом отшибе, сидели двое довольно молодых еще приятелей.
 - И все-таки современная культура… - говорил один из них ероша прямые черные волосы -  как бы это сказать… почти что…. Одним словом, не доводилось ли вам слышать про некое современное изобретение... есть, знаете ли, такая Шит-машина Дель Вуа?  Я бы так даже сказал, в своем роде, аппарат…  И… суть его такова: кладете, значит, туда продукты – ну то есть, хлеб, колбасу и… ну… другое, в этом же роде…. А машина эта так устроена: что бы продукты эти… одним словом, переварить. И в конце получаются… как бы это сказать… экскременты.
       В ответ послышалось тихое бормотание: сидевший напротив белобрысый парень, лет 27, но уже с небольшими залысинами, неожиданно вздрогнул и подался назад всем корпусом. Глаза его расширились, кисти взметнулись над головой, и вдруг он резко осел, и согнулся, закрывая лицо руками.
 - Михаил – произнес он из этой позиции - я бы попросил вас… выражаться культурнее… это, знаете ли… ни в какие ворота!
 - Да, конечно… - смутился Михаил Васнецов. Его широкое небритое лицо вытянулось в виноватой гримасе – я только… в интересах достоверности… - Он беспокойно провел рукой по подбородку,– Так вот… Я продолжу, с вашего позволения. Представьте себе, что это… этот… конечный результат – лицо белобрысого парня покривилось – результат этот… теперь печатают во всех журналах, его закупают музеи…. И… и вот вам пример высочайшего из достижений современного искусства… одним словом, тенденции…
 - Да! – резко выдохнул Васкуров – теперь художник поставлен в такие рамки… нет совершенно никаких условий. Современный мир абсолютно враждебен искусству. И мы, как художники, стоим перед отвратительным выбором: либо играть по правилам капитализма… производить вот это самое, извините, дерьмо… либо… как бы это… эгхм…. Одним словом, теперешний  мир требует кардинального переустройства…. И в этом смысле большевики…. Ведь, подумайте, это единственный на земле успешный пример! Конечно капитализм… - он снисходительно вздохнул - если брать классическую марксистcкую литературу, конечно, в свое время, был очень прогрессивным явлением… но ведь мы живем в мире современном и мир этот… безусловно и вне всяких сомнений себя изжил. Нам нужны радикальные перемены!
 - Но все же… - неуверенно запротестовал Васнецов -  в некотором смысле, мы все, как бы это выразиться…  развращены и современностью и современным искусством…
 - Ну не совсем. Я, например, в отличие от вас…
 - Мы обречены жить в современном мире - настаивал Васнецов – и мир капитала будет производить свой «шит» и ничего сверх этого…
 - Мишка? Пашка?– раздался вдруг звонкий веселый голос - Вы? Ой, сто лет вас не видела!
   Они обернулись: перед ними стояла невысокого роста кругленькая румяная блондинка, и, улыбаясь во весь рот, переводила взгляд с одного на другого.
 - Вот молчат! Не узнали? – удивилась она – а я вот вас сразу узнала! Вижу: у одного волосы всклоченные, у другого вихры торчат - «ну - думаю, - это, наверное,  Васнецов с Васкуровым» - и точно это вы были – она добродушно рассмеялась  – а можно я к вам? - Она быстро придвинула стульчик.
 - Ой, а что это у вас стол шатается?
 - Ну… это не имеет принципиального значения – ошарашено промямлил Павел
 - Как это не имеет? – вскинулась девушка – неужели тут нормальных нет? - и она, быстро оглядевшись, сразу заметила свободное место  – пойдемте во-он туда.
Васнецов тут же вскочил и, не говоря ни слова, зашагал куда ему указали. Васкуров принялся было что-то возражать, но видя, что выслушать его возражения уже некому,  приподнялся и последовал за товарищем.  Тот сел прижавшись спиной к выложенной кафелем колонне, и расправляя плечи, хрустнул пальцами, сложенными в замок.
 - А чем вы говорили? Ой, я вас, наверно, прервала? - С любопытством разглядывала его девушка.
 - Да так… о ерунде – смущенно пробурчал Васнецов
 - Михаил тут давеча рассказывал про Шит-машину Дель-вуа – не без удовольствия произнес Васкуров.
 - Да? И что же это за машина такая?
 - Ну, как Михаил рассказывал…
 - Да ладно, глупость – перебил Васнецов, щеки его горели. - Лида ты… может… лучше, если про себя расскажи… Ты давно здесь… приехала?
 - Я теперь тут живу - ответила девушка - недалеко – во-от тут под боком, через 2 дома. Только переехала.
 - С мужем? – внезапно брякнул Михаил.
   Глаза Лидии расширились
 - С каким мужем? С чего ты взял, что я замужем?
 - Ну… в школе… вы тогда встречалась ты с… я думал ты за… вышла замуж…
 - Ну, вот еще глупость какая – засмеялась Лида – я с Гришкой уже лет десять как не виделась. 
 - Значит ты… одна?
 - Ну, теперь может и одна – протянула Лида лукаво улыбаясь. – Неделю назад еще не одна была – сказала она серьезней. - А теперь вот так получилось. А у вас как с личной жизнью?
 - Ну… мы… я… - замялся Васкуров.
 - Не женились еще? – помогла Лидия.
 - Да нет еще…
 - А работаете где?
 - Ну, я художник – с достоинством произнес Павел, - Михаил, вот – искусствовед…
 - Да ты что? – Изумилась Лида, - ну поздравляю, очень за вас рада. Ой, это наверно так здорово! У вас наверно тем общих – не переговорить!
 - Мм… да – протянул Михаил.
      Повисла неловкая пауза. Лидия изучающее поглядывала на обоих.
 - Я вам все-таки тогда помешала – без улыбки сказала она.
 - Нет. Совсем нет – заторопился Васнецов – я… я даже очень… рад. Долго не виделись и... вот теперь… тут ты….  А… как у тебя дела?
 - Хорошо – улыбнулась она – работаю тут, на Водном, в магазинчике. На права сдавать собиралась, но сейчас переезд мне немного карты спутал…
 - Мда… хорошо… отозвался Михаил – я рад, что у тебя… все нормально.
 - Ну, спасибо – усмехнулась девушка.
Васкуров сидел с каменным лицом, сложив руки на груди и закинув одну ногу на другую.  Васнецов мял свои тонкие бледные пальцы, облокачиваясь то на один, то на другой локоть, казалось, он и решался и не решался что-то высказать, о чем-то спросить.
 - Знаешь, Лида… я… может…
 - Секунду - оборвала она и, нахмурив брови, уткнулась в сумочку из которой слышался виброзвонок.
Васнецов судорожно сглотнул. Лидия что-то внимательно слушала
 – Да, хорошо – сказала она в трубку – в зеленой сумке искала? Нету? Ладно, не переживай, сейчас приду.
 - Мне бежать надо – бросила она ни к кому не обращаясь – мама звонила, у неё там какая-то выписка потерялась. Давайте я вам свой телефон оставлю. Вы на встречи выпускников не ходите? Зря. - Она вытащила из сумочки разноцветный клочок бумаги – вот вам моя визитка… ну, в смысле, не моя, а магазина, но мой телефон там тоже есть. Все, я побежала, очень приятно было встретиться!
 - Да! И мне тоже – с каким-то вдруг облечением сказал Михаил. Васкуров поднялся со стула и отвесил чинный поклон, но Лидия уже не смотрела в его сторону. Ни мало этим не смутившись тот  аккуратно подцепил со стола визитку и опустился на прежнее место. Васнецов наблюдал за тем, как его друг медленно и неумолимо вбивает в телефон всю информацию, которую только может извлечь из этой жалкой полоски бумаги. Он знал за ним эту привычку и в ту секунду почти  ненавидел его. Васкуров записал все: телефон и адрес магазина, рабочий телефон Лиды, телефоны еще 2-х продавцов, факс офиса фирмы и даже указанные на оборотной стороне координаты издательства изготовившего карточку.  Он сверил все, что записал, потом сверил еще раз и, наконец,  аккуратно примостил визитку на прежнем месте, взглянул на неё и, снова протянув руку, чуть-чуть поправил её большим и указательным пальцем, чтобы было уже в точности так, как её оставила Голованова.
 - Если вы позволите, Михаил, я бы желал узнать ваше мнение.
 - Эммм… она, конечно. Совсем не та,… то есть, ну,… кажется, не слишком изменилась. Такая же почти….
   Васкуров приподнял брови.
 - Если вы про её, то это не совсем так. Но, с вашего позволения, я бы продолжил свою мысль. Согласитесь, что роль художника уже со времен постмодернизма утратила свое значение…
      Михаил почти не слушал его, тем более что все, о чем сейчас разглагольствовал  Васкуров, он, Васнецов, знал преотлично и более того: почти в тех же словах сам излагал не далее, как полгода назад. Теперь же, прошедший триумф его мысли показался вдруг пустым и блеклым, а строгие и оригинальные выводы - до того мелкими и незначительными, что его затошнило. Эта девушка всколыхнула в нем все мучительно нерешенное и неясное, что он, казалось, уже полностью изжил в себе, чего в тайне боялся и даже стыдился, что лежало мертвым грузом, и что теперь в один миг оттеснило все его прежние мысли. 
      «Девять лет – думал он – а она все такая же… веселая… а я…» – Васнецов почти насильно облекал в слова те неясные вспышки, которые с чудовищной скоростью проносились у него в мозгу. Он, в сущности, все уже и обдумал, но теперь снова и снова заставлял себя проговаривать те мысленные образы, которые, не требуя никакого названия, стояли перед ним в отвратительной своей наготе: вот идет Гришка Матвиенко высокий и плечистый парень, в его руке - её, Лидина рука,  вот она – улыбается, и совсем не так как обычно, а тихо, почти одухотворенно… вот стоит он, Михаил Васнецов, бледный со всклоченными волосами, с вечным виноватым выражением на лице. Белая рубашка с коротким рукавом велика ему, мятые брюки висят мешком, его кисти и предплечья совсем белые, без тени загара – в то лето он почти не выходил из дому, и ведь надо было выйти так, что бы тут же, не сходя с места, встретиться с ними лицом к лицу! О, что он тогда говорил… как он мямлил, как мычал, как, наконец, пробубнил что-то, чего они совершенно не поняли и чего не понял даже он сам, стоя с разинутым ртом и опустив по швам руки…. Ему сделалось невыносимо горько.
 - Ведь это насмешка над классикой, над строгостью, над  идеализмом… – говорил Васкуров
 - Слушай, Паш, – неожиданно оборвал его Михаил – ты извини… я что-то себя не очень хорошо чувствую, я домой пойду. Давай как-нибудь потом.
 - Ну и хорошо – лучезарно улыбаясь сказал Павел – мы с вами обязательно продолжим эту тему, поскольку я, по мимо прочего, и  во многом с вами согласен, однако же… - но Михаил уже исчез за колонной.

   Почти 10 лет назад Васнецов закончил 11-й класс и, с золотой медалью в кармане, тут же поступил в N-скую Академию. Вот уже пять лет как он работал по специальности и свой род  деятельности определял, как «вынужденный анализ современной реальности через то, что её не отражает» т.е. через современную литературу. Днем он читал лекции на факультетах филологии и иностранных языков в захудалом коммерческом вузе, а по вечерам сидел над своей кандидатской, которую называл: «Эстетические особенности коллористики  Флобера, на примере сравнительного анализа разных изданий философской драмы «Искушения святого Антония», как магистрального произведения». Читая лекции, он не обращал внимания ни на студентов, ни на то, чем они занимаются; слушают ли его? Записывают ли? Его нисколько это не интересовало; на экзаменах он часто сам не был уверен в том, на какой именно вопрос ему отвечают, и ставил оценки чуть не наугад. Один только раз сбивчивый ответ одного худого заикающегося от страха второкурсника, что-то тронул в его душе: в несвязных рассуждениях будущего филолога он неожиданно узнал свои собственные слова и мысли.
      И вот теперь… судьба? Случай? Он вдруг вспомнил, что ему не пятьдесят восемь, а всего двадцать семь, что  жизнь его не кончена и что сейчас, в одну только минуту, может раз и навсегда измениться. Ведь всего только и стоит совершить одно единственное усилие и Лидия, та самая Лидия будет его! Мелькнув яркой молнией на горизонте, Голованова в один миг осветила всю убогую нищету его существования; ту нищету, к которой он уже привык и смирился, полагая её за естественный порядок вещей. Праздный ум его легко выстраивал целые теории, по которым выходило, что он, Васнецов, не только не может, но и не желает быть счастливым. Он ненавидел Пушкина за то, что тот имел любовниц, он ненавидел Достоевского за то, что тот в третий раз женился…
   Он шел теперь по черным улицам, под проливным дождем не замечая ни людей, ни машин высвечивающих его сутулую фигуру лучами фар дальнего света, и вдруг замер, как громом пораженный: визитная карточка с телефоном и адресом Лиды все еще оставалась лежать там, где он её оставил – на втором этаже кинотеатра «Гибралтар». Этот пестрый клочок бумаги сейчас виделся ему единственной ниточкой к счастью, ниточкой которую он сам же и оборвал. Ему казалось, что он скорее согласился бы отказаться от всего и, не сходя с этого места, снова раз и навсегда похоронить всякую надежду, чем завтра спросить у Васкурова её телефон. Он уже предугадывал, как тот, сперва с каким-то полу-притворным недоумением будет его разглядывать, как потом натужно вздохнет, вытаскивая плотно втиснутый в карман джинсов мобильный телефон; как долго и с напряжением будет в него вглядываться, жмурясь, щуря глаза и бросая при этом вкрадчивые взгляды на Васнецова….  Обыкновенно скудное воображение теперь вырисовывало всю сцену в таких красках, что Васнецов взвыл.
      «И что теперь делать? Бежать? Туда?» - но и здесь на свет Божий проступала глупейшая картина: вот он несется по темным улицам, уворачиваясь от автомобилей и толкая прохожих, вот он весь мокрый и запыхавшийся взлетает на второй этаж и видит перед собой чисто вымытый столик, а за ним каких-нибудь беззаботно-смеющихся девиц, или - чего доброго собственных его студентов… О, это пострашнее Васкурова… «А что еще остается? Рыться в помойных баках? Нет… уж лучше Васкуров… - завтра ему позвоню… и попрошу дать её номер. Просто попрошу. Может по телефону выйдет не так погано…» - размышлял Васнецов, шлепая домой по грязным лужам.

                ***

      Павел Васкуров до некоторой степени догадывался о причине столь необычного поведения своего друга и в тайне уже начал презирать его. Презрение это было не что-нибудь конкретное, - он презирал Васнецова и прежде, но уж до того привык подавлять собственные чувства, что в сущности, не имел времени заниматься чем-нибудь другим. Он закончил художественную академию, проучился 4 года в Н-ском училище, посещал разного рода тренинги, ходил на выставки всех известных художников, но рисовать так и не научился. Вернее сказать рисовать он умел и до этого, но годы обучения, вместо того чтобы развить и отточить его талант, окончательно его изувечили. Теперь, приступая к очередной картине, он не мог сделать даже наброска без того, чтобы не войти в конфликт не только с самим собой, но еще и с несколькими техниками и школами. Полотна свои он чаще всего бросал едва начав работать, а в тех редких случаях когда заканчивал – выходило нечто ни с чем не сообразное:  какой-то непристойный набор чужих штампов из-за которых не было видно даже кисти самого автора. В итоге почти все его, даже самые оригинальные сюжеты, решительно имели вид дурно выполненной копии. Павел ненавидел свое творчество, и почти ненавидел себя, однако при этом умел гордиться этой ненавистью, почитая её почти за добродетель и приравнивая к скромности. Впрочем, других он ненавидел ни чуть не меньше, и тем упорнее, чем реже находил с ними сходство. Однажды избрав себе целый свод правил и принципов, он не столько исполнял их сам, сколько требовал исполнения от окружающих, которых, впрочем, и было всего один только Васнецов.
      Спустившись в метро Павел бегом забежал в открывшийся вагон (хотя никакой нужды в том не было) и, прислонившись спиной к стене, ухватился двумя руками за поручень. Прежде чем решить, куда ему ехать, он еще с полчаса просидел в том же положении, в котором его оставил Васнецов, и вернись тот - нашел бы и его и Лидину визитку на прежнем месте.
      После долгого и мучительного раздумья Павел решился не заезжая домой отправиться  сразу на занятия. Во всем этот ему чудился легкий душок какой-то авантюры, но пока он размышлял: хорошо это будет или плохо, оказалось, что думать дальше нет никакой возможности, равно как и заглянуть домой – он уже опаздывал.
      Ехать было недалеко – мало-мало на другой конец Москвы: от Владыкино на Юго-западную. Заткнув уши наушниками и нахлобучив на глаза потрепанную нитяную шапочку Васкуров  принимался вертеть головой и не приостанавливал своего занятия в продолжение всей поездки. Когда объявили его станцию, он так же бегом, чуть не на полусогнутых, вылетел из вагона и, наддавая, рванул вверх по эскалатору.
      Дождь уже не лил потоками, а мелко моросил, когда Васкуров очутился на одной из остановок просторного автобусного парка станции Юго-западная. Дождавшись своего маршрута Павел вскочил на подножку, пробил магнитный билет и тут же стал пробираться к выходу. За окном мелькали темные контуры многоэтажных новостроек. Не застекленные, ни одного светящегося окна. Проехав две остановки, Павел выскочил из автобуса-гармошки, перебежал дорогу и, борясь с одышкой, медленно зашагал вглубь района. Пропустив несколько подъездов, он завернул в торцевой, прикрыл за собой дверь и аккуратно, с расстановкой, набрал на домофоне трехзначный код; его, очевидно, ждали - из домофона, сквозь скрежет и шипение, чей-то вкрадчивый голос сразу же произнес: «Открыто», щелкнул магнитный замок.   
      Васкуров поднялся на второй этаж и, остановившись около окна, принялся внимательно себя оглядывать. Он поправил воротник рубашки, подтянул брюки, снял нитяную шапочку, встряхнул её и снова одел….  И все еще смахивая с плеч невидимые соринки, осторожно надавил кнопку звонка. Что-то зашумело, заскрежетало, и широкая массивная дверь приотворилась на узкую щелочку, в которую Васкуров тот час же и нырнул.
 - Здравствуйте, Мария Николаевна – заискивающе произнес он. Невысокая худая женщина с жесткими черными волосами сухо кивнула в ответ:
 - Проходите, Павел. – Тот улыбнулся, кивнул, и, ухватившись рукой за дверной косяк, принялся тщательно тереть подошвы своих коричневых полуботинок о маленький резиновый коврик. Мария Николавена молча наблюдала за его действиями ни чем не обнаруживая ни протеста ни одобрения. Завершив свой ритуал, Васкуров сунул руку в оттопыренный карман куртки и извлек несколько мятых газетных листов. Отыскав узкую полоску пространства между стеной и шкафом, он застелил её газетами и принялся расшнуровывать ботинки, тут же размещая их на этой бумажной подстилке.  Мария Николавена и на этот раз не выразила ровным счетом ничего – очевидно, наблюдаемая картина была из привычных. Затолкав нитяную шапочку в рукав своей куртки, Павел повесил её на ручку гардероба и, озираясь и приглаживая волосы, проследовал на кухню, где на обеденном столе уже лежали свернутые в рулон вагманские листы.
      Марию Николаевну Буракову хорошо знали в определенных кругах, как блестящего преподавателя высшей геометрии и черчения, а так же, как исключительного репетитора. О ней, между прочим, говорили, что она потомственный советский инженер, еще из старых, что она строга до бесчувствия и требовательна до жестокости, что берет к себе в ученики далеко не каждого, и главное, что ни один её подопечный ни разу не провалил предмета по которому Буракова его натаскивала.
      Васкуров ни сколько не нуждался ни в высшей геометрии, ни в черчении, однако вот уже как третий год он брал у неё уроки, ссылаясь на необходимость «понять суть изображаемого на математическом уровне». Замышлял ли Васкуров потягаться в этом смысле с Да Винчи? – бог его ведает. Он исправно чертил линии и фигуры. Ему удавались даже сложные и механизмы и схемы, которые он уже по собственному почину чертил под различными углами и в различных проекциях. Здесь своим творчеством он был вполне доволен, здесь он не бросал работы и даже почти не приостанавливал её. Здесь была цель: выполнить и принести. Была и ответственность – страшно ему было видеть неудовольствие в лице Бураковой. Он научился угадывать её мысли и даже, как-то незаметно для себя, все, даже самые прозаические свои действия, совершал как бы с оглядкой на своего строгого ментора. Он каждую неделю исправно приносил завернутые в почтовый конверт 800 рублей, – обычную плату за лекции, и уже не видел этому конца, когда…
 - Павел. – Внезапно обратилась к нему Буракова, - тот обернулся – я редко интересуюсь – продолжала она – с какой целью люди прибегают к моим услугам в качестве репетитора. Однако, вы сами, однажды, сообщили мне вашу цель – замечу, что я у вас этого не спрашивала. Я не любопытна. Тогда вы сообщили мне, что берете у меня лекции с целью совершенствовать свое математическое понимание рисунка, так, кажется?
 - Ну… не совсем… - как-то вяло начал, было, Павел, но видя, как поднимаются её брови, тут же добавил – хотя… если в целом, вы все верно определили…
 - Превосходно. В таком случае, я продолжу. Не в моих правилах судить людей, поэтому я спрошу у вас сама: добились ли вы каких-либо успехов на этот поприще?
Услышав такой вопрос в лоб, Павел опешил.
 - Я…. Ну, если быть откровенным… в сущности… и до некоторой степени…
 - Одним словом, не добились – оборвала Буракова. Именно этого я и ожидала. Чертить вы научились, это несомненно. Но я, без всяких сомнений, считаю, вашу цель недостижимой, по крайней мере, теми средствами, которыми я располагаю. За два года вы освоили все, что вам необходимо и дальнейшее изучение предмета, в отрыве от ряда ему сопутствующих дисциплин, - это пустая, а, следовательно, и вредная трата времени. И поэтому я полагаю, что продолжать наши занятия бессмысленно.  - Она остановилась и вдруг не совсем уверенно добавила - Если, конечно, у вас нет других причин…
      Васкуров слушал её молча, приоткрыв рот. «Что же это? Как же это? Что же теперь?» – проносилось у него в голове. Он и сам всегда плохо понимал, зачем ему нужны эти занятия, но, тем не менее, был абсолютно и на сто процентов уверен, что нужны. Очень нужны. А зачем? Зачем эти поездки на другой конец Москвы? Зачем графики и чертежи? Зачем разумные и холодные рассуждения этой женщины? Как был он счастлив наблюдать краткий миг даже не улыбки, а так… какого-то удовлетворения: просто уголки её тонких губ чуть-чуть повыше, чем обычно, когда она разглядывала его чертежи… Теперь он только и догадался что это она, живой человек, а не какое-то абиотическое явление. Как естественно было подчиняться ей! Ввергать свою волю в её холодные властные руки…. О, это делало её почти идеальной! Чем-то вне всякого понимания, почти аватаром божества! И вот теперь…. А что теперь? Кому ввериться? Кто решит за тебя? Кто укажет, что верно, а что не верно, что рационально, а что глупо? В ком он не сможет усомниться? Что-то, тоненькое, слабое мучительно скребло его душу. «А может спорить с ней? Настоять на своем? – нет,… не то…. Или…?  Найти других репетиторов, по другим дисциплинам? (какое это прекрасное слово: дис-цип-ли-ны!) О, любые, любые из них, какие только она укажет! Поступить в к ней в Н-скую Академию? Учиться в её группе? Может она даже будет смотреть на него немножко не так, как на других…. Но… но… нет. Это нельзя.» - Только на одну секунду захлестнуло его живое чувство, одно краткое мгновение, и вот во всем этом ему уже почудилось… нет, не безумие, а… предательство. Чего? Кого? – он не знал – только чувствовал, что должен будет бросить все и отказаться от всего, чем он жил и дышал прежде. Острое, жгучее желание подчиниться этому последнему приказанию захлестывало все его существо: «Это подвиг?… нет… самопожертвование? Иди во всем до конца… Отказаться от всего? О, это совершенствует… Это  самосовершенствует! Вот оно!».  -  Павел поглядел на Марию Николаевну, почти лучась от счастья.
 - Да, – твердо произнес он – я с вами полностью согласен. Мне надо многое обдумать – он сладко улыбнулся, предвкушая целые недели самоанализа  –  Спасибо вам огромное, до свидания – он согнулся в полупоклоне -  Буракова как-то неясно кивнула в ответ. Васкуров развернулся и отправился в прихожую одеваться.
 - До свидания – сказал он еще раз в закрывающуюся дверь, за которой в последний раз мелькнуло лицо Марии Бураковой. Лицо, на котором, присмотрись Васкуров чуть внимательней, увидел бы и печаль и сожаление.


                ***

      Утро пятницы было чудесным. Васнецов стоял на балконе 11-го этажа, подставив лицо слабым лучам ноябрьского солнца – за ночь он не сомкнул глаз. Предстояло звонить Васкурову, а он все никак не мог изобрести тех выражений, в которых будет излагать свою просьбу.
      Он придумывал и отметал десятки искусственных причин, пил успокоительное, и даже несколько раз  решался оставить свою призрачную мечту, но мечта не отставала. Равнодушие обреченного, так надежно спасавшее его прежде, когда он, переступая невидимый порог, отказывался от всего самого дорогого и необходимого, теперь не приходило и не успокаивало его. Он прятался за книжными формулами, философскими теориями, и бессмысленными афоризмами, но всякий раз, когда уже казалось, что нужное оправдание найдено, что теперь-то он может успокоится и все забыть, чей-то насмешливый голос принимался тихонько нашептывать: «А ведь ты врешь! Все врешь! Ты просто трус! Трус! Трус! Трус!». Этого Васнецов вытерпеть не мог. Что-то хватало его изнутри, сдавливало грудь в невыносимой тоске, и он вновь вскакивал с дивана и принимался ходить взад вперед по комнате, отчаянно соображая,  что бы такое наплести Васкурову, чтобы тот не догадался и не высмеял его.
      Бессонница опьяняла, притупляла чувства. Еще чуть-чуть ему уже не нужно ничего выдумывать. «Просто взять трубку, - лениво размышлял он - набрать номер и сказать: «Паша, дай мне, пожалуйста, номер Головановой». Вот и все. Вот уже и нет ни страха, ни отвращения… просто позвоню и попрошу». Но он все медлил, все ждал какой-то черты, за которой станет уже совсем все равно. Взгляд его отвлекался на случайные мелочи: вот проехала машина, и он долго стоял и прислушивался, стараясь различить: куда это она повернула: направо или на лево? «Если направо то значит в объезд, на магистраль… а если налево, то там стоянка…».  Вот прошла какая-то женщина, завернутая в серый шерстяной платок, в руке беля полиэтиленовая сумка: «Наверно, из магазина… там такие сумки». Вот идет старушонка в пухлой сентипоновой куртке, медленно-премедленно идет, шажок за шажком. Все эти наблюдения захватили его, и унесли куда-то очень далеко, поглотив своей почти космической значимости, полностью вытеснив все прочие мысли.  Усталый мозг сам сбросил тяжелую ношу, Васнецову вдруг вспомнилось, как он единственный раз в жизни прогулял лекции. Тогда он так и не смог воспользоваться полученным временем – мучась совестью и не находя себе места он принялся пылесосить комнаты, вытирать с полок пыль, поливать цветы...
 - Надо что-то решить – произнес он сквозь зевоту и уже без всякого оживления. Он аккуратно притворил дверь балкона, провел пальцами по телефонной трубке и поплелся к дивану.
 - Сейчас полежу минут десять…– пробормотал Васнецов закрывая глаза.

      Проснулся он когда за окном уже стемнело. Нашарив на столе мобильный телефон, Михаил взглянул в окошко экранчика и тут же вскочил на ноги, – телефон показывал 22-35.
- 22 35… половина одиннадцатого – гудело у него в голове. - Что это теперь значит? - Он зажег свет и принялся ходить по комнате из угла в угол. Нехотя, почти мучительно к нему приходило осознание, что звонить Васкурову уже поздно. Не потому поздно, что тот спит, а потому, что неприлично поздно. И тут он неожиданно ощутил облегчение. Какую-то безотчетную ребяческую радость. Все это было так естественно, почти неосознанно, что не хотелось даже искать причин этого веселья, хотелось отдаться ему без всяких размышлений. Васнецов влез с ногами на диван и даже подпрыгнул на нём раза два, не в силах сдержать восторга. Все еще бессмысленно улыбаясь он пошел на кухню, вскипятил воду и сварил себе 2 яйца всмятку. Съев их с необычайным аппетитом он выпил кофе и, почувствовав в желудке умиротворяющую сытость, снова улегся на диван и включил телевизор.
      Он посмотрел новости, потом наткнулся на старый фильм, который давно не видел. Все эти мелочи, как и накануне его занимали до крайности. Прошла ночь, наступило утро. Теперь звонок Павлу уже не казался такой уж необходимостью.
-И что, в сущности, я взбаламутился – лениво размышлял Васнецов – как-нибудь потом позвоню… или хоть при встрече…
      Прошла неделя, но Васнецов так ничего и не предпринял. Он, впрочем, и звонил Павлу, и даже застал его дома, но разговор как-то очень уж быстро ушел в другое русло, так что Васнецову  сперва показалось неудобным его прерывать, а потом он и вовсе забыл о своей настоящей цели. Конечно, можно было тут же и перезвонить, но здравый рассудок подсказал, что это будет дурной тон.
      Вообще о Лидии на протяжении всей недели Васнецов вспоминал редко – больше из-за  досадной необходимости общаться на её счет с Васкуровым. Да и сама Голованова незаметно делалась все менее привлекательной целью.
      Временами Васнецова охватывало какое-то легкомыслие – он почти не готовился к лекциям, забросил свою науку…. Не делая ровным счетом ничего он не находил времени сделать главного. Прошла еще неделя, за ней другая, и вот он уже и сам хорошенько не понимал, что и зачем ему надо было сделать. Был вечер пятницы, когда раздался звонок.
 - Михаил? – послышался в трубке довольный голос Васкурова – Добрый вечер.
 - Добрый вечер, Павел Андреевич – съюродничал Васнецов.
 - Я полагаю, у вас все благополучно?
 - Без всяких сомнений. У вас?
 - Вполне солидарен с вами. Я бы, между прочим, хотел продолжить прерванную беседу (о чем, еще вчера, известил вас смс-сообщением). На это у меня имеется две причины: во-первых у меня появилось несколько новых мыслей, которые могли бы быть вам интересны. А во-вторых, я имею нечто сообщить вам, касательно одной, небезызвестной вам дамы.
     Тревожная волна накатила и понесла Васнецова.
 - Однако не хотел бы делать этого по телефону. Удобно ли вам будет через полтора часа на прежнем месте?
 - Да! Конечно! - Быстро ответил Васнецов.
      На «прежнее место» Михаил явился гораздо раньше назначенного и с пол часа бродил по темной аллее мучительно вглядываясь во все встречные женские фигуры – на каждом углу ему вдруг начала чудиться Лидия – её голос, её смех; Чувствуя, что находится пределе,  он ускорил шаг, но и тут, в кинотеатре, в холле, на эскалаторе, за каждым столиком - её голос, её лицо. «Дурак! Дурак! Идиот! Проворонил!» -нашептывал ему тоненький ехидный голос. Это уже было невыносимо. В распахнутой куртке, сломя голову он выскочил на улицу и стал ловить машины, но те, как назло, только сигналили проносясь мимо, и тогда он побежал. Вокруг не замелькали ни машины, ни прохожие, не было яркой разноцветной панорамы окон, вывесок и витрин, сливавшихся в единый красочный поток. Он быстро взмок и начал задыхаться и люди смотрели на него с удивлением, а он, шатаясь из стороны в сторону, уже не бегом, а широкими неуклюжими прыжками вкривь и вкось выставляя ноги, несся по тротуару. Вот его затошнило, закололо в боку, вон он остановился и тут же почувствовал, что останавливаться нельзя – сердце выпрыгивало у него из груди, и тогда он пошел неуверенными шаркающими шагами, придерживая больной бок рукой, борясь с одышкой и задрав голову к небу, что бы унять тошноту.
 - О, как это глупо, как глупо… думал он – ну почему я раньше… - и тут его словно обожгло.
 - Миша! Миша! Васнецов! – Он замер ни жив ни мертв. Ошибки не было – это она, это её голос! Он обернулся: перед ним, улыбаясь, стояла Лидия Голованова, а рядом с ней, как призрак прошлого, какой-то парень среднего роста, чуть повыше Михаила, причесанный и гладко выбритый.
 - Это Васнецов – почти с гордостью указала Лидия на оцепеневшего Михаила – мы с ним в одном классе учились!
 - Николай – спокойным мягким тенором произнес её спутник протягивая руку в шерстяной перчатке. Михаил по инерции протянул ладонь, но как-то не донес, и, прикоснувшись двумя пальцами, вяло опустил руку.
 - Ты куда бежишь? – весело спросила Лида, оглядев его – Нет, ты только представь – обернулась она к Николаю – Миша искусствовед, и ужасно занятой. Стоит мне появиться, я его сразу отвлекаю! Миш, ты извини нас, я не хотела тебя останавливать, просто, сама не знаю зачем, увидела тебя и закричала…
 - Я… да – захрипел Васнецов – ничего, я просто… звонить тебе хотел… мне тут надо было… Я… пойду. До свидания. – И он развернувшись, зашагал куда-то совсем в сторону, чуть не на проезжую часть.
 - Осторожней – крикнула ему Лида, но он уже опомнился, влез на бордюр и поплелся к переходу.
                ***
      Васкуров улыбаясь поглядывал на часы, когда рядом с ним на стул опустился Михаил Васнецов в куртке и зимней шапке.  Он опоздал с лишком на два часа, но Павел даже и не подумал уйти. Каждую лишнюю минуту ожидания он встречал как вызов собственной выдержке, которая, раз за разом, одерживала верх сперва над нетерпением, а затем и над здравым смыслом.
  - Однако! – протянул он, разглядывая Васнецова. – Я вас, конечно, ни в чем не упрекаю, но опаздывать на два, с лишком, часа – это, знаете ли…
 - Да, извини, что не предупредил… – хрипло отозвался тот.
 - Да-с. Ну ладно. Бог простит, а я не злопамятен. Я так только…. Как факт отметить. Мда. Ну что ж, я полагаю, нужно, сперва, обсудить новость…
 - Я уже знаю – оборвал его Васнецов.
 - Да? Откуда? – изумился Васкуров.
 - Я встретил её.
 - Кого? Марию Николавену?
 - Нет… Что? – растерялся Васнецов. – Я про Лиду… Голованову.
 - Про Голованову мне ничего не известно. Да и зачем бы я стал вам о ней сообщать – Васкуров улыбнулся, исполненный сознанием собственного превосходства – нет. Я хотел бы переговорить на счет Марии Николавены Бураковой.
 - Это которая… это у которой ты черчение изучал?
 - Нет – торжествующе засмеялся Павел. – Уже нет. У нас с ней был очень серьезный разговор, из которого стало ясно, что она считает мое обучение завершенным. Что я достиг своего предела, своей, можно сказать,… цели.
 - Да? – заинтересовался Васнецов.
 - Ну, не совсем в таких выражениях… но это не имеет особого значения. Не так ли?
 - Да… да, наверное.
 - Мне больше нет смысла у неё заниматься, и я, наконец, полагаю, что могу приступить к серьезному творчеству.  Я многое обдумал и проанализировал, и теперь уверен, что я и до этого шел в верном направлении, возвращаясь к классической живописи, Ведь слишком во многом теперь прослеживаются те черты, которых я так упорно добивался…

      Васнецов слушал его со вниманием и скоро сам включился в беседу. Поговорили про модернизм и про постмодернизм, посмеялись над футуристами. И чем дальше, тем более убедительными казались слова Васкурова и тем более соглашался с ними Михаил
Было совсем поздно, когда двое товарищей медленно  прогуливались по темной березовой аллее. Воздух свежел от первых осенних заморозков, вокруг них кружились и таяли хлопья первого осеннего снега, но они шли, и ничего не замечали вокруг себя. И только слышались в темноте обрывки отдельных фраз:
 - Да… Да…. Согласен…. Перемены….. Да…. Современному миру…. Да…. Совершенно необходимы….
 - Во-о-от!….Ну разве я не говорил!