Десять рассказов, написанных в Одессе 8

РАССКАЗ ВОСЬМОЙ

На уроке химии я рисую Натку Крахельман, но она не знает, что я ее рисую. Художник из меня никудышный, я рисую исключительно для себя и никому свои рисунки не показываю. Даже любопытной Тамарке Овчинниковой, умеющей замечать все, что я делаю. Тамарка сидит рядом и что-то записывает за Гусыней - так мы называем химичку Валентину Петровну Истомину, потому что ее муж какой-то важный чиновник, и она гордится его должностью. Она любит рассказывать: "Вчера мой начальничек в кабинете губернатора просидел два часа, отчитывался, думал, что будет разнос, но все прошло благополучно".
Натка Крахельман любит химию и не любит Гусыню, а я не могу себе представить, что всю жизнь буду производить химические опыты под командованием такой неинтересной личности, как наша Гусыня. Мне интересней производить опыты над самим собой.
Я рисую Наткино лицо, но у меня не получается. И тогда я вырываю из тетради лист, мну его и сую в карман. Зачем я нарисовал лицо, разделенное на две половины? Одна половина - солнце, а вторая - луна, нежность и ненависть, радость и отчаянье. Я знаю, что больше ни у кого из девчонок нашей школы таких лиц нет. Но я перестану рисовать лицо Крахельман и лучше подумаю о повести, - пусть я еще не написал ни одной страницы, но повесть постепенно складывается в моей голове. Повесть о Натке Крахельман и молодом человеке, совсем в нее и не влюбленном, совершенно не блестящем молодом человеке. У него сто недостатков и только одно достоинство - он пишет повесть о Крахельман и каждый вечер читает ей написанное за день, а девушка не делает никаких замечаний, ведь она не догадывается, что молодой человек пишет повесть не о вымышленной героине, а о ней - девочке с фамилией Крахельман.
Гусыня делает опрос по прошлой теме, но меня она к доске не вызовет, ведь все в классе знают, что мои ответы причиняют химичке головную боль, и она начинает злиться на весь класс, - а этого делать не следует. Класс в моих ответах не виноват. Мои соученики отвечают сносно, и только я всегда путаюсь. А Гусыня любит точность и не терпит, когда не получает четких ответов на вопросы.
Я для четких ответов не создан. Поэтому на уроках истории я всегда путаю даты. Просто даты сражений и революций меня не интересуют. Я не люблю цифр. Ну и что с того, что самая страшная революция во Франции началась в 1789 году? Можно первую цифру сложить со второй - получится восьмерка, но восьмерка получится и если от последней цифры отнять первую.
А если от третьей цифры отнять вторую - получится единица. Помню, когда Стрелок (учитель истории - Владимир Павлович Козин) рассказывал нам о Робеспьере и Марате, я только и делал, что переставлял цифры начала революции. Потом на перемене просил у Стрелка объяснить мне значение того, что я открыл для себя так внезапно, но он смотрел на меня глазами Гусыни, злыми и ничего не понимающими.
Я обиделся и принципиально не открывал учебника по истории две недели.
Стрелок ровно через две недели подозвал меня к себе.
- Мне нравится, - сказал он строгим голосом, но глаза его неожиданно повеселели, - что ты пытаешься самостоятельно найти истину, а не вычитываешь ее и не выуживаешь из моих слов. Таким человеком был Шлиман, открывший Трою. И вообще, мне надоели отличники и хорошисты, которые, словно попугаи, пересказывают страницы учебника.
Стрелок воевал в Афгане, честно заработал там свой орден и два ранения, но никогда боевым прошлым не хвастается. Зато на педсоветах горой стоит за учеников. Мне одна из учителок - я не стану называть ее имени - рассказала, что я был на пороге отчисления, но Стрелок меня спас, сказав, что тогда школу покинет и он. Валентина Севастьяновна Сидорина, директорша и бывшая завгороно, пошла на попятную, потому что терять героя и орденоносца Владимира Павловича Козина ей не хотелось. Мне Стрелок ничего не сказал.
Я теперь легко отвечаю на самые каверзные вопросы по истории, но он меня почему-то никогда не хвалит, а в последнее время редко вызывает меня к доске, хоть я всегда тяну руку.
После того как я узнал о педсовете, то несколько дней старался не попадаться Стрелку на глаза, шарахался в сторону, когда он проходил по коридору. Раньше мы с Пашкой Суховым и Мишкой Рейзманом выводили на переменах наилегчайшую формулу глупости (никакой высшей математики) генеральского сынка Славки Огрилько. Славка ходил по коридорам с видом победителя, словно генералом был не его отец, а он сам, и даже его брюки кичились генеральскими лампасами.
- А тебе слабо стать кавалеристом? - спрашивал у Огрилько занозистый Мишка Рейзман. - Рубить врагов шашкой! И первым ворваться в поверженную вражескую столицу.
- Не приставай к будущему комдиву, - поддерживал дружка Пашка Сухов. - Зачем будущему генерал-майору Славику управляться с горячим боевым конем?
- Можно и на коне! - горячился генеральский сынок Огрилько, оглушая стены школы истошным ржанием. Возвратить его в нормальное состояние мог только Стрелок - остальные учителя помнили настоятельную просьбу Валентины Севастьяновны относиться к Славе особенно бережно и внимательно, не обижать суровыми нравоучениями и плохими отметками.
Генерал Огрилько, будучи наиглавнейшим школьным спонсором, летом присылал солдатиков и прапорщика, и они за два месяца приводили школьное здание в нормальное состояние.
Больше всех других генеральского сынка ценила и уважала, понятное дело, Гусыня. Огрилько она, как и меня, никогда не вызывала к доске и не обращала внимания, когда он списывал контрольную работу из заранее приготовленной шпаргалки, которую она ему, наверное, и передавала. При этом ходила по классу и повторяла, как попугай, что самый лучший реферат, прочитанный ею, принадлежит Славе Огрилько, - будто не знала, что он скачан из Интернета. Пашка Сухов однажды не выдержал и прокричал:
- Может, Огрилько следует освободить от уроков по химии, - пускай занимается сочинением музыки, ведь Бородин был не только прекрасным композитором, но и отличным химиком.
- Он и в музыке, - пророкотал Мишка Рейзман, - достиг уже моцартовских вершин.
Гусыня, быстро опомнившись, приказала им замолчать.
Плохо, что сегодня в почете бесцветные генеральские сынки. Но это понимает только Стрелок, как, впрочем, и Натка, - она генеральского сынка стороной обходит.
Крахельман родилась на Малой Арнаутской. Отец ее чинил часы, а до него - дед. Да и прадед, наверное, трудился в часовой мастерской.
- Ау, Натка Крахельман! - кричу я ровно посередине Малой Арнаутской. - Отзовись, Натка Крахельман! Выгляни в окошко, Натка Крахельман!
Можно было бы не кричать, потому что Натка вот-вот выйдет из ворот. Но я всегда тороплюсь. Я напросился к Натке в гости. Подвалил к ней и спросил:
- Крахельман, можно к тебе в гости?
Другая бы девчонка насторожилась, но она только спросила:
- Когда?
- В ближайшее воскресенье.
Натка, сраженная моим нахальством, дала согласие. И улыбнулась. Улыбка у нее легкая, беззаботная и доверчивая.
На следующей перемене она подошла и спросила
- А меня ты в гости пригласишь?
- Когда? - я старался не показать своего удивления.
- Через одно воскресенье.
- Зачем?
- Просто так.
Она вопросы - не в пример мне - задает совсем тихо, словно боится, что нас могут подслушать. Но классу нет до нас никакого дела. Класс лихорадочно готовится к контрольной работе по алгебре. Только Славка Огрилько, как всегда, невозмутим. Понятное дело, он может написать любую ахинею. Любая его ахинея достойна похвалы. Сын Цезаря непогрешим.
Славка наблюдал за нами и, дождавшись, когда Крахельман отошла, подошел ко мне.
- Договорился? - голос его звучал напористо. - Я буду нем, как могила.
- Уйди, Огрилько, - попросил я. - Дай сосредоточиться на контрольной. Мы, понимаешь ли, решали деловые вопросы. Ничего личного.
- Я тебе не верю, - прогнусавил Славка. - Слишком у тебя счастливое лицо. Как будто ты чего-то долго добивался, не надеясь на успех, но все окончилось благополучно, с перевесом плюса над минусом.
Я бурчу нечто невразумительное. Он зло говорит:
- Я от еврея ничего другого не ожидал!
Завтра меня вызовут на педсовет, и даже у Стрелка за меня заступиться не получится, но я все равно бью Славку под дых, но не сильно - боюсь, что рассыплется.
В классе - неимоверный гул, но я слышу только голос Натки Крахельман:
- Не забудь, что ты должен прийти ко мне в гости!