Десять рассказов, написанных в Одессе 4, 5

РАССКАЗ ЧЕТВЕРТЫЙ

Голде Мермер недавно исполнилось 90 лет, но курить она так и не бросила, да и память ее никогда не подводит. К Голде ежедневно приходят старушки-подруги, они моложе ее на 10 и даже на 20 лет, но она вечно над ними подтрунивает, пытаясь заставить их оставить свои ахи и охи в прихожей, напоминая, что на кухне, где она принимает подруг, жалобы на болезни, детей и внуков не принимаются.
Когда-то Голда учила детей игре на фортепьяно, сердясь на нерадивых и одаривая улыбкой тех, кто выполнял задания. Дети ее любили и боялись, догадываясь, что заслужить ответную любовь педагога трудно, а потерять легко. Когда умер ее младший брат Изя, она приобрела себе кота Додика, а когда ушла сестра Броня, кто-то ей подарил кошку Сигизмунду; легко понять, что в их именах звучат ноты до и си.
Кот и кошка любят гостей и при них никогда не мяучат - не стараются обратить на себя внимание. Они доверчиво ластятся
к ногам хозяйки, а Голда говорит: "Поди, им невдомек, сколько мне лет, ведь они играют с клубком шерсти, а я с клубком годов, - простите, милые подруги, за излишнюю высокопарность".
Подруги хихикают, сплетничают, важничают, но слово Голды для них непререкаемо, словно у них никогда в жизни других авторитетов не было. Наверное, плохие им доставались начальники, а тем, кого так часто показывают по телеку, они никогда не верили. Голда недаром их называет "телеворонами".
Голда телевизор почти не смотрит, но газеты покупает и читает, ведь ее дед покупал и читал газеты, отец покупал и читал газеты, вот и она не подводит семейную традицию. Но она уже давно не обсуждает с подругами газетных статей. Стара стала - не понимает, что между строк журналисты пишут, но, возможно, только при Совдепии журналисты между строк писать умудрялись, а сейчас им газетные полосы заполнять трудно. Нельзя же писать: "Заводчик Н. выполнил годовой план своего кошелька на 220 процентов".
Раз в месяц Голда Мермер ходит на концерты классической музыки в филармонию, где все билетерши ее давно знают и пропускают без билетов. Концерты в филармонии бывают разные - хорошие, средние и плохие. Дирижеры делятся на плохих и хороших, а средние давно уже музыку бросили - наверное, стали музыкальными критиками и делягами. И публика не такая, как 30 лет назад. Тогда уверенная публика была и аплодисментами далеко не всех музыкантов дарила, а вот теперь неуверенная публика, но вежливая - всем и всегда хлопает.
О посещениях филармонии Голда Мермер рассказывает подругам.
- Я хотела вместе с оркестром порадоваться жизни, но первая скрипка была далеко не первой скрипкой. И халтурщиков в оркестре много, но я довольна, что смогла выбраться. Пусть не себя показать, но на внуков и правнуков своих знакомых посмотреть. Но я увидела только внука Тольки Фримана, копию непутевого деда, - ведь и он в филармонию свой азарт картежника притащил, а я бы картежников в филармонию не пускала, слишком плохая вокруг них обстановка.
Подруги-старушки согласно кивают головами в такт музыке слов Голды, ведь она не просто говорит, а поет слова.
- Толька Фриман той еще личностью был. Одно время он ходил за самим Столярским и предлагал ему в карты сыграть. Столярский, рассердившись, спросил: "Уважаемый молодой человек, разве мало в Одессе картежников? Почему вы докучаете мне?". Фриман ответил:
"Я всегда мечтал сыграть в карты с музыкантом-орденоносцем по причине моей безграничной влюбленности в скрипку".
Несколько минут Мермер с подругами перекидывается пустыми словами. Потом вновь начинаются воспоминания.
- Столярский всегда ездил из школы его имени в музыкальный институт на извозчике. По причине своей неординарности. Три квартала на извозчике - что может быть приятнее? К тому же - как здорово ощущать себя барином! Но Столярский, как всякая неординарная личность, вечно забывал кошелек. И всегда это выяснялось в тот момент, когда следовало расплачиваться. "За мной не пропадет, - говорил Столярский извозчику. - Я все свои долги помню и отдаю. Отдаю, потому что имею музыкальную память - лучшую в мире. К тому же у меня много учеников-лауреатов, и они могут подтвердить мою кредитоспособность". Извозчик, отводя глаза, предлагал: "У вас столько друзей в музыкальном институте, что вы без труда одолжите пару рублей. У меня есть время вас подождать". Тут маэстро театрально вскидывал руки к небу. "Это безобразие! - кричал он. - Вы имеете совесть это предлагать тому, кто всегда бескорыстно одалживает свой талант ученикам и не требует возврата долга! Как же я могу переступить себя! Как я могу сделать такую подлость! Одесса мне ничего подобного не простит!" Извозчик отступал к своей коляске, которая сразу же начинала тарахтеть по одесской мостовой, а Столярский с веселой ухмылкой, обращенной к студентам, ежедневно собиравшимся внушительной кучкой для просмотра спектакля, поднимался по ступенькам.
Подобных рассказиков у Мермер было великое множество. И в нужных местах она громко похохатывала, а иногда ее голос снижался до шепота. Подруги говорили почти хором: "К сожалению, теперь в Одессе ничего подобного не происходит".

РАССКАЗ ПЯТЫЙ

Евреи на протяжении ста лет только и делали, что уезжали из Одессы, вот в июле 2074 года и остался последний представитель народа легендарного царя Соломона - старик Изя Кральман. Шестьдесят лет старик Кральман исправно провожал сначала своих родственников, потом соседей, потом сослуживцев и последние еврейские семьи, которые не мыслили отъезда без его присутствия. На вокзале и в аэропорту все евреи плакали, покидая Одессу и Кральмана, а он по привычке шутил и обещал регулярно подавать о себе весточки. Но не мог же он писать нескольким тысячам людей! К тому же он знал, что они все о нем наверняка узнают от евреев, которые иногда приезжали в Одессу, и понятное дело, считали своим долгом навестить Изю Кральмана и оказать ему посильную помощь. Так что в деньгах старик не нуждался - мог себе позволить посидеть в ресторанчике у моря или накупить лучших сластей в самом дорогом гастрономе, где кассирши ему улыбались, а господин директор спешил выразить удовольствие, что может перекинуться несколькими фразами с Кральманом.
- Ах, - говорил директор, вежливо улыбаясь, - для процветающего бизнеса нужны еврейские головы, за любую зарплату. А все еврейские головы покинули Одессу, осталась только ваша, многоуважаемый Изя Самойлович, но она стоит трех голов, и поэтому я прошу у вас совета: как мой бизнес сделать еще более процветающим?
Изя Кральман шевелил тонкими губами, словно произносил слова таинственной и долгозвучащей молитвы, а лицо директора моментально прояснялось, будто он и вправду выслушивал дельный совет, - и быстро принимал очередное решение, не полагаясь на свою торгашескую интуицию, а прислушиваясь к мнению стопроцентного еврея. Изю Кральмана он готов был одаривать конфетами, халвой, тортами и пирожными за бесплатно, но старый почтенный еврей не соглашался принимать подарки, аккуратно расплачиваясь, делая комплименты молоденьким кассиршам, а потом садился в маленький автомобильчик. Директор всегда выходил на крыльцо провожать Изю, словно тот был губернатором или мэром.
Изя Кральман основал несколько фондов, оказывающих помощь талантливым детям, беспомощным старикам, содействующих процветанию одесских улиц. Иногда старика приглашали на какие-то телевизионные передачи.
- Одесские евреи, - с пафосом говорила молоденькая миловидная телеведущая, - внесли весомый вклад в историю, экономику и культуру Одессы.
К сожалению, в настоящее время в нашем славном городе остался последний еврей, пусть это и звучит очень прискорбно. Но именно он осуществляет тесные связи одесского еврейства, живущего в зарубежье, со своей малой родиной. Давайте же поприветствуем Изю Кральмана!
Тут раздавались продолжительные аплодисменты воображаемого зала.
- Мы работаем в прямом эфире и ждем от наших любимых одесситов любых, пусть и самых сложных вопросов.
Ведущая светилась показной радостью, почему-то интересуясь, когда в Одессе исчезнет последний антисемит.
- Разве он не исчез уже давно? - наивно интересовался старик Кральман. - Я думал, что антисемиты давно ушли в небытие, стали архаикой. Кто может желать зла старому Изе?
- Мой приятель - известный историк Опанас Дудко, - телеведущая всегда давала понять своим поклонникам, что она знает многих известных одесситов, - недавно получил премию Союза почитателей истины, председателем которого является наш мэр, за книгу "История искоренения антисемитизма в Одессе". А вы что-нибудь можете сказать об этой книге?
- Наверное, это достойная книга, раз в окружении мэра на нее обратили внимание, - сказал Кральман. - Но она чересчур толста и в ней много научных ссылок, а я давно уже от этого отвык. Но все равно - передайте мою признательность Опанасу Григорьевичу, профессору одесского педуниверситета и вашему приятелю...
Мэру моментально донесли о том, что известный еврей Кральман высказался о его работе самым почтительным образом. Была очередная предвыборная кампания - вот он и дал указание прямо на телепередаче наградить заслуженного старика Большим золотым знаком мэрии, что и было выполнено.
Над старым евреем Кральманом взяли шефство первокурсники педагогического университета. Они приходили к старику по средам и воскресеньям. Несколько бойких девушек, не догадывающихся, что молодость проходит слишком быстро. Стремительнее сверхскоростного поезда. Студентки приносили смех и печенье. Они были бойкими и самоуверенными. Одна из них постоянно спрашивала:
- Почему, Изя Самойлович, вы не поменяли Одессу на Бостон, Хайфу или Торонто? Там жить спокойней и веселей. Там одни политики, а у нас совсем другие. Разве вам, скажите честно, не надоело смотреть по телеку политиков, желающих обдурить не только своих избирателей, но и политиков из противоположного лагеря? Хитрость идет войной на хитрость.
Старик Кральман не отвечал на пустые вопросы, но часто дарил студенткам деньги и маленькие подарки. Те отказывались, но он умел уговаривать: "Дарю вам за чтение учебников. В книжных магазинах не хватает места для модных шикарных изданий, но есть еще в Одессе девушки, ценящие учебники - настоящие книги. Помните, что евреи - народ Книги!"
Старик Кральман вспоминал евреев, которые только и делали, что читали книги, будто у них других радостей в жизни не существовало.
- Евреи - мудрые люди, - говорил он милым непредсказуемым студенткам, - вот потому они и читают книги.
Он думал, что его слова пропадают в бездне, и очень удивился, когда одна из девушек однажды принесла ему томик Бабеля.
- Я читала всю ночь, - призналась она. - И всю ночь плакала. Но почему евреи во время погромов, в самом начале двадцатого века, давали себя уничтожать?
- Четверть тысячелетия назад в Одессе было много антисемитов, вот они и вершили зло, а полицейские им поддакивали, потому что всероссийский император являлся главным антисемитом.
Девушка печально опустила глаза. И застонала, словно ее ранили, - такой впечатлительной она была. Но старик Кральман ей улыбнулся и успокоил шуткой о том, что можно из одесских анекдотов составить книгу в тысячу страниц. И эта книга легко достигнет США и Австралии.
Девушка смогла поймать на лету улыбку Кральмана и нахально присвоить ее себе. Улыбку необыкновенного человека - мудрого, как Одесса.