ЧЁРТ В ОКНЕ

Дело было на динамовской охотничьей базе у деревни Пиргора глубокой декабрьской ночью. Вокруг базы стоял густой лес, под обрывом петляла узкая речка в крутых берегах, до станции Войбокало километров пять по лесной тропке, до деревни километра два по едва заметной дороге.

Егерем на базе тогда служил развесёлый мужик Славка Ефимов. Он был похож на цыгана - глаза бедовые, волосы густые, чёрные, борода кудрявая, окладистая. Мастерски рассказывал  охотничьи небылицы, и сам же первый начинал оглушительно над ними смеяться. Из своей «тулки» стрелял двойными зарядами дымного пороха, и любил давать пальнуть какому ни будь охотнику из молодых. Случалось, после громового выстрела такой бедолага долго тряс головой и пошатывался, а Славка хохотал, задирая свою смоляную бороду. Никакого хозяйства – кур, кролей он не заводил, «из прынципа», потому что целыми днями ходил в угодьях, которые знал, как свой карман. Из животин жила на базе собачка Жулька у которой в предках кроме обычных барбосов явно были и спаниели. Учуяв вальдшнепа, Жулька начинала азартно соваться мордой в наброды лесного кулика и отчаянно крутить обрубком хвоста. Хозяин и этому был радешенек. Вальдшнепов он, правда, никогда из – под Жульки не добывал, наверное, дробь из-за сильного заряда сильно разбрасывало.

Славка до того, как устроился егерем на базу, работал на каком-то большом заводе в Питере. Хорошо зарабатывал, его перевели в бригадиры, обещали дать отдельную квартиру. Но во время аварии бригадир Ефимов попал в облако какой-то ядовитой химии, десять суток лежал в реанимации, на грани жизни и смерти. И спас его знаменитый доктор, который вылечив, посоветовал из города уезжать в лес. Иначе не протянет и года. Поэтому Славка радовался каждому прожитому дню, и его умиляли чуть не до слёз и пение дроздов, и урчание лягух в лужах. Один раз я застал его стоящим на полянке у базы. Он пристально смотрел себе под ноги. Заметив моё недоумение, поднял голову, смущенно улыбнулся:


- Ветреницы. Цветут.
 
Ефимов не только уехал из города, но и принялся лечиться, чтобы вывести из себя яд.  Есть собак, чье мясо, как он горячо верил, излечивает всякие легочные хвори. Как завидит в своих угодьях бродячего пса – бац его из «тулки» двойным зарядом. Однажды наша компания охотников приехала в Пиргору поохотиться на зайцев по чернотропу. Как всегда после ноябрьских праздников первый выпавший снег растаял, а заяц успел побелеть. Мы подгадали ввалиться на базу как раз тогда, когда егерь нажарил огромную сковороду мяса.

- Вовремя, мужики, к убоинке поспели, налетай на кабанятинку, - стал потчевать Славка.
Охотники тут же вынули закуски, бутылки, фляги, выпили раз, хорошо пошла кабанятинка, выпили два – еще сочнее стала. Как только взяли на грудь по третьей, двери базы отворились, и на кухню робко вошла барышня в дубленке.

- Мне егерь нужен, Ефимов, - сказала она. И наш Славка вскочил с места, стал крутить ус. Мол, неужто не видно, кто тут егерь, кто самый главный?

- У нас на станции болонка потерялась, мне посоветовали к вам обратиться. Не видели?

- Неа, - закрутил головой наш бравый егерь. – Оставьте телефончик, если приблудится, обязательно позвоню.


Хозяйка болонки ушла. Пир продолжался, сковороду усердно подчищали кусками ржаного хлеба, и нахваливали кабанчика.

- Да вон и шкура его висит, - кивнул Славка головой за печку. А за печкой, напяленная на правильную доску, сохла собачья шкура. Эх, что тут началось с впечатлительными… Славке под горячую руку хотели надавать по шее, но потом передумали – во первых, едят же собак корейцы и нахваливают, а во вторых, егерем Славка был отменным и нам еще предстояло с ним стрелять лосей и кабанов.

Вот в угодьях Пиргоры мы и добыли лося тем декабрем. И по этому случаю гуляли. Но не на самой базе, а в небольшом домике рядом с ней. Славка, выпив свои три стакана, подался спать на базу, как он выразился «в соломку». Он, по своей егерской работе привык ложиться рано. Было уже за полночь, я сидел в торце длинного стола, за спиной у меня было окно, а в нём блестел под луной снег и чернели лапы ели. В этом то оконце я его и увидел. Признаюсь, что ни в какую чертовщину, Шамбалу и уринотерапию я никогда не верил. Но вот же вот он - стоит за окном. Черный, как смоль. Блудливые, гнусные жёлтые глаза, бородёнка, рога. Всё, как в книжках писали – в виде чёрного козла. И подмигивает мне – мол, пора, мой друг, пора. Хотел я перекреститься, – рука не поднимается, будто свинцом налита. В ужасе отвернулся от окна, в котором, будто в раме картины стоял нечистый. А вокруг стола с огромной сковородой с лосиной печенкой шумела наша охотничья команда, и Сергей Игоревич – любитель цветастых тостов орал про чувство локтя, без которого нет настоящего охотника.

- Мужики, а мужики, - заблажил я, тыча большим пальцем через плечо, - гляньте в окно. Кто там стоит?

- Да никого там нету! – ответил мне сосед по столу. Он один меня только и расслышал. Посмотрел и я. Действительно – никого! Да и кто там может стоять? Ведь никакого чёрта нет, и быть не может. Точка!


Компания тем временем подняла кружки за загонщиков, что дружно шли по лесу, орали так, что снег сыпался с веток и таки выгнали лося на стрелков. За загонщиков нужно выпить, ведь я был у них старшим. И я выпил разведенного спирта, который побежал по жилочкам. Боязливо покосился в окно. Ночь, луна, снег. Закусил куском нежнейшей лосиной печенки, которую мастерски готовил главный повар нашей команды Миша Завадовский. Он ее сначала в муке обваливает подсоленной, потом на сковороде обжаривает, щедро добавляя специи из баночек. А что в тех баночках – никому не говорит. Но запах из них идет, когда он крышки открывает такой, что слюни начинают бежать как у собачки Павлова. А под конец готовки наш повар заливает всю печенку сметаной и посыпает мелко толчёным  чесноком.


И решил я окончательно, что бес мне привиделся спьяну: после спирта, который щедрой рукой налил в солдатскую кружку неугомонный Сергей Игоревич. Снова посмотрел в окно – действительно, никого нет, только снег медленно кружится.


Лопал я печенку, и вспоминал сегодняшнюю охоту. Как в самом начале загона упал в какую – то яму, занесенную снегом, летел, моля бога, чтобы не было на дне острых кольев. Выскочил из нее, снег попал за шиворот, в рукава шинели. Вытряхивать некогда, снова ору: «Ура!», слушаю, как кричат мои загонщики. Хорошо идут, подковой! Уже не иду, а бегу, чтобы быть чуть впереди моего соседа справа. И тут резко останавливаюсь. Потому что впереди, в густом ельнике, вижу четыре лосиных ноги. Ноги топчутся, хрустит валежник. Туловища не вижу, оно скрыто густыми лапами елей. В азарте вскидываю ружье, целюсь выше ног, там, где должна быть грудь. И уже готов нажать на спусковой крючок, но тут обжигает мысль: а ведь самого лося я не вижу, а только ноги. Выстрелю, а там – загонщик! Тюрьма…

Надо напугать сохатого, чтобы побежал в сторону стрелков, а не рванул вдоль линии загонщиков. Или мимо меня. Набычиваюсь, бегу к нему, изо всех кричу:
- Стрелки, лось в загоне, лось в загоне!


Но хитрый лось на мои крики даже ухом не ведет, а  продолжает топтаться в ельнике. Уже вижу громадные рога, морду с презрительно оттопыренной губой, глаза. И только когда до него остаётся метров пятнадцать, а я все так же ору, нервы у лося не выдерживают и он с треском, ломая ветки, бросается бежать от меня. В сторону стрелковой линии.
Ликуя, я кричу:


-Шайбу, шайбу!   

Мчусь сквозь густой ельник, ветки царапают лицо, вылетаю на край узкого поля, заходящего в лес метров на триста. Именно по его краю должны стоять стрелки. И вижу громадного быка, летящего на всех парах вдоль поля. Бах, бах, бах – гремят подряд три выстрела. Стрелок с пятизарядкой стоит прямо напротив меня. Но не видит, у него на прицеле – огромный зверь. Добыча! И тут же с сосны в метре над моей головой летят ветки, срезанные пулями. Ныряю носом в снег, прикрываю голову руками. Ору:

- Не стреляйте!

Но где там – стрелки в горячке палят по сохатому, а лось уже бит, он шатается, из шеи хлещет струя крови. Наконец падает, и вся линия стрелков гремит:

- Дошел! Дошел!


Первым добираюсь до быка, он еще бьётся, увидев меня, пытается встать, снег вокруг забрызган кровью, в глазах у него мука. И я стреляю ему в ухо, чтобы смерть была мгновенной.

И вот теперь все вместе – стрелки и загонщики сидят за столом, всё тот же неугомонный Сергей Игоревич предлагает выпить за повара – нашего кормильца - кудесника. Надо, надо выпить за повара, за Мишку, всем хорош наш кок, но как найдет на него вдохновение, надобно его немного укорачивать, потому как мечет в шурпу, как он называет свое коронное блюдо, всё, что под руку подвернется. Один раз в похлебку из крупы и картошки капусты кислой загрузил,  огурцов солёных с маринованными грибами, а под конец варки кильку солёную запузырил, и на полном серьезе уверял дружно сомневающийся коллектив, что это французский рыбный суп буйабез. Выпил я за повара какой-то жуткой настойки, от которой дыхание перехватило, повернулся к оконцу, а там опять нечистый бородёнкой трясет, желтым глазом моргает. Ну, с меня хватит, эдак и умом повредиться можно. И залечь в домик на Пряжке. Встал я из-за стола, взял ружье, зарядил его в сенях двумя пулями, эх, жаль серебряных нету, и приоткрыл тихонько дверь. Осторожно выглянул. Никого нет у окна. Ни с рогами, ни с бородой. Подошел  поближе, глядь, а на снегу – следы. Кто-то тут топтался, копытами весь снег истолок. И вели те следы прямиком в сарай, что был пристроен к базе прежним егерем, который держал скотину. Подошел я к сараю, дверь приоткрыта, и кто-то там в темноте дышит, что-то жует! Шаркнуло мне тут ледяной теркой по спине, сердчишко в горле застучало, но спирт брал своё, я раздухарился, сбегал в домик, достал из рюкзака  фонарик. Вернулся к сараю. В ярком снопе света стоял в глубине сарая, задом ко мне черный козлище, и жевал клок сена. Ах ты ж образина, морда рогатая, глаз желтый. И – каюсь, не утерпел я, стыдно стало за свой страх, за ледяной ужас, стыдно до того, что дал я  козлу от всей души пенделя в тощий зад. Он замекал омерзительно – мол, караул, убивают, разбойники напали. Я прикрыл дверь сарая, а изнутри неслось пронзительное, дребезжащее козлиное меканье. На базе завозились, по лесенке забухали шаги, и в отворенную дверь выглянул егерь Ефимов, белея солдатским бельем. Козел почуял поддержку хозяина, и стал голосить так отчаянно, будто я его не пнул, а ломом охаживал часа два без передыху.

- Ты чего Семёна моего обижаешь? – спросонья хрипло спросил егерь. Я, как мог объяснил – мол, решил, что после спирта мне нечистый явился.

- Вот обормот этот Сёмка, - миролюбиво сказал Славка. - Привык попрошайничать у окна, всё ему охотники корку в форточку бросят.

Козел во время нашего разговора умолк. Вот же ушлая скотина!

Я вернулся в домик продолжать праздник, Славка на базу досыпать «в соломке».   Потом мы еще несколько раз приезжали на базу охотиться на кабана, и Семён всё так же клянчил у окна кусочек повкуснее. И я только удивлялся тогдашнему своему ужасу: ну как было можно обычного козла принять за чёрта? Но на душе скребло, и я даже привез ему в январе кочан капусты, в виде мировой, мол, прости меня, Семён, зря я так.

Незаметно подошла весна, в городе уже давно сошел снег, в скверах полезла трава, у стенок домов кое-где показалась резная зелень одуванчиков. Пора было ехать в Пиргору на вальдшнепиную тягу. На подходе к базе в лесных оврагах еще лежал и дышал стужей снег, густо усыпанный еловыми иголками. Но на полянах уже радовали глаз отчаянно синим цветом куртинки печеночницы. Нежно-меловым цветом светились ветреницы. Из трубы базы шел дымок, слышались голоса. Что-то громко рассказывал егерь, потом по своему обыкновению захохотал, эхо покатилось по речной долине. Я окликнул:

- Славка, опять байки травишь?

Он вышел на обрыв, поднял к небу «тулку», бабахнул чуть не пушечной силы выстрел. И тут же замекал радостно, торжествующе козел. Пока подоспела похлебка, я наслушался Славкиных рассказов, который соскучился за несколько зимних месяцев по собеседникам. О том, как лоси, как только в январе закрыли на них охоту, ходили стадами чуть ли не у базы. А одной жуткой февральской ночью, когда завывала вьюга, егеря разбудил козел, неистово оравший в сарае. Жулька вторила ему и скреблась в дверь. Славка вышел на крыльцо, дал дуплет своими знаменитыми зарядами. А поутру, когда пошел в обход, увидел по следам, что четверка волков подходила совсем близко к базе.   


Вечером я пошел по раскисшей лесной дороге на тягу, было тепло, сеял мелкий дождичек. Я выбрал  удобную поляну с большим кустом вербы посредине. Тучи на западе разогнало ветром, и почки вербы на фоне заката засветились золотом. И именно над этим кустом, невысоко стали налетать на меня вальдшнепы. Страстно хоркали, цикали. Я раз за разом дуплетил, стрелял по семи долгоносикам, сбил только двух и страшно собой возгордился. На утренней зорьке на моей полянке не протянул ни один вальдшнеп, но я вернулся на базу совершенно счастливый. Где-то на болоте дружно бормотали тетерева, в низинке над лужами блеял бекас – барашек. Мы крепко выпили со Славкой яблочного эстонского вина, вышли на обрыв рядом с базой, смотрели на изгиб речки, слушали, как кричат в поднебесье гуси. И тут я услышал за спиной топот, почувствовал удар в седалище, и понял, что лечу с обрыва. Кувырком! Поднялся – на обрыве хохотал Славка Ефимов.

- Живой? – окликнул он меня. – Это Сёмка тебя угостил. Вот же скотина злопамятная. Теперь весь день в лесу будет таиться. Зловредная рожа. Это он тебе за тот пендель отомстил.

Ну что тут будешь делать? Хотел я этого Сёмку рогатого вздуть хорошенько, палку припас, но он, действительно, весь день где-то прятался. Так я и уехал с базы, не увидев своего обидчика. А от друзей и знакомых, ездивших на базу, стали доходить слухи о причудах Сёмки. Что он не только настырно попрошайничал у окна, но и стал стучать рогами в дверь, требуя своей пайки. Что стал совершать с базы набеги на деревню Пиргора, и там мастерски сигать через заборы, и не столько есть, сколько топтать гряды с капустой и прочей зеленью. Что хотели старушки из деревни отходить его прутами, но он разогнал бабулек. Однажды мне даже рассказали невероятную историю о том, что когда Славка возвращался с какой-то гулянки на станции Войбокало, и уже в самом конце крутой дорожки на горку у базы не выдержал земного тяготения, и опустился на четвереньки, Сёмка боднул хозяина прямо в лоб. На этом история бодучего и шкодливого козла Сёмки на базе Пиргора и закончилась. Сам егерь историю про то, как его собственный козел в лоб боданул, категорически отрицал. И говорил, что просто продал вредную скотину мужику из дальней деревни, у которого было шесть коз. Вот у него Сёмка и поныне живет вместе со своими козами и многочисленными козлятами. Поумнел, перестал шкодить и ведёт славную жизнь патриарха козлиного стада.