Предисловие Гая

«Gesta Creaturarum Obscurarum (Деяния Тёмных Тварей)».

Начинается Предисловие Гая.

Пергамент бел и безмолвен.
Но стоит царапнуть пером,
Прольётся чернильная кровь,
И немые листы закричат.
Лик Господень безгласен и чист,
Но, сплетаясь в рисунок из букв,
Пурпур горя и сажа греха
Заставляют Его говорить.

Когда сын убивает отца, и новый день убивает всякую память о вчерашнем – а наше время, к несчастью, именно таково – тогда не имеет значения, с чего начать.
Намереваясь изложить деяния и преступления тёмных тварей, отродий дьяволовых, иначе именуемых вампирами или вурдалаками или неумершими или носферату, прежде всего хочу изъяснить свою веру и строение ума. Пусть будущий читатель, если такой случится, не усомнится в моём пламенном почтении к Господу, Создателю всего сущего, во всех трёх лицах Его.
И то, что я сам являюсь тёмной тварью, истекает лишь из послушания премудрой воле Его. Ибо зло есть тень, неминуемо падающая за спиной добра, до тех пор, пока не погаснут небесные светила. Сознавая всю преступность свою, ежечасно я испытываю адские мучения, которые ждут меня и после смерти, и совесть – страшнейший из моих палачей. Но, думая, что моё превращение в вампира произошло по воле Господней – ибо ничто в мире не совершается без Его воли – я покорился своей участи и отказался от намерения самочинно умертвить себя.
Божий человек, делая выбор в пользу блага, должен иметь перед глазами не только достославные образцы святости, но и примеры порочных созданий, ошибок в Книге Бытия, которые вселят в него страх и отвращение. И, сравнив праведных и проклятых, сердце невольно склоняется к первым. Не имея права на молитву, я лишь молча уповаю на то, что никто не повторит моё безумие. За чертой, которую я пересёк, уже нет спасения и нет надежды. Когда смертный люд, невзирая на всю многогрешность его, обретёт вечную жизнь по всепрощению небесного Отца, мы падём в Озеро Огня и навсегда обратимся в ничто; и да будет так.
Господь есть Бог милости; сатана же есть тёмный бог власти. И мы, его отпрыски, насаждаем зло не ради наслаждения, но скованы стальными узами Закона.
Вампир Гедион, сын дьявола в первой крови, ввёл нас в тень Закона, когда буйство и ярость тём¬ных тварей были сравнимы разве что с адским пламенем. И о нём я порешил составить это сочи¬нение, в назидание всем проклятым отродьям, чтобы они знали, откуда проистекла их кровь, и не смели срывать с себя кандалы Закона, но благоразумно склонили головы.
Во имя Закона начинаю я сочинение своё. И да не узрит меня Господь, дабы мой уродливый облик не уязвил его сияющее око. Аминь.

Невежество моё велико, и я прошу о снисхождении к неровностям стиля. Речь моя подобна не каменной дороге, но скорее корявой лесной тропе. Вампир Гедион, другом и слугою которого я многое время являюсь, вспахал мой ум и посеял туда зерно науки, ибо он, в силу своего усердия, мог бы напитать знаниями даже каменного идола. Им были преподаны мне чтение, история, счёт и письмо, но кто научит нас искусству разжигать сердца? Летопись не есть одни только буквы на листе. Оправдание моё лишь в том, что я пишу не ради похвалы, но лишь для прославления величайшего из всех, бродящих под луной ради крови.
Имя моё Гай Йокус, и я попал во тьму через неистовство дикого вурдалака из северных племён, который, став вампиром, немного потерял человечности. Странная прихоть его навеки изгнала меня с глаз Господних, о чём не перестаю сожалеть по сей час. И когда я бродил отверженный собственной своею совестью, и мой собственный разум отвернулся от меня, вампир Гедион вернул меня к бессмертию. С тех пор я сопровождал его неотступно, а было это два века в прошлое, в году 1166 от основания Рима или в 413 от Рождества Христова.
С этого времени я начну своё повествование: всё, о чём скажу, происходило перед моими глазами. И будь я проклят за то, что увидел это.

Королева Рим уронила свою корону в грязь, и волосатый варвар надругался над её телом. Она точно помешалась: в голове её – на императорском троне – один безумец сменял другого, а если случался среди них здравомыслящий человек, он погрязал в сребролюбии и пороке. Должно быть, таково было проклятие Господа на людей за то, что они по мерзости и бестолковости своей не вняли Его словам, когда Он пребывал на земле как богочеловек. Великая милосердность подвигла Его на это унижение, но взамен Он обрёл от своих возлюбленных чад лишь насмешки, неверие и муки, и погиб гадкой смертью на кресте, как вор или раб. И вот, теперь всякий живущий должен был вдвойне познать страсти, страх, страдания, мрак невежества, чтобы, наконец, возненавидеть всё это и обратиться к истине.
Дикие племена с севера всё яростнее терзали Рим и отгрызали от него по куску, как собаки от падали. Границы империи сворачивались, точно ёж, внутрь себя, науки угасали, добродетель меркла. Ещё незадолго до моего обращения в неумершего варварский король Аларих осадил Рим и пытал его голодом.
Мы умирали дюжинами от истощения и злых болезней, так что наши тени казались упитаннее нас, а Аларих лютовал у ворот. Не имея сил проникнуть внутрь и порубить нас мечом, он намеревался нас переморить: раз уж он не может войти в Рим, так пусть и никто не ходит по его улицам! Я ждал тогда, что вот-вот расстанусь с жизнью, но, на свою беду, не погиб.
Чтобы откупиться от врага, римские мужи расплавили множество золотых и серебряных статуй и отдали слитки Алариху; в том числе в печь бросили статую Доблести. Не был ли то символ нашего времени? – римская Доблесть пошла на переплавку, из страха перед звероподобными северянами! А император наш сбежал и спрятался в Равенне, защищённой непроходным кольцом из болот. Как бы в насмешку ему король дикарей Аларих, напротив, безобманно сдержал своё слово и, получив выкуп, удалился, а мы смогли выйти.
Я принуждён был покинуть родной город, не в силах лицезреть его смерть и терпеть смрад разложения. Поселился я в местечке под названием Массилия или, по-теперешнему, Марсель. Там-то, четыре года спустя, длиннокосый варвар вырвал из меня душу и сделал тёмной тварью, и там же я повстречался с вампиром Гедионом, который, как и я, бежал из Рима, потеряв в огне войны и дом и семью. Но прежде чем лишиться души, я должен был претерпеть страшнейшую муку, взирая на разорение своей отчизны.
Вскоре после того, как римляне спасли себя вышеописанным постыдным образом, король Аларих стиснул Рим в объятиях вторично. На сей раз он глубже пошёл в насилии и провозгласил императором своего человека. Однако стены Рима устояли перед его натиском, не удалось ему захватить и действительного государя империи, злонесчастного юродивца Гонория, укрывшегося в неприступной крепости Равенне. Так вот Аларихов замысел провалился, несмотря на убогость и безрассудство его противников.
Тогда гривастый варвар показал, насколько он мудрее нынешних обитателей Ничтожного города. Он выбрал из своего народа три сотни самых красивых мальчиков, едва достигших порога юности, и преподнёс их Риму, как рабов, в знак дружбы и мира. Затем он сделал вид, что отводит армию и снимает осаду.
Эти же в Риме, развратные и жадные, охотно приняли живой подарок, подобно тому, как Троя обрадовалась данайскому деревянному коню. А упомянутые юноши-рабы в оговоренное время раскрыли ворота Рима перед полчищем Алариха. С третьей попытки немытые варвары вошли в столицу вселенной и овладели ею.
И это было так ужасно, что все мы в Массилии плакали. А кесарь Рима Гонорий в это время сидел в Равенне в позорной праздности. И мы слышали следующее. Придворный слуга-кастрат, обычно смотревший за птицами, вбежал к Гонорию и крикнул, что империя погибла. А Гонорий в изумлении воскликнул: «Невозможно! Я только что кормил её!» Когда же евнух рассказал ему, как воины Алариха одержали свою страшную победу, государь совершенно успокоился и сказал: «Ах, я подумал, что околела моя любимая курочка Империя – да ты её знаешь».
Аларих сжёг и разгромил город, и я рад, что не видел этого, иначе бы должен был выколоть себе глаза. Затем началась война, столь кровавая и безобразная, что мне гадко пачкать перо её описанием. Против Гонория (которого Бог низверг бы в ад, не будь наш император столь немощен умом) то и дело учреждались перевороты в различных частях страны; а Гонорий поручал варварам перебить римлян-отступников. Это казалось так же глупо, как колотить себя молотком по руке оттого что пальцы загноились. Немудрено, что лечение не помогло, и хвори продолжали терзать государство. По истечении нескольких бездольных лет Гонорий умер и оставил титул кесаря своему племяннику.
Племянник этот, которого звали Валентиниан, страдал окостенением мозга, и такова же была его сестра. Блудливая и дерзкая, она запятнала свою честь с неким придворным юношей. Будучи наказана ссылкой, эта девица не только не раскаялась, но и ещё больше предалась преступлению.
Она предложила себя в жёны ужасному и зверовидному варвару, по имени Аттила, прозванному Бич Божий. В подтверждение письма девица послала ему кольцо. Аттила потребовал от Рима царственную невесту и половину империи в приданое, Рим же отказал, и началась новая война, ещё бесноватее предыдущей. Это случилось в 1204 году от рождения города или в 451 от Рождества Христова. Битва, по слухам, была так жестока, что тёкший в тех местах ручей переполнился кровью раненых и вышел из берегов. Но, хотя Бич Божий основательно исхлестал Рим, всё же не до смерти.
К тому времени я уже не одну дюжину лет пребывал во тьме, и римские новости доходили до нас в Массилии всё реже. Калечный Валентиниан продолжал носить корону, под которой был запустелый череп. И скудоумие довело его до гибели через четыре года.
Изменник, убивший его, думал воссесть на царский трон, а совершил он сие беззаконие даже не ради власти, но ради жены императора. А когда заговор исходит не из головы, но из больного любовью сердца, он обречён на поражение. Правда о злодеянии всплыла, как масло на воде, и узурпатора побили камнями, отчего он испустил дух, и тело кинули в Тибр.
Затем два нестриженых варвара сцепились друг с другом за царские регалии, а римляне забыли, кто они есть, и разбрелись кто куда. Два чужеземных короля дрались между собой, пока один из них не отправил другого в преисподнюю. Победитель взял власть над городом, но тут же устрашился её и передал корону римлянину по крови, Майориану.
Тот принялся за дело умело и разумно, и на недолгое время прекратил этот собачий хоровод, действуя когда мудрым словом, а когда и острым мечом. Но, чем успешнее правил Майориан, тем больше ненавидел его варварский король и, наконец, казнил, а затем и сам лишился жизни.
Дальше на Рим спустилась тьма беспамятства, поскольку никто не мог уверенно сказать, что там творится. Одни говорили это, а другие – то; так что известия из священного города стали подобны сновидениям. И мы в Массилии старались поскорее забыть об этих бессвязных кошмарах, тяжких и печальных, исторгаемых гибнущей империей в бреду предсмертных мук.
Так вот солнце Рима катилось к горизонту, уступая место северной луне. Гедион и я хоронились в подземельях, как крысы, не имея досуга думать о чём-либо, кроме питья и безопасности. Новости более не доходили до нас. Согласитесь: невежливо и странно расспрашивать о сплетнях человека, чью кровь ты помышляешь забрать и кого ты должен через минуту убить. Если же мы не были голодны или наталкивались на людскую толпу, то обыкновенно убегали от всякого встречного. Страх всё больше растлевал наш рассудок: мы погрузились в одиночество, как камень в воду. А чтобы не забыть о времени, мы носили с собой доску, на которой помечали даты; смешно сейчас вспоминать об этом.
Как-то зимою года 1230 от основания Рима или 477 от Рождества Христова нам передали, что первое исчисление больше не верно, ибо последний император свергнут, а место его заняло безвластие.
А мы уж были уверены, что страна цезарей умерла давно. Но то была лишь агония, и великий город отошёл в вечность только теперь, а инородцы доели, наконец, его дряхлое тело. Никто не знал, как доподлинно звали последнего императора: то ли Ромул, то ли Флавий, то ли Август, то ли Орест – и впрямь бедный Рим стал похож на слабоумного старика, забывшего даже собственное своё имя!
В Италии – на западе – воцарился варварский король Одовакар, которого полторы дюжины лет спустя сменил другой знатный варвар, Тиударикс. А в восточной нашей империи тоже случилась смута, и двое бо¬ролись за порфиру. Когда один из них победил, он решил, что после стольких трудов ему впору стать единственным императором в мире. Поэтому он помешал Одовакару украсить чело кесаревым венцом: остался Рим обезглавленным, лежащим в руинах, а на его останках копошились варвары.
А Массилия, где мы влачили богоненавистное существованье, оказалась окружена вожделеющими захватчиками. Она была словно хлебная корка, брошенная посреди толчища кур. С севера, с запада, с востока, из-за моря к нам устремились алчущие орды, а мёртвый Рим не мог нас защитить. На горе нам, наш город стоял у моря, в плодоносных землях, и каждому было желательно им завладеть. Непрестанно по окраинам провинции бродили скопления воинов, потрясая копьями и звеня щитами, ожидая удобного случая для вторжения.
Мы же в Массилии жили под властью племени готов, столь дикого, что даже от христианства они отломили не ароматную мякоть, а горелую корку, и вместо истинной веры выбрали ересь арианства – а это то же, что смотреть на свет сквозь мутное стекло. Изобиловали здесь и другие народности, грубые названия которых нельзя начертать латинскими буквами, еретики и язычники.
Был этот люд тёмен разумом и нечист телом. Они мазали космы маслом, чтобы лоснились, наряжались в вонючую кожу, в меха, и гремели, как закованные рабы, блестящими бронзовыми пряжками, браслетами, бляхами, сверкающими поясами; рты их пахли чесноком и луком, из подмышек веяло козлом. Всякий, кто унаследовал кровь Рима, считался ими за презренное животное, и, подобно животному, мог быть безнаказанно зарезан ради поживы. А Гедион и я таким же точно образом думали о них.
Эти люди были столь близки к волкам и медведям своей лесной отчизны, что человека, умеющего читать, называли трусом. Того, кто не убил множество собратьев своих, обвиняли в малодушестве или говорили, что он нежен, как женщина. А жён они имели столько, сколько могли прокормить, по три, четыре или пять или шесть и даже ещё сверх того. И самым славным среди них считался тот, у кого больше всех было жён, кто убил больше всего мужчин и сжёг больше всего домов.
Так прошло пять десятков лет, и от бесконечной войны мы словно бы ополоумели: бродили во тьме безо всякой цели и любовались луною, думая, не в последний ли раз мы её видим? Спасения не было даже в могиле, поскольку этим людям не зазорно было вскрыть гробницу ради сложенных туда сокровищ. Ведь они хоронили своих покойников в вооружении и в праздничном одеянии, и клали в склеп золото, утварь, кушанья, украшения. Как будто бы деньги или доспехи могли уберечь их от адского пламени! Каждый день сосед грабил соседа, а сын, едва мог поднять меч, умерщвлял отца ради власти над домом. Эти люди жили как волки; но как винить волков в кровожадности? Может ли Господь, неизмеримый в Милости своей, наказать слепца за то, что тот не видит свет?
И по премудрому промыслу Всевышнего разразились новые распри, чтобы ночь сменилась сумерками: как в ненастную погоду рассвет бывает красным, так в дурные времена добро окрашено кровью.
Много святых послал Он на землю в эту мерзостную пору: Святого Патрика, и Святого Ремигия, и Хродехильду из Бургундии, и Геновефу Паризийскую, и других, но всё не в наших местах. А мы тем временем удалились из Массилии на север, когда в соседней стране родился и возвысился король по имени Хлодвиг, который внял посланиям Бога и облачил выю в узы истинной веры.
Этот король в лютости не уступал никому из других лесных людей. Но верный инстинкт тянул его на путь Господень, подобно тому, как свирепый волк пришёл к очагу, чтобы сделаться в детях своих собакой.
Король Хлодвиг начал благочестивую войну против язычников и еретиков, но до нас не дошёл, и просватал свою дочь за одного из наших королей. А после смерти означенного Хлодвига война только ещё ярче воспламенилась, через его сыновей, владения которых возлежали над нашей землёй.
Этих сыновей у него насчитывалось четверо, и они поделили между собой королевство отца. Как-то случилось, что один из них умер; тогда два его брата вошли к нему в покои, не успел даже прах его остыть, и убили его старших детей, младшего мальчика сделали монахом, а земли и золото забрали себе. Так они собрали под своими руками силу трёх земель и, распалённые злобой, пошли на нас с мечом. Четвёртый же их брат спасся только тем, что правил очень плохой и опасной страной, куда никто не хотел ходить.
Мы же были так напуганы, что хоронились в самых тёмных лесах, в самых глубоких пещерах. А если и выходили, то говорили со встречными не словами, но ножами. И мы разумели в делах людей не больше, чем звери.
Этот король Хлодвиг даровал своим рабам Веру, так же как вампир Гедион принёс Закон своим сородичам, и за то Господь отпустит непотребные грехи упомянутого короля и извинит его поганые, волчьи поступки, но нас он не помилует никогда, ибо нам не дано прощение.
Всё будет разрушено под руками Времени и забудет своё имя, а память есть величайшее из проклятий.

И тёмные твари, так же как люди, из которых они переродились, дрались и грызлись между собой.
Среди нас много появилось кровососущих тварей из варваров; необузданные и при жизни, по превращении они вовсе обратились в чудовищ. Они без счёта убивали людей, даже детей и монахов. Они убивали и себе подобных, с неистовством, достойным лучшего применения. Сильнейшие из них вставали во главе родов и кланов, затем шли войной на другие кланы, всех истребляя и сами терпя жестокие потери. Затем, поскольку роду был нанесён ущерб, они плодили новых вампиров своею кровью в неисчислимом количестве, из кого попадётся, и точно так же был обращён во тьму и я.
Они так часто и неосторожно нападали на смертных людей, что те поневоле одолевали свой страх перед нечистью, шли их убивать и вонзали им в сердце колы либо отрубали головы. На счёт кола существуют разные мнения: иногда пользуются дубовым, потому что из этого дерева был вырезан крест Христа, а другие предпочитают осиновый кол – оттого, что на осине повесился Иуда. Но, так или иначе, люди во славу Божию во множестве изничтожали адских отродий. Отчего те ещё пуще ярились и ещё бесстыднее преступали Закон Господень.
Как зачумлённые крысы, кланы вздорили друг с другом и со всем подлунным миром, проливая кровь людскую и бессмертную, ужасая и Создателя и сатану – ибо и сатана не способен на такое беспробудное бесчинство. Дюжинами нарождались новые вурдалаки, которые приходили во тьму и тут же погибали, не успев даже понять своё несчастье, а не то чтобы раскаяться. Так бы жуткое зелье кипело до сих пор, если бы не вампир Гедион, которому дьявол вручил часть тёмной мудрости своей, которая есть знание, власть и отчаяние.

Пляшет Огонь,
Музыке Смерти послушный, на крышах домов.
Тени ведут хоровод,
Рыжей царицы рабы.
Острых мечей
Струны стальные под пальцами Смерти звенят.
Воины в танце войны
Кружатся буйной толпой.
Пляшет мертвец,
Тот, что повешен на дубе солдатами был.
Ветер качает его,
Ветками дуба скрипя.
Тоже танцуй!
Раз приглашён ты на бал королевы Войны,
То этикет соблюдай!
Глупо стоять в стороне!

Здесь кончается Предисловие Гая.