Третья Книга Деяний

Во имя Закона начинается Третья Книга Деяний.

Мёд или желчь,
Взял чашу – пей.
Поднявши меч,
Беги или бей.

Чёрная луна.
Итак, мы отбыли из Мольдхуса в ночь на восемнадцатое сентября года 582 от Рождества Христова, и первое, что мы увидели по дороге – затмение луны. Гедион сказал, что это добрая примета. А я вступил с ним в спор: ведь луна – светило всех тёмных тварей, и, если её затмевает, это должно значить дурное. Тогда Гедион сослался на гороскоп, составленный им перед отъездом, и обрушил на меня такую гору тригонов, квадратур, секстилей и асцендентов, что я плюнул и замолчал. А кто был прав, вы сами увидите дальше.

Милосердие.
Мы около двух ночей поднимались вдоль берегов Друэнции – эта река в наши дни зовётся Дюранс – прежде чем встретили первого незнакомого неумершего. Он одиноко брёл по дороге, бормоча про себя какие-то слова.
Тёмная тварь всем подобна человеку. Отличают же её бледность, кошачья ловкость и живучесть, клыки во рту вроде змеиных, и зачастую отсутствие креста и странное поведение. Для человека разгуливать одному посреди ночи по глухой, заброшенной местности, не страшась ни волков, ни разбойников – не менее чем странно.
Мы приблизились, и Гедион, не зная, как иначе узнать природу незнакомца, вдруг напал на него и обхватил руками. Одинокий путник немедля впился зубами в его плечо, как дикий зверь, и начал, беснуясь, рваться на свободу с такой силой, что мы опознали в нём себе подобного. Тогда Гедион, удерживая пленника, тихо произнёс:
«Во имя тёмного бога нашего, не бойся, мы такие же, как ты, и пьём ту же кровь».
Гедион с превеликим трудом успокоил незнакомца, и он нам сказал, что его имя Мизерикордий. Этот Мизерикордий был бос, одет в одну тунику и рваный плащ, нестрижен и грязен. Печальное лицо его носило следы истощения. Из оружия он имел только длинный нож, который варвары называют скрамасаксом. Он жил совершенно один и отнюдь не стремился к общению.
Когда Гедион хотел заговорить с ним относительно Закона и знания, Мизерикордий ответил, что ему закон не писан, знать он ничего не знает, и хотел уже убежать. Но тут Гедион напустил на себя столь добрый, сочувственный вид – словно облёкся в шёлковую маску – и обласкал сего горемычного побродягу такими дружескими, утешительными словами, что тот немного умерился. Гедион стал его расспрашивать, и мы услышали следующее.
Порочная жажда и муки совести довели этого неумершего до исступления, почти до безумия. Он бежал от людей со стыдом и слезами, а кровопьющие варвары были ему мерзки. Он боялся жизни, но небытия боялся тоже, и так и ходил один, всеми небрегаемый, сам не зная, зачем и куда.
Тут он стал сетовать на судьбу, на то, что еженощно вынужден насаждать жестокости, злодеяния и скверну, в то время как его натуре ничто так не претит, как свирепость. Мизерикордий добавил, что следовать Закону не станет, что это было бы худшим грехом, чем все содеянные им убийства. Пусть тёмные твари калечат и губят друг друга, как взбесившиеся черти: чем больше их издохнет, тем лучше.
Тогда Гедион сказал, что Закон для того и создан, чтобы обуздать кровожадность тёмных тварей. Убийство ради забавы, удовольствия или из злобы есть величайшее преступление для вампира. Он несёт смерть, поскольку предназначен для этого Создателем: загрызает лишь ради пропитания, понимая свою порочность. Недопустимо нападать на детей и монахов, зверствовать, устраивать поджоги и грабежи и усугублять мучения смертных пытками. А ведь именно это тёмные твари творят повсюду! Глаза Гедиона болят и сочатся плачем, когда он лицезреет подобное злотворство. Потому он и отправился в свой проповеднический путь, невзирая на все его опасности.
Казалось, его язык превратился в змия, так незаметно и ловко он соблазнял Мизерикордия. И они пошли дальше рука об руку, степенно беседуя; а когда расстались, Мизерикордий стал одним из наших самых рьяных сторонников. Совесть уже не так яро язвила его, так что он выглядел заметно веселее и спокойнее.
Известно, что дикие звери убивают добычу, не причиняя ей сильных страданий, – перекусывают глотку или ломают зубами шейные позвонки – и сами не страдают раскаянием. Ибо в страданиях нет необходимости.

Воскрешение из мёртвых.
Мы свернули с дороги и пустились вглубь страны, обходя по кругу каждое встречное селение или город. Нам думалось, что тёмные твари, если они здесь есть, должны скапливаться около человеческого жилья.
Я не знаю, как эти люди вели себя при свете солнца, но ночью они буйствовали ужасно. Местность, по которой мы шли, отличалась большой пестротой крови: галлы, римляне, иудеи, ассингане, франки салические, франки рипуарские, готы, бургунды, лангобарды и племена, названия которых язык произнести отказывался. Все они обвиняли друг друга в чужеродности: одна нация нападала на другую, и каждое вероучение объявляло себя единственно истинным. А ересей тут было едва ли не больше, чем вообще людей.
Всё это служило предлогом, чтобы ограбить дом соседа и лишить его имущества. В одну ночь франки шли на галлов, в другую – галлы на иудеев, в третью все они объединялись, чтобы совместно напасть на случайного путника. Здесь попрекали разнузданностью или трусостью, жестокостью или нежностью, образованностью или неотёсанностью – каков ты был, в том тебя и обвиняли. В оправдание они сочиняли друг про друга самые нелепые и безобразные легенды: что иудеи воруют христианских младенцев; что варвары приносят человеческие жертвы; что галлы злословят про короля и погрязли в содомском грехе (потому что они умели читать); что ассингане одним взглядом могут испортить тебе кровь, как ядом, – и прочие странные вымыслы.
Так что на каждом шагу мы видели безудержные драки, пьянство и грабежи, и уже усомнились, остался ли тут хоть один живой вампир. Однако мы всё же отыскали их, и вот каким образом.
Мы искали себе место для остановки на день и не нашли ничего лучшего, чем сельский погост. Там же возвышалось несколько гробниц, наподобие римских, выстроенных знатными гражданами, – к ним-то и прилепился наш глаз. Другого выбора не было; мы остановились и стали обсуждать, как проникнуть внутрь. Тут дверь открылась сама собой, и в ней возник человек с ножом в руке. Вернее, неумерший – мы поняли это, когда он оскалил свои волчьи зубы.
Гедион успел предупредить нападение и быстро объяснил, кто мы. Хозяин отправил нож обратно за пояс и жестом пригласил нас войти.
На этом кладбище проживало трое тёмных тварей, каждый в своём погребальном мавзолее. Жильё было столь небезопасным, что за последние полсотни лет их погибла целая дюжина. И почти столько же народилось, ибо оставшийся в живых каждый раз создавал себе товарища. Склепы взламывали для грабежа похороненных там драгоценностей; когда гроб открывали, обитатель сгорал в солнечных лучах. Поэтому среди людей ходила легенда о призраке, исчезающем при свете дня, – они думали, что это всё одно и то же существо.
Гедион был очень раздражён такой бессмыслицей и глупостью. Он немедленно, хотя небо уже светлело, собрал вокруг себя всех кладбищенских жителей и произнёс пламенную речь о Законе, о разумном образе жизни, о единении всех тёмных тварей, о том, что недопустимо для существа, созданного по подобию дьявола, ютиться в грязном гробу, провонявшем мертвечиной, и так далее – венцом же всей его речи было описание великолепного замка Мольдхус, где мы так достойно и благополучно жили.
Жители кладбища, выслушав всё это, сильно разъярились. Ибо, согласно их исповеданию, вампир принадлежал к миру смерти, а потому обязан был непременно обитать среди могил, лежать днём в домовине, терпеть всё, что терпят трупы от людей, зверей и стихий, обходиться, как и мертвецы, самым малым. Всякая роскошь, удобства, любое другое отступление от данного устава, будь то даже чтение книг или чистая красивая одежда – мнились им ересью и грехом. Кроме того, сознавая проклятую природу свою, они истязали свою плоть в наказание, самыми разнообразными и удивительными способами.
Поэтому они хотели Гедиона, и меня заодно, привязать к дереву, чтобы мы сгорели на солнце, как вероломцы и окаянники. И они схватили нас и потащили к упомянутому дереву, когда вдруг на меня снизошёл дар слова, поистине по начертанию самой судьбы.
Я второпях рассказал всю историю о возгорании хвостатой звезды, о знамениях, о нашем гадании, а вдобавок сочинил для пущей прельстивости лживую сказку о будто бы явившемся из ночной тьмы демоне в огненном ореоле. Демон этот был о шести конечностях, о шести пальцах и о шести когтях, и волосы имел цвета пламени, а глаза – цвета крови; но при этом красоту его не передать ни языком, ни кистью. Он-то и возложил на нас миссию ввести в тень Закона всех тёмных тварей, а Закон этот сам собой высекся на камне, который лежит в нашем дворе.
Я так увлёкся живописанием демона, что едва сам в него не поверил. Не в силах остановиться, я рассказал им о строении преисподней, о том, как сатана был низвергнут в ад, как из чрева Лилит родился первый вампир, и она вскормила его своей пылающей кровью из левой перси, как велено было вампирам стать тенями людей и прочее, что будто бы поведал нам рыжий демон.
Кладбищенские упыри давно отняли от нас руки, сели и слушали, а Гедион от изумления раскрыл рот. Никто не прерывал меня, и я смолк, лишь когда слова в моём горле иссякли. А после этого нас чуть ли не внесли в гробницу и оказали нам небывалые почести. Должно быть, доверие их к моей повести произросло из того, что они сами видели и звезду, и знамения, и лунное затмение, на которые я ссылался, но, впрочем, нам это было не важно.
Когда спустя две ночи мы покидали кладбище, Гедион сказал мне:
«Воистину, я почти убеждён, что твоими устами пророчествует какой-то тёмный дух. Ничем иным не объяснить, что такой злоязычный скептик, как ты, мог увещевать столь доказательно и жарко».
Как бы там ни было, демон сделал своё дело: указанные вампиры вскоре ушли с могильника и начали вести жизнь более благопристойную. И они потрудились много во имя торжества Закона. Двое из них здравствуют и посейчас: имена их Урбан Беспросветный и Роберт Британец, тот, что уехал вместе с Марцианом на север.

Семья Бладаста.
Затем Гедион и я посетили ближайший город – Вапинкум, или, по-нынешнему, Гап, не слишком великий и обильный. Благо уже стояла осень, и ночи удлинились, мы вечером пришли на городской рынок. Там ещё оставалось несколько торговцев и покупателей. Будто бы выбирая товар, мы внимательно вслушивались в их болтовню. Гедион разговорился с каким-то стариком. По пути беседы он невзначай обронил, что покинул свой бывшее жилище, так как поблизости поселилось странное ночное кровососущее чудовище, умертвившее чуть не всю его семью. Тут он начал проливать горькие слёзы, стыдясь их, но не в силах сдержаться.
Ему поверили и вдобавок рассказали местную страшную легенду о точно таких же тварях: люди, мол, не смеют выйти за ворота после заката, на дверях рисуют мелом кресты, и прочее. Так что мы удивительно быстро узнали, что хотели.
Мы скоро нашли этих созданий, в лесу, который нам указали, как проклятое место, в деревянном доме, обнесённом частоколом. Люди боялись этой избы больше, чем адского зева, хотя без труда могли бы разрушить её в щепки.
Их, то есть неумерших, в дому жила целая семья: Бладаст, его брат Левдаст, его жена Бальбина, его дети Берт и Брунгильда. Они и вступили во тьму впятером. Всем им перевалило за столетие. Как они насмехались над горожанами: ведь они с лёгкостью проникали за городские стены, лазая как кошки или крысы и зная все проходы. Люди ненавидели их люто – но не могли так же легко одолеть стены собственного страха.
Здесь нас приняли очень хорошо. Только Бладаст долго не желал принимать Закон. Он был вполне доволен своим покойным существованием и пугался всякой новизны. Но Гедион уверил его, что Закон создан во имя безопасности каждой тёмной твари, и что он оградит нас от войн, от ссор, от разрушений, от людской мести. Тут следует сказать, что с тех пор Бладаст не сделал ничего на пользу Закону, но и ни разу его не нарушил.
Все эти тёмные твари, которых мы встречали, вместе с уздой Закона надевали знак летучей мыши на левое плечо. Сейчас знаки летучей мыши делают золотыми, но тогда мы ковали их из железа или бронзы, как получится, и даже вырезали из дублёной кожи. Потому уже в то время нас прозвали Сообществом Летучей Мыши.

Два разбойника.
Следуя далее нашим путём под знаменем Закона, мы добрались до некоей каменной крепости. По словам людей, здесь укрывалась разбойничья шайка, однако встреченные нами неумершие дали совсем иные сведения. В сей затаённой среди пустоши фортеции прятались тёмные твари, варвары по крови, настолько хитроумные, что смогли поставить себе на службу неправедных смертных – в самом деле воров, душегубцев и грабителей.
Как и каждый хороший дом в наше время, крепость была обнесена кольями, валом и рвом. Мы с Гедионом беспрепятственно дошли до самого вала и тут усомнились. Ведя столь безнаказанную и распутную жизнь, эти твари едва ли станут нас слушать.
Однако дело, предписанное нам игральными костями и книжными страницами, казалось превыше всего. Мы переползли вал, переплыли ров, накрываемые роем стрел, и лишь по прихоти фортуны добрались до частокола невредимыми. Прильнув к кольям, чтобы укрыться от обстрела, мы стали вопить и кричать, что явились с добром и всего только хотели бы видеть хозяина крепости.
Гедион на секунду затруднился: нельзя было открывать смертным слугам свою тёмную природу. Он сказал так:
«Мы – посланцы лесной банды, владычествующей южнее вас, и предлагаем вам союз для обороны и нападения. Мы зовёмся бандой Летучей Мыши, поскольку тоже охотимся по ночам и так же щедро проливаем кровь. Передайте это вашему господину, он, может быть, даже знает нас. Наши имена Гедион и Гай».
Сверху раздался свист и такой ответ:
«Если бы наш господин желал союза, он сам бы вас нашёл. А если вы шпионы или лживое отребье, тем более вам тут делать нечего. Будь на вас хоть одна драгоценная вещь или одежда побогаче, вы бы так легко не отделались. Убирайтесь отсюда!»
И мы убрались покорно и поспешно, потому что сверху на нас обрушился целый град камней и ливень горячей воды и помоев. Будь мы смертными, пожалуй, погибли бы от такого дождя.
Я и не ведал, что Гедион владеет подобными ругательствами. Он бранил их «козьим отродьем», «тупыми смердами», «псами», «блудниками», «бычьим семенем» и ещё худшими словами, которых пергамент уже не потерпит.
«Что я им, Содом или Гоморра, чтобы поливать меня кипящей водой!» - кричал он, воздевая руки.
«Успокойтесь, господин мой, - отвечал я, выжимая своё провонявшее одеяние. – В конце концов, если вы – воплощение дьявола на земле, то только справедливо нам претерпеть все наказания, которые когда-либо постигали грешников с сотворения мира. Горящий дождь, молнии, египетские казни, побиение камнями – всё это в порядке вещей».
«Какое уж там воплощение дьявола, - сказал Гедион. – Бросая взгляд окрест, я иной раз думаю, уж не ангел ли я. Между этими дикими людьми я прямо-таки агнец среди львов. Отними у меня жажду крови – и получится образец всех добродетелей. Если бы можно было превращать воду в кровь и пить! Я бы ничего больше не желал».
Мы распалили костёр, чтобы обсушиться; Гедион всё бранился. Наконец он умолк и погрузился в размышления, как же всё-таки доставить к хозяину крепости весть о Законе. Но тут случилась неожиданность. Пока он так бродил мыслью, нас застигли врасплох и схватили.
По силе хватки и по клыкам, торчавшим в зловонных ртах, мы опознали в них равных себе. Их было шесть тёмных тварей. Вся эта немытая, нахмуренная орда, не внимая ни нашим крикам, ни вопросам, повлекла нас через лес, прочь от злополучной крепости.
Как же мы изумились, когда нашим несчастным глазам предстала ещё одна цитадель, во всём подобная первой! На сей раз нас вволокли внутрь. Мы и рады были бы пережить второй раскалённый дождь, лишь бы нас прогнали. Но, как правило, фортуна кидает кости в точности не так, как вам хочется.
Нас заковали в колодки и цепи и отвели вниз по лестнице, в главный их зал, вырытый под землёю. Презабавное это было помещение! Стены украшало множество звериных черепов, с рогами и без. Ещё были длинные скамьи, покрытые полотном. Везде вокруг висело, стояло торчмя у стен, а то и валялось разного рода оружие: кожаные щиты и доспехи, заклёпанные стальными полосами, мечи, кинжалы, ножи, луки, самострелы, колчаны, копья, палицы, дубины и топоры, и много чего ещё. Грязь тут была неимоверная, пыль вперемешку с вином, маслом и глиной, а пол земляной, ничем не устланный.
У дальней стены на возвышении сидел предводитель лиходейской банды. Одеяние его, багрового цвета, столь же раззолоченное, сколь и измаранное, терзало взор безвкусием и яркостью, равно как и его грубое обличье устрашало своею угрюмостью.
Вкруг правителя собралось с дюжину мужчин, молодых и облачённых в чёрное, вооружённых. Это всё были тёмные твари этого клана. Нас подвели к самому трону, принудили поклониться, и тогда господин клана спросил, кто мы такие.
«Мы – пришельцы с юга, и пьём ту же кровь, что и ты, - отвечал Гедион. – Я – Гедион, глава богатого и обширного клана, в котором, округлительно, не меньше шести рук тёмных тварей (он посчитал ещё и вампиров Гумберта, и завоёванные нами кланы). Я прошёл все эти леса, пустоши и реки, что лежат между нами, чтобы заключить союз со своими братьями по крови и предложить вам нашу дружбу».
Его учтивая и благонамеренная речь пропала втуне. Ведь и здесь творилось то же, что происходило тогда по всей стране: два разбойничьих клана, тот, который нас прогнал, и тот, который нас пленил, люто враждовали между собой. И, поскольку мы волею судеб шли от первого замка прямиком ко второму, они приняли нас за шпионов и за наёмных убийц. Как мы ни оправдывались, нас только злее обвиняли.
«Зачем отцу клана в шесть рук самому странствовать и искать союза, если он и так более чем силён? - сказали нам эти вампиры. – Он бы выслал гонца или пошёл на нас войной. Но правду мы от этих змеиных отродий всё-таки узнаем» - таковы в общих чертах были их слова, которые мы не смогли оспорить, как ни старались.
И, чтобы выведать у нас эту несуществующую истину, в зал внесли всевозможный истязательный инструмент, как то: колодки для дробления костей, жаровню с клещами, иглы, скребки, палки и плети с крюками, и станок для растяжения жил. Поистине, этот первый разбойник поступил с нами милосердно, всего лишь бросив в нас несколько камешков и чуть-чуть замочив водой!
«Ах, как бы я хотел сейчас знать хоть какую-нибудь военную тайну, чтобы поскорее её выдать» - сказал я Гедиону.
Гедион ответил мне грустною усмешкою, но вдруг его взор загорелся. «Вот мысль, ниспосланная самим дьяволом! - сказал он. – Так мы и поступим!»
И он пал на колени перед нашими захватчиками и поклялся говорить только правду. Затем он подробно объяснил расположение постов и стрелков в крепости первого разбойника, обрисовал её защитные строения – то есть то, что мы сами видели. Но на этом он не остановился, сочинил ещё много секретных сведений и кончил тем, что составил полный план завоевания неприятельского замка. «Пусть эти скоты перережут друг друга, - сказал он мне впоследствии, - раз они так тупы, что действительность не могут отличить от лжи!»
Мы надеялись по неразумию своему, что после этого нас отпустят или хотя бы бросят в подземелье – а когда два враждебных клана передерутся, мы убежим. Но случилось иначе. Нас, как вражьих лазутчиков, осудили на смерть: вывели во двор, привязали к каменному столбу очень толстыми верёвками и так оставили – чтобы мы на рассвете медленно сгорели в лучах солнца. Гедиону перед тем обстригли его длинные королевские косы, в знак позора, подобно тому, как Нерон осквернил Авла Плавтия перед казнью.
Так мы и стояли у столба, пока не показались первые проблески зари. В этом виде расправы хуже всего страх: он терзает сердце задолго до того, как дневное светило ожжёт плоть – а ведь солнце всходит небыстро – и до самой погибели.
Когда мы оказались одни, Гедион сказал:
«Вот мы и попали в то самое Озеро Огненное, о котором говорится в пророчестве. Для такой смерти нужно, пожалуй, не меньше мужества, чем для распятия, – ведь мы знаем, что не только не воскреснем телесно, но даже души наши сгинут навсегда».
«Верёвки, вероятно, можно перегрызть зубами» - заметил я.
«Что в этом толку? – ответил Гедион сердито, - если я не могу дотянуться до них даже кончиком языка!»
Но как раз когда мы окончательно впали в отчаяние, спасение явилось к нам.

Как мы избегли жерла преисподней для худшего несчастья.
Из зарослей перед нами вдруг вышел зверь, в котором мы с изумлением узнали любимого волка Гедиона. Мне неведомо, как он одолел частокол – проскользнул ли вслед за нами в ворота или отыскал лазейку. Гедион едва не закричал от радости.
«Луп, - прошептал он (он называл волка Луп). – Луп, дружок, помоги нам освободиться от этих проклятых верёвок!» - И Гедион натянул путы и заёрзал в них, чтобы волк мог понять его просьбу.
Зверь взялся зубами за узы, стянувшие нас, и перегрыз их, а мы направились к воротам.
Там находилось трое часовых, из смертных людей, ведь тёмная тварь не может пребывать вне дома днём, и часовые эти забылись постыдным сном. Откуда проистёк этот сон, объяснял густой винный смрад, поднимавшийся из их разверстых ртов. Мы сразу же прикончили двоих, а третий умер, едва раскрыв глаза, так что всё обошлось тихо. Гедион нашарил в их одеждах ключи.
Небо уже пожелтело от близкого солнца, так что нашу кожу свербило, а глаза слезились. Нам не¬где было искать защиты от дневного света, кроме как в том самом доме, где нас пытали, мучили и предали казни. До восхода оставались немногие минуты, а мы могли бы не меньше часа метаться по лесу и так и не найти там надёжное укрытие.
Мы отперли входную дверь. Присвоивши оружие у сонливых стражников, мы не так страшились нападения, как солнца. Обитающие в доме вампиры, несомненно, давно углубились в свои гробы. Посему, если мы сумеем умертвить или оглушить всех встречных людей без шума, возможно, нам удастся пережить этот день. Волка мы до того выпустили обратно за ворота.
Войдя внутрь, мы, по счастью, никого не застали. Но помещение, куда мы попали, не годилось для нас, так как имело окна. Воззвав про себя к силам ада, мы толкнули первую попавшуюся дверь и очутились в тёмной, промозглой кладовке. Наибольшую часть припасов в ней составляли бочки с вином. Постукивая их по бокам, мы скоро нашли две полупустые, без долгих дум опорожнили их совсем и погрузились в бочковое чрево, накрывшись крышками.
Я думал, мы глаз не сможем сомкнуть от волнения и страха и винной вони, но очень скоро я задремал. Меня пробудил, спустя долгое время, человек, вошедший за вином. Он что-то сделал с моим вместилищем – пытался открыть или передвинуть – и спросонья и с перепугу я сильно отшатнулся. Но тело моё было замкнуто в бочку, которая немедленно опрокинулась плашмя и покатилась, а вместе с ней и другие стоявшие рядом ёмкости, кадки и чаны, пустые и полные, и эта лавина сшибла человека с ног.
Гедион же решил, что меня обнаружили, выпрыгнул из своего сосуда с обнажённым ножом и бросился на возопившего от изумления человека. Я тоже вылез и заметил краем глаза, что в отворённых дверях видны пламя факелов и густые сумерки – значит, день уже догорел. Тут мой страх съёжился, а ярость возросла. Я тоже схватил оружие, и вдвоём с Гедионом мы сцепились с вбежавшими в кладовую людьми.
Их было не больше пяти, а мы дрались как бешеные собаки: больше от ужаса, чем из доблести. Я удивлялся, отчего их так безбожно мало. Причина же этому была такая. Они ещё днём наткнулись на трупы у ворот, заметили и наше бегство со двора. Уяснив же всё это, испугались гнева своих хозяев; так что почти все пошли прочёсывать лес, где мы и не думали быть. И таким образом мы смогли осилить этих пятерых, убив или покалечив, и вырвались из кладовой.
Гедион рассёк ножом окно. Мы прыгнули в пролом, крича, как грешники в пекельном пламени, и размахивая оружием, и грубо ругаясь от страха. У самых ворот мы столкнулись ещё с двумя стражниками, первому поранили голову, а со вторым дрались довольно долго, пока он не умер. Но, впрочем, всё это неважные и пустые сведения. Важно лишь то, что мы убежали, благодаря не столько себе, сколько дремучей глупости этих разбойников.
Мы изнемогали от голода и торопились уйти из этих мест. Но всё же я возносил хвалу геенне за то, что волк Гедиона нашёл нас так вовремя.
«А между тем это не значит ничего хорошего, - заметил Гедион, мрачно хромавший рядом со мной. – Этого волка я приказал посадить на цепь, чтобы не удрал искать меня – ведь он совсем как собака. Но он всё-таки сбежал, и давно, ведь найти нас очень непросто. Едва ли это совпадение – что-то стряслось в нашем Мольдхусе!»
Гедион достал из ворота свисток и дунул в него со всей мочи. Луп явился быстро, он, видимо, весь день ходил поблизости. Гедион обласкал его, осмотрел, а потом сунул ладонь за ошейник.
«Вот!» - с торжеством провозгласил он, доставая письмо.
Оно было вырезано на куске кожи, чтобы не промокнуть, и гласило:
«Приветствую Вас, вложив свои руки в Ваши, и надеюсь застигнуть Вас в здравии. Не ведаю иного средства подать Вам весть, потому полагаюсь только на волю тёмного бога нашего и на нюх этого верного зверя. Смею сообщить, что фальшивый вампир Гумберт схватил власть в свои руки, едва Ваши следы успели выветриться. С почтением, и прочее, вампир Марциан».

О вампире Марциане.
Указанный вампир Марциан успел прославиться самыми разнообразными способами. И да простит меня Закон, если я скажу что-либо недостойное о нём. Он был совсем как монета: с одной стороны орёл, зато с обратной решка.
Он родился в рабстве, но влачил своё ярмо на самой верхушке жизни: под властью одной знатной и славной семьи. Когда ему даровали свободу, по обычаю того времени он остался при своём господине. Как говорят, он был наложницей своего господина, так что тот даже целовал и ласкал его при всех, и звал его любимым вольноотпущенником. А этому господину тогда уже исполнилось семьдесят лет; подобное сожительство с дряхлым стариком веселило весь Рим. Сам же Марциан стыдился только того, что выпросил недостаточно золота.
По слухам, именно Марциан привёз войскам весть о гибели Нерона, когда страну охватила великая смута. Затем последовал блистательный взлёт и не менее громкое падение. В смуте и неразберихе господина его провозгласили принцепсом.
Марциан, любимый из его вольноотпущенников, уцепился за власть всеми пальцами. Он так торопился урвать как можно больше, так жадно и беззастенчиво требовал всё новых и новых привилегий, что вскоре стал ненавистен всем своим согражданам.
Первой и последней его чертой было тщеславие. Чтобы утолить эту его жажду, сенат дал ему благородное прозвание Марциан, что означает «посвящённый Марсу»; поистине смешное имя для человека, который вёл себя скорее как Венера. Он признавал лишь тираническую власть или полное бесправие. Казалось, именно про него говорил Гомер, что рабство вытравило в нём лучшую половину доблестей.
Так же поступили и все прочие слуги этого нежданно возвысившегося господина, спеша обделать свои частные дела, пока Фортуна ещё стоит к ним лицом. И они не думали не только о пользе государства, но даже о собственной безопасности, потеряли от жадности разум, и довели своего господина до падения. Этот принцепс, раб своих рабов, отдал Рим на их разграбление, и власть его пресеклась. Воистину прав был Моисей, сорок лет водя свой народ по пустыне, чтобы вымерли все рождённые в неволе!
Каково же было это старческое правление, если показалось современникам ещё хуже Неронова! Спустя всего половину года злополучного принцепса умертвили заговорщики. Он оказался так несчастен, что не был даже хорошо похоронен, и его отсечённую голову разгулявшиеся подданные таскали по всему Риму. И поскольку взять голову за волосы мешала лысина, они носили её под мышкой, как капустный кочан.
Когда господин его был убит, Марциан бежал прочь, из страха расправы и позора. И участь его была действительно незавидна, ведь в Риме его знала каждая статуя и презирала каждая собака. Так что он будто бы торговал шкурами, шерстью и другим козьим товаром; а по другим словам, стал писцом где-то в Галлии. Сам он этот период именовал «гонениями» и врал про него так цветисто, что сложно выплести плевелы правды из этого пышного букета.
Он говорит, что обратился в тёмную тварь, когда жил близ британской крепости Эборакум, кровью некоего Тетрика, впоследствии убитого. Как удалось Марциану забраться в подобную даль, неизвестно – сам он ссылается на свою стойкость, но я предполагаю, что он, как Святой Патрик, был продан пиратами в рабы.
В окрестностях Эборакума оставался он долгое время, вместе с Тетриком и некоторыми другими. И, поскольку ту северную землю населяло варварское племя, не ведавшее никакого закона, а римлянам недосуг было гоняться за сказочными чудищами, которых они посчитали выдумкой дикарей, Марциан свободно предавался своим прихотям и преступлениям. Так, он держал некую крепость и в ней заточил большое количество смертных пленников, с жизнями которых ублажался по воле своей фантазии. Но затем, как известно, этот остров учредил свой собственный порядок, называемый Королевством Логров, так что Марциану пришлось солоно от местных властителей.
Он вновь бежал, летучий, как осенний лист, и проделал обратный путь до Галлии, где жили мы. Но там уже произросло государство франков. Ему сильно не по нраву пришлись франкские обычаи, ведь эти люди считали всех римлян мужчинами наполовинку. Так что, встретив нас, он первый среди тёмных тварей вдохновился Законом. Даже написал сочинение, где утверждал некоторые принципы нашего права; в частности, что вампир должен облекаться властью по старшинству, а младшие – неукоснительно блюсти послушание. Но обо всём этом вы сами можете прочесть в его книге «О трёх камнях».
Со всем тем он умён, красноречив, бесстрашен. Язык его выкован из золота: среди наших нет никого, кто способен так же легко и ловко завлечь противника в словесную сеть. Я также не заметил в нём явной жестокости. Он имеет дурную страсть к поучениям; оттого многие бегут его как чумы. Утверждаясь среди чужаков, он без страха вступал в поединок и без стыда – в объятия.

Брошено в землю зерно и обратно не выйдет.
Будет расти, плодоносить, и срезано будет серпом.
Так нас бросают в утробу жестокие боги:
Кто-то пойдёт на засев, а всех прочих размелют в муку.

Как мы прибыли обратно в свою страну, и какие бедствия мы ещё претерпели.
Узнав эту дурную весть, принесённую волком, мы повернули назад. Гедион ругался самыми ужасными словами.
«Как же вовремя проклятые разбойники обстригли мои чёртовы косы! – говорил он. – Ведь без них я в глазах варваров лишён права на власть, пока волосы не отрастут! Что нам делать?»
«Может быть, продолжать странствия? – предложил я. – Раз мы ничего не можем сделать здесь, попробуем предпринять что-нибудь в другом месте».
«Очень хороший совет, достойный дурака! – ответствовал Гедион. – Как я могу утверждать Закон в других землях, если в своём доме не могу навести порядка?»
Подобным образом препираясь, мы спустились вниз по Друэнции и спустя неделю достигли наших краёв. Первыми мы встретили небольшую шайку тёмных тварей из клана Красной Руки. Слова Марциана подтвердились самым страшным образом: нас связали и убили бы, быть может, если б Гедион не сказал:
«Как, подлые твари? Вы осмелились вершить суд сами? Мало того, что вы отложились от меня! Вы теперь презрели власть даже вашего фальшивого Гумберта! Что он сделает с вами, когда узнает об этом? Я на его месте не ограничился бы казнью: дал бы вам изведать все пытки, которых заслуживают изменники!»
И они испугались и повели нас в Мольдхус к Гумберту. Страх их перед Гедионом всё ещё был так велик, что они не осмелились ни ударить, ни обругать нас по дороге. А Гедион попутно продолжал смущать их умы упрёками и мрачными пророчествами, как он умел это делать. И уже на пороге Мольдхуса наша стража готова была нас отпустить. Но Гедион отказался, заявив, что правда восторжествует и он не испытывает никакой боязни: ведь сам отец тьмы руководит им!
Тогда наши конвоиры совсем оробели и запросили пощады. И Гедион сказал, что их он прощает, а виновен во всём вероломный вампир Гумберт.
Тут мы предстали перед самим вероломным вампиром Гумбертом, который слегка ошалел от такого визита и даже выронил жезл, тот, что был с крыльями летучей мыши. А Гедион, не дав ему собрать мысли воедино, обратился ко всем так:
«О люди, подвластные Гумберту!»
Тут тёмные твари, в которых бессмертие и могущество носферату уже пробудили гордыню, закричали:
«Не называй нас людьми, ибо мы вампиры!»
«Вампиры? – изрёк Гедион с язвительной усмешкой. – Тёмный бог мой! Только смертные люди, с их коротким веком и коротким умом, могут нарушить Закон ради сиюминутных почестей! Только человек способен на подобное предательство! Ведь он живёт недолго и размножается, как кролик. Страна рухнет в пропасть после его гибели? Что за дело – ведь он этого не увидит! Смута погубит множество людей? Неважно – их наплодится ещё больше! Было бы хорошо здесь и сейчас, а там – хоть пожар! Так говорят люди, а не вампиры!»
Тут все разразились громкими криками, подобно грозе.
«Что вы кричите? не вы ли растоптали Закон, который призван хранить каждое бессмертие и всех тёмных тварей вести к процветанию? Что вам за дело до этого? Ведь вам здесь хорошо, а то, что завтра война истребит и вас, и весь тёмный народ, недоступно вашему человеческому уму! Смертные, подвластные Гумберту, и ты, Гумберт, король людей! Если я чем-то провинился, судите меня по Закону и казните, если я заслужил, но не грязните себя мерзостью заговора!»
«Но ведь и сатана составил заговор против Бога» - ответил Гумберт.
«Да, но не сверг, - возразил Гедион. – И Бог не уничтожил его, но лишь изгнал с глаз своих. Король Гумберт! Что есть корона, косы и жезл перед ликом вечности? Ещё вчера император носил лавровый венок на коротких волосах, сегодня он космат и увенчан обручем с рожками, а завтра, быть может, будет ходить под покрывалом или бриться наголо! Что есть царство для реки времени? Сколько царств сами позабыли собственное своё имя, и потомки скольких царей попали в рабство! Быть может, спустя тысячу лет во главе стран будут стоять торговцы или актёры или даже женщины! Но что есть это тысячелетие по сравнению с вечностью, которую вам суждено прожить? Опомнитесь! Убейте меня, если хотите, но по Закону и через суд, и не отрекайтесь от заповедей, дарованных вам дьяволом по велению Божьему! Ибо лишь Бог и тень его, дьявол, знают, что такое безвременье!»
Во всё время этой речи слышались дикие крики, восклицания и вопли, как будто всю толпу нещадно стегали кнутом; а при последних словах Гумберт стукнул своим жезлом в пол и сказал:
«Он говорит, что получил Закон из рук вечности. Почему мы должны думать, что твой ум сильнее и обширнее нашего и что ты один способен учредить Закон для всех нас?»
«Не я учредил его, - отвечал Гедион, - я всего лишь орудие Того, что выше всех, и того, что ниже всех. И потому я состриг свои косы, ибо я не король, не царь, не император, но лишь посланник дьявола по воле Господней».
«Как хорошо сказано! – воскликнул Гумберт. – Уж не Антихрист ли явился нашим порочным глазам, столь долго ожидаемый?»
И тут произошло нечто, что в равной степени можно назвать и случайностью и неизбежностью. Ибо стены были обильно утыканы факелами, которые уже обгорели и искрили. И в буре спора Гедион всё наступал на Гумберта, а тот, теснимый к стене, оказался близ самых факелов. Пышные его волосы разлетелись в разные стороны, так как Гумберт в раздражении крутил головой, и вдруг воспламенились. Как раз в тот момент Гедион поднял руку, намереваясь пресечь речь Гумберта и возразить; но выглядело это как магический жест.
Раздался общий крик ужаса, а Гумберт в отчаянии и страхе заметался. Тогда Гедион скинул свой плащ, промокший от дождя, набросил на Гумберта и тем утихомирил пламя. Но прекрасные волосы Гумберта Грустного уже поздно было спасать: от них остались изугленные клочья, подобные позорной стрижке Гедиона.
«Вот так геенна огненная наказует королей, что возомнили о себе чересчур много» - произнёс Гедион.
И тогда эти суеверные варвары пришли в ужас и отпали от Гумберта. Гедион же сказал:
«Принимаете вы теперь Закон, тёмные твари?»
И все взялись за мечи, громко заколотили ими в свои щиты, а четыре воина подняли Гедиона на щит и обнесли вдоль толпы трижды. Так он был вновь провозглашён правителем.
О бог мой тьма! Сколько слепцов нужно исцелить, чтобы увидеть свет самому?

Как Гедион творил суд.
Тут Гедион взошёл на свой трон, взял жезл и облачился в корону; а поверженный Гумберт стоял перед ним, поникнув головой, как сломанный бурей цветок, ожидая для себя худшей участи.
«Раз всех нас объединил Закон, и я воссел на этот трон по Закону, - сказал Гедион, - мы будем творить суд, как сие предписано в Законе» - и он приказал призвать сюда всех вампиров, что находились поблизости.
Он предусмотрительно скрыл потерю волос накидкой. Потому тёмные твари, едва явившись на наши глаза, тут же презрели Гумберта и отреклись от него. Ибо, кто возвысился предательством, будет предан и сам.
«Вы все запятнаны неподчинением Закону, - сказал Гедион. – Так же, как и те, что сейчас бродят далеко в ночи. Потому всех вас, кто здесь стоит, я приговариваю к двухдневному посту – не в на¬казание, но в знак раскаяния. И к тому же присуждаю тех, кто отсутствует, если только они не найдут уважительные причины для своего проступка и не сообщат мне о них. Я сказал».
Такое милостивое решение ублаготворило всех; ведь они боялись гнева преисподней. А Гумберт сказал:
«Гордость не позволяет мне оправдываться; но она позволяет мне обвинять. Коль скоро Ваш гнев пал на меня, да падёт он и на Вашего приближённого Марциана. Не раз Вы изволили называть его сыном, и на основании этого слова он возомнил себя первым среди неумерших. И учинил здесь такое невиданное стяжательство, своеволие и безобразие, что я вынужден был взять власть в свои руки. Скажите, вампиры, я прав?»
Послышался всеобщий шум, смех и крики. Так что мы уверились, что починщиков смуты не один, а два. Сколь бы яростно ни отрицал Марциан свои прегрешения, Гедион его не слушал: ведь он хорошо знал его характер.
А кроме того, Гедион очутился в затруднении. Ибо Закон обрекал на смерть обоих преданных ему вампиров, Гумберта и Марциана, которых он высоко ценил. Всякое же иное возмездие казалось либо позорящим, либо бессмысленным. Потому он сказал так:
«Вампир Гумберт уже достаточно покаран адским пламенем, опалившим его волосы. Пусть он с тем и идёт, и пусть, пока волосы его не отрастут, каждую минуту раскаивается в преступлении. А вампир Марциан, сам себя осквернивший, пусть идёт и перепишет все статьи Закона, каждую по пятьдесят раз, чтобы на этот раз они накрепко засели в его памяти!»
Это было встречено одобрением и весельем всех присутствующих, и возражал лишь один Марциан. Те же копии Закона, что он всё-таки согласно приговору написал, были потом розданы нашим вампирам, каждому своя, так что Марциан этим даже гордился. И тем кончилось это дело.

Здесь кончается Третья Книга Деяний. Составлено в-ром Гаем Йокусом.